Подвезите, пожалуйста

Глобально ничего не меняется. Только то, что я аж четвёртый день подряд сплю не на диване, и что собака, кажется, растёт по ночам. И тихая вроде, но в редкие всплески активности становится неосторожной до разрушительности. Не осознаёт, маленькая, что ещё немного — и, сев сверху, сможет насмерть задушить какую-нибудь таксу или даже материного Пуфика. И поэтому с ней тоже нужно что-то решать. Оклемалась же уже и трескает только за здрасьте. Надо что-то решать… Никита, конечно, покивал. Сказал, что раскидает объявы по всем рекламным площадкам и займется этим сразу, как выпрет меня на работу. Так сказать, под утренний чаёк. Я чуял какой-то подвох в этой его покорности судьбе, но не понимал, в чём он. А потом понял. Когда начались сраные звонки и посыпались странные сообщения. Этот пиздюк мой номер указал. А после, с невинным видом хлопая глазками, выдал: это потому, что я же тут главный. И раз я её кормлю, то мне её и сдавать. И выбирать, кому именно, тоже мне. Я же умный. Я же взрослый. Повезло Никите, что он это всё развернул, когда я уже уехал. Иначе я бы ему объяснил. Что такое подлость, и что за неё бывает. А так накидал мне своего довольного лица в кружочках и написал, что пошёл досыпать. И всё. Абонент не в зоне действия вашего недовольства. Хитрый мелкий абонент. И написал бы вдогонку, что по заднице настучу, так ещё и не расстроится. Не сказать, что он прям обнаглел, но, по крайней мере, не дёргается чуть что и голову не вжимает. И постоянно меня касается, компенсируя то, что раньше было нельзя, а теперь можно. То плечом пихнет, то, подкравшись, насколько это возможно со стучащим по полу костылём, обнимет. Ему со спины почему-то больше нравится. Видимо, чтобы нельзя было посмотреть на лицо. И спать ему вместе тоже очень нравится. Когда просто так, а не потому что случился очередной локальный конец света и кто-то нуждается в утешении. И то ли я опять чего-то не знаю, то ли его родня так и не вылезла. Ни звонка тебе, ни сообщения. Даже охуенный батя не нарисовался со своим: «Сынок, ты как там жив вообще, нет?» Впрочем, подозреваю, что бате действительно стрёмно. Понимает, что проебался, вот и не отсвечивает. Ещё бы на восемнадцать лет потерялся, и совсем красота. Фактически доброе дело. Про Ирку вообще ничего не думаю, предпочитая делать вид, что её нет. Моя мать пока не объявлялась тоже. Только написала скупое «хорошо» в ответ на моё сообщение про то, что в эти выхи я, так уж и быть, её теплицы пооткрываю, не надо никого просить. Никакую баб Тасю, которой обещали новую собаку взамен перешедшей в разряд б/у. Только обещал не я. А значит, не поедет собачка в будку. Не, нихуя. Я не для того столько денег отдал, чтобы она в итоге на цепи и каше сидела и сдохла там же года через два. Слишком роскошно получается для халупы бабы Таси. Я на такое не согласен. И раз уж вмазался, то сделаю всё по-своему. Даже если из-за этого мне придётся переговорить с десятком дебилов с «Авито». Какого хера Никита вообще решил толкать её на «Авито»?.. Это план такой, чтобы я сразу сдался, или что? Или, может, он просто верит в людей пока ещё больше, чем я. И не знает, насколько невыгодно связываться с любителями халявы. Я начинаю злиться примерно к одиннадцати, около часа уже три раза посылаю особо настойчивого мужика, который названивает и просит пригнать псину во Владимир. Стоянка у него. Надо мордатую такую, чтоб её охранять. Туда же в блок летит и мать двух ангелочков, которым очень мечталось о том, чтоб собачка катала их на саночках да под летящий с неба снежок. И: «А корм вы нам тоже подарите? А прививки сами поставите?». Какая тебе нахуй собака, если ты за прививки заплатить не можешь? Помоги мне, Господи. А ещё была, судя по голосу, школьница, которой ну очень хочется пёсика, и тётка, бросившая трубку, когда я сказал, что у псины нет ни клейма, ни документов. Ну, Никита, блять… Ну вернусь я домой. Заставлю самого отвечать всем, вожделеющих алабая прям вот сейчас, и буду смотреть на его лицо. Пускай тоже страдает. Но вот после обеда вроде как появляется несколько адекватных кандидатов. Это по диалогу, конечно. Но что женщина средних лет, судя по фото, что мужик с белым рафом на аватарке. Оба согласны приехать куда угодно, хорошо кормить и так далее, и тому подобное. Одной хочется обезопасить питомник своих чихов, а мужику на дачу, где у него отец постоянно живёт. Чтобы не скучно было. И вот мужик может сегодня вечером, а женщина только в воскресенье. И лучше бы, конечно, сегодня собаку отдать, но сегодня пятница, и если я не уеду в четыре, то я вообще потом из города не уеду. Сначала хотел почти ночью, но решил, что особого смысла нет. Один фиг все пробки соберу по дороге домой, а потом и на выезде к области. Не, лучше рано тогда. Поэтому смотрины назначаются на воскресенье. Без времени пока, а там ближе уже договоримся. Сообщаю Никите, что собака едет с нами, и, неуверенный в содержимом дачного холодильника, прошу его заказать то, что мы, собственно, будем там эти два дня жрать. И собачьи пожитки тоже с собой взять, какие самые необходимые надо. Корм да пелёнки для ссанья? Никита отвечает вдумчивым смайликом, а после спрашивает, как я собираюсь её везти. Мол, не в переноске же столько километров, да и жарко ей может быть. Думаю. Прошу порыться в шкафу и отыскать старый плед. И сообщаю ему, что раз уж это ему дали собаку, то ему с ней на заднем и сидеть. Гладить там, успокаивать, я не знаю. Следить, чтобы не ломилась в окно и не пыталась перебраться на переднее. Никита, конечно, мученически корчится. Никита явно рассчитывал на переднее, и что я буду гладить его по коленкам. Что же, не всё в этой жизни случается так, как мы хотим. Я вот вообще три месяца назад бездетный был и даже не подозревал о том, что скоро получу в комплекте и мальчика, и мохнатую девочку. Как бы там ни было, доживаю до трёх и сваливаю даже раньше, чем планировал. Заебался я что-то за эту неделю, чтобы добросовестно трудиться до пяти. Конечно же, сообщаю всем, что, если что, как всегда на связи, и испаряюсь, заперев кабинет. У взрослых тоже бывает лето. Дальше уже дело техники. За руль, после подняться домой, переодеться, забрать все доставкой привезённые пакеты, списание за которые случилось где-то по дороге сюда, и Мышь. Мышь вообще деловая. Одной рукой её уже не поднять, а пускать её бегать ногами по подъезду, а потом в салон машины — затея такая себе. Поэтому, чертыхнувшись, утаскиваю сначала весь скарб, а потом Никиту и Мышь. Последней машина так нравится, что, кажется, вот-вот отхватит кусочек себе на память. Едва плед постелили, а она уже все сидение обскакала и нюхает мой подголовник, виляя тем, что осталось от хвоста. Смешной он у неё, и вместе с тем нафига так резать? И ни туда, и ни сюда… Успокаивается, облизав оказавшееся в доступе лицо Никиты, и, потоптавшись, укладывается гладиться ещё до того, как захлопну багажник, поставив в него все пакеты. И засыпает ещё до выезда за МКАД. Поглядываю на них в зеркало заднего вида и не могу не признать, что картинка выходит очень даже идеалистическая. Переговариваемся редко, и в какой-то момент я просто включаю радио, чтобы негромко бормотало, и открываю окна. Когда уже за городом. В прошлый раз под противным моросящим дождём ехали, а сейчас солнце такое яркое, что начинаю подозревать, что оно специально так: тому визиту в противовес. Чтобы контраст был выше. Да и спокойнее намного. Никита дремлет, придавленный собакой, а я меланхолично думаю, как так в доме полы застилать, чтобы она в особо опасных местах не ссала. А там же ещё и ковёр. Ну да и хрен с ним. Свернём. Я пока вообще не верю, что неделю пережил, учитывая, как она начиналась. Надеюсь реанимироваться за выходные. К посёлку подъезжаем одновременно с ранним, красящим всё в оттенки красного закатным заревом, и Никита прилипает к окну. Так, будто никогда такого не видел. Или, может, не обращал внимания?.. Даже фоткает в свой «Инстаграм» и спешно убирает телефон, стоит мне повернуть к нашей подъездной и остановиться около уже знакомых ему ворот. Мышь, как истинно хорошая девочка, проспала всю дорогу, и только когда я дверью со своей стороны хлопаю, поднимает морду. Выпускаю её сразу же, как загоню машину во двор, и Никита недовольно бурчит о том, что собака вообще-то без прививок. Без прививок, зато от укусов насекомых ещё в ветке обработана. В отдельный чек мне даже вынесли, заботливые. Чтоб собачку опять не покусали плохие клещи. А значит, пускай сколько угодно по кустам лазает, других собак-то здесь нет. Чуму, сифилис и бешенство поймать негде. Она и носится, сначала кругами вокруг машины, а после, осмелев, чешет проверить, чего там может скрываться в огороде. Не опасно ли? Лает на бочку с водой и скрученные около крыльца в кольца шланги. Подбирается к ним чуть ли не ползком, обнюхивает и, убедившись, что коварный укус ни того, ни другого ей не грозит, ускакала к теплице. — Пойдём пока. Пускай носится. Никита сначала было кивает, но останавливается с крайне задумчивым лицом. Берётся за мой локоть, когда отпираю входную дверь, и легонько тянет его на себя, привлекая внимание: — А она не испугается? Спрашивает с сомнением в голосе, и я могу только пожать плечами. Откуда я знаю, испугается или нет? Но, наверное, если бы боялась, то ноги бы тряслась, а не бегала проверять все материны кусты и воровать грязную садовую перчатку. Тяну створку на себя и тут же нащупываю выключатель. — Двери закрывать не будем. Обещаю, чтобы не переживал, и Никита, немного подумав, соглашается и, опираясь на дверной косяк, осторожно переступает через высокий порог. Я так вообще не заморачиваюсь. Больно конкретная дама растёт. Да и уж куда жрать бежать, разберётся. Да и голоса же слышно. Не растеряется, тем более если пока будем на первом этаже. — Ну ладно… — Никита будто боится, что её украдут, и, едва разувшись, ковыляет к ближайшему окну. Следить, задрав вверх тяжёлую гардину. — Какой у нас план? Ведёт себя так, будто и за первый визит всё уже осмотрел, но я-то помню, что он в дом почти и не заходил. В туалет и там же к раковине умыться. — Да пожрать бы сначала, — уношу пакеты на кухню и только теперь заглядываю в один из. Наггетсы, пара стейков какой-то красной рыбы и крылышки. Ну нормально. Кто-то явно думал о мангале. — А так у меня тут где-то сонька старая валялась. Поиграть хочешь? Предлагаю, и он отпускает шторку и нагоняет меня. *** У меня с дачей всегда были сложные отношения. То я бухать на неё с тогдашними корешами рвался, но кто бы мне ключи давал, то заявлял, что на сто километров к этой глуши не сунусь. Нахера она мне, если любой шашлык можно заказать и получить примерно за сорок минут? В земле колупаться, высаживая морковку, тоже как-то было не моё. Рыбалка, ради которой отец катался, тоже не моё. Охота? Да тут только белок орехами и приманивать. Вообще не понимал я, короче, нафига нам эта дача. А потом вырос. Грядки и попытки добыть еду самостоятельно так и не полюбил, но вот тишину, которой Москва похвастаться не может… Иногда всё же хочется. Иногда пробивает поставить всё на паузу и не думать о том, что, там, я взрослый и серьёзный уже. Где-то можно побыть и легкомысленным, не просчитывающим наперёд все шаги. Почти маленьким мальчиком. Вот как этот, который нет-нет да пихнёт меня то коленкой, то острыми локтями. И не нарочно же, а так, от переизбытка энтузиазма. У меня оный присутствует тоже. Очень добавляет то, что в семь утра вставать не надо. И полбутылки материной наливки, найденной за огурцами в холодильнике. Не в говно, конечно, но накатил. И, как водится, всё стало немного быстрее. Да и веселее. Никите и вовсе хватило четверти стакана, для того чтобы начать краснеть и глупо кокетливо хихикать, то и дело пытаясь отобрать у меня джойстик. Сразу видно, что подбуханный сосредоточиться не может. Смешной и как-то умилительно неловкий. Честно пытаемся поиграть, а после, когда окончательно темнеет, тащу его отсыпаться. Только он не спать хочет, а, ободрённый навеянной алкашкой смелостью, целоваться. На спину меня опрокидывает, чтобы самому сверху, и, опираясь о моё плечо, растерянно спрашивает: — А кровать специально такая узкая?.. И губы кусает. Они у него красивые сейчас. Даже в темноте красные. — Двуспальная только в родительской комнате. И туда я не пойду ни за какие обещания и уговоры. Никогда. У всех свои тараканы, знаете ли. — Нет, ты не подумай, я не жалуюсь, и вообще… Мотает головой и пару раз даже задевает меня кончиками своих отросших спереди волос. Ему так даже лучше. Без дурацких по бокам выбритых залысин. — Что? Подползает ещё ближе и нажимает кончиком носа на мой. В глаза заглядывает и тут же обратно, чтобы смотреть на всё лицо разом, а не изображать пьяную муху. Если он вообще знает, что это. — Ты тогда спрашивал, что мне нравится. — Ну надо же. Может, его вообще надо расспрашивать, предварительно чутка подпоив? — Спроси ещё раз. Поднимаю подушку повыше и, заложив руку за голову, послушно повторяю: — И что же тебе нравится? Любопытно на самом деле. И рыхлая, тихая, совсем не такая, как в городе, темнота очень располагает. Никита отползает ещё немного, опирается теперь на локоть моей второй расслабленной руки и не то краснеет, не то просто мнётся, продолжая жевать свои губы. — Мне всегда хотелось… — Начинает, жмурится, может, даже ругается за заминку и, помотав головой, принимается крутиться, сползая пониже. — Нет, можно я… Пытается втиснуться к стенке, ко мне боком, и терпеливо помогаю, сдвигаясь к краю. Теперь спиной ко мне оказывается и лицом к психоделичным, явно под наливкой же выбранными матерью обоями. Веселенькие такие, в скалящиеся крупные цветочки. Впрочем, они одному мне скалятся. Всем остальным цветы как цветы. — Мне всегда хотелось, чтобы ты на меня посмотрел. Проговаривает на одном дыхании сбивчивой скороговоркой, и я не понимаю. — Я каждый день смотрю. Возражаю и только после до меня доходит, наконец. То, что он имеет в виду. И почему мнётся. Ну, что же. Миленькое желание. Выполнимое. — Нет, я… Ну… Когда я… — заметно сдувшись, принимается мямлить и я, не желая упускать порыв чужой откровенности, просто беру всё в свои руки. Буквально. Придвигаюсь ещё ближе и, надавив подбородком на его плечо, обнимаю, задирая футболку на его животе. Никиту как током бьёт. — Что, прямо сейчас?! И упирается такой ладошкой в стену. В качестве протеста. И жмётся ко мне будто случайно. Будто потому, что места ему иначе нет. — Давай сейчас. — А ты, ну… — тянется вдоль меня, доставая пальцами ноги до спинки кровати, и всё никак не решится. Сомневается. — Ты хочешь? — Потрогать? Или трахнуть тебя? Уточняю, тихо посмеиваясь над чужой неуверенностью, и понимаю, что даже не знаю. Чего я там хочу? Просто посмотреть или действительно его трахнуть? На второе, пожалуй, даже выпившему мне пока не решиться. Мне кажется это всё какой-то игрой. С чертой, которую я пока и не думал переступать. Целоваться — это одно, а вот спать с ним… Не знаю. Только то, что он сам ещё как хочет со мной спать. Прячется за неловкими смешками и всё никак не замрёт. Так и ёрзает пока не прижму к себе ещё теснее, надавив пальцами на тёплую кожу. Ойкает, будто бы от щекотки, и запрокидывает голову, прижимаясь ей к моему плечу. — Всё вместе, наверное? Шепчет, весь будто за что-то виноватый, и я киваю. Отвечаю также тихо. — Давай начнём с того, что ты хочешь мне показать. Кивает и, судя по судорожным вздохам, собирается изобразить смерть в прямом эфире, а никак не какой-то секс. Мнётся, тянется, никак не соберётся. А мне… Мне интересно. И жарко рядом с ним. И, пожалуй, да, я не против подержаться за чужой член. Тем более, что вот он рядом, в десяти сантиметрах от моих пальцев. Только штаны стяни и… Сглатывает несколько раз подряд и, погладив моё запястье, уходит ладонью ниже. Я отдёргиваю одеяло, чтобы не мешало, он медленно и неловко приспускает выданные мной же треники и трусы, освобождая поросший тёмными короткими волосками лобок и член с обрезанной головкой. Цепляется пальцами неловкой левой за резинку штанов, держится за неё, как за спасательный круг, и зависает, не спеша прикоснуться и к себе. Правую сам же и зажал, улёгшись на свой локоть и потому придется стараться нерабочей рукой. Как он будет это делать? Конечно же, робко, с заминками, касаясь себя сначала сверху, наверняка выгадывая, как же сделать это привлекательнее, и, наконец, обхватывает себя пальцами. Пониже, трогая и прикрытую тканью мошонку тоже. Неудобно так, но не помогаю стянуть штаны ещё. Я же только смотрю. Слушаю его. Как шумно дышит, шмыгает носом и тихонько мычит, принимаясь работать ладонью уже всерьёз. И как он себя выкручивает — это просто пиздец. Сжимает очень грубо, дёргает, будто ему надо из себя что-то выдавить прямо сейчас, и трясётся весь. От напряжения или страха. Всё идет явно не так, как он себе представлял. — Тш-ш… — останавливаю голосом и прижимаю к себе чуть теснее. Оставляю ладонь там, где она и была, на его затвердевшем от напряжения животе. — Не нужно так торопиться. Давай нежнее. Прошу ласково, негромко и в доверчиво подставленную шею. Касаюсь её губами и тут же снова упираюсь подбородком в его плечо. Чтобы увидеть, как замирают и расслабляются его пальцы. Дрожащие и неловкие, сжимаются в кольцо под головкой и двигаются уже ритмичнее и легче. — Да, вот так. Хвалю его и сжимаю покрепче, обнимаю обеими руками и внимательно слежу за каждым рывком и его то и дело скрывающейся в кулаке головкой. — Вот так… Так… — Кажется мне очень напряжённой, затвердевшей от нехитрой ласки. Ещё немного, и… Выгибается, нарочно сильно кусая себя за губу, чтобы кончить тихо, и не позволяет мне увидеть ни капли, быстро сжав закрывающий член кулак. — Умница. А теперь… Накрываю его ладонь своей и раскрываю его перепачканные мокрые пальцы. — Дима! Паникует тут же, пытается метаться, но только пока я не сожму его не успевший опасть член сам. Влажно выходит. Хорошо кончил. И стоит мне попробовать провести по нему, погладить, как весь изгибается и протестующе мычит, пытаясь сдвинуть мою руку не испачканным ребром своей. — Очень чувствительный, да? — спрашиваю, зная, что тут же сдастся, слишком смущенный, для того чтобы отвечать мне сейчас, и так и происходит. Позволяет мне себя трогать, несмотря на то, что шипит сквозь сжатые зубы. — У меня тоже, если сразу начинать опять. — Дим… Почти ноет, упрашивая не мучать, но мне слишком хочется, для того чтобы отступить. Мне хочется его трогать и изучать. И вот это ощущение чужого члена в ладони, гладкого и прямого, который и не думает опадать. — Тебе же всего восемнадцать, — голосом дразню не меньше, чем пальцами, и он всхлипывает, начиная медленно уступать. — У тебя вообще не должен падать. Бормочет что-то нечленораздельное, будто не согласен, а сам пытается раздвинуть ноги чуть шире. И походя обтирает пальцы о резинку штанов, когда стаскивает их ещё. И всё равно боится схватиться за моё запястье. Глупый, боится испачкать. Первый раз кончил скорее от испуга, как норматив сдавал. Сейчас по-другому, сейчас выгибается, и то шипит, то стонет, пытаясь одновременно и потереться о мою ладонь, и уйти от слишком лёгких прикосновений к головке. Они ему кажутся особенно невыносимыми. Когда сжимаю, ему больше нравится. А мне нравится, когда ему нравится. Сразу такой живой становится. Томный и страдающий из-за того, что ему причиняют мои пальцы. А как начал ёрзать и тереться, притираясь голой задницей к моему паху. И вот эта его ложбинка между половинок мне очень нравится. Хочется раздвинуть их и послушать: будет стонать и тогда? Или умрёт от смущения? — У тебя стоит. Сообщает срывающимся голосом, подгадав под очередное движение моих пальцев, и не разобрать, то ли жалуется, то ли не верит. Не разобрать, опасается или… — Я знаю. Уверяю с лёгким смешком и уже даже не удивляюсь, когда тут же быстро, сомневаясь, спрашивает: — Так ты хочешь меня? Мало ему упирающего сзади доказательства. Хочет, чтобы я именно проговорил. Вслух, прижимаясь щекой к его и следя за движением своих замедлившихся, чтобы раздразнить сильнее, липких от его спермы пальцев. — Сейчас очень. Будь он с двумя, а не одной дырками, я бы уже перекатил его на спину и взял. Я бы уже его трахал. Я не настолько хороший и не монах. Возможно, я просто не свыкся с мыслью, что могу хотеть парня. И трогать его член. Гладить его как свой, сжимать у основания, прихватывая и мошонку, повторяя его движения, и поднимаясь вверх, стискивать в кольцо у основания головки, так как люблю уже я. Первый раз был совсем сухой, неловкий… Этот… Этот заставляет его задыхаться. — И ты… Ты… И меня это очень вдохновляет. То, что он сбивается, даже сейчас пытаясь что-то ещё выгадать. Несложно догадаться, что именно. — Нет. Мотаю головой, проводя своей щекой по его, и додрачиваю ему кулаком, не выпуская головки. Так ему нравится куда больше своих неловких движений. Расслабляется, наконец, и, продержавшись не больше минуты, бурно кончает. Горячо и много, забывшись и закусив край своей испачканной ранее ладони. Содрогается, впечатываясь в меня с каждым новым спазмом, и затихает, пытаясь сделать вид, что только что умер. Шепчет что-то себе под нос и даже не шевелится, когда я отираю пальцы о его же штаны, помогает, лениво дёргая ногами, когда стягиваю их совсем. Боже, храни автоматические стиральные машины. Дрочи не хочу. Хоть всё забрызгай. Игнорирую то, что у самого пальцы немного дрожат, и всунуть хоть куда-нибудь хочется, как всё тому же пиздюку, который пару часов назад открыл для себя мир припрятанной родителями порнухи. Откатываюсь к краю кровати и, опасно нависнув над ним, поднимаюсь на ноги. На мгновение кажется, что темнота кружится. — Ты куда? Голос у Никиты расслабленно сонный, но и тревога вот она. Подскочила, стоило мне сделать полшага в сторону. — Покурить. И успокоиться немного. Ворочается, не сильно-то ловко перекатываясь на спину, и натягивает одеяло по самый подбородок. — Может?.. Предлагает, сам не зная что, и я отмахиваюсь. Я хочу, я пиздец как хочу любого «может», но думаю головой, а не членом. К своему счастью или чужому сожалению. — Не в этот раз. Отказываюсь и, перед тем как сбежать, оборачиваюсь для того, чтобы коснуться губами его лба. Очень быстро и дебильно по-родительски. Сматываюсь в коридор и выбираю ванную, для того чтобы тупить и прокрастинировать. Дрочить не стал принципиально. Помыл руки, сунул голову под кран с холодной водой и вышел на улицу. И так долго думал, стоя на крыльце, что спалил первую сигарету до фильтра, так ни разу и не затянувшись. Про вторую уже не забываю. И, будто наказывая себя за что-то, выкуриваю её за полторы минуты, взатяг. *** Вот за что мне не нравится вся эта взрослая жизнь, так это за какое-то ускоренное течение времени. Ну, и отсутствие оплачиваемых трехмесячных каникул. Это если так, импульсивно, не разбираясь. А задуматься, так сидеть девяносто дней без дела — ёбнуться можно. Месяца бы с головой хватило. А месяц — это и есть регламентированный отпуск. И выходит, что ничего не выходит. Расчёты-то вроде верные, а по ощущениям не сходится нихуя. Суббота началась около двенадцати дня и закончилась, как водится, в двенадцать. А там дальше спи не спи, а уже воскресенье. Никите мои рассуждения на эту тему не понравились. Никита сказал, что ну меня, с такими подсчётами, и он не хочет опять в город ехать. А я что? Я, что ли, придумал пять рабочих и всего пару выходных дней? Не хочется ему назад, а на озеро хочется и по лесу шариться. Только собаке в лес нельзя, больно она там насобирать всего может, а Никите с его везением только в ванне и плавать. Никаких коряг, никакой скользкой травы и никакого озера. Показательно дуется и продаётся за обещание выдать ему дома уже последнюю пятую плойку. В шкафу, невостребованная с марта, наверное, и стоит. Вот как он ко мне на голову свалился, так времени играть и нет. Не до того было. А у него теперь времени завались. Хотя бы до результатов последнего экзамена, а там уже надо будет думать. Странно, но как-то я не додумался спросить, чего он вообще от этой жизни хочет. И на что надеется. Надеется ли? Вспоминаю почему-то свою мать, которая недовольно вещала о том, что скорее бы его уже в армию загребли. Чтобы Ирочку своими выкрутасами не мучал. Ну вот сейчас не загребут, и?.. Какие у него планы? Пока вот спит, как и вчера укатившись к стенке, а я могу спокойно попить кофе на крыльце, задумчиво обозревая материны плантации. Мышь, лениво переваливаясь, ходит по двору и будто бы выбирает, в какое световое пятно улечься. Замерзла, что ли? Что это у нее за шуба такая тогда? Синтетика наверное одна, а не мех. Хочу уже спросить у самой собаки, даже подзываю её, как кто-то робко скребётся с той стороны забора. Звонка-то нет. Кто бы там ни был, кричу, что открыто, и отказываюсь поднимать задницу с крыльца. Мышь зато бодро разворачивается и скачет проверить, кого же там к нам принесло. И поскакать около чужих голых ног в коротких шортах тоже. Она же только с виду лосина, так-то маленькая. Радостный, способный сбить какую-нибудь зазевавшуюся старушку с ног щеночек. Внучке баб Таси вон радуется, как будто сорок лет её знает. — Привет, — Маша, надо отдать ей должное, собаки не боится. Да и вообще удивленной столь коварным щенячьим нападением не выглядит. Подозрительно. — А я с магазина шла. Увидела машину и решила поздороваться зайти. Киваю, показывая, что услышал, и покладисто здороваюсь в ответ, прикрывая рот пол-литровой кружкой кофе. — И тебе здравствуй. Интересно она, конечно, бабушке за хлебушком бегала. Даже без карманов. А Мышь так и скачет, приглашая её поиграть. Даже низ футболки умудрилась лапами испачкать. Хорошие такие отпечатки получились. С половину ладони, наверное. — А это же наша? Ну, которую дядь Витя бабушке обещал? — Понятия не имею, чего там обещал дядь Витя. Это моя. Домашняя. Получаю истинное удовольствие, наблюдая за её лицом. И вместе с этим чувствую себя старым вредным дедом. Который: «Ничего никому не отдам». Но и у дедов же должны быть свои радости, разве нет? — А-а… — А? Повторяю за ней, вскидывая брови, и она отмахивается, показывая, что передумала задавать тот вопрос. Находится новый. — Ты её в квартиру, что ли? И руками машет, пытаясь показать размеры то ли собаки, то ли квартиры. — Ага. — И помещается? — Пока да. Диалог особо не клеится, и я делаю все возможное, чтобы он затух окончательно. Нет у меня настроения на общение с чужой молодёжью. Скоро собственная проснётся, нужно беречь общительность и развлекать уже её. Да и в целом не очень-то меня теперь Маша располагает. После того как «дядь Витя» всем чего-то наобещал. — Ясно. Ну я тогда пойду?.. Неловко указывает на забор большим пальцем, а сама всё на собаку смотрит. Как если бы ждала, что уж та-то ей сейчас расскажет, кто тут что кому должен, и что я её слегка обманул. — Хорошего дня. Желаю крайне искренне и жду, пока она щёлкнет дверной ручкой. И, видимо, не я один, потому что стоит ей скрыться, как за моей спиной шаркающе выползает та самая моя молодёжь. Щуриться на солнце и общаться. И завтракать бутербродами, как я заметил, запрокинув голову. — Привет. Поможешь? — Киваю, помогаю. И статично, служа подпоркой, когда опирается о моё плечо, чтобы согнуться и сесть рядом и с бутербродами тоже. Приватизирую один и кусаю. — Вообще-то это я себе… Пытается вяло возмутиться, но, едва поставив тарелку на колени, хватается за мою руку, сжимающую чашку с кофе. Отпивает из неё и морщится весь. Забыл, что ли, что у меня всегда без сахара?.. — Мог и мне сделать, — наставительно поднимаю указательный палец вверх и не собираюсь возвращать уже свой завтрак. — А так плати процент. Фыркает на меня, толкает в плечо и притирается к моему боку. Вжимается рукой в руку, как если бы было холодно. — За помощь? Уточняет безо всякой обиды или жадности, и я так же спокойно качаю головой. — Не, просто так. Считай, что рэкет. Спорить не особо хочется, но ради искусства можно немного и поспорить. Да и дразниться слишком легко. И не всегда понимает мои шутки. Вот и сейчас тоже хмурит свой далёкий от морщин лоб. — Чего? — Ничего. Ешь и собирайся. Отмахиваюсь и слежу глазами за снова заинтересовавшейся перчаткой Мышью. Никита же изображает мученический стон и бодает меня. Упорно так, пока не переведу взгляд обратно на него. — А ты не можешь позвонить на работу и сказать, что заболел? И ладошки складывает друг к другу. В молитвенном жесте. Очень глупо выглядит, особенно со стороны взрослого парня. Только я и сам бы никуда не поехал, если бы мог. Только я не могу. Когда ты взрослый, наебать других не работает. Можно только себя, а это уже какое-то совсем сомнительное мероприятие. — Не могу. Берегу эту отмазку для какого-нибудь важного случая. Сообщаю очень серьёзно. Никита так же серьёзно кивает, переключаясь на оставшийся на тарелке бутерброд. — А мы переспим? Блять, вот ждал же пока попытаюсь сделать глоток. Вот только что жевал, а теперь мне в глаза заглядывает и своими моргает. Любознательный — просто сил нет. — Котик, а ты можешь не договариваться? Ну там без конкретики, чтобы? Допускать какие-то вариации? Оставлять мне немного ощущения свободы выбора? Моргает. Откусывает и пережевывает кусок бутерброда. — А когда? — Никита! Пытаюсь одёрнуть, но он только сопит да глаза закатывает. — Ну что… — И сразу в моё любимое. В позу защищающегося ребёнка, на которого никто не нападает. — Я просто хочу знать, что с тобой точно получится. Или у тебя получится. Ну, что я не проклятый, и всё такое. Объясняет со всей свойственной пустому трёпу важностью, и мне хочется немного осадить его. Как-то слишком уж не по себе от того, что так и торопит меня. И вчера тоже весь день нет-нет да то намекнёт, то как-нибудь зыркнет, пытаясь подобраться поближе. Даже если уже и так верхом на моих коленках. — То, что у меня на тебя стоит, вообще не говорит о том, что ты мне нравишься. Так, как факт. — Ну, Дима! — Просто факт, — повторяю со всей возможной невозмутимостью, но он всё равно надуто-обиженный. — У мужиков на столько разной фигни стоит. Не видел, как носком дрочат, что ли? — Но не у всех мужиков стоит на других мужиков, — отбивает с очень важным видом и даже задирает нос, игнорируя «носок», но, встретившись с моим красноречивым взглядом, сдувается до опасливого: — Что? — Да так. Осматриваю его всего, начиная с вытянутой вперёд ноги до взъерошенной макушки, и хочу добавить, что да, не у всех мужиков стоит на условного Иваныча с гаражного кооператива, но вот смазливые юные мальчики этот процент «всех» существенно повышают. Просто потому что. Делится с прибежавшей на звук своего имени собакой бутербродом, бурно хвалит её, и я вспоминаю, что её сегодня вообще-то отдавать. Такую белую, мордатую и радостно променявшую перчатку на кусок колбасы. С нелепым хвостом и совершенно не подходящей ей кличкой. Переназовут, и станет какой-нибудь приличной Беллой или Найдой. — О чём думаешь? Никита уже ей и бока почесать успел, и по спине погладил, а я всё никак не развисну. Вот пока эта самая, Никто по паспорту, не ткнётся мне в лицо своей слюнявой мордой, перепачкав светло-серые треники следами своих лап. — Выражение «Сгорел сарай, гори и хата» знаешь? Спрашиваю весьма задумчиво и тут же принимаюсь отплевываться, потому что Мышь, улучив момент, успела лизнуть меня в рот. Как будто она знает, но так и быть, согласна пока никому не рассказывать.