Ненависть, подарившая мне тебя

      Странности начались вместе с приездом бабушки. Женщины то и дело запирались в комнате, проводя долгое время наедине и о чем-то разговаривая. Чонгука одолевало любопытство, но с тех пор как приехала родственница, она умудрялась каким-то образом не допускать их общения, ловко обрубая любую возможность парня обратится к ней. Мужчина впервые не понимал, что творится в его собственном доме, ведь его то и дело отсылали на охоту, либо находилась работа в деревне, в общем, что угодно, лишь бы он не приставал с вопросами. А вопросы у него действительно были. Он не раз спрашивал у бабушки, что она собирается делать с состоянием девушки, но та уперто мотала говорила, приговаривая, что это уже не его ума дела.       Арчи и раньше не отличалась многословностью, а с приездом бабушки, казалось и вовсе перестала замечать Чонгука, который иногда заглядывал за дверь, чтобы проверить, что происходит в комнате. Но голоса неизменно затихали, и стоило скрипнуть дверью, как на него устремлялись две пары удивленных глаз, которые одним своим видом выдавали: ему здесь не место. Однажды он расслышал, как Арчи громко отрицала что-то, но о чем шла речь, он так и не смог разобрать.       От безысходности ему приходилось слоняться по двору, либо заниматься глупым времяпровождением на кухне. В конце концов, парень, не имеющий особой склонности к терпению, махнул рукой на все попытки разузнать что-либо, решив, что проведенная в лесу ночь образумит его и успокоит мысли.       Сидя перед палящим костром, он то и дело смахивал с рукава теплой кофты туман, поглядывая, как на небе зажигаются первые звезды. Лесная глушь давила и выглядела пугающе, но Чон знал, что ничего опасного эта крохотная поляна в себе не таит и выглядит угрожающе только лишь из-за собственного разыгравшегося воображения. Форт дремал по другую сторону огня, лишь изредка поднимая голову и оборачиваясь — глубоким взглядом он провожал копошащихся ночных жителей леса, проявляя скорее формальный интерес и показывая хозяину: «Все в порядке, я защищу нас в случае опасности».       Но Чонгук нуждался только в моральной защите, по самолюбию будто ножами точили, вырезая воспоминания его глупых поступков. Парень неизменно возвращался к одному и тому же вопросу, который разъедал разум, заставляя буквально физически содрогаться в желание отмахнуться от роившихся мыслей. Арчи отстранилась и теперь стали понятны ее истинные мотивы. Все это время она послушно проводила с ним время, лишь потому что пыталась выжить, а как появилась другая сиделка — одномоментно переключила свое обаяние на нее. Да, навык самосохранения развит у человека почти на том же животном уровне — это инстинкт, побуждающий нас приспосабливаться, преодолевать и защищаться. Но как же больно, черт возьми, осознавать, что все те усилия, которые предпринимались мужчиной, чтобы сблизиться, помочь были встречены столь радушно только из-за желания выжить. А ведь до сегодняшнего дня, он и вправду думал, что они начали понемногу ладить. Глупо, отвратительно жалко, он захлебывался в ненависти: попеременно к себе и к Арчи. Теперь стало ясно, что этим чувствам нет и никогда не будет места — а значит не имеет смысла их хранить и взращивать. Завтра, он вернется в село и вне зависимости от того, что будет испытывать, Чонгук твердо решил — он останется непреклонным и твердым, выдержит паузу, необходимую для успокоения и позабудет эти несколько последних недель.       С каждым днем становилось все хуже и хуже. Арчи ощущала на месте распространения инфекции зуд, отчего хотелось царапать кожу, но от этого раздражение становилось лишь нестерпимее. Но сейчас больше всего беспокоило даже не это, а с каким усердием бабуля наседает на нее со своими расспросами. От ее рассказов кружится голова, временами она забывает в чьем доме находится и как сюда попала. Арчи теряет нить разговора снова и снова возвращаясь к собственным мыслям. Во внезапно замаячившее на горизонте спасение верилось с трудом, и девушка все время задавалась вопросами о том, не пытаются ли ее затащить в какую-то грязную игру.       — Чонгук с каждым днем становится угрюмее и нетерпимее, боюсь, вся эта ситуация изрядно помотало нервы моему внуку. — она увидела в глазах девушки лишь жалость, и испуг, который под цепким взглядом немного смягчился. — Он считал, что ты доверяешь ему, но я вижу, что это не так.       Ее напор было трудно вынести, Арчи никак не могла разобраться в своих чувствах — она действительно пыталась быть жалкой и старалась вызвать сострадание в самом начале — не хотела получать оплеухи за каждое слово, но вскоре это то ли вошло в привычку, то ли мягкость Чона действительно заставило ее взглянуть на него с другой стороны. Как и всего неизвестного, она боялась мужчины, но постепенно привыкала к его хорошему отношению, заботе и перестала различать свою игру и жизнь. К тому же из-за болезни ей действительно требовалась помощь и глупо было отказываться. И хоть она теперь знала Чона, как доброго и заботливого человека, все это его поведение казалось ей очевидно фальшивым — будто поверх сырой глины класть краску — не успеешь оглянуться, как блестящий глянец смешается с грязью и превратится в нечто уродливое. Так Чонгук, проявлявший добродетель, казался ей временами дьяволом, скрывающим свое истинное лицо за сладкой улыбкой. Иногда усталость брала свое, и вечно подозревающий разум уступал место теплоте рук и ласковому шепоту имени, в котором буквально хотелось утонуть, потому что он заставлял тело по-другому содрогаться, забывать на мгновение о всем, сосредотачивая сгусток жизненной энергии где-то под ребрами. Но забыть обо всем, что произошло до того как она оказалась под защитой этого дома, было невозможно.       — Это единственный шанс для тебя. — все же смягчилась старуха, опускаясь на кровать. — Если мы промедлим, то в скором времени болезнь овладеет плечом полностью, и тогда все что я предпринимала, все что делал Чонгук будет напрасно. Ты умрешь.       — А Чонгук? Он согласится? — девушка с опаской подняла глаза ожидая увидеть суровый взгляд, но старуха держала себя в руках.       — Ты попросишь его. Мы обе попросим его помочь.       Седые волосы женщины отливали странной синевой, в последних вздохах перед неизвестностью Арчи начала судорожно запоминать окружающий мир: стены, потолок, разбросанная по столу посуда — все это впивалось в разум, не отпуская до последнего. От бессилия и страха в груди что-то начало щелкать, с каждой секунду становилось труднее дышать, Арчи уже глотала воздух ртом, предвосхищая истерику.       — Что с ней было? — откуда-то сверху раздался охрипший голос.       Чонгук вернулся только на вечер второго дня — насквозь сырой и пропахший дымом, он направился за чистой одеждой, намереваясь переодеться и снова уйти в лес. Но он застал бабушку, которая тщетно пыталась привести в чувство трясущуюся Арчи, отчего стало как-то не по себе.       — Что происходит? — он слишком волновался о ней, так что его голос прозвучал озабоченно, с треском проваливая план по безразличию.       — Осталось мало времени, а она упрямится. — старуха поднесла к носу пропитанную чем-то ткань и девушка поморщившись отвернулась. — Арчи, Чонгук здесь, тебе стоит с ним поговорить.       Мужчина удивленно вскинул брови, удивленный тем, что женщины наконец-то решили посвятить его в свои планы. Но девушка была явно слаба, чтобы вести разговоры в здравом уме, и несмотря на старания бабули, никак не могла даже сфокусировать на нем свой взгляд.       — Чон Чонгук. — наконец прохрипела девушка, неуверенно хватаясь руками за воздух, в поиске его рук.       Мужчина молча наблюдал, как ее объятия раскрываются, но от его молчания, она замолкает и хлопает ресницами, пытаясь за мутной пеленой слабости разглядеть знакомый силуэт и убедиться, что он ее слушает. Только когда он слабо притрагивается к холодной вспотевшей ладони, девушка неуверенно продолжает.       — Ты женишься на мне?       Парень, оторопев от такого предложения, зависает на минуту, не понимая, говорит ли Арчи сейчас серьезно или ее в очередной раз мучают бредовые мысли из-за жара. Из транса его выводит голос родной бабули, которая прихлопывает по плечу, требовательно вопрошая ответа.       — Мне нужно время. — неуверенно мнется парень, отчего то моментально отстраняясь. — Подумать.       — У нее нет времени. — вмешивается старуха, помогая девчонке лечь на подушки, и под хриплые стоны продолжает. — Нужно провести церемонию до утра, иначе будет поздно.        — Что? — Чонгук оторопело смотрит на женщин: бабушка раздает щелчки по худому лицу, отчего Арчи спустя время открывает глаза.       На секунду он ловит ее взгляд на себе, после чего удовлетворенно закрывает глаза, предаваясь царившей вокруг тьме.       Когда она приходит в себя, то мир странным образом меняется. Ей никак не удается сосредоточить свой взгляд, но она невообразимом образом ощущает, что находится не в спальне. Стоит поднять голову, как какой-то предмет тяжелой ношей опускается на шею. Арчи изо всех сил старается сконцентрироваться на происходящем, но свора голосов, раздающихся и тут и там, мешают. Среди прочего раздается тихий шепот, над самым ухом — голос Чона настолько приглушен, что не будь он сейчас рядом до нее бы не дошло ни единого слова, которые он сейчас говорит. Довесок ко всему на плечо ложится камнем рука, обозначая близкое присутствие парня.        — Скоро все закончится, только — мягко окатывает ухо своим теплым дыхание Чонгук, но чуть запинается дойдя до самой сути, — ты должна повторить все, что я тебе буду говорить, а потом немного потерпеть.       Девушка едва заметно шевелит головой, соглашаясь.       Монотонные голоса становятся все ближе. В нос ударяет резкий запах какого-то растения, кажется розмарина, которым чьи-то заботливые руки перетирают ладонь девушки. Она видит перед собой Чонгука, который теперь склонившись сидит у ее стула, строго поджав под себя ноги, с усердием окрашивая ее конечности зеленой травой.       — Ты очнулась — внезапная теплая улыбка удивляет девушку, но спустя секунду на лице парня отображается гримаса жалости, от которой становится не по себе.       — Что происходит? — Арчи не успевает договорить, над ней склоняется седовласый мужчина и бабушка, требовательно заглядывая в глаза. Старейшина перехватывает ладонь у Чона и медленно водит лезвием по пальцам, оставляя после себя кровавые царапины. Жжение тушат в таком же кровавом изваянии ладони Чон Чонгука, который в отличие от Арчи воспринимает все куда с большим духом.       Он осторожно переплетает пальцы, стараясь быстрее проскользнуть по сочащимся кровью фалангам пальцев, и когда наконец вытягивает руку вперед, на них накладывают ткань, которая мгновенно окрашивается в багровый цвет.       «Скажи, что веришь мне» — доносится подсказка.       Тихо, но практически в унисон из губ вылетает клятва, и Чонгук, который в нетерпении считал секунды, срывается с места. Расцепив руки, он обхватывает корпус девушки, которая уже практически ничего не чувствует, кроме как теплоту, неприятными волнами растекающегося по телу в местах, где тело парня оказывается слишком близко. Он опускает израненное тело на приготовленный стол, обматывая веревками по всему телу, начиная от живота. Перетянув щиколотки, Чон заматывает левую кисть тряпкой, устало смотрит как полностью обездвиженная девушка едва заметно дышит, сдавленная упругостью пут.       Арчи ощущает вкус и запах кожи во рту, широкий кожаный ремешок впивается в десна, заставляя слюну вытекать тонкими дорожками из уголков губ.       — Ты готов? — бабушка входит в помещение, прикрывая спиной руку.       От вида жесткого мясницкого передника и торчащего из-за худого тела старухи инструмента становится не по себе.       — Другого способа нет? — в парне теплится последняя надежда, что все можно исправить не прибегая к такому варварскому методу.       Госпожа Чон сурово мотает головой, в последний раз проверяя насколько туго связаны ремни, после чего отрывает рукав платья девушки, бросает его на пол. Подставив подле себя маленькую тележку с всевозможными ножами и тряпками, она встает по правую сторону от тела и принимается ощупывать почерневшее предплечье девушки.       Чон тем временем, фиксирует руку на здоровой ключице, другой опираясь на тазовую кость, придавливая своей силой, чтобы обездвижить тревожное тело. В нос ударяет запах гнили, по полу стуча стекает первая струйка черной инфицированной крови.       Мужчина отворачивается, натянутый как струна, он слышит как собственные зубы смыкаясь трещат от напряжения. Первое беспокойное мычание и ужасный вой наполняют комнату, парень боится вздохнуть, чувствуя как ему приходится все больше и больше сил, чтобы удержать тело на месте. Сколько еще продлится эта пытка?