Хроники Пятого Мора

На последнем этаже форта они делают короткий привал – Винн едва успевает накладывать исцеляющие чары. Логэйн терпит, пока она колдует над вмятиной его доспеха, оставленной рогами огра, и сразу после хватается за меч, проверяя, не иззубрилось ли в последней стычке лезвие. Айвэ от помощи чародейки отмахивается с рассеянной улыбкой – он сегодня везучий, сплошь царапины да синяки, не стоит её внимания, – и только смотрит, как скользит Винн меж рассевшихся прямо на полу ополченцев, каждого дотошно выспрашивая о ранах. Потом спохватывается: времени мало. Тут же криво усмехается собственным мыслям: и что с того. Все дела закончены в Редклифе или по пути в Денерим, дописанная по дороге тетрадь надежно припрятана в лагерном хламе, последние подарки розданы. Он врёт и смеётся друзьям в лицо – это чтобы поднять боевой дух, а как вы ещё могли думать? – и не находит сил никому признаться, что это, вообще-то, и немое прощание, и неловкая попытка извиниться за него одновременно. Только Логэйн смотрит пронзительно, отыскивая долийца взглядом, в каких бы тенях тот не прятался, как далеко бы не отходил от стоянки в дозоре. «Надо бы с ним поговорить», – думает Айвэ… и малодушно решает отложить на потом. Пока сил хватает только на молитву – шёпотом, про себя, – чтобы Андрасте и Гиланнайн устроили всё так, как лучше: быстро, не больно и без лишних споров. Он ведь и не спорил-то никогда, пока не покинул клан… Айвэ вытягивает гудящие от усталости ноги и роется по подсумкам, слишком поздно вспоминая, что вытряс из них весь мусор с барахлом, и не осталось ни одной монетки, чтобы подбросить: «король» – поговорить сейчас, «мабари» – понадеяться, что обойдется и так. Только в крохотном кармане на изнанке подола нащупывает кольцо, достаёт его, разглядывает – без улыбки, без грусти, с щемящей тоской, – потеки колдовских узоров на розоватом сильвановом дереве. В них мерещатся то листва Бресилиана, то вязь трещин в зеркальной глади, то птичье оперение – может, ворон, может, ястреб, – и тогда Айвэ примеряет кольцо на безымянный палец, гладит теплый от его касаний узор и коротким жестом подзывает Хуана. Довольный пёс ворчит, не раскрывая пасти, кладёт голову на колени. Айвэ треплет его уши, гладит вязь толстых, неаккуратных шрамов за ними – подрали крикуны на Тропах, – и, наконец нащупав пряжку, расстегивает ошейник. – Когда всё закончится, возвращайся на юг, – говорит Айвэ, ставшими враз неловкими пальцами пытаясь продеть ремешок в кольцо. Не выходит – ошейник из слишком толстой кожи, не гнётся, – так что долиец вздыхает и снова рыщет по подсумкам. – На юг, в Коркари, хорошо? В Остагар не возвращайся, там могли остаться порождения тьмы. Найди Морриган. Ну, или дай ей тебя найти. Хуан внимательными глазами наблюдает за тем, как Айвэ складывает вчетверо запасную тетиву, крепко-накрепко, накрутив десяток, наверное, узлов, привязывает колдовское кольцо к ошейнику, проверяет на разрыв, краснея от натуги, и слабо улыбается, убедившись, что прощальную весточку у мабари придётся забирать с боем. – Если захочешь и она согласится, останешься с ней, – Айвэ застегивает ошейник на начинающем упираться псе и хватает того за уши. – А если не захочет, возвращайся в Редклиф или Денерим, или куда ещё придется, и найди себе хорошего хозяина. Поумнее меня, и чтобы прожил достаточно долго, чтобы тебе не пришлось никогда искать нового. Обещаешь? Хуан скулит, жмурится, пытаясь попятиться или хотя бы мотнуть головой, но Айвэ держит крепко, нагибается так, чтобы смотреть мабари в глаза – почти касаясь его лба своим, – и твёрдо повторяет вопрос: – Обещаешь? Пёс больше не вырывается, но скулит всё жалобнее и мнётся, умоляюще глядя на хозяина снизу вверх. Перед глазами узор шрамов и кровавых отметин на его шкуре расплывается хаотичными пятнами, только ошейник и подвешенное кольцо – четкие, будто рисовали их поверх сырой краски грифелем. Айвэ чувствует страх мабари – тот перекатывается под шкурой буграми мышц, рокочет в глотке, когда вместо воя пёс захлебывается тихим взвизгом, – чувствует как никогда остро и ясно, потому что сам боится не меньше. До дрожи в поджилках. До прогорклого вкуса желчи на корне языка. До расплывающейся перед глазами мутной пелены – Айвэ смаргивает её, будто отдёргивает занавеску, спохватившись, разжимает пальцы и бережно, стараясь, чтобы пёс не почувствовал, как трясутся его руки, треплет шею Хуана. – Пожалуйста, – просит Айвэ, и голос стремительно скатывается в лихорадочный, упрашивающий шёпот. – Пожалуйста, пообещай. Я никого другого не могу об этом просить. Хуан медлит, пытаясь извернуться и сорвать кольцо с ошейника, но не дотягивается ни зубами, ни лапой. Эта просьба висит на его шее почти буквальным ярмом: мабари отпирается, толкаясь лбом в хозяйское колено и поскуливая, как щенок. Айвэ обнимает его крепкую шею, прижимается щекой к шрамам, закрывая глаза, и шепчет последнее «пожалуйста» немеющими губами. Знает точно: если Хуан не согласится и сейчас – он не сможет его заставить, но мабари, замерев, захлебывается коротким бессильным рыком, горячо выдыхает в ухо, зализывая шрам на челюсти, и отступает на шаг, больше не сопротивляясь. – Спасибо, – серьезно благодарит Айвэ и поднимается на ноги. Вовремя: Винн отстраняется от рыцаря в дальнем углу и шевелит кистями, будто стряхивает с них остаточные капли магии. Этот жест слишком хорошо знаком: чародейка и долиец переглядываются, молча кивают друг другу, соглашаясь, что больше ждать незачем, и Айвэ обводит взглядом остатки отрядов, прорвавшихся сквозь оборону порождений тьмы. Полторы дюжины рыцарей с Эамоном, столько же долийских лучников, Ирвинг с парой учеников. Гномы и денеримское ополчение остались во внутреннем дворе форта – сдерживать орду, которая попытается прийти на помощь Архидемону. Ещё, быть может, дюжины две долийцев приведет Ланайя – если к тому моменту Шианни успеет увести своих из эльфинажа, но лучше бы Хранительнице прикрыть бегство сородичей и позаботиться о горожанах, которые выберутся на зачищенную торговую площадь, а не рваться на верную смерть. Вот, в общем-то, и всё. Меньше, чем хотели бы видеть Стражи в последнем бою, но много больше, чем у них было в первые дни после Остагара. Прорвутся. – Лучники и маги рассеиваются по смотровым площадкам, весь огонь – на Архидемона. Рыцари прикрывают, – Айвэ вскакивает на ящик, на котором только что сидел, обращается к каждому и никому конкретно, глядя поверх капюшонов и шлемов. – Старайтесь не подпускать к нам порождений тьмы, но в первую очередь не дайте им помешать стрелкам и магам. Кто кого раньше находит взглядом – он или Логэйн, – не понятно. Мак-Тир смотрит спокойно и твёрдо, кивает – долиец говорит верно, всё, как они обсуждали, когда планировали битву, но Айвэ мучительно трудно не отвести взгляд. Под ложечкой мерзко посасывает, мерзкий шёпот в голове, перебивая голоса совести и Скверны, шелестит исподволь: Логэйн ведь всё равно будет несогласен, Логэйн ведь сам захочет нанести последний удар, так зачем отказывать ему? Зачем терпеть этот страх? Зачем отводить взгляд, стискивая кулаки, молиться про себя – лишь бы Винн не догадалась раньше времени, лишь бы смотрела на раненых, а не на него?.. – Да поможет нам Создатель, – обрубает вместе с сомнениями Айвэ и мысленно благодарит Эамона – после его уроков голос не дрожит. Эрл учит больше, чем просто драться, как людские рыцари – быть непоколебимым, словно замковые стены, и целеустремленным, как клинок; Айвэ знает, что подвёл наставника на Собрании, и знает так же, что не позволит этому повторится. Сегодня он всё сделает правильно. И грохот, с которым стучит его войско рукоятями мечей по щитам и пятками посохов о пол, служит тому подтверждением. Они не надрываются воплями, не тратят силы на долгие речи – переглядываются с товарищами и единой волной катятся вслед за Стражами, врываясь на крышу форта. Архидемон вытягивает шею и трубит, запрокинув голову к пепельно-ржавым небесам. Тень от разведенных крыльев накрывает людей, у лап твари носятся суетливые генлоки, которых сдерживают жалкие остатки фортовой стражи. Серебристые латы заляпаны кровью и пеплом, под когтями Архидемона хрустят, трескаясь в щепки, изрубленные щиты, но вид пришедшей подмоги воодушевляет последних защитников форта – а рыцари и долийцы бросаются на помощь раньше, чем ужас охладил бы их пыл. Айвэ отрывисто машет ладонью, указывая Винн, чтобы спряталась за зубцом стены и не лезла в гущу боя. Приставленный к чародейке рыцарь сносит прущего на него гарлока ударом щита, Винн недовольно кривит губы – ей претит такая забота, но на других условиях Айвэ категорически отказался брать её сегодня в последний бой. Хотя, чародейка же не знает, что в последний. Она укрывается в указанном углу, натягивает над Логэйном плёнку защитного барьера, накладывает зачарование – колчан полнится холодным белым светом и словно тяжелеет, хлопая по бедру, когда Айвэ перепрыгивает распростертые на крыше тела, даёт Хуану вцепиться в глотку бросившегося навстречу генлока и вскидывает лук. Жуткий крик Архидемона, раненного десятком долийских стрел и парой заклятий, прожигающих дыры в перепонках крыльев, звенит в ушах. Тварь резко разворачивается; клацает зубами над макушкой Логэйна, ныряющего ей под брюхо; хвостом пытается отбросить Хуана, рвущегося Мак-Тиру на помощь, но мабари с легкостью уворачивается – и Архидемон злится, заходясь яростным воплем. Эту тварь Айвэ больше не боится. Он посылает по стреле на каждый ярд высоты, с которой упал Риордан, и тетива щёлкает так часто, что молитва не поспевает за ней. За Тамлена. За Дункана и других Стражей. За короля Кайлана. За всех солдат, жриц и магов, погибших при Остагаре и обороне Западных Холмов. За Риордана, которому жить бы и жить, восстанавливая Орден в Ферелдене, потому что сегодня погибнуть был должен лишь один Страж – тот, у которого в колчане остаётся последняя стрела. Айвэ оттягивает тетиву до уха. Наконечник сбивает оттопыренную чешуйку и впивается в гниющую плоть на шее твари – вой Архидемона на миг заглушает лязг, грохот и шипение битвы. Небо расцвечено пламенем, молниями и всполохами защитных барьеров, не знающие промаха стрелы с оперением бресилианских птиц свистят в воздухе. Верещат генлоки, едко воняет кислотой из бутылей, пузырится краска на залитых ею щитах – всего вокруг так много, что не поспеть, и громче всей битвы стучит кровь в ушах. Со спины бросается крикун. Айвэ оборачивается, ныряет под удар когтистой лапы и бьёт под дых плечом лука – древесина трескается, но тварь с оглушительным воплем отшатывается, неловко взмахнув руками, и Айвэ успевает выхватить меч и добить крикуна. Он вытирает щёку от крови, натекшей из лопнувшего уха. Вытаскивает из ножен и кинжал. Красная сталь окутывается свечением зачарования – Айвэ словно чувствует тепло руки Винн, её ласковую улыбку, слышит её предупреждающий об опасности крик, – и со всех ног бросается к Архидемону, отвлекая его внимание от Логэйна. Резать, рубить, колоть – дело столь привычное, что тело, кажется, движется само. Он крутится, уворачивается, прикрывает Хуана, давая тому в прыжке распороть шкуру твари когтями, и под прикрытием мабари рассекает сухожилия на лапе Архидемона, превращая бой в зацикленную последовательность атак и отступлений. Страшен не Архидемон. Страшно умирать. Тело дерётся, защищаясь на пределе сил; телу невдомек, что долиец решил взять на себя последний удар. Пусть для этого он всё ещё слишком хорошо помнит разговоры последней недели – планы отправиться в Вейсхаупт в компании Зеврана и Лелианы (не страшно, если по пути они немного свернут в Антиву или Неварру, так?), мечты вернуться ненадолго в клан, наивную веру в то, что даже если дороги их лягут в разные стороны, кольца и нечто большее сохранит их с Морриган связь надолго (почти навечно). Наверное, он благодарен, что Морриган не прислушалась к его мольбам и покинула отряд. С ней рядом жить хочется нестерпимо. После их ссоры – всего лишь очень сильно, не перебороть и не смириться, но ему не впервой убирать свои желания на дальний план. Айвэ не гонит те случайные мысли, что успевают вспыхнуть в голове между прыжком, атакой и защитной стойкой: лучше тоска и страх, чем только страх. В конце концов, и тоска не вечна: Архидемон, истыканный стрелами и истекающий кровью из распоротого брюха, грузно взлетает, порывом ветра сбивает Стражей с ног и шмякается на краю крыши, больше не находя сил поднять оскаленной злобной морды. Каково это – умирать? Многие дети спрашивают Хранительницу, и Айвэ в своё время тоже этим вопросом маялся, доставая всех подряд. Что ж, сейчас и узнает ответ. Он дёргает уголком губ, вытирает так и не остановившуюся кровь – Винн слишком далеко, чтобы наложить исцеляющие чары, и долиец не хотел бы дать ей повод приближаться: пусть потратит силы на тех, кому это поможет, а не на живого мертвеца. Айвэ отбрасывает в сторону клинок – от оскверненной крови сталь оплывает, как воск, теряя форму и остроту, – приглядывается к телам, выискивая подходящую замену, и резко оборачивается, краем глаза заметив движение. Это всего лишь Логэйн, но подходит он со стороны оглохшего уха: долиец мотает головой, мол, не слышит, и Мак-Тир раздражённо повторяет, огибая мечущегося у ног пса: – Уж сейчас ты не сбежишь позорно от разговора? – он рубит с плеча, без капли снисхождения в голосе, и сурово сводит брови к переносице. – Надеюсь, ты понимаешь, какое решение очевидное. Дай мне убить тварь. Пересохшие – воздух раскалён от заклятий, – губы лопаются, когда Айвэ их облизывает, упрямо отводя взгляд. Он не бегал. Он ждал момента, когда они смогут сказать друг другу всё и сразу, не превращая спор в изматывающую войну взглядов, намеков и ссор со спутниками – и вот когда момент наступает… Айвэ поправляет истрёпанную ударами тетивы перчатку, морщится – проклятье, пальцы дрожат, как будто он приложился к Огреновой фляге, – и стискивает кулак. – Нет. – Вздумалось играть в героя? – почти рычит, недобро щурясь, Логэйн, латной перчаткой впивается в плечо. Винн долго колдовала над вывернутым суставом, и в драке всё было в порядке, а сейчас стреляет болью от локтя до лопатки – Айвэ прикусывает щёку и резко ведёт плечом, сбрасывая хватку. – Нет, – цедит он в зубы вместе с вдохом и упрямо смотрит только на руки, стараясь усмирить дрожь. – Но из нас двоих будет лучше для Ферелдена, если живым останешься ты. Ты же знаешь, что я не справлюсь с восстановлением Ордена… Творцы, да я уже не выдерживаю, неужели не видно? За кем, думаешь, пойдут простые люди, за героем Дейна или долийцем, которым их пугали в детстве? Так будет… – Да ты откровенный идиот, если так считаешь! – рявкает, с лязгом скрестив на груди руки, Логэйн. – И вдобавок упёртый слепец! За тобой и в огонь, и в воду идти готовы, и если ты действительно так милосерден, как пытаешься перед всеми показаться – не отбирай мой последний шанс умереть достойно! Упёртый… Айвэ редко о себе такое слышит, поэтому сейчас только криво улыбается сквозь холодные мурашки в теле. Обычно, наоборот, его считают слишком мягким и податливым, но уж если кто-то шипит в зубы – баран бараном, – значит, он на верном пути. – Умереть, – тихо переспрашивает он, – или сбежать от своего долга? Живи. Искупи грехи перед людьми тем, что восстановишь Ферелден и Орден, а не избавишься от ответственности за ошибки. И подумай об Аноре, каково ей без отцовской помощи… Он умеет держать удары, а после Собрания умеет и бить сам. Первый и единственный раз отрядный костер выхватывает улыбку Логэйна, когда разговор заходит о королеве, потому сейчас Мак-Тир тоже немеет на миг – и потом, задыхаясь гневом, плюёт в спину: – Анора справится сама… И ей бы пригодился такой лицемер, как ты. Говоришь о милосердии, а сам хочешь попросту свалить всё на меня… Что тобой движет? Трусость? Дурость? Ты готов бросить их всех, даже не объяснившись? Почему тебе можно сдаться с потрохами, а мне… Договорить ему Айвэ не даёт. Когда он разжимает кулак, пальцы не дрожат, комок не стоит поперёк горла – вдох щиплется в носу запахами гари, кислоты и Скверны, и её голос, стон израненного Архидемона, поёт в голове, заглушая усталость и страх. – Потому что, – резко оборачивается Айвэ и смотрит, не мигая, долгим непримиримым взглядом, поджимает губы, – у меня был шанс спасти нас обоих. Но я им не воспользовался. Можешь считать меня кем угодно, Логэйн, но уродом, который сохраняет тебе жизнь, а потом её ценой спасает свою шкуру, я не стану. Я командир, я принял решение за всех нас – значит, мне и за последствия отвечать. Он всё-таки справляется с голосом: ответ звучит уверено, твёрдо, достойно такого выбора. Хуан вдруг перестает скулить и только прижимается лбом к хозяйскому бедру, последний раз напрашиваясь на ласку, а Логэйн молчит, таким же непримиримым взглядом пронзая в ответ. То же самое – я командир, значит, и ответственность моя, – долиец говорил сначала через решётку в форте Драккон, а потом в зале Собрания, когда вызвался биться за честь Стражей, и должно быть, Логэйн сравнивает, есть ли ему что сказать в ответ… И когда он отворачивается, Айвэ не знает, кого благодарить. Эамона, что научил его разговаривать с эрлами, будто он имеет на то право? Хранительницу, которая наказывала поступать всегда так, чтобы в любой момент быть готовым предстать пред судом Митал? Создателя – за ещё одно чудо, которыми он так щедро одаривает Махариэля, помогая пройти путь от Остагара до самого конца? …не важно. Уже не важно. «Как скажешь», – сухо цедит Логэйн и неприязненно щурится, когда Айвэ порывается попрощаться. Краем глаза он замечает, как Винн отрывает руки от груди раненной долийки, понимает сам, что медлить больше нельзя: прощание ещё и с ней он точно не перенесёт. А жаль: хотелось бы поблагодарить за всё, что она для него сделала, и отдельно за то, что научила не ёжиться от дыхания смерти за спиной, но смотреть костлявой в глаза. «Умирать не страшно, если прожил достойную жизнь, – повторяет про себя ласковым чародейкиным голосом Айвэ. – Умирать не страшно, если поступаешь по совести. Умирать не…» Он вспоминает сказку о Стражах, грифонах и битве, в которой никто не погиб; и улыбается. – Придержи Хуана, если бросится за мной, – просит только об одном Айвэ, отворачиваясь. Бросает через плечо. – Храни тебя Создатель, друг. И, подобрав тяжелый, не по руке меч, радуется, что нанести им нужно всего лишь один удар.