Правила Всемогущества

      Я влетаю в номер, хлопнув дверью. Хватаю с пола еще толком не распакованную дорожную сумку и закидываю те вещи, что успел выложить, пока переодевался. Застываю. Со злостью отбрасываю сумку в сторону и прохожусь по комнате, пиная все, что под ноги попадется.       Как же я зол!       Ну почему я не мог влюбиться, к примеру, в Лили, и быть счастлив с ней до конца дней своих! Женился бы, а она холила бы и лелеяла меня, преданно заглядывая в рот… Нет, это ж скучно! Где драйв, где безумие? Если уж втрескаться впервые за долгое время, так на бешеной скорости, с отказавшими тормозами и с отстегнутыми ремнями безопасности, в мужика, да еще кретина крайней степени самоуверенности. Такого же, как и я сам.       А я не ищу легких путей!       И что теперь делать?       «Сесть в машину и ехать домой», — сухо диктует мозг верное и рациональное решение.       «И ты сможешь его забыть?» — ехидно вопрошает сердце.       — Смогу! — отвечаю убежденно вслух.       Ну нет у нас будущего, нет! Мы с Матиасом оба слишком независимые, не в меру умные и амбициозные. Глупо надеяться на то, что Мати изменит своей сущности ради меня. Ему всё надо держать под контролем. Как и мне. И это не гендерная война полов — мы мыслим и действуем одинаково. А кто-то кому-то должен уступить.       Я не хочу.       Матиас, похоже, тоже, раз не попытался остановить меня.       Я вспомнил его покрасневший кончик носа, ледяные пальцы, взъерошенные волосы. Целую неделю Мати день за днем ждал меня на берегу моря под пронизывающим ветром… А я не позволил ему даже перейти в крытый зал, заставляя мерзнуть дальше.       — Ну и что? — упрямлюсь. Это малая плата за «элитную шлюху».       Запускаю руки в волосы. Я готов идти по пути компромиссов, но процесс должен быть обоюдосторонним. Мати должен научиться смиряться и работать в команде, иначе всем моим планам — хана. Но… черт возьми, как же я по нему соскучился, и эта обрубленная мною же встреча… Словно жаждущему показали воду и тут же убрали. И это ведь мой выбор.       Я устало присаживаюсь на кровать.       И чем дольше сижу и думаю о Мати, тем ярче понимаю, как сильно, как безбожно глубоко он проник в каждую клеточку моего организма, влившись в кровоток, пульсируя в сердце, поселившись в разуме. Я люблю его именно таким: сложным, противоречивым, лукавым, гордым, беспощадным и в то же время нежным, открытым, страстным, неконтролируемым.       Он вторая половина моей души, демоническая сущность моего ангельского верха, мой провокатор, катализатор жизненных процессов и устремлений, мой источник вдохновения…       Мой правильный человек, благодаря которому я очнулся от спячки, внезапно вспомнил простые радости бытия, вернул из прошлого Леррея, любившего носить разноцветную одежду, гонять в футбол, бездельничать на море, ходить по клубам, спать до обеда, смотреть старые черно-белые комедии… И делать это без всякой цели, а просто потому что есть свободное время, и его можно разделить на двоих с необходимым, как воздух, человеком.       Мой Мати… Да будь ты обычным парнем Джеймсом — влюбился бы я в тебя так мощно и безоговорочно? Сдался бы тебе без всякого сопротивления, лишь бы ощутить вкус твоих губ? Нет. Мною завладел Матиас — порочный и чистый одновременно, берущий и отдающий в равной степени, несдержанный и любящий без тормозов и предупреждающих знаков.       Я скучал по Мати во всех смыслах, и сейчас душевная привязанность все острее мешается с телесной зависимостью. Я могу построить вокруг себя высоченную стену, но она неизменно рухнет от честного признания самому себе — я так его хочу. До дрожи в пальцах, до электрических всполохов по всему телу, до плотно стиснутых зубов…       Но если я сейчас встану и вернусь к нему в кафе, то допущу большую ошибку — пойду на поводу исключительно эмоций, одним махом ради нескольких счастливых месяцев вдвоем уничтожив наше будущее. Как бы я сейчас ни сходил с ума от осознания его близости, от мысли о том, что он наконец-то свободен, я должен поменять акценты в наших отношениях. Мати должен подчиниться, должен стать послушным, должен держаться моей истины, моих ориентиров. Иначе мне его не удержать.       Я уеду. Теперь очередь Матиаса побегать за мной.       С такими мыслями я подхватываю дорожную сумку и распахиваю входную дверь…       На пороге с поднятой вверх рукой и явным намерением постучаться стоит Матиас. У него несчастный, растерянный вид, брови в безмолвном отчаянии сведены к переносице, глаза, как бездонные колодцы, затягивают невысказанной вслух просьбой… Только вот какой?       — Рей… Леррей… — произносит тихо Мати. — Я прошу тебя. Умоляю… Не уходи. Не бросай меня.       Я отступаю на пару шагов назад, снимаю с плеча сумку и с интересом на него смотрю. А может, ждать долго и не придется для того, чтобы расставить все на свои места в наших непростых отношениях.       — Что я буду делать без тебя, Леррей? — Мати переступает порог номера, заламывает ладони. Играет или искренен?       — Как что? — удивляюсь. — Путешествовать по Европе. Такой же был у тебя план?       — Но я не хочу это делать без тебя! — восклицает Мати.       — Помнится, в первом варианте ты предлагал мне вернуться в Лондон без своего сопровождения… Считай, я поехал в Лондон, а ты — катись в Европу! — черт, наверное, немного перегнул палку, но Мати молча проглатывает мои слова. Затем говорит:       — Рей, я самоуверенный идиот, знаю, но первый вариант я даже не рассматривал. Ты должен был согласиться на второй! Это же так логично: мы теперь просто можем быть вместе и делать, что хотим. Наслаждаться жизнью, любить друг друга.       — Плясать под твою дудку… Угу, я понял, — возвращаюсь и присаживаюсь на край кровати. Закидываю ногу на ногу и безотрывно продолжаю смотреть на Матиаса. Он с явным недоумением на лице хлопает несколько раз ресницами и растерянно бормочет:       — Рей… В чем дело?       — А ты подумай! — щедро предлагаю.       — Слушай! Ну, прости меня, прости за всё! Рей, я правда очень сильно люблю тебя. Все что я сделал — я сделал только ради тебя.       — Или себя? Себя и своего эгоистичного представления о том, что будет хорошо для меня, — подсказываю направление, в которое он должен вывернуть руль. Пока Мати еще на распутье, но не на верном пути.       — Леррей, что ты хочешь от меня? Что я должен сделать? — беспомощно вскидывается Мати, нелепо взмахнув руками. Ага, мы начинаем двигаться в нужную сторону.       — Для начала, прежде чем выдвигать ультимативные варианты развития событий, ты должен был поинтересоваться моими желаниями. С искренним интересом, — поясняю этому неразумному ребенку, пропустившему в свое время целый этап становления личности, основу партнерских отношений. — Так, Мати, делают люди, уважающие мнение друг друга.       — Хорошо, — Матиас кивает, сухо сглатывает и делает первый робкий шаг мне навстречу. — И каковы же твои планы?       — О, у меня их громадье! — сообщаю с огромным удовольствием новости. — Но после твоих чертовых проверок на чувства, боюсь, ты из них исключен полностью, — и приторно-елейно улыбаюсь.       — Леррей! — Мати теряет самообладание, откровенно занервничав. — Душа моя, ангел мой, проси что хочешь! Делай что хочешь! Но не говори так — умоляю тебя. Зачем мне свобода без тебя? Зачем вообще вся жизнь без тебя? Я не вижу себя там, где не будет тебя, — он делает еще один порывистый шаг вперед. — Я облажался? Хорошо, признаю это. Да, возможно, я заигрался.       — Возможно? — приподнимаю вопросительно брови.       — Хорошо, хорошо, хорошо! — с досадой бросает Мати. — Я заигрался! Я… У меня плохо с ориентирами. Пока моя единственная подсказка, что хорошо, а что плохо — это ты. Пойми меня: я так долго жил в мире интриг и лицемерия, что мне трудно остановиться.       — В этом-то вся и проблема, Мати, — замечаю строго. — Как я могу доверять тебе?       — Но ты же доверился однажды, — едва слышно произносит Матиас, и от воспоминаний о том, как именно это произошло, у меня сводит сладкой судорогой тело. Но нет, держу себя в руках! Или сейчас, или никогда.       — Да, доверился, — киваю, соглашаясь. — И что получил взамен? Ни грамма правды, ни грамма доверия с твоей стороны!       — Но я не мог… — все еще пытается сопротивляться Матиас. Да-да, старая песня — уже слышал.       — Нет, мог! — возражаю твердо, с чеканными интонациями. — Я не знаю, какой ты настоящий, Мати, понимаешь? Здесь, в Скарборо, ты был настоящим? Или ты был настоящим, когда унижал меня у Бергера?       — Рей, весь месяц, проведенный с тобой, я был настоящим, клянусь! — с жаром восклицает Матиас и еще на один шаг приближается ко мне. — Не в тех фактах, что я тебе сообщил — это признаю, но в своих эмоциях, чувствах, в своем отношении к тебе. Я был настоящим, когда просыпался рядом и любовался тобой, еще спящим, я был настоящим, когда сходил с ума от каждого твоего прикосновения. Я был настоящим, когда мог вызвать у тебя улыбку, и от одного ее вида становился счастливым. Рей, я хочу научиться быть честным с тобой. Обещаю тебе — все игры закончились!       — Неубедительно, — заявляю я и скрещиваю руки на груди. — Сдается мне, я уже слышал подобное… И потом все вновь оказалось ложью.       — Леррей, ну неужели ты приехал сюда только для того, чтобы выслушать мою исповедь, в которой я был предельно откровенен с тобой, и послать меня нахер? — задает Матиас справедливый вопрос. На который у меня есть взвешенный, резонный ответ.       — Возможно, — пожимаю плечами. — Знаешь, ты дал мне слишком много времени для размышлений. Три месяца, Мати, три долбанных месяца я думал о нас и наших отношениях. Ждал хоть какую-то весточку от тебя, хоть какой-то знак, где ты, что с тобой. Но нет, ничего. И не говори, что ты не мог этого сделать. Твоя порочная зависимость от интриг — вот что тобой двигало, а не любовь ко мне. И чем дольше я ждал, тем больше убеждался в том, что не уверен, нужна ли мне эта больная любовь, — заканчиваю я жестко.       Матиас стоит неподвижно, опустив глаза. Я замечаю, как задрожали его руки, а щеки покрылись лихорадочным румянцем.       — Я не смогу без тебя… — тихо произносит он голосом, полным отчаяния. — Мне нет смысла жить, если ты разлюбил меня.       — Мати, только что в кафе мне так не показалось, — замечаю чуть мягче. — Ты был вполне уверен в себе. И самонадеян, — в действительности я еле сдерживаю себя — так мне хочется схватить Мати за руки и притянуть к себе. Вдохнуть запах его кожи, волос, почувствовать тяжесть его тела. Но он обязан до конца осознать, на какой тонкой грани балансировал, играя моими чувствами.       — Леррей, меня хватит еще ровно на одну минуту, после чего я упаду перед тобой на колени, — шепотом произносит Матиас, выглядя уже жалким и полностью отчаявшимся.       — Хорошо, подожду, — сообщаю спокойным тоном. — Занятное, должно быть, зрелище.       Матиас вскидывает на меня глаза, вспыхнув. Его дыхание утяжеляется, становится рваным — я вижу, как вздымается и опускается его грудь, как перекатываются желваки под острыми скулами. Но я выдерживаю его прямой, пронизывающий насквозь взгляд с деланным безразличием, с выжидающей усмешкой на губах. Да, тут уж извини! Кто кого, любимый! Я не Бергер — я выдержу прессинг давления твоей убийственной харизмы.       «Укрощение строптивого», — мелькает у меня. А в следующий момент Мати опускается на колени. Покорно, смиренно, следуя одному желанию — быть прощенным. Вопросительно смотрит на меня — с надеждой, мольбой, раскаянием.       — И? — проверяю на прочность его смирение.       — Что еще? — выдыхает устало Матиас — уголки его губ грустной дугой опускаются вниз. Замечаю, что Мати при этом все-таки как-то странно потряхивает. Ох, мое бедное сердце! И я на тысячу процентов безнадежен — мне нужен он, нужен! Так что… Пожалуй, достаточно. Теперь можно вести конструктивный диалог.       — Все равно неубедительно, дорогой, — нахально заявляю, широко улыбаясь.       Мати, поймав насмешливо-хитрый отблеск в моих глазах, хмыкает и расплывается в ответной улыбке.       — Значит, неубедительно? — с легкой угрозой в голосе произносит он. — Ах ты ж, сука упрямая…       На четвереньках подползает ко мне, опирается на мои колени, приподнимается и, впившись жадным поцелуем, наваливается на меня всем своим весом, откидывая назад, на кровать.       Я ответно обхватываю его лицо руками и с упоением ныряю в жаркий, страстный, сногсшибательный поцелуй.       — А так убедительно? — Мати скользит губами по моим «слабым» местам, прикусывая и лаская языком. И от этих пока еще невинных прикосновений у меня разом сносит крышу: я принимаюсь стягивать с него пальто, уже сгорая от желания впаяться телом в его обнаженную кожу.       Но! Фуф… Нет, еще рано. Именно сейчас мне предстоит сделать главное — продиктовать условия и расставить приоритеты.       — Мати… — притормаживаю его, упираясь руками в грудь и с силой отстраняя от себя.       — Что? Что еще, душа моя? — Матиас, возбужденный, с лихорадочным блеском в глазах, с пылающими щеками, нависает надо мной, обеспокоенно вглядываясь в мое лицо.       — Давай-ка кое-что решим. Прямо сейчас. Раз и навсегда, — я убираю руки, и Мати сразу пользуется моментом — вновь приникает к моим губам. Ладно, ладно, ладно… Сейчас. Один поцелуй. Я подаюсь к нему и настойчиво отбираю инициативу. Переворачиваю нас, подмяв Мати под себя. Вжимаюсь в него пахом, и тут же с моих губ срывается непроизвольный тихий стон — почувствовал всю степень накала желания Мати. Он словно пламенеет — горяч, податлив, нетерпелив. Я невольно потираюсь о него, пряча лицо у основания его шеи, тем самым вышибая из Мати глухое довольное рычание.       — Мати, Мати, Мати… — я прикусываю его шею, влажно вылизываю за ухом, заводясь еще больше от его запаха, вкуса — так соскучился. С трудом отрываюсь, памятуя о том, что еще рано вываливаться из реальности. — Надо… договорить… решить…       — Хорошо, давай… решим… — бормочет Матиас, обхватывая меня ногами за бедра и сильнее прижимая к себе. В джинсах становится невыносимо, до боли тесно — его жаркая пульсация через двойную преграду ткани сводит с ума. — Чего ты хочешь? Диктуй… условия.       — Сейчас… Да! — с шумом выстанываю, чувствуя его провокационное ерзанье подо мной. — Первое… Ох! О, да… — меня вновь выносит — Мати кусает меня за подбородок, следом оставляет россыпь поцелуев на шее, продолжая уже не просто потираться, а настойчиво толкаться бедрами. Твою мать, я сейчас кончу как подросток в штаны! — Мати!       — Что? — бормочет Матиас, видимо, как и я, теряя и нить разговора, и связь с реальностью. Он запускает руки под мой свитер, касается все еще ледяными пальцами спины, пробегается вдоль позвоночника, вызывая у меня тем самым сладкую мучительную дрожь по всему телу.       Я чуть отстраняюсь, ловлю его за подбородок и заставляю сфокусироваться на мне.       — Первое, — отрывисто дыша, с трудом произношу я. — Никаких больше игр. Во всем — предельная откровенность. В каждом произнесенном слове… Ох, Мати… — срываюсь на пошлый стон — он ведет языком по впадинке за моим ухом, а ледяными пальцами подло проскальзывает под ремень джинсов и нагло, по-собственнически сжимает мои ягодицы, издав при этом странный звук, похожий на радостное удовлетворенное поскуливание.       — Рей… — шепчет Мати, обжигая жаром своего дыхания. — Обещаю… Никаких игр… Кроме постели.       — Хорошо, — соглашаюсь я на это уточнение. На секунду замираю и смотрю на него уже осмысленно и серьезно. — Мати, если с твоей стороны будет еще хоть одна, пускай, даже самая невинная ложь — я найду в себе силы бросить тебя.       — Не будет, душа моя. Клянусь тебе, — Мати притягивает меня обратно, и снова затяжной поцелуй, от которого я едва не растерял весь перечень требований.       — Мати, второе… — вдыхаю полной грудью, потому что воздуха не хватает. И тело плохо слушается — оно живет уже своей жизнью, толкаясь в пах Мати, требуя движения, ласк, отдачи. Но нахожу в себе силы продолжить — я герой. — Отныне все решения мы принимаем вместе, предварительно их обсудив. Вплоть до покупки еды на ужин и выбора зубной пасты. Без моего ведома ты ничего не можешь делать.       — Ладно, принимаю, — Матиас снова тянется за очередным поцелуем, одновременно пытаясь стянуть с меня свитер.       — Мати, подожди, — задыхаясь, останавливаю я его. — Это очень важно. У тебя с этого момента больше нет независимости. У тебя нет личного времени и личного пространства. Оно все — мое. Ты слушаешься меня и подчиняешься мне. Но я обещаю, что все решения мы будем принимать на равных.       Матиас прикусывает уже чуть припухшую от поцелуев нижнюю губу, глядя на меня изучающе, потом согласно кивает. И лукаво спрашивает:       — А подарки на день рождения и Новый год я могу делать самостоятельно?       — Да, пожалуй, да, — улыбаюсь, хмыкая.       — И на День Валентина, — добавляет Мати серьезно.       — Что? — смеюсь.       — Могу? — он просит.       — Можешь, — разрешаю.       Матиас снова увлекает меня в дерзкую и горячую по накалу страстей борьбу: он пытается раздеть меня, я пытаюсь договорить. Кажется, я проигрываю.       — Третье будет? — интересуется Мати, снова забираясь ловкими пальцами под ремень моих джинсов и с довольным видом сминая мои ягодицы. А затем левой проскакивает дальше и сжимает мой изнывающий от бездействия член. Я приподнимаюсь на локтях, открывая ему лучший доступ, и срываюсь на тихий мат от ласкающих, но настойчивых движений его руки, пряча лицо в изгибе его шеи. Вдыхаю терпкий, с нотками цитруса запах Мати и больно кусаю его. Однозначно останется метка от моих зубов.       — Рей! — заполошно шепчет Мати, умело двигая плотно сжатой ладонью. — Я так тебя хочу!       — Подожди… — я перехватываю его запястье, и хотя это форменное издевательство над собой, все-таки прерываю ласку. Завожу руки Мати за голову и прижимаю к поверхности кровати. Он смотрит на меня поплывшим, затуманенным взором и выжидающе облизывает губы. — Третье, Мати, последнее на сегодня.       — На сегодня? А что, будут еще требования? — уточняет Матиас с любопытством, без недовольства.       — Постоянно, — говорю уверенно. — Они будут до тех пор, пока я не почувствую, что всецело могу доверять тебе.       — Хорошо, душа моя. Я в полной твоей власти, — Мати купает меня в безмятежном и умиротворенном море синих ясных глаз. — Что у нас третье? — напоминает он, потому что я проваливаюсь в его покорный, мягкий взгляд, а его открытая, податливая поза, с руками за головой будит во мне зверя.       — Третье… — вспоминаю я. — Ах да, третье! У нас будет всего две недели на то, чтобы расслабиться и наверстать упущенное за эти три месяца. Но потом… Мы едем в Берлин. И не на отдых.       Матиас смотрит на меня со вспыхнувшим живым интересом.       — Что ты задумал, Леррей? — улыбается он.       — Любимый, как ты смотришь на то, чтобы забыть о мышиной возне в рамках одной столицы и сыграть по-крупному в пределах целого мира?       Матиас молчит, с довольной ухмылкой разглядывая меня.       — Только ты и я? — уточняет он. — Твоя ангельская порядочность и моя демоническая беспринципность?       — Именно.       — Значит, ты принимаешь меня таким, какой я есть? — уже серьезно спрашивает Матиас.       — Безусловно, — я коротко его целую. — Но все это сработает при полном следовании первым двум пунктам с твоей стороны.       — Душа моя, — произносит Мати, — ты мой единственно верный ориентир в этом мире. Я в игре.       — Рад это слышать. Осталось только проверить на практике, — заключаю я и резко встаю. Мой финальный аккорд. Заключительное испытание его смирению. И моему умению контролировать себя.       — Куда? — всполошившись, восклицает Мати и тянется вслед за мной. — Куда ты?       — Пообедать. Я так и не сделал этого. Есть хочу жутко.       — Но… — Мати выразительно смотрит на свой пах, разведя руки в стороны. — Но мы же…       — Дорогой мой, я ждал тебя три месяца. Теперь ты подожди, — и направляюсь к выходу, возвращая свитер на законное место. Отворачиваюсь от него и незаметно делаю несколько глубоких вдохов и выдохов, пытаясь утихомирить либидо. Получается плохо — у меня аж сводит, но Мати должен усвоить урок до конца.       — Хорошо, — в сотый раз повторяет Матиас и нехотя встает с кровати. Идет в ванную и ополаскивает лицо холодной водой, остужая пыл. И вдруг заходится в надсадном кашле. Его легкие буквально выворачиваются наизнанку. Он сгибается пополам, пытаясь остановить приступ.       — Ты меня на жалость сейчас не разведешь, — бормочу неуверенно.       Матиас поднимает голову и бросает на меня растерянный, беспомощный взгляд.       — Рей, я болею, — признается Мати, наконец справившись с кашлем. — Простыл, как только вернулся сюда из Лесото. Резкая смена температур, видимо.       Я внезапно осознаю происхождение его лихорадочного румянца и не в меру сильного жара, исходящего от тела.       — Так какого черта ты сидел на холоде! — возмущенно бросаю, подскакивая к нему.       — Потому что хотел встретить тебя именно там, в том кафе, на той террасе, рядом с тем местом, где понял, что ты в действительности значишь для меня! — с досадой восклицает Мати и опять срывается на кашель.       И тут меня накрывает от опаляющей нежности. Я обхватываю его лицо ладонями, с мучительной любовью изучая признаки утомленного болезнью организма. Фиолетовые тени под глазами, заострившиеся скулы, пылающие жаром щеки, нездоровый блеск в глазах. И будучи в таком состоянии… он ждал меня. Ждал неделю на пронизывающем ветре. Потому что…       Скарборо, пляж, Габриэль.       — Мати… Матиас… — шепчу. — Я люблю тебя. Я так тебя люблю.       — Леррей… Я бы и год просидел там в ожидании тебя. Умер бы, но ждал, — Мати говорит тихо, искренне, выбивая из моих легких последний воздух.       Большего мне и не надо. Проверять его смирение на прочность и дальше я не буду. Уже не имеет значения. Сейчас я точно знаю — он мой. У нас все получится. Мы сможем.       И увлекаю его обратно, на кровать. Чтобы окончательно выпасть из реальности. Позабыть обо всем на свете. И когда вечность спустя, расслабленный и разнеженный затянувшейся прелюдией, слышу над ухом мягкое и осторожное:       — Можно?       Отвечаю без раздумий:       — Да.       Здесь и сейчас у всех моих правил есть важное исключение — наедине, в телесной близости, слившись в одном дыхании, поделенном на двоих, я не боюсь вновь довериться Мати. Ухнуть вслед за ним в пропасть с головой.       Здесь и сейчас есть только я и он.       И никаких правил.