Хроники Пятого Мора

Vir sulahn'nehn Vir dirthera Vir samahl la numin Vir lath sa'vunin

– Я ненадолго, только ловушки проверю, – обронил небрежно Айвэ, закончив возиться с перевязью. В колчане покоилась едва ли дюжина охотничьих стрел, и взявшие первое дежурство Зевран и Стэн, хоть покосились на него настороженно, спрашивать ничего не стали Страж поторопился уйти, пока не передумали. Весна в этом году выдалась ранняя, дороги уже просохли, по окраинам звериной тропки звонко зеленела кисличная поросль, но ночи наступали быстро, а нарушать обещание и возвращаться после заката долиец не хотел. Жаль, складывалось все не очень удачно: с добычей было негусто. Точнее, совсем никак – Айвэ обошёл обе поляны, по которым раскидал ловушки в надежде на нага или даже оленька, но все они оказались пусты. Он обновил в одной ловушке приманку – старую подчистую склевали синицы, – другую переставил, замаскировав тенью раскидистого ракитника, всё – по привычке, бездумно, едва ли соображая, как выбрать путь по чуть заметным на коре меткам и как перенастроить спусковой механизм. Пустота в мыслях никуда не делась. Пожалуй, он даже был рад. Закончил Айвэ, как и обещал, быстро. Выбрался из бересклетового густого подлеска на тропу пошире, к водопою, нашёл развилку в сторону лагеря – и, миг засомневавшись, развернулся и зашагал к реке. Чем ближе к воде, тем больше вокруг было жизни: на стволах выпустил пурпурные коробочки драконий мох, сквозь прошлогодний опад пробивались стрелки молодых ольх, ясеней и даже дубов. Заслышав торжественную трель славки, Айвэ поднял голову, разглядел, как пронеслась с кроны на крону в поисках подходящей для гнезда развилки птица, улыбнулся рассеянно. Он был в горах, когда в Бресилиане расцвели первоцветы, и пропустил день Гиланнайн, но надеялся, в клане нашли достойных охотников, чтобы отпраздновать, как полагается. …ему только и оставалось – надеяться. Айвэ вышел на берег, глубоко вдохнул сырой, пропитанный веретёнковой кислинкой воздух и решил, что место ничем других не хуже и не лучше. Разве что добрёл вверх по течению до ивовой густой тени, позволив холодной до судорог ряби захлёстывать лодыжки. Нашел удобный пятачок под деревом, где узловатые корни покрывал мягкий кучерявый мох, сел, прислонившись спиной к стволу и сбросив лук и колчан, вытряхнул из него свирель, повертел в руках, приноравливаясь. Он не забрал старый инструмент, когда уходил из клана, а о новом как-то и не думал, пока не увидел неделю назад свирель, выпавшую из сумки убитого дозором генлоков извозчика. Телега, доверху забитая мешками и ящиками с товарами, так и осталась стоять посреди замаранного кровью тракта. Обычно Айвэ не позволял отряду забирать в разрушенных деревнях или с разграбленных обозов излишки, только самое необходимое – провиант, лекарства, стрелы, – да реже, если везло, книги. А тут не выдержал. Руки буквально зачесались – как чесались сейчас; он нащупал кончиками пальцев отверстия, прикрыв глаза, поднёс свирель к губам и вложил в нее долгий, протяжный, в тон шелесту речных волн, выдох. Мелодия печально заклекотала, тягучая, вторившая славкам, в зарослях ивняка вивших себе гнездо. Сперло грудную клетку на долгом выдохе, Айвэ повёл выше, заставляя трель взлететь к птичьим звонким голосам – и оборвал мелодию, ссутулился, уронив на колени ладони с зажатой в них свирелью. Пальцы отвыкли, измозоленными из-за тетивы и клинков подушечками он не мог нащупать нужные ноты вовремя, да и на инструменте было больше отверстий, чем он привык. Не так свирель вырезали. И не те руки… – Я же сказал – ненадолго, – пробормотал Айвэ глухо, не подняв головы, и только когда шаги зашелестели достаточно близко, чтобы он распознал их обладательницу, скосил усталый взгляд. – Зачем ты нашла меня, Лелиана? Бард неловко промолчала, застыв в двух шагах от края ивовой тени, и долиец со вздохом – пусть садится, коли пришла, – похлопал рядом с собой. – Я не знала, что ты умеешь играть, – несколько робко, то ли стесняясь внезапного вторжения, то ли соображая одновременно, как задать нужный вопрос, сказала Лелиана, устроилась под боком, пригладила, улыбаясь, защекотавшую ладонь мшистую поросль. – У тебя хорошо получается. – Нет, плохо. И ты это тоже слышишь, – Айвэ поморщился – он словно ощущал продолжение мелодии в воздухе, и фальшивые ноты, сплетясь с речью барда, сделали её голос чересчур громким, а улыбку – неискренней. Молча долиец повертел в пальцах свирель. У конца лак облупился немного, но это был хороший, с любовью вырезанный инструмент: вдоль отверстий струился узор вьюнка, и когда Айвэ касался древесины, она казалась ему теплой. Может потому лишь, что речной ветер окреп к вечеру. – Тамлен выбрал валласлин Митал, – заговорил он наконец после долгого молчания, в котором уместилась бы не одна мелодия. – Но он всегда восхищался тем, что могут искусные руки сотворить с простым куском дерева. Тамлен все торопился взяться за оружие, пока Айлен говорил, что лучше учиться постепенно. Но он был упрямцем и хотел делать луки. Хотя и свирели у него получались замечательные… Тамлен считал свирели баловством перед великим делом, а Айвэ не одну неделю потратил, чтобы пальцы привыкли правильно двигаться, и, в сущности, так и остался бесталанным новичком – разве что слушать ветер и птиц, чтобы подражать им, научился от всего сердца. – Айвэ, ты не мог знать, что так выйдет, – мягко, словно убаюкивая, напомнила Лелиана, накрыла ладонью пальцы, стиснутые на свирели, попыталась – насколько вышло, ведь Страж старательно отводил взгляд, – извернуться и всмотреться в его лицо. – Никто не мог знать. Ты сделал, что мог… Хотел бы он сдержаться и просто промолчать, пропустив мимо ушей её слова, но долго не вытерпел – покачал головой и осторожно, не желая оскорбить, убрал руки из-под касания барда. – Нет, не всё, – возразил Айвэ ровным голосом – не от излишнего старания, но от бессилия. Это в груди, там, где тлела так и недопетая погребальная песня, было и горько, и пусто, и холодно от тоски, а губы стали почти как пальцы – шершавые и нечувствительные. – Мог остаться с кланом и продолжить поиски. Мог сбежать от Дункана и вернуться к пещере. Если бы я нашёл его, мы могли бы пройти посвящение в Стражи вместе. Можно было столько всего попытаться, но вместо этого я поверил… Позволил убедить себя. Даже Страж Перчатки твердил то же, что Дункан и Хранительница. Я сдался, решил, что Тамлен погиб, успел даже смириться, что он теперь с Творцами, а в итоге… – Но тогда ты бы умер сам! – вспылила Лелиана, прижав к коленям стиснутые замком пальцы. – Ты опять винишь себя во всех грехах, словно никто, кроме тебя, не в ответе за мир, и ничего, кроме твоих решений, нет. Эта нерушимое упорство ничуть не лучше, чем самодовольство напыщенных жриц, от которых я сбежала – они тоже уверены, что истовое поклонение их благословенно, хотя это вовсе не так! Мир создан для любви и красоты, а не вечных вины и страдания! Скорый закат искрился красными отблесками в её прическе. Айвэ залюбовался бы тем, какая Лелиана была – стремительная, уверенная, с горячим взглядом и порывистыми жестами, – если бы не слышал одновременно свой внутренний голос. Совесть или вина – какая, в общем-то, разница. – Лелиана, – спокойно, даже скорбно качнул долиец головой, как только бард выговорилась достаточно и смогла слышать собеседника вновь. – Чтобы ты сейчас ни сказала – поверь, я сказал себе уже сам. Я знаю, что вам моя тоска не доставляет удовольствия, поэтому и убрался подальше, так что... если ты пришла сюда, чтобы меня переубедить – не стоит. Пожалуйста. Все-таки голос сорвался – не хватило напускного спокойствия ровно на последнее слово, – но именно этой просьбы, усталой, безразличной уже к её упрёкам, Лелиана вдруг послушалась. Замолчала, отвернувшись к реке, вода в которой закипала золотым: поток брал начало от бурного Драккона, и на каменистых перекатах барашки волн окрашивались в цвета заката. Запах веретёнки – травы равно целебной и ядовитой, смотря как использовать, – стал совсем невыносим. – Прости, – сказала она наконец. – Прости, я не пыталась обвинить тебя. Я пришла не учить или ругать, просто хотела… подумала, мне стоит оказаться поблизости. Если я могу помочь хоть чем-нибудь?.. Айвэ часто казалось, что он не заслужил их – ни Лелианы, способной вдруг по взгляду вскользь догадаться о внутренней боли, ни Зеврана, умеющего утешать одной лишь шуткой, ни Винн, чья поддержка стоила любой платы – а ведь чародейка не требовала её вовсе. Он посмотрел на реку, потом на барда, улыбнулся тихо – нет, Лелиана должна была сейчас не сидеть тут, на промозглом ветру, а мирно дремать в палатке до своей утренней смены дежурства, – и почти придумал уже, как отказать ей, не обидев. Но пальцами почувствовал тепло свирели – инструмента не по его руке, да и песня, которая жглась в пути по лесным тропам, была на самом деле не о Тамлене. Ему подошла бы другая. – Да, – Айвэ убрал свирель в колчан. – Я теперь боюсь тишины. Если тебе правда не трудно... спой. Хоть что-нибудь. Пожалуйста. Лелиана посмотрела пристально, кивнула, соглашаясь, и села ровнее, расправив спину, чтобы дыхание стало спокойным и глубоким, и даже самые сложные ноты дались безупречно прекрасно. Песнь древняя, как земля Бресилиана, разлилась в воздухе, слова эльфийской «Uthenera» обволокли сознание вместо колыбельной из утешений и попыток переубедить, голос Лелианы ещё миг соперничал с ветром и славками – а потом победил, окрепнув настолько, чтобы вытеснить собой весь мир. Айвэ подтянул колени к груди и уткнулся в них лбом, закрыв глаза. И пока Лелиана не допела, ни разу не шевельнулся.