Хроники Пятого Мора

Из кроны граба за нагом следили внимательные желтые глаза. Зверёк, прыгая с корня на корень, подобрался практически вплотную к стволу, но вдруг замер и прислушался, смешно морща усатую мордочку. Задрав заднюю лапу, поскрёб за ушами, расфыркался тихо, недовольный мешаниной запахов, и решил все же поживиться проростками где-нибудь в другом месте. Рысь дёрнула ушами и прыгнула прежде, чем наг успел ускакать далеко – но всё ещё слишком рано, чтобы убить с одного удара. Лапа с растопыренными когтями едва задела прижатые уши, зверёк пискнул, присобрался в тугой комок мышц и задал стрекача, запетляв по узловатым корням. Рысь раздражённо рявкнула. Прыгнула следом, красиво распластавшись в воздухе, перемахнула тень грабовой кроны и резко затормозила всеми лапами, взрыв до земли мшистую поросль. Запела тетива. Стрела воткнулась в древесный корень, на две ладони промазав, а наг взмахнул ушами, бросился в сторону и был таков в кустах. – Ну вот опять, – захныкала рысь, кругами завертевшись на месте и принюхиваясь к следу. – Опять убежал! Когда уже Хранительница посчитает нас взрослыми, я так устала промахиваться! – Ты промахнулась, потому что сиганула вниз раньше, чем наг подобрался под ветку, – пропыхтел, повиснув на руках, Айвэ и тоже спрыгнул. Отряхнув с ладоней чешуйки коры и мха, он потёр костяшками грудину – тягучая боль заворочалась в костях, слабость, расплывшись в мышцах, постепенно отступала, но далеко не так быстро, как хотелось бы мальчишке, – подошёл к деймону и выдернул промахнувшуюся стрелу. – И зачем вообще бросилась за ним, если знаешь, что наша граница – двенадцать шагов? – Думала, успею, – рысь независимо отвернулась, облизав лапу, утёрла ей мордочку, дёрнула с независимым видом кисточками на ушах. – Я почти попала. – Да, рывок был хорош, – не смог не признать Айвэ и, тщательно стерев с наконечника стрелы липкий корневой сок, спрятал её в колчан. Вздохнул. Украдкой опять коснулся груди – боль успокоилась, но ощущение тошнотного рывка никуда не исчезло: детской связи между эльфом и деймоном дела до их охоты не было. Рысь заметила. Напускная уверенность в своих силах сразу дала трещину, и деймон подошла к своему долийцу, ткнулась мордой в бедро, напрашиваясь на ласку. – Прости, – профырчала она виновато. – Я знаю, из меня паршивая охотница. Я неуклюжая, и нетерпеливая, и… – Ну-ну, Суланен, прекращай, – Айвэ потрепал лоснившуюся мягкую шерсть на макушке, почесал за ушами и, стоило рыси замурчать, беспорядочно тыкаясь лбом в ладонь, улыбнулся и сел на корточки, приобняв зверя за шею. – Из меня тоже охотник неважный, сама посмотри. – Поэтому я и должна привыкнуть к той форме,– жаркое дыхание обожгло щёку, шершавый язык защекотал ухо – рысь оскалилась, радуясь, что заставила долийца захихикать, – в которой смогу быть полезна… – Ты ценна мне любой, – пробормотал кое-как сквозь смех Айвэ, вцепился в загривок зверя и прижался лбом ко лбу. – И совсем неважно, какой ты станешь, когда мы вырастем. Рысь мурлыкнула в ухо, ловко вывернувшись, отступила на шаг, мгновенье трансформации – поплыла золотистая шерсть, лапы втянулись, деймон съежилась, превращаясь из роскошной хищницы в мелкий комочек перьев, – и вот перед Айвэ косил глазом невзрачный, бурый с охрой зяблик. – Что, даже так не будешь расстроен? – пропищала птица, запрыгав на хрупких лапках. – Да, даже так, – Айвэ серьезно кивнул, похлопал по плечу приглашающим жестом – деймон вспорхнула с земли, вцепилась коготками в ткань куртки, устроившись на лучной перевязи, – и снова улыбнулся. – Фен’Харел с ними, с нагами и охотой. Айда на реку? От родителей, которых Айвэ никогда не знал, получил он, как говорила Хранительница, три вещи: синие глаза от матери, взгляд вглубь вещей от отца и от деймонов их обоих – имя для кусочка своей души. Всё остальное – любовь, знания и даже лучшего друга, – дал мальчишке клан. Айвэ помнил Тамлена с самого раннего детства, но как отличались дети, такими же разными были их деймоны. Ревассан, гордый зверь, никогда не отнимавшая четырех лап от земли и научившаяся рычать раньше, чем говорить, тенью следовала за другом, пока Суланен – воплощение любви к небу, – на землю спускалась редко, предпочитая аравельные мачты или его плечо, и птичьи обличья менять в воздухе научилась быстрее, чем опытный лучник достает из колчана новую стрелу. Они росли вчетвером, но всему – даже детским безмятежным мечтам, – приходит конец: в жизни любого долийца настаёт однажды день, когда он получает валласлин, а его элгараан меняет свободу формы на свободу бытия. Тамлен был старше на год, и ровно на год раньше он вошёл в аравель Хранительницы мальчишкой, а вышел – мужчиной. Когда занавеси распахнулись, вперёд долийца спрыгнула на землю поджарая волчица, повела мордой с рыжей нарисованной проточиной – того же цвета, что и татуировка Тамлена, – и завыла, приветствуя клан. Празднество в их честь разгулялось до ночи. Волками становились деймоны легендарных Изумрудных Рыцарей, и то, что среди Сабре вырос долиец с таким зверем, сулило надежду: Тамлен ни на минуту не оставался один, его звали в свой круг взрослые охотники, вокруг него вились эльфийки, ему на шею вешалась, не замечая, как убийственно косятся на неё ровесницы, Мерриль. Было шумно, весело и суматошно. Поэтому когда Суланен из горлицы превратилась в пеночку и шмыгнула в кусты, не преступая заветной границы, но и в руки не даваясь, Айвэ только вздохнул и пошёл за ней, незамеченным ускользнув с праздника. Уже за чертой лагеря догнал и поймал, подсадил на плечо: птица встопорщилась, спрятав голову под крыло, и Айвэ, в её виноватом молчании услышав просьбу, погладил встопорщенные на спине перья и отправился к реке. Они часто уходили вот так детьми, в дни, когда шумная компания друзей – и даже очередная задумка Тамлена, – становились вдруг безразличны, и хотелось лишь тишины, в которой мальчишка и его деймон понимали друг друга без слов. И где бы ни останавливался клан, Айвэ шёл к воде, искал подходящее дерево, устраивался на развилке ветвей как можно выше, с рассеянной улыбкой наблюдая, как учится летать Суланен. Этот вечер ничем от десятков тех, из детства, не отличался. Над берегом нависала пологая ивовая крона. Айвэ вскарабкался по шершавому стволу, разлёгся на широкой, что аравельная лавка, ветви, вытянул руку вверх – пеночка перепорхнула на ладонь, тонко чирикнула и взлетела сквозь прореху кроны, заложив широкий – в двенадцать шагов радиусом – круг над своим долийцем. В воздухе сменила обличье, спикировала вниз стрижем, взлетела чайкой, захлопав крыльями, побыла и жаворонком, и иволгой, превратилась в сокола – но, едва ли привыкнув к новому телу, снова облачилась в излюбленное оперение горлицы и вернулась к Айвэ, устроившись на его груди – гораздо раньше, чем обычно. Он вздохнул, вытащил руку из-под головы и погладил встрепанное оперение. Суланен заворковала, вытянула шею, подставляясь под ласку, и заговорила первая: – Я не могу представить жизнь, где я стану не птицей. – В этом никто и не сомневается, – Айвэ улыбался, пальцем защекотав перышки на груди горлицы. – Потерпи, осталось совсем немного – и ты сможешь летать так далеко, как захочешь. Деймон закатила глаза, блаженствуя, расплылась по груди пернатым теплом и тут же встрепенулась, не давая отвлечь себя от важного разговора. – Но тогда я стану бесполезна тебе. Кто из нас выйдет, какой толк для клана? – Кто знает, – безмятежно пожал плечом – немного неловко, в лежачем-то положении, – Айвэ. – Элгараан Нииса – коршун, и она отличная охотница. Сокол тоже хорошо справится. Или скопа, тебе же нравится быть у воды… – Нравится, – тихо сказала Суланен и от стыда спрятала голову под крыло. – Но я не готова убивать. Нерешительно Айвэ отвел руку – и разулыбался ещё шире, ласково накрыв птичью хрупкую спину ладонью, погладил, едва касаясь мягких перьев. Он знал об этом, кажется, ещё в дни, когда пешком мог пройти под аравелем, потому что ещё ни разу в своей жизни Суланен не убила на охоте, сколько бы ни тренировалась и какие бы обличья – кошачьи, волчьи, птичьи, - не мерила на свою суть. – Знаешь, а я рад, что мы заговорили об этом наконец, – тихо произнес Айвэ, убрал обратно руки под голову и уставился на звездную высь над ними и опрокинутый ладьей месяц. – Я ведь тоже совсем не уверен, что готов к этому. – Как же нам быть тогда? – спросила Суланен, встрепенувшись, но долиец промолчал. Птица перемялась на лапках, щелкнула клювом и тоже подняла взгляд выше, вглубь желанной, но пока недосягаемой высоты. – Вот и настал твой день, da’len. Выбрал ли ты себе путь? – Да, Хранительница. Я обещаю, что всю жизнь буду искать свет и дорогу к нему, сколь темная чаща нас не окружала бы. – Выбрал ли ты, кто направит тебя на этом пути? – Да. Я приношу клятву именем Гиланнайн. – Готов ли твой элгараан принять обличье, в котором с тобой этот путь пройдет? – Да, Хранительница, – прочирикала Суланен и, уронив с крыла скопиное перо, вспорхнула на грудь Айвэ. Сегодня они прощались с детством. Долиец провел подушечкой пальца по её хребту, почувствовав, как бьётся птичье крохотное сердце, убрал руку, запрокинул голову и взглядом без страха проводил приближавшуюся к веку иглу, на которой повисла тягучая сизо-серая, в цвет голубиного оперения капля. В аравеле сладко пахло травами и кисло – сцеженной для приготовления краски кровью, нервная дрожь покалывала в мышцах, Суланен тоже встряхнулась, словно могла чувствовать жгучую, длившуюся как песнь – со своими переливами, взлётами и падениями тона, – боль, растекавшуюся от переносицы по лбу. Айвэ терпел молча, как подобало сыну народа, как терпели сотни до него и как будут терпеть после тысячи, и Суланен тоже подчинялась течению ритуала, достойно справляясь с тяжестью своего выбора. В тишине слышно было, как меняется шелест её оперения: деймон в последний раз примеряла излюбленные обличья, решаясь принять перемены. Айвэ знал их наизусть, по одной лишь тяжести тела и впивавшимся в рубашку коготкам мог определить каждое из них – горлица, пеночка, певчий дрозд, мелькнувший на мгновенье сокол, снова крохотные, невесомые тела. Он готов был к любому исходу, и хоть легко мог скосить взгляд вниз, смотрел строго в потолок, на связки корешков и сосредоточенное лицо Маретари, шептавшей древний наговор, который вместе с чернилами въедался под кожу и печатью своей призван был хранить как клятву, так и того, кто её произнес. …а когда валласлин был закончен и долиец, приподнявшись на локте, посмотрел вниз, на груди его распростерла крылья – словно обнимая, – ослепительно-белая чайка. Суланен тяжело зашевелилась, встала на лапы, сложила крылья и почтительно изогнула шею, подставляя лоб. Сердце кольнуло, миг показался вечностью, в которой потерялась боль татуировки: пусть доверие к Хранительнице было безгранично велико, прикосновение к чужому деймону пережилось все равно через стиснутые зубы и вспыхнувшую под веками темноту. – Один из вас выбрал свой путь, другая – свою суть, и вы вместе обрели друг друга, – нараспев заговорила Маретари и мазнула пальцем по оперению, оставив на лбу чайки сизую проточину из остатков краски. – Пусть отныне ваша связь будет так крепка, что расстояние не станет вам преградой, и пусть Гиланнайн и свет, который она дарит этому миру, ведут вас по его путям. Айвэ поднялся, тряхнул головой, Суланен вспорхнула ему на плечо, ласково, поддержав, как умела, ущипнула клювом за ухо, скосила обеспокоенно правый глаз – долиец кивнул, соглашаясь с немым вопросом, и схватился за сплетённый из травы полог. Им предстояло самое важное. На вдохе Айвэ одернул занавесь аравеля и спрыгнул на землю, пока птица сорвалась с плеча и взмыла вверх, в весеннем ярком небе засияв, словно перья её были отлиты из серебра. Единым порывом соклановцы подняли взгляды, наблюдая, как по широкой спирали Суланен взлетает всё выше и выше, превращаясь в сияющую точку; на некоторых лицах Айвэ заметил разочарование, на некоторых – недоумение, но ему важны были лишь те, кто знал Суланен достаточно хорошо, чтобы не удивиться. Тамлен засмеялся, погрузив ладонь в шерсть на загривке волчицы, Мерриль подпрыгнула позади толпы, замахав радостно руками. И, конечно же, улыбка озарила лицо Ашалле, которая распахнула руки и поймала воспитанника в крепкие объятья. – Ты родился всего в нескольких милях от моря, – практически прошептала она на ухо. – Я знала, что так будет, мальчик мой. Я горжусь. Чайка в небе поймала поток ветра. И, воспарив в нем на неподвижно раскинутых крыльях, радостно завопила, чтобы весь Бресилиан знал, как торжествовала она исполнению мечты своей – и своего долийца, благодарно прижавшегося щекой к материнскому плечу. ________________ Суланен – от эльф. sulahn – петь и nehn – радость. Ревассан – от эльф. revas – свобода и assan – стрела (а ещё хорошо обыгрывается с Revasan – место, где царит свобода). И да, я нахэдканонил, что долийцы, для которых деймоны являются помощниками в нелегком деле выживания, при нанесении валласлина проходят так же через аналог ведьминского ритуала из «Темных начал» и могут отпускать деймонов на значительные расстояния.