Подвезите, пожалуйста

Вроде как «обещал» мне, но так ничего и не сказал. Не предложил обсудить, не подкрался, стуча костылём, посреди ночи и не стал заглядывать в глаза, неловко пытаясь перехватить в коридоре перед работой. Вроде как просто пережил сам и что-то там себе заключил. Без моего важного мнения. А я и не спрашиваю. Я решаю, что если бы захотел, то рассказал, чего он там про своего новоявленного батю думает. А так… Не моё это дело. Моё — лечить, кормить и одевать. На экзамены же в спортивках нельзя. Да и с костылём не солидно. Жалко как-то. А вот трости ничего. Трости прикольные. На трость под взглядами удивленных одноклассников Никита опираться согласен. Мнящий себя загадочным просто до манды. И наплевавший на то, что это попросту опасно. Не, сейчас он снова бессмертный. Такой же, как сел ко мне в машину, поймав в пробке. И с новым айфоном. И я, идиот, сначала согласился его отвезти на этот самый первый экзамен, а теперь жалею. Представляю, что он там понарассказывает. И про машину, и про телефон, и меня до кучи. Хоть бы мозгов хватило поддерживать напускную таинственность, господи. Или не врать. Или, наоборот, врать? Не разобрался я. И почему не вызвал ему такси, тоже не понимаю. Нахера было лично-то?.. Сидел бы себе спокойно на работе. Читал кучу его сообщений и слал сочувствующие смайлики. — Боишься? Спрашиваю, глядя на толпящихся кто где школьников в серьёзном черно-белом, и смешно даже немного. Я тоже так сдавал. В чужой школе в дебильном пиджаке. В далёком хер помнит каком точно двухтысячном году. Может, седьмой или восьмой был?.. Сколько раз за это время изменилась программа? В лучшую или худшую сторону? — Так. — Никита в задумчивости, но психует куда меньше, чем на прошлых выходных, знакомясь с объявившимся родителем. — Меня же из дома не выгонят уже. Даже если плохо напишу. Улыбаюсь краем рта и мысленно соглашаюсь с ним. Ирка бы и за меньшее его выперла. Странно, что сразу, как восемнадцать исполнилось, не выставила. Видимо, страх общественного осуждения перевесил. Лучше уж быть мученицей с сыном-распиздяем, чем кукушкой. — Фактически верно. — Оборачивается ко мне, и почему-то пара торчащих из нагрудного, предназначенного для платка кармана ручек привлекают мой взгляд больше всего. Не то потому, что одна погрызенная. Не то потому, что все, проходящие мимо парковки, с пакетами и сумками. У Никиты руки пустые. Рассовал всё по карманам. Даже паспорт в узкий внутренний запихал. — Ты хотя бы готовился? Кивает и с очень честными глазами заверяет: — Последние две недели очень активно. — То есть шансы у нас так себе? — Как повезёт. Легкомысленный такой, прямо куда деваться. И будто бы совсем не нервничает. Только здоровой ногой в белой кроссовке стучит не переставая. Надеюсь, не выгонят его. За эти самые кроссовки. — А сколько всего ты сдаёшь? Вроде бы ещё рано, и можно трепаться в машине. Можно было и раньше спохватиться и узнать, что у него вообще с учёбой, но я абстрагировался, насколько мог. Старался не лезть больше, чем нужно. И для себя, и для него. И так уже приходится напоминать себе, что мы вроде как не друзья. Что это всё обстоятельства. И вовсе не моя ответственность. — Четыре. — Это сейчас столько обязательных? — Не, — обижается даже на моё удивление, как если бы я в открытую назвал его тупым, но не дуется. Предпочитает болтать, а не переживать молча. Про себя. — Два обязательных и типа дополнительный. Смотря куда дальше поступаешь. — И почему у тебя сразу два? Не отстаю, и Никита закатывает глаза. И тут же, опустив их обратно, неловко отводит в сторону. Поглядывает за окно. На собирающихся на крыльце чужой школы одноклассников. — Ладно, хорошо, — делает вид, что тщательно всё обмыслил, и сдаётся. Будто бы нехотя. — Я тебе говорил, что у меня типа это, ну, влюбленность была? — Ага. — В этой вот самой машине. — В одноклассницу, которую ты поцеловал. — Одноклассника, — поправляет нарочито важно и вздыхает, снова уставившись в окно. — Того, который парень девушки, которую я поцеловал. — А. Гляжу в ту же сторону, и даже любопытно становится. Тот самый уже здесь? Наверняка из тех, что и швец, и жнец. Во все футболы играет и клеит всё, что шевелится. Местная звезда с запредельным уровнем харизмы. — Ага, — вторит мне и ведёт подбородком ещё немного. Взглядом останавливается на стоящей чуть в стороне от остальных парочке. Высокие оба. И парень, и девушка. И, вместе с тем, совершенно обычные, как на мой вкус. Никита явно симпатичнее получился. И затравленнее чужими стараниями. — Ну и типа я думал, что если вместе на консультации ходить будем, потом сдадим, то, может, потом вместе и поступим… Ключевое — вместе, понял, да? Вот я и выбрал те же предметы. И «думал» в прошедшем времени, если что. Ага. Сейчас, значит, больше не заинтересован. Сейчас у него эра Даниила, которого я так и не видел. Попросить показать, что ли? Так, на интерес? — И почему в итоге разлюбил? — Вопрос странный, наверное. Какой-то глупый для взрослого, но вырвалось уже. Интересно, что скажет. Вряд ли о разбитом носе. Только он молчит. И так и глядит на крыльцо. — Разочаровался? Подсказываю спустя ещё полминуты, и Никита вздрагивает даже. Так, будто задумался о чём-то и ушёл в себя. — Главное, что на консультации ходил. — Это да. Это прям про пользу. И про то, что он предпочёл торчать в школе, а не срываться домой, как любой приличный раздолбай. — И ты мне киндер обещал. Два. Напоминает нарочно сварливо, как вредная бабка, которой нужно срочно сменить тему. Что же. Ладно. Пускай хранит свою маленькую драму. Может, и расскажет позже. Если захочет. Пока вот смотрит обиженно только. И вот-вот ещё и губы на меня надует. — Открой бардачок. Прошу, нарочно не глядя прямо, и он с энтузиазмом тянется к панели. Щёлкает крышкой и замирает. Потом хмыкает, скрывая радость. Потом склоняет голову набок и отчего-то не спешит хватать свои киндеры. — Не забыл. Подытоживает, и я опускаю подбородок. — Нет, не забыл. Подтверждаю, и Никита выгребает обещанные ему игрушки в шоколаде и ставшей за последние годы пластиковой упаковке. Я помню из фольги ещё. И бегемотов внутри. Распихивает честно выпрошенное по карманам пиджака и снова руки вперёд тянет. И на этот раз нашаривает кое-что поинтереснее. Кое-что, о чём я как раз не вспомнил. Что в машине тоже есть. Резина не для машины. — Это что? Крутит перед своим лицом початой пачкой презервативов и не может перестать склабиться. Вот ребёнок ребёнком же. И киндер ему купи, и про секс расскажи так, чтобы не смеялся, как в средней школе, от упоминания пестиков и тычинок. — Это положи обратно, — выдираю пачку из его загребущих ручонок и закидываю обратно. — Верю, что на ЕГЭ это с собой не нужно. Хотя, как будешь себя вести, конечно. — А можно я дома буду себя плохо вести?.. А вот тут уже кто-то откровенно развеселился. И пора бы его немного огорчить. — Давай-ка уже вали, — выразительно смотрю на часы и тут же, прикинув, во сколько он закончит свои тесты, прошу: — Назад сможешь на такси? Кивает сначала. После, будто спохватившись, энергично мотает головой. — Отец заберёт. Поясняет, и я не могу скрыть удивления. Да даже и не пытаюсь, если на то пошло. Вот так ход. Общаются, значит. Пускай, Никита мне и не рассказал. — О как. — Ну да, — сжимается отчего-то и, будто бы оправдываясь, начинает тараторить быстрее. И пальцами вслепую шарит по двери. — Обсудить мои планы на будущее, и всё такое. — Понял, — нажимает на ручку и, спохватившись, тянется назад. За своей блестящей тростью. Помогаю ему, не комментируя то, что до былой вертлявости ему ещё крутиться и крутиться. — Напиши потом, как что. И не навернись нигде. Пожалуйста. Последнее уже в спину ему, когда выберется и неловко переступит с левой на правую. Обопрётся на свою новую, куда более мобильную подпорку. — Ага. Ты тоже по дороге больше никого не сбей, — дерзит в ответ, но стоит мне только приподнять бровь, уточняя, серьёзно ли он, как извиняющееся улыбается. — Пожалуйста. Мне не нужны конкуренты. Предпочитаю сделать вид, что последнее не расслышал. Никита растягивает губы шире и машет мне рукой. На секунду даже кажется, что и не было ничего. Так, соседа подкинул. А трость — это так. Это выделывается под костюм. Трость на самом деле только мешает. *** Скидывает смайлик спустя почти пять часов и на мой вопросительный знак добавляет, что отмучился. Запоздало спрашиваю, что же он вообще сдавал. Пишет, что русский. И тут же ещё, что вроде нормально прошло. И что батя его уже забрал. Повёз празднично отожрать какой-нибудь гадости и немного пошататься. Наверстать, и типа того. Подумав с минуту, напоминаю ему адрес и убираю телефон в карман. Чтобы пожить пару часов отдельно. Только своей, пускай и не очень насыщенной, жизнью. И только я об этом подумал, как понеслось. Внеплановая летучка, тут же и вовсе не планированные пиздюли сразу для всего подразделения, и остаток дня пролетел так быстро, что то, что мне вообще-то пора бы уже как минут сорок стоять в пробке, я понял, только глянув за окно, а после и на часы. И Никита так больше и не объявился. Не спешит, что ли, грустно гулять по двору моего ЖК? Или только мне Витька показался мудаком, а сыну своему — ничего. Сыну он, поди, картошки купил в какой-нибудь быстро-едальне и сразу заработал сто пунктов авансом. Прибавку к образу идеального отца. Скептично, конечно, я ко всему этому. Жду теперь, что его охуенному бате или почка понадобится для пересадки, или прописка. Хотя нафига ему у Ирки, если мать сказала, что он в какой-то общаге числится? И то, и то Москва же. Не, прописка вряд ли. Как и то, что совесть вдруг взыграла, и он ринулся узнавать пиздюка, с которым я в его детстве времени больше проводил. Иронично, что тоже этого не помню. Никита только иногда что ляпнет. Что я в «КС» играл с ним под боком или мячик ему когда-то свой отдал. Вот с мячиком что-то смутно память подтверждает. Так, каким-то эпизодом. Мне давно не нужен был, валялся только, вечно закатываясь под ноги, и соседскому пиздюку отдать было ближе, чем до мусорки. Ерунда вроде, а он запомнил. Наивный восторженный ребёнок. Любовь которого можно было купить такой малостью, но папаши не было рядом даже для того, чтобы попытаться. Может, дошёл до этого сейчас? Но, возвращаясь к началу, снова спотыкаюсь о противное «зачем». У всего же должно быть объяснение. Мотивация действия, если так размышлять. Дома оказываюсь после восьми уже. И всё так же ни звонка, ни писульки в мессенджерах. Решаю подождать до девяти и потом уже интересоваться, где он таскается. Исключительно из-за ноги. Перелом ещё срастается, а он скачет уже вовсю, положив на физиотерапию. Надо бы, кстати, осведомиться, почему забил и ни разу за прошедшие пару недель не напомнил о ней. Уж вряд ли постеснялся. Может, не хочет? Решил, что и так ладно? А то, что колено не гнётся, так это сопутствующий ущерб. Этим не надо заниматься. Вот как станет отваливаться, вот тогда… Дома странно тихо и в начале десятого. Ни хихиканий из спальни, ни записанных полушёпотом голосовых для замечательного во всех смыслах Даниила. Оказывается, я привык. К тому, что бубнит и что-нибудь простецкое бросает на сковородку к моему возвращению, тоже. Что же. Ладно. Изучаю содержимое морозилки. Заказываю то, что должно храниться там, в холоде, и до кучи пару упаковок мороженого. Не люблю, самому слишком сладко, но Никита любит. Как и всякую гадость во фритюре из доставки. Ему такое пока можно. Раз ЖКТ прощает. Посмотрел телик и фоном рабочую почту, не особо вдаваясь в смысл того, что успело прилететь. Утром уже. В отведённое для этого время. Трель домофона раздаётся в половину одиннадцатого. Поймала меня на пороге ванной. С полотенцем на плече. Ладно. Сначала пущу, послушаю, где шатался, а потом уйду мыться. Если он в состоянии что-то рассказывать, конечно. Мне кажется, что едва только ноги перетащит через порог и сразу рухнет. Даром что молодой совсем, травмы возраст не учитывают. Усугубляются только. Просыпаясь и напоминая о себе то с погодой, то с, казалось бы, обыденными нагрузками. Но, может, Никите и повезет. Где-то через полгода видно будет. Не жду, пока поднимется, так открываю дверь и ухожу на кухню клацнуть по кнопке чайника. Вряд ли ещё и после ужина явился. В холодильник полезет. Если ещё полезет, конечно. Слышу, как за ручку дёргает, и, шаркая, просачивается в квартиру. Закрывает за собой и прислоняет к стене стукнувшую об угол обувной подставки трость. И почему-то не проходит. — Дим? — зовёт, привалившись к двери, и я замираю. Мне уже, блять, почему-то не по себе. — Ты можешь подойти, пожалуйста? — А сам ты не можешь пройти? — Стаскиваю полотенце и оставляю на кухонном стуле. Он так и стоит в коридоре. — Помочь разуться? Спрашиваю и выхожу одновременно. Останавливаюсь посреди комнаты около дивана сначала, не веря в то, что вижу, а после и в самом коридоре, будто, если приблизиться, визуальные галлюцинации пройдут. Но, не, нихуя. Не проходят. Даже если рассматривать с двух метров. У него на руках что-то шевелится. Что-то живое. С лапами и светлым мехом. Промаргиваюсь. После тру глаза. Нет, ну мало ли?.. — Это что? Спрашиваю очень спокойно, вкрадчиво даже, и Никита неловко улыбается и кусает себя за уголок губы. А глаза широко распахнуты. В глазах чуть ли не ужас. — Это собака. Отвечает покладисто и тихо. Тупит взгляд. Поднимает снова. Не знает, куда ему смотреть, и явно тяжело ещё. Держать вот это на руках. Это размером со среднюю кошку и с коротко обрезанными ушами. С короткой мордой, на которой если и написано что-то, то полное непонимание. Да и чего бы ей, действительно? Моргай себе да моргай. Так, блять. Так… Ладно. Я выдыхаю. Я дышу настолько долго, сколько требуется для того, чтобы продолжать спрашивать. Не орать. — А что она здесь делает? — Папа купил. За первый экзамен. Ага. Значит, за первый, неизвестно, сданный или нет ещё, экзамен. Мог ли я ожидать такого от его «папы»? А какого хуя, собственно, нет? Он же у них такой. Интересный. Исполнитель детской мечты. — А почему она у меня, а не у папы? Сохраняю спокойную вкрадчивость голоса, и Никита, видимо, расслабляется. Даже улыбается не натянуто. С надеждой. А я только на него и смотрю. Не ниже. Не на поддергивающуюся белую голову и свисающий из раззявленной пасти розовый язык. — Потому что он мне её купил, — объясняет так, будто это я тут маленький тупой пиздюк, и закусывает губу. В десятый раз уже закусывает. Пытается делать вид, что так и надо. — Дим? Ты же не против?.. Уточняет, и я не знаю, что меня выносит больше. Сам вопрос или та небрежность, с которой он его задаёт. Типа ну быстрее-то можно уже? Сколько нужно торчать в дверях? И переступает ещё так. Характерно. Намекая на то, что ему тяжело. Меня даже на усмешку не хватает. — Ты совсем охуел? Спрашиваю с какой-то отстранённой безнадежностью, и он морщится. — Ну Дима… — Что, блять, «Дима»?! — Вздрагивает от крика, втягивает голову в плечи, и я пытаюсь взять себя в руки. Калек не бьют. Даже если они и виноваты. — Звони своему папаше, и возвращайте блоховоза обратно! Никита смаргивает. Поджимает дрогнувшие губы. — Она не блохастая. Она из питомника. Смелеет снова и, видимо, думает, что у нас тут торги и диалог. Раз сразу не вышвырнул за порог. Господи Боже, ну почему? Почему я не мог сбить кого-то из нормальной семьи и нормальной же психикой? Не наученного, что если не бьют, то значит, не сильно-то и против? — Мне похуй, откуда она. Верни её обратно. — Ну почему нет?.. Я буду… — Да нихуя ты не будешь! — Обрываю его и уже не могу успокоиться. Всё, блять. Просто всё. Хватит с меня этой сраной терпимости и участия. Сколько ещё можно? Закончится-то чем? На дачу жить укачу, чтобы квартиру несчастным оставить? — Ты ходишь как неделю, может. И вот на это я вообще не подписывался. «Это» смотрит на меня ещё не поменявшими цвет голубыми глазами и моргает. Показывает розовый язык и свисающие толстые лапы. «Это» собирается ссать у меня в квартире минимум полгода и жрать всё, что сможет оторвать. Не, реально, нихуя. Не прокатит. Если бы я предполагал собаку в своей жизни, то сам бы завёл. А так хватит и Пуфиковых слюней. Господи, блять. Не знаю, куда деться теперь. И как снова взять себя в руки. — Я всю жизнь… Пытается продавить. Слабо, совсем без уверенности, дрожащим голосом… Но пытается. Настоять на своём. Напомнить о том, какой он бедный и несчастный. Охуеть вообще. Я как вообще здесь оказался? Где была та самая точка поворота не в ту сторону? С чего он вообще решил, что ему можно настолько дохуя? — Мне плевать, чего ты там хотел. — Сжимает зубы и взгляд становится стеклянный. — Звони отцу. Или уходи вместе с ней. Куда хочешь. Развожу в стороны пустыми ладонями, показывая, что у нас больше нет вариантов, и Никита судорожно выдыхает. — Ладно. Я… Осекается. Отворачивается, но мне и так понятно, почему. Слёзы в глазах стоят. И до того, как всхлипнет, прожимает дверную ручку, чтобы неловко вывалиться в подъезд. Вместе с повисшей в его руках плюшевой игрушкой-псиной. И без оставшейся стоять около стены трости. Отлично, блять. Просто пиздец! Господи, с этим малолетним придурком всё ясно. Но старый-то чем думал?! И думал ли он вообще. Хоть когда-нибудь в своей жизни. Возвращаюсь на кухню. Сам не знаю теперь, зачем. Открываю один ящик, второй… Хватаюсь за кружку, но так и бросаю на разделочном столе. Искренне, от всей души желаю Вите геморроя до конца его дней и, притормозив только для того, чтобы обуться и схватить с обувницы пачку сигарет, выбегаю в подъезд. Как идиот. Сначала к лифту, а после, подумав немного, к запасной лестнице. Хрен он куда ушёл. Некуда ему идти. Блять, блять, блять…. Зла не хватает. И чтобы хоть как-то это самое зло, мешающее дышать, разбавить, прикуриваю и спускаюсь уже без спешки. Не вижу ещё, но слышу зато отлично. И вообще не чувствую себя взрослым. Кто они вообще, эти взрослые? Может, мать, которой требуется невестка и внуки? Или чтобы я просто заебался. Не жил, как нравится, а медленно крышей ехал. Зато всё как у всех. И не стыдно подружкам рассказать, и косички плести есть кому. Пуфик-то гладкошерстный. Чего там наукладываешь? — Прости меня, — останавливаюсь около следующей после «моей» площадки лестничного пролета и нарочно встаю так, чтобы не глядеть на него, усевшегося прямо на ступеньки, сверху. Сбоку как-то лучше. Сбоку не так давяще. — Но я всё равно против собаки. Затягиваюсь, и вроде бы получше. Спокойнее, что ли, стало. Запал закончился, и теперь просто пусто внутри. И усталость, скопившаяся за весь день, сразу вся тут. Как давит, чувствуется. — Почему? Спрашивает совсем без эмоций уже, после выдержанной шмыганьем носа паузой, и негромко шипит, пытаясь удобнее вытянуть свою кривую ногу. Вот сесть-то он сел, а вставать как собирался?.. Или, может, решил максималистки помереть прямо тут? Теребя пальцами меховой, пассивный настолько, что будто бы и не живой, комок? — Потому что я не могу. Нести ответственность ещё и за неё. Объясняю, разделяя предложение на два затяжкой, и Никита мотает головой. Вижу край его щеки. — Я за неё могу нести. Утверждает, а я за словами только обиду и слышу. Вот ту, что выдаёт севший голос, хлюпающий нос и частые прерывистые вздохи. Даже в больнице не плакал, а сейчас вот развезло. Или, может, я просто не знал. Спрашивать бы не стал. А он не расскажет наверняка. — Ты за себя ещё не можешь. — Глаза поднимает, наконец. И протеста в них больше, чем слезами вызванной красноты. — Её нужно кормить. Гулять. Лечить, если что. Понимаешь? Поворачиваюсь и, спустившись немного, перешагнув через его коленки, приваливаюсь к перилам поясницей. Медлит. Опускает лицо обратно. Глядит на послушного, расползшегося по его ногам щенка. Белого на чёрной материи. Пачкающего её своей шерстью. — И это всё о том, что мне не на что это делать. Кивает на свои же слова, и, бля, да. Пускай расценивает, как хочет. Даже если упрёком. — Не на что, Никит. — Подтверждаю и снова занимаю рот. Начинаю подозревать, что и курить не так хочется. Хочется пауз. Чтобы была возможность небольшой форы. Думаю, выдыхая дым. Подбираю слова. — А ещё она может выть, не слушаться и разнести к чертям всю хату. Тогда помимо ущерба, нужно будет платить ещё и за кинолога. — Я могу… Да что? Что блин ты можешь? Взять кредит? Продать почку? Пообещать выйти на трассу? — Ты еле ходишь. Помнишь? — Прерываю до того, как озвучит все эти прекрасные варианты, и хуй даже с деньгами. Вот правда. Я влез уже, мне один хер платить за него, но живое — это не только корм. Не только прививки. — Ты даже лужи за ней убирать не сможешь. Псина живая. И даже если конкретно эта кажется растекшейся флегмой, то не факт, что она не начнёт носиться завтра. Когда отдохнёт и очухается от случившегося стресса. Ещё бы. Я бы тоже лежал, как половик, если бы меня схватили и уперли чёрт знает куда. Хотя по размерам не маленькая. И вот непонятно: то ли подросшая уже, то ли из огромных. — Я смогу… Никита всё на своём. Даже шёпотом. Никита, кажется, сейчас физически не может со мной согласиться. — Хватит, не торгуйся со мной, — прошу, нагнувшись и сжав ладонью плечо поверх пиджака. Я не хочу, как хуже. И забрать ради забрать тоже не хочу. Но как объяснить, если с ним раньше почти всегда было только так? — Просто не время сейчас, и всё. Ты же сам сказал, что она из питомника. Значит, её возьмут обратно и без проблем найдут хороших хозяев. Я не предлагаю выбросить. Не предлагаю бросить прямо здесь или у подъезда. Но ему, конечно, мало. Потому что я забираю у него. И похуй на обстоятельства. Никита ляпнул, что как и все дети, мечтал о собаке, батя ему её, значит, тут же добыл, а злодей теперь я. Я, который не готов мириться с последствиями проявления чужой широты души. — Я тоже был бы хорошим. Да. С этим я могу согласиться и даже пальцы сжимаю чуть сильнее. Слишком отчаянно он хочет, чтобы любили. За просто так. И будет любить в ответ. Я верю, что будет. И если бы дело было только в этом. Если бы ему было где и на что с ней жить. — Так. Сегодня уже поздно, а завтра отвезём её обратно, — так даже хуже, всю ночь теперь её тискать будет, а утром совсем развалится, но какие ещё у меня есть варианты? — Тебе оставили номер? — Нет. — А клеймо на собаке есть? — Да не знаю я. Отмахивается от меня, расклеившийся и отводящий взгляд, и я решаю посмотреть сам. — Дай-ка сюда, — прошу, и он отдаёт мне щенка. Довольно увесистого такого криволапого щенка. Рассматриваю его на вытянутых руках и понимаю, что что-то здесь не так. — Никит, а питомник — это вот прям всё, как положено, или?.. Сука, оказывается. И больно уж она вялая. И кажется горячей даже для собаки. И, конечно, на розовом, ещё лысом пузе нет никакого клейма. — Папа сказал, что у него кореш держит. Ну вот он ему позвонил, и мы встретились. По дороге в область. Он её привёз и уехал обратно. Никита бормочет тихо. Почти невнятно. Никита… Конечно, не выпендривался и под впечатлением от момента, не выебывался и радостно схватил то, что дали. И чужой мужик, с которым он вот только познакомился, автоматически был признан папой. Сейчас мне кажется, что Никите двенадцать. Без особой надежды проверяю ещё и короткие купированные уши собаки, но уже заранее знаю, что и там никакого клейма нет. Откуда бы. — Понятно. — Правое ничего. А в левом? — Так, а это что?.. В левом, перекрывая канал, засело что-то серое и круглое. Раздувшееся от выпитой крови. *** У псины пироплазмоз. Потому и вялая. И хрен знает, выживет ли вообще. Сказали, что если бы привёз утром, уже вряд ли бы помогли. Витьке этот щенок, поди, ещё и даром достался, тут лишь бы уже сбыть, а там другие пускай лечат. Или не лечат. Как захотят. Главное, лишний рот сбыть и, может, перед собственными детишками не выйти душегубом? Если, конечно, кто-то вообще видел этого клеща. Может, там все собаки пожранные, а батиному корешу и похуй. У крупных собак же много щенков рождается. Ну помрёт пара, и что? Это «крупных», сказанное помятым дежурством ветеринаром, тоже отзывается у меня в голове. Но даже не косился, когда я явился с этим флегматично свисающим ковриком под мышкой. Привычный, видимо, уже. Не сбиток с раскуроченными открытыми переломами, и уже ладно. Нормальный оказался врач. Всё объяснил. Вот всё то, что я ещё пару часов назад и не собирался знать. Спокойно так предупредил, что, может, щенок и умрёт. Что так часто бывает, если брать хер знает у кого. Москва, все дела. Клещей тьма. Какой же Витька клоун. Подарить пацану после травмы суку среднеазиатской овчарки. Пацану, которому негде жить и не на что жрать. Алабая, блять. Охуенный, исполняющий мечты батя. Я, как назад вернулся, две у машины скурил, прежде чем подняться в квартиру. Никиту в ветку не брал, и теперь мне нужно объяснить, почему я оставил собаку в стационаре, а не привёз назад. До утра, как обещал. И даже обоссанное псиной покрывало, которое я просто в баки около клиники выкинул, меня уже не печалит. Хер с ним. Только бы сама собака не сдохла. Или я не представляю, какой потоп будет. И ладно бы, только он. У него экзамены. У него реабилитация должна быть. В июне вот бы её и начать. А если щенок, подаренный новоявленным папашей, помрёт, то, считай, ещё одна оплеуха от судьбы. Эдакая пощечина мироздания. Знак того, что у него не бывает хорошо. Выбрасываю окурок и понимаю, что третью уже не вывезу. Что же. Значит, домой. И как бы я въебал сейчас Витьку… Ох, как бы я ему въебал. Стоят они друг друга с Иркой. Просто пиздец как стоят. Лифт едет как-то даже слишком быстро. Если бы не устал сам как собака, то поднялся бы пешком. А так… Едва дверь открываю, как бросается ко мне из комнаты и едва не падает, зацепившись своей палкой за край дивана. — Ну что? Сняли клеща? Никита не переоделся даже. Видимо, так и ждал, пока вернусь. И не поел ещё, поди. — Ага. — Разуваюсь и отворачиваюсь, чтобы закрыть дверь. Надо же проверить. Вслепую замок не проверну. — Анализы ещё взяли. — И? Ты её где-то оставил, что ли?! Осматривает мои пустые руки и даже карманы. Пытается обойти, но кренится, и приходится придержать. Сначала хватаю, после уже думаю. Ага. «Где-то». — Я вроде только за подбиранием несчастных был замечен. — Даже обидно немного стало. Решил, что могу просто выбросить?.. — Болеет она. Поживёт в ветеринарке, чтобы пролечили. Объясняю, как могу, скупо, и Никита моргает. Раз, второй… Осмысливает и всё ещё с подозрением переспрашивает: — Не врёшь? — Не вру. — Отпускаю его руку и тесню в комнату, придерживая за плечи. Малодушно радуюсь, что не выпытывает подробностей. День такой длинный был. — Решил, что если помрёт, то ты на следующий экзамен не поедешь. Вроде и вымученно шучу, а вроде… — Не поеду. Подтверждает, видно, из чистого упрямства, и мне вдруг хочется улыбнуться. Какой же вредный. — Поэтому не помрёт. — Не знаю, стоило ли обещать, но сейчас хочется верить, что хотя бы кусок меха меня не подведёт. — Но дней пять посидит в стационаре. А потом мы её заберём и найдём нормальных хозяев. Это мой максимум. Серьёзно, Никита. Больше ничего не могу предложить. — Ладно. Спасибо тебе? Сам не знает, стоит ли благодарить, и я тоже не знаю. Ебано вышло. И он вроде как давит это «спасибо» за то, что я ему не разрешаю. — Не надо, — мотаю головой, и он, потупившись, царапает к ванне. Трость буквально оставляет полосы на ламинате. Но на это вот мне сейчас вообще всё равно. Заметил и заметил. Хер с ними. — Помочь с кабиной? Спрашиваю, и он ожидаемо отказывается. Так и уходит в пиджаке. — Справлюсь. Киваю Никитиной спине и, слушая, как начинает шуметь вода, падаю на диван. Не пытаясь дотянуться до спихнутого в ноги одеяла и прикрывая ладонью глаза. Почему-то сейчас так кажется надежнее. Не доверяю векам. Иронично, конечно, вышло. Накосячил другой, а мразью себя чувствую я.