Подвезите, пожалуйста

Мне вся эта белая кафельная стерильность стоматологию напоминает. Там, конечно, на пол не ссут, но тоже всякие лишние жидкости случаются. Произвольно и нет. А так и приёмная со стульями в ряд, и окошко с головой улыбчивой девушки, готовой впарить дополнительных штук на стоимость половины оказанных услуг. В моём случае вышло примерно на четверть. Потому что какая-то слишком уж просторная переноска, в которой собачке будет удобно, и которая, собственно, тут же и была оттранспортирована в их приёмный покой, к той самой собаке. Потом, потому что специальное питание, пока не купите подходящий корм, а вот, кстати, и мисочки для корма-то, куда же вы его будете насыпать, следом супер удобные впитывающие пеленки, чтобы застелить пол в квартире, и крайне милый розовый совочек для её милых какашек. И влажные салфетки, если какашки будут милы не настолько, чтобы убираться совочком. Помоги, Боже. Вот, наверное, как-то так себя чувствуют несчастные молодые родители, которых обязали являться в поликлинику на осмотры. И хер бы с ними, с самими осмотрами. Мне ещё собаку не выдали, а я, по мнению очереди, уже нахуй всё не так сделал. И переноску мне не такую продали, и, судя по чьему-то громкому шёпоту за окошком этой их ветеринарной регистратуры, щеночка-то было вот так безответственно брать, и вообще я неответственный собачий «папа». А я не папа вовсе. И даже не отчим. Я чужой злобный дядька, который собирается отдать маленькую несчастную девочку в чужие незнакомые руки и никогда её больше не видеть. Как можно скорее. Желательно прямо завтра, или, ну, ладно, хотя бы в ближайшую неделю. Наверное, не стоит сразу так грандиозно. Нужно делить всё на маленькие. Цели. Временные промежутки. Планы. Так будет проще. И пережить, и смириться. И… Забыть про тётку с мопсом на руках, которую от недовольства корежит так сильно, что она становится похожей на своего ненаглядного Шнапса, которого уговаривает ещё немножечко подождать, пока тетя освободится. К слову, Шнапсу-то вот вообще похуй. Он как свисал жирной сосиской с её рук, так и свисает. Ни разу даже не попытался возмутиться, что я тут так долго торчу, обогащая хозяина клиники сорока пятью совершенно не понятными мне покупками. — Паспорт заводить будем? — Улыбаются мне из-за окошка, а я уже не могу не морщиться. Мне бы свалить уже поскорее отсюда, и всё. А тут ещё и паспорт. А права какие-нибудь к паспорту прилагаются? Или это так? Дополнительные триста рублей к уже насчитанным дохуя? — Потом наклеечки от вакцины надо будет приклеить. Чтобы не потерялись. А. Вот оно зачем. Точно. Я как-то уже и забыл, что у матери Пуфик тоже понтовый. С книжечкой. — А сейчас нельзя поставить? Уточняю, решив, что было бы надежнее передать счастливую владелицу переноски и пластиковых бежевых мисок сразу с каким-никаким иммунитетом, но девушка отрицательно качает головой. — Рано ещё, вам теперь минимум месяц нельзя. — А нахуя «нам» тогда паспорт? Если в него ничего поставить нельзя? — Так будем? И бровки хмурит. И за меня глядит. На тётку с тем самым аморфным Шнапсом. Никакого давления. — Ну давайте. Администратор-регистратор светлеет лицом, так, будто уже втюханной мне дребедени было мало, и начинает заполнять графы. Имя владельца прошу не вписывать. Объясняю, что я так, очень с натяжкой временный. Мол, получилось так, и я потом эту их книжечку с радостным щенком лабрадора на обложке новым владельцам и передам. Девушка кивает. Не спрашивает никаких дат. Да и если бы спросила, откуда я знаю, когда эта переросшая мышь родилась? Никита, наверное, может знать. Сам тогда пускай и запишет. — Кличка собаки? Ха… А я уже всерьёз начинаю ощущать себя виноватым. Каким-то безответственным долбоёбом, что ли? Вот что гнёт общества с личностью делает! — А на саму собаку мне можно посмотреть сначала? — Пытаюсь отшутиться, но выходит так себе. И взгляд хозяйки Шнапса на моей спине превращается в оптический прицел. Физически чувствую эту полную неодобрения красную точку. Которая вот-вот ещё и запульсирует. — Я даже не знаю, на кого она похожа или не похожа. Смотрит в ответ так, будто не она работала, когда я посреди ночи привёз эту самую псину с клещом в ухе. Или, может, и правда не она?.. Может, она впечатлительная и переживает за каждого щеночка и кошечку, купившую книжечку в их замечательной клинике? — Да, конечно, — протягивает мне пустую, так и не заполненную книжечку, и я, не зная, куда её, пока кладу так, к кипе распечаток с отчётами о собачьем лечении и рекомендациями. — Дома сами допишете. Киваю, прикладывая карту к дружелюбно пикнувшему терминалу и даже не смотрю, что там отобразилось. Какие цифры. Предпочитаю осознать полностью потом, уже в машине. Транзакция проходит, и я отодвигаюсь вместе со всем свежекупленным приданым. Шнапс наконец-то может оплатить своё УЗИ и проследовать туда, куда его там отправят. А я жду. Мне обещали выкатить переноску прямо сюда. К ресепшену. А я на собачьи пожитки смотрю, и как-то… Как всё это переть? — А может, вы мне как-нибудь поможете? — Оборачиваюсь назад к окошку регистратуры, и тётка с мопсом зыркает так, что я мгновенно решаю, что она работает школьной учительницей. Какой-нибудь геометрии. А может, и рисования. У младших классов. — Или выдадите пакет? Развожу руками, показывая, что у меня их всего две, и девушка, которая почему-то одна, когда окошек-то трое, начинает суетиться. Заглядывает и под стойку, и на полки… — Да, конечно… — И разумеется, ничего там не находит. Ни фирменного пакета с лого клиники, типа того, что дали девушке, расплатившейся до меня, ни обыкновенного без символик. Зато идеями делится, возвращаясь к следующей клиентке: — А вы собачку пока в переноске оставьте. Унесите всё и вернитесь за ней. Я пригляжу, если что. Киваю, надеясь на то, что никаких «если что» не случится за те две минуты, что я буду выходить и заходить, и отваливаю к машине, едва разминувшись в дверях с широченным шарпеем, которому ещё немного, и все складки разгладятся. По не естественным для собаки причинам. Остаюсь ещё покурить на парковке, наблюдая за администратором и пластиковыми стульями через входные стеклянные двери. В целом ничего из ряда вон не происходит. Так, неудавшийся кошачий побег из явно не предназначенной для транспортировки котов спортивной сумки да сделанная чёрным тоем лужа, которую убрали быстрее, чем я три раза выдохнул и снова затянулся. А «моей» только что купленной переноски всё нет. Никак её не приволокут. Что они там, не могут упихать одного щенка в короб, или щенок решил устроить всем сюрприз и торжественно помереть уже после того, как я всё оплатил? Было бы крайне подло с его стороны. А нет, вон вроде, наконец, тащат бокс. И, судя по лицу молодого парня в смахивающей на хирургическую форме, точно мой прёт. Со второго этажа даже. Видимо, именно там отдельные боксы. Я ночью особо не разбирался, даже не понял тогда, в какую сторону унесли это мохнатое сокровище. Быстро затягиваюсь в последний раз и, стрельнув окурком в урну, возвращаюсь обратно, в клинику. Ветбрат, или кто он там есть, открывает дверцу бокса, предлагая убедиться, что щенок на месте, а я даже как-то побаиваюсь. Что этот самый щенок сейчас радостно бросится на волю и начнёт верещать или слюнявить всё вокруг. Щенок лежит там же, где положили. Разве что нос высовывается немного дальше, и, когда наклоняюсь, не очень-то заинтересованно глядит в ответ. — Она всегда, что ли, такая? — Получаю в ответ многозначительное угуканье и довольно заинтересованный взгляд. Не то потому, что я дофига симпатичный сегодня, не то потому, что похож на ребенка, который шпильку в розетку суёт. Ебанёт или не ебанёт? Мне тоже, кстати, интересно. — Ну хорошо. Спасибо. Кивает в ответ и, ещё раз оглядев, уходит обратно на второй этаж. Оставив меня закрывать дверцу бокса самостоятельно. Прямо перед чужим чёрным мокрым носом. Переноска тяжеленная вместе с собакой, оказывается. Хорошо, что лежит ещё, а не мечется по не такой уж, как оказалось, большой пластиковой коробке. А неделю назад меньше была, хоть и тоже увесистая. Это она так растёт, что ли? На сто грамм за час? А ещё через месяц какая будет? Придётся на прививки в газели везти или пикап арендовать? Стоп. Какие вообще прививки, если, по идее, это должно стать уже головной болью её следующего настоящего владельца? Вот он пускай и арендует пикап. Ставлю переноску в багажник, ей же сдвинув в сторону всё новоприобретённое собачье приданое, и, сам не зная зачем, снова заглядываю внутрь, отчего-то вдруг опасаясь, что привезённая облезлая псина сдохла, и мне подсунули другую с такими же обстриженными ушами. Да нет, вроде та же. Только покрупнее. Моргает на меня через решётку, и кажется если и не такой отрешённой, как в ту ночь, когда мы вынужденно познакомились, то всё равно немного глуповатой, что ли? Заторможенной. Совсем не похожей на весёлых рекламных щенков, готовых вылизать тебе глаза от радости и желания общаться и сожрать их заодно в приступе дикого энтузиазма. Эта же будто на ходу спит. В целом, если в квартире будет также, то это даже плюс. Приемлемо. Только вот огромная пачка собачьих пелёнок недвусмысленно намекает на то, что такая большая девочка и писает за трёх девочек поменьше. А уж если забыть про все россказни о псыне сестры бабушкиной подруги, который сам себе пуповину перегрыз, тут же нацепил поводок и сам же себя вывел, ближайшие дни обещают быть весёлыми. Даже если Никита, как и клялся, даже спать будет, не выпуская половую тряпку из рук. В то, что псина ни разу не промахнётся мимо пелёнки, я не верю, но вроде как уже смирился. Главное, чтобы не выла, но, судя по тому, как лежит в переноске, шансы на успех весьма высоки. Посмотрим. Посмотрим… Никита остался дома. Вернее, наверное, это я его там оставил, чтобы обойтись без лишних эмоций в клинике. Да и не надо ему знать, сколько я в итоге заплатил за его «бесплатную» собаку. Бесплатную, но в итоге нихуя. В этом и есть коварство всех «отдам даром». «Даром» ест и требует лечения. Срёт в не бесплатный наполнитель и ходит на недешёвом поводке. «Даром» весьма условно. И экономии в целом нихуя не выходит. Вот за сколько эта флегматичная стероидная мышь в переноске проест свою среднерыночную стоимость? За три месяца? Может, за пять?.. Ну вроде спокойно в переноске лежит. Надеюсь, что так и доедет. Без внезапных щенячьих кризисов и эксцессов. *** Никита к ней даже не подошёл. Не пытался схватить на руки или заманить на кровать, чтобы почесать или потискать. Никита усиленно делает вид, что готовится к последнему из всех своих экзаменов, и может быть, кстати, уже знает результат первого, но на контакт не идёт. Угукает, когда спрашиваю, нарочно цепляет наушники и всем своим видом показывает, что держится на расстоянии. Что страшно занят. А я проёбываю своё воскресенье, расстилая собачьи пелёнки по полу, и честно хочу дать этому занятому хер пойми чем Никите по башке. Не сильно, но громко. Со шлепком. Чтобы ему было достаточно обидно, для того чтобы задуматься. Но собака — молодец. Собака меня даже радует. Настолько деловая, что никаких сил нет. Такая маленькая, будто в фотошопе слепленная из лабораторной мыши и северного белого миши, но страшно серьёзная. Размеренная, как заслуженная пожилая бухгалтерша. Не торопилась вылезти из бокса. Трижды полежала, пока обходила комнату, нассала маленькое озеро на кухне и флегматично улеглась на мою упавшую с диванного подлокотника футболку. На чёрное своей белой мохнатой мордой. Ладно… Одну футболку я смогу пережить. Скрещиваю руки на груди и чуть громче, чем требуется для того, чтобы быть услышанным, проговариваю: — Тряпка в ванной. Никита нехотя снимает наушник и медленно спускает ноги с кровати. Поднимается тоже не сразу. Будто тормозит без дополнительной раскачки. И шатается бонусом. Западая почему-то теперь на здоровую ногу. Отлежал её, что ли? — Иду. Тащится в указанном направлении и не отказывает себе в удовольствии бросить на меня взгляд исподлобья. Будто намекая на то, что он вообще-то на другое рассчитывал. Услышать. Видимо, после того, что у нас тут на днях было. — И пеленки на кухню потом тоже закинь. Спиной ко мне стоит, но то, что скривился весь, и угадать не трудно. Видно, что плечи дёрнулись. Нетерпеливый ещё. Маленький. — Угу. Дожидаюсь, пока уберёт лужу и застелет пол. Не очень старательно, не затолкав призванную защитить пол клеёнку под ножки стола и дверцу морозилки. Мол, и так сойдет, с проплешиной в половину квадратного метра. Возвращается в коридор и застывает напротив, также, как и я, скрестив руки. Как бы спрашивая, не хочу ли я сказать что-то ещё? Такой весь серьёзно-непоколебимый. С задратым вверх подбородком и вызовом в карих глазах. — Может, просто её выбросим? — Предлагаю, не моргая, и Никита, ожидавший чего угодно, но не этого, меняется. От напускного высокомерия до испуга секунды полторы. И кисти вместе с уголками губ сразу вниз. Сжатые в кулаки. — О, ну хоть какие-то эмоции. А я-то уже решил, что ты… Пихает меня в грудь так сильно, что даже отбросил назад на полтора шага. И сам едва устоял, неловко оперевшись на больную ногу, но даже не скривился. Вот если сейчас её подсечь, то так славно головой приложится, что мало не покажется. Но я же взрослый. Я могу отвесить подзатыльник, а не драться с ним. — Офигел? Интересуюсь без эмоций совсем и поглядывая на его по новой сжавшиеся кулаки. Главное, чтобы по лицу бить не додумался. Мне по лицу на этой неделе никак нельзя. — А ты так не говори, понятно?! — Конечно, понятно. Я этого и добивался. Подтверждения того, что ему не всё равно. А то больно быстро всё. Сегодня влюбился, завтра остыл. Сегодня щенка хочу не могу, на помойку с ним жить уйду, а через неделю уже и некогда. Там очень важные сообщения в телефоне. — Никуда мы её не выбросим! Я вместе с ней выброшусь! Да нет. Судя по выражению лица, вроде помнит. Да только я тогда вообще не понимаю. — Никого не выбросим, — подтверждаю и сам же, подойдя ближе, разжимаю его кулаки. Один и второй, не замечая того, что пытается дёргаться. По очереди, сначала левый левой рукой… — Но я ожидал большей радости, если честно. Вот на этом лице. Одно запястье ещё держу, второй руке позволяю выскользнуть. Мне же надо как-то погладить его по щеке. И повернуть голову к себе, подцепив большим пальцем под подбородком. — Я рад. Просто… Вот когда касаюсь, говорит со мной. В который уже раз замечаю. Погладишь, и успокаивается. Будто по шерсти пройтись пальцами достаточно. Чтобы поверил? Перестал придумывать и нервничать? Ещё что? — Что просто? Подстёгиваю, и Никита натурально съёживается. Становится ниже сантиметров на пять и нехотя поворачивается к дивану. Туда, где, пуская слюни на мою футболку, счастливо дрыхнет расплывшаяся по полу собака. Я вообще начинаю смутно подозревать, что она и не собака вовсе. Больно уж невозмутимая. Или тормозит?.. — Не хочу привязываться. — А, ну, значит, мы тут бережём своё нежное сердечко и прочую хрупкую требуху. — Отдавать же. А так я вроде как медленно смиряюсь с этой мыслью. Издалека. Киваю, не без труда проглотив порыв как бы между прочим напомнить ему о том, что о моральных травмах думать следовало до, а не после принятия решений, и что их вообще-то кто-то ещё и нихуёво проплатил. Хули уже тыкать, действительно. Тоже надо было до все эти разговоры заводить, а не после. — Она же живая, Никит, — напоминаю, и он закатывает глаза. Как маленький, которого незаслуженно отчитывают. — Ей не только жрать и стулья грызть нужно. Я завтра на работу. И что, ты даже не подойдёшь? Не собираешься с ней играть? Не погладишь?.. Глядит на меня долго. С обидой и чем-то ещё. Что он активно пытается скрыть, опуская лицо, едва я начинаю всматриваться в его зрачки. — Собираюсь. Сознаётся, настолько нехотя, будто я его с лаком для ногтей поймал и ему придётся как-то отпираться. Хотя это плохой пример. Был у меня приятель, который регулярно с ободранными чёрными ходил. И меня как-то тоже подбил. Шок-контента только из этого не вышло. Даже моей на тот момент девушке было как-то подозрительно похуй. Отпускаю Никиту, и он запоздало дёргает кистью. Делает вид, что сам выкрутился и даже потирает запястье, которое я всерьёз и не сжимал. — Я скоро уеду ненадолго. — Не знаю, к чему вообще отчитываюсь, и, судя по Никитиному выражению лица, он тоже. — Останешься главным над этой… Генномодифицированной мышью. Нахожу взглядом «эту», которая уже успела переползти к балконным дверям и сосредоточенно изучает пластиковый низкий порог. Искреннее надеюсь, что не примеривается: получится откусить от него или нет. Не, передумала. Полежала немного и переместилась опять. — Я бумажку с рекомендацией на холодильник прицепил. Сколько кормить, когда воду менять, и главное — когда лекарства пихать. Вот со щенком ещё просто, в пасть сунул и ладно, а со взрослой что потом делать? Ну, если она не захочет лечиться и открывать свой рот? Обманывать, молить? Обещать купить ей новый ошейник или игрушку? — Мать так делала, когда я болел. Никита задумчиво заглядывает на кухню, и я улыбаюсь уголком губ. Может, вот оно, проблеск света? Хоть когда-то Ирка была ничего? — Моя тоже. Чтобы не забыть, что там и когда давать. — Я сам смотрел. — А. Вот в чём заключалась проявленная забота. А лекарства-то хоть покупались, или там сам, чем найдёшь, да с божьей помощью? — Я пойду… — За тряпкой. — Киваю, договаривая за него, и показываю за свою спину, откуда доносится громкий задорный плеск. — Девочка попила. Дорогу убери. Вздыхает. Покорно проворачивается на месте и тащится в ванную. Собака, вернувшаяся в комнату, смешно задирая лапы, цокает следом и неожиданно бодает его под коленку. Тут же неуклюже отскакивает и снова пихается. Никита застывает с протянутой к ведру рукой. — А ты отдыхать поедешь? Спрашивает, опасливо потрепав тут же вывернувшегося щенка по голове, и тащится вытирать воду. Тяжко ему. Заметно хуже работает сустав, да и в целом рано ему ещё столько носиться, но раз уж он взрослый и принимает решения сам, то и последствия пускай разгребает тоже. — Вроде того. Уклоняюсь от прямого ответа, и Никита, вместо того чтобы просто кивнуть, допытывается активнее: — С друзьями? Два раза мимо меня туда-сюда прошёл уже, и щенок за ним как привязанный. Крайне заинтересованный болтающимся краем половой тряпки. Снова скрываются оба в ванной, а я даже не знаю, говорить ему или нет. С одной стороны, если скажу, на какое-то время точно отстанет, а с другой… — Ты чего хочешь-то? Иду следом и остаюсь в дверях ванной. Допытывается, но стоит ответить вопросом на вопрос, как тут же тушуется и, передёрнув плечами, отворачивается к крану. Сдувается как угодивший на холодный воздух шарик, и всё. На попятную. Опасается, что рявкну в ответ или вежливо попрошу не совать нос не в своё дело? Наверное, обидно и то, и то. Равнодушие всегда ранит. — Проявить элементарную вежливость. — Ага. Вот именно за этим. Охотно верю. — Люди любят, когда интересуются их планами. Кивает с застывшей на губах выдавленной полуулыбкой, и я опускаю голову тоже. Понял, принял, делаю вид, что согласился. — А сам ты что делать будешь? — Да… Там, — машет рукой в сторону по новой разворошенной кровати, заваленной тетрадками, и у меня хребет начинает ныть. Напоминая о том, что пора выгонять его на диван. Благородство благородством, а ортопедический матрац — это ортопедический матрац. — Дочитаю, тесты посмотрю и просто что-нибудь посмотрю. И за собакой. За квартирой тоже посмотрю. Перечисляет, загибая пальцы, и такой весь хороший, что некуда деваться. И грустный тоже. Из-за собаки, и?.. — Расстался со своим кайфушным Даниилом? — вспоминаю в моменте. Резко и будто только что. Из головы как вымело. — Поэтому страдаешь? Плечами снова жмёт и, морщась, переступает с ноги на ногу. А после, обойдя меня, останавливается около соседнего косяка. Напротив меня. В той же дверной коробке. — Немного. Признаётся и скрещивает руки поперёк груди. Очень независимо. И тесно. Смотрю вот на него и понимаю, что ждёт. Слов, обещаний или действия?.. — Хочешь, никуда не поеду, закажем пиццы и включим какое-нибудь дерьмо? — Предлагаю, толком не имея уверенности в том, что сам этого хочу, но в целом, договорив, понимаю что и намеченные планы меня особо не прельщают. Могу пожертвовать. — Только с условием, что фильм выбираю я. — Что-нибудь старпёрское? — Переспрашивает, вскинув брови, а у самого глаза будто светлеют. Даже собаку, протершуюся по его коленкам и убежавшую в комнату, не замечает. — С очень плохой графикой и съемкой? Года две тысячи пятого? Я за. Отталкивается от косяка лопатками, но останавливаю, когда подаётся ко мне. Упираюсь ладонью в грудь и киваю. — Типа того. — Пробник шубы деловито отгребает расстеленную пеленку в сторону и пристраивается около двери в спальню. — Давай за тряпкой. *** Сумерки наконец-то довольно тёплые для того, чтобы с открытыми окнами сидеть, и меня так и тащит к подоконнику. Не то просто высунуться и подышать, не то покурить в окошко, вспоминая, как оно было, когда я то же самое проделывал дома, украдкой. Сейчас лоджия есть, а всё равно подоконник как-то привлекательнее. Если ветер, конечно, не забрасывает дым обратно. Пока только поглядываю на него, придавленный и ужином, и немного сонным теплом. Мне гостиная тире временно моя новая комната никогда особо не нравилась, было какое-то ощущение неустроенности в ней, что ли, а сейчас вот вроде даже и хорошо. Темнота косяки заброшенного ремонта скрадывает, не видно недопиленные плинтуса и огрехи отделки, которые у меня руки не доходят поправить. Хорошо, что мозгов хватило отстоять кронштейн, а не ставить телек на тумбу, как сейчас помню, со скрытыми ручками, в которую по непонятным мне причинам была влюблена моя девушка, и вот телек-то теперь висит так, как я хотел, а девушка стала чужой женой. Иногда хочется верить, что всё-таки из-за тумбы. Или потому, что я купил жалюзи вместо штор. Может, из-за того, что отказался от забавной шторки в ванной?.. — Почему именно пицца? — Никита молчал долго. Минут пятнадцать от начала фильма. А теперь завозился, будто только очнувшись и обнаружив себя по левую сторону от меня. — А не роллы там или коробочки? И брови ещё такой хмурит, подняв на меня взгляд. Диалог же серьёзный, как пока ещё молочные зубы маленькой, пускающей на мою ступню слюни розовой пасти. Никита, кажется, довольный теперь. Не мечется. Расслабленный точно. И довольно тяжёлый. Растёкся по дивану так, чтобы и ногу можно было вытянуть, и меня пихать под рёбра своим локтем. И затылком упирается в спинку аккурат над моим плечом. Просто жду, когда окончательно его уронит. Видимо, ещё недостаточно осмелел. Или вечер слишком ранний, для того чтобы стать томным. — Не знаю. Ассоциации, наверное. — Потягиваюсь и сам завожу руку за его шею, чтобы уже туда или сюда. Устроился как-нибудь. — Если кому-то грустно, то нужно кормить его пиццей. Или просто кормить. Никита согласно кивает. Тянется в спине и прижимается ближе. Но неудобно ему так. Сложно вытянуться, не поворачиваясь боком, и если одну ногу он может согнуть в колене, то вторую нет. Мелькает мысль, что смотреть было бы удобнее на кровати. И тут же следом за ней та, которая транслирует аргументы против кино и кровати. Из собственного опыта. И тут же как-то даже жаль. Интересное сочетание эмоций. Как бы их ещё размотать все, чтобы понять? — И показывать, как жрут людей в космосе. Поддакивает, и собака, лежащая в темноте около моей ноги, всхрапывает и, будто того и ждала, лениво прикусывает мою пятку. Слабенько совсем и неторопливо. Внезапно разыгралась перед самым приездом курьера и едва не сшибла стол, радостно толкаясь своей круглой пушистой задницей. Круги вокруг меня наматывала, а после так же внезапно утомилась. Поела, нагадила на пелёнку на этот раз и уснула на тёплом полу ванной. И только вот сейчас выползла. Для того, чтобы продолжить спать в другом месте. Едва родилась, а уже такая мудрая. — Типа того. Лениво отвечаю спустя несколько минут, и Никита толкает меня головой в плечо. — Мне правда грустно. — Сознаётся полушёпотом и проталкивает свою руку под расслабленно висящую мою. Не берется за неё, так, просто сцепляет на уровне локтя. — И приятно, что ты остался. Киваю, давая понять, что услышал и что в общем-то никаких подвигов, и, сам не понимая зачем, уточняю: — Из-за парня? Видимо, нравится мне эта бесполезная информация. Или, может, боюсь, что вскроется на фоне несчастной любви? Второе, конечно, вряд ли. — Из-за всего вместе, наверное. И из-за него тоже. — Никита не кажется всерьёз расстроенным. Задумчивым — да. Может, даже меланхоличным и вялым. Но не тем, кто может лечь и помереть прямо сейчас. Это точно нет. — Он не понял, почему я его бросил. Вернее, не поверил, что это потому, что он козел, а не я. — Так? — Налей попить, пожалуйста. Тянусь к оставленной на полу за подлокотником двухлитровой бутылке и, подцепив её под горлышко, доливаю в почти пустой стеклянный стакан. — Меняю колу на грязные подробности. Отпивает сначала и уже после, протянув его мне обратно, чтобы назад на столик вернул, потупившись, уточняет: — Они типа действительно грязные. Ой, ну надо же. Что, кто-то забыл, для чего нужна дырка в заднице, и вспомнил про это непосредственно во время кривого неловкого секса? — Что, хуже обоссаных пелёнок в мусорке? Кривит нос и втягивает щёку внутрь. Прикусывает её. Не, судя по лицу, не хуже. Куда там пелёнкам вытянуть по трагичности. — Обними, тогда расскажу. Выдаёт как наезжает и продолжает грызть свой рот. Не отводя взгляда. Должно быть, темнота, чуть разбавленная приглушённым свечением телека, его подбодрила. Мягкая, подпихивает в спину и придаёт смелости. Иначе почему уже тянет меня за лежащую на спинке дивана руку? Поверил же в себя. — А без торгов не расскажешь? Не даю ему окончательно стянуть запястье вниз, и Никита кривит свои покрасневшие губёшки. — Конечно, расскажу, но так приятнее. Бесшумно хмыкаю и перестаю мешать. Рука падает на его плечо и повисает на нём, согнувшись в локте. Ни на градус не романтичнее. — Так и скажи, что тебе страшно. Поддеваю, и Никита согласно кивает, ударяясь затылком о диван. Ему это, видимо, нравится. Пружинить об обивку. — Ага. Скримеров боюсь в фильме… — делает вид, что задумался, и пытается уколоть уже меня. — Тысяча семьсот какого-то там года? Заглядывает в лицо, проверяя, получилось ли, но я только улыбаюсь и качаю головой. Смешной он. Я помню, что старше. Я всегда это помню. — Выкладывай свои грязные подробности, — едва договорил, как телефон начал зудеть в кармане. Отвлекаюсь на секунду, убедиться, что не по работе, и, снова спрятав его, поднимаю взгляд. — Я слушаю. Никита тяжко вздыхает и, глянув сначала на меня, а после, сосредоточившись зрачками на экране, выдает: — Короче, уже не мой «кайфушный» Даниил решил, что я бросил его из-за члена. А историю с тем парнем использовал как предлог. А. Вот оно как замечательно. А я думал, они дальше ладушек всё-таки не зашли. И Никита, оказывается, может пожаловаться, используя слово «член», и не покраснеть. — А что у него с членом? — Не встал. Переволновался и типа того. У парней бывает. Действительно, откуда же мне знать, как бывает у парней. Или эти сакральные знания покидают твою голову вместе непосредственно со стояком, когда тебе больше двадцати пяти? Так он думает? — Так общаться, значит, ездил? — уточняю, вспоминая его надменно сморщенный нос и что «вообще-то не все сразу ебаться бегут», и не могу отказать себе в удовольствии. Совсем никак. — В приставку поиграть? Сейчас тоже морщится. И задумчиво проводит по моему запястью пальцами, трогая выступающие жилы с внутренней стороны руки. — Мы попробовали. И ничего не получилось. Я сказал, что ладно, пофиг, бывает, и мы просто тупили, смотрели ролики, ну и типа того. Ну он и показал мне то видео. А потом я написал утром. Конечно, он решил, что это из-за его члена. Трагедия, конечно. Очень эпично вышло. Посоветовал бы записать, чтобы рассказывать внукам, да только по идее не должно у него быть внуков. Только если не свалит куда потом и там сразу пачку, чтобы план выполнить, не усыновит. — Тебе не похуй, что он решил? Интересуюсь жёстче, чем следовало, и Никита втягивает голову в плечи. — А если у него возникнет комплекс? Возражает полушутя, и уже я пожимаю плечами. — Он мудак. Ему самооценку притушить даже полезно. — Он тебе не нравится, да? — Да. — С самого начала не нравился? Уточняет, немного поёрзав, для того чтобы выкрутиться и повернуться больше ко мне, чем к экрану. Смотрит, наконец, в лицо, и мне даже как-то неловко, что ли. От этой его местами проступающей наивности. — Котик, тут от начала до конца две недели. — Надеюсь, что звучит не слишком уничижительно, но шансы, конечно, так себе. Примерно, как остаться в сухом носке с дрыхнущей на ноге собакой. — Когда бы мне начать его любить или ненавидеть? Да и с чего? Мне-то он никто, этот чужой не самый удачный выбор. Никита глядит на меня внимательно-внимательно. И как-то слишком уж широко раскрывшимися глазами. Как будто бы я что-то не то сказал. Никита… Осознает, что ли? И переваривает. — А если бы мы дольше встречались? Упорствует, и мне хочется щёлкнуть его по носу. Не понимает, когда нужно перестать пытаться что-то выгадать. — Если бы вы встречались, вот прямо встречались, а не в приставку играли и робко друг друга где попало трогали, ты бы ко мне не лип. Нет, это тоже, конечно, не факт, но… Но ему хватает для того, чтобы вспыхнуть и начать дёргаться. — Я не липну! Я… Пытается отстраниться, но перехватываю его и возвращаю обратно ещё до первого рывка. Не успел, толкнулся локтями и легко сдался. — Прилипни, пожалуйста, обратно и не мешай мне пересматривать любимый фильм ранней юности. Тащу на себя, упирая лопаткой в грудь, и жалею, что всё же не в кровати. Полубоком держать не нравится, а укладывать сверху слишком… Просто слишком. Барагозит тут, возится. Может случайно и свалиться. Скатывается чуть ниже, чем был, замирает так на какое-то время крайне надутый, но хватает его ненадолго. Сцены на полторы фильма, а то и меньше. Оборачивается и, ударившись затылком об меня, спрашивает: — А любимые фильмы взрослости у тебя есть? — Это которые свежие по дате выпуска или которые с «Порнхаба»? — И то, и другое. — Есть. — Посмотрим? Оживляется на глазах и разом забывает о чужих возможных травмах. Они ему уже не интересны. Намного меньше, чем край моей футболки, которую он теребит, натягивая на свои пальцы. Якобы незаметно. Якобы не для того, чтобы походя провести и по моему боку. — Не боишься, что во вкусах не сойдёмся? Смаргивает. Мешкает с десяток секунд, но находится и даже изображает кривоватую полуулыбку: — И что же такого травмирующего ты можешь любить? — Нежный секс, поцелуи и когда после всего женятся в конце? Перечисляю, не меняясь в лице, и у Никиты округляются глаза. — Думаю, мне лучше вернуться к матери, — переигрывает, сбиваясь с дыхания, и не может скрыть возникшей нервозности. Даже за глупыми шутками — нет. — Она не такой монстр, как ты. — А тебе что нравится? — Мне? — Тебе. Подтверждаю, не позволяя тянуть время, и он сдаётся. — Я не знаю. Пытается съехать, но слишком быстро ответил. Тем и спалился. — Но покраснел. Отчего-то мне не хочется быть великодушным и не цепляться. Пристал ко мне с «Порнхабом», так нечего теперь. Где не надо, так он взрослый. А чуть что, так сразу в кусты. Можно мне хотя бы немного моральной компенсации, или это только мою нежную психику можно не щадить? У взрослых вообще как, остаётся что-то от нервной системы, или остатки отпадают за ненадобностью? — Нет, это телек отсвечивает, я не… — сглатывает и тут же принимается старательно пробивать пересохшее горло. Вот сейчас его, бедного, сушняк и нагнал. Так не вовремя. — Я не знаю, понятно тебе? Я ничего не пробовал, чтобы знать. Наезжает, сам того не осознавая, и я просто пропускаю всю его последнюю фразу мимо ушей. И призванные добавить убедительности моргания тоже. — Так стесняешься? — Нет! — Даже цокает на меня и утыкается в экран. С невесть откуда взявшимся интересом, ага. — Я не знаю, и всё. Всё. Всё у него, и мордой вперёд. Вроде как выкрутился и закрыл неудобную для себя тему. Которую сам же и поднял. Великий соблазнитель, озабоченный проблемами члена своего пять минут как бывшего. Не бесит меня, нет. Я такой же самоуверенный был. Он меня… Подначивает, что ли? Растрясти и показать, что я знаю, что он мне гонит. Что не пройдёт, что… А моя рука как на его плече болталась, так там и есть, расслабленной тряпкой поверх его футболки висит, и как-то само собой и оживает. Сначала немного назад, чтобы пальцами лечь на плечо, после коснуться и шеи и, проведя по ней, подняться выше, к подбородку. Приподнять его и большим пальцем надавить, заставляя повернуть голову. Далеко не в первый раз так. Просто «до» было не с ним. С ним выходит даже циничнее, чем с другими. Потому что, несмотря на то, что сам ко мне притирается, боится. Отверженности, самого возможного действия или ещё чего. Не знаю. Знаю, что вздрагивает и покрывается мурашками только от того, что заставляю посмотреть вверх. Ещё до того, как наклоняюсь. А уж когда именно наклоняюсь, не позволяя ему ни отпрянуть, ни дёрнуться вверх, укоротив этот самый-самый ужасный для него момент… Слышу, как сердце стучит, даже за звуком динамиков. Даже на фоне воплей запертых на корабле с Чужим людей. И к щекам приливает кровь. Горячее сразу становятся. Подбородок тоже под моими пальцами. Не удержавшись, выдыхает и тут же пытается вдохнуть, не разрушив момента. Не потерять его. Наклоняюсь ещё и с шипением дёргаюсь. Собачка проснулась и, видимо, увлечённая движением моей ноги, решила игриво тяпнуть меня за пальцы. Никита выскальзывает тут же и, как может, неловким крабиком отползает в другой угол. Даже пытается обнять одно колено. Не обиженный и не сопящий, пока я пытаюсь отцепить от себя разыгравшуюся собаку и попутно спасти ещё и руку. Незнайка на диване. — Так ты собирался на свидание? А сунул всё-таки нос в мой телефон, когда я отвечал. Даже странно, что сразу ничего не сказал. — Не совсем. Отмахиваюсь, и собака, наконец, бросает попытки оттяпать мне мизинец и, потянувшись, бодро чешет на кухню. Слышу, как лакает, проходится, а потом… — А сейчас у нас что? Спрашивает, готовый, как и всегда, когда заступает за грань дозволенного, втянуть голову в плечи, а я медленно вытягиваю свою, разминая затёкшие мышцы. Показывая, что ну совсем никакого напряжения. — Чужой, — киваю на экран, и тут же в гробовой тишине, призванной нагнетать момент, слышится задорное журчание. Никита, который очень-безумно-до смерти хотел собачку, жмурится, словно пытаясь спрятаться. — Иди за тряпкой.