Хроники Пятого Мора

Чудо случается: иначе не объяснить, как Айвэ успевает оттолкнуть Тамлена. Рывок в три шага должен закончиться вывихом, если не переломом, потому что под ноги попадается выщерблина древней, как сам Бресилиан, плиты. Но обходится: Айвэ шатко ловит равновесие, улыбается, раскинув руки, катает на языке безобидную шутку – Тамлен, растянувшись на полу, многообещающе зыркает снизу вверх, ответно скалится, мол, это кто ещё из них двоих импульсивный дурак, и всё-таки прорывается смешком. Хорошее приключение, будет, о чём потрепаться вечером у костра. Айвэ поправляет соскользнувшую лучную перевязь, косится на полный колчан, прикидывает, что раз солнце едва перевалило за полдень, они успеют ещё наведаться на Оленью балку и, быть может, подстрелить косулю. Отряхивает налипшую на щёку паутину. Потягивает Тамлену руку, предлагая нехитрым жестом помощь… Плита, расколотая надвое временем, шатко взбрыкивает, лодыжка всё-таки подворачивается, и он, едва успев стряхнуть с кисти касание соклановца, падает спиной вперед прямо в ртутную пленку элювиана. Зеркало принимает тело с утробным хлюпом – с таким же лопаются пузыри на топях ближе к Гварену, – и Айвэ не успевает даже подумать, насколько по-дурацки всё вышло, потому что ватная липкая гниль забивается в глотку на вдохе быстрее, чем самая хитрая отрава, какую только может состряпать Хранительница. Заражение Скверной – это больно. Еще больнее – вечный голод, от которого сводит каменеющий, скрюченный судорогами желудок. Голод отнимает время, чувства, разум, в конце концов, вместе с именем и воспоминаниями. Они возвращаются лишь раз – когда оголодавшая зараженная тварь натыкается на Серого Стража Тамлена в бресилианском лесу месяц спустя. И вечный голод сменяется блаженным покоем, когда клинок на вдохе – ir abelas, lethallin*, – входит в чревное сплетение. *** Когда Айвэ открывает глаза, в щелях пещерного потолка брезжит закатный розовый свет. Сначала сил хватает, чтобы идти, подволакивая ватные ноги и локтями выстукивая на стенах ритм шатающегося шага, но головокружение гнёт к земле все ближе – он ползёт на коленях, потом на четвереньках, потом и вовсе волоком тащится по пыльному, изгаженному пауками и летучими мышами полу. Нестерпимо хочется пить. Страшно жжётся в груди. Со стоном он переваливается через порог пещеры, катится по травянистому склону к подножью холма, зарывшись пальцами и носом в траву, надсадно кричит в зубы, пережидая судорогу. Где-то рядом должен быть источник – слышно журчание воды. Шагах в двухстах. Точно не больше. Смешное расстояние, которое он бегом преодолеть может за считанные секунды, ползком – за минуту, а сейчас путь его длится бесконечные, невозможно долгие часы, и почему-то столько же сочится розовым закат, плавкий, как приклеенная к зубам смолистая тянучка. Айвэ ползёт. Потом в агонии наступает миг облегчения – щеки касается что-то холодное, он подслеповато, сквозь слёзы, улыбается, – и понимает со стоном разочарования, что это не вода, а плашмя прижатое к скуле лезвие тесака. И журчал не источник, а человеческая речь. – Вот, я говорил, далеко не уйдут! – ликует шем. Айвэ болезненно моргает, щурится, пытаясь разглядеть лицо: сомнений нет, это тот крестьянин, который вёл переговоры от лица напуганной троицы, когда они с Тамленом повстречали чужаков утром… – У, глазищи колдовские! – сплевывает прямо на распростертого на земле долийца шем и пинает от души по ребрам. – Мы же… пощадили… вас… – хрипит, давясь вдохами, Айвэ, съёживается, пряча комок боли жгучей, как яд, или как угли, или как его обида, в скрещенных на животе руках. – А нам пощада твоя не нужна, выродок! – звонко трещит в воспалённых висках ответ шема. – Бей его, ребята! И они бьют. Айвэ пытается подняться, цепляясь из последних сил за траву, но у одного из крестьян щегольские, с подкованными каблуками, сапоги, и он, довольно посмеиваясь, в крошево дробит пальцы долийца. Крик клеймом жжётся на корне языка. Удары сыплются со всех сторон, гудят в висках, трескуче ломают ребра, наливаются сочными, спело чернеющими кровоподтеками. Сначала Айвэ пробует хотя бы встать, потом защищается, потом – только скулит на одной ноте, съёжившись на земле словно в материнском чреве. Шемлен уходят, в качестве трофеев унося с собой в карманах отрезанные острые уши, а на сапогах – осквернённую кровь долийца. И он до последнего слышит их насмешливые голоса, когда пыль и пыльца оседают в легких на обрывающем жизнь вздохе. *** Лошади, и без того загнанные в диком галопе, бешено мечутся в ловушке рухнувших стволов, роняя с морд клочья белесой пены. Истошно ржёт мерин Алистера, которому упавшая липа перебила хребет, брызгами сверкают на траве разбросанные Винн руны – взрываются ловушками, трескаются, обнажая кости земли прямо под шагами убийц, и всё-таки не могут остановить приближающуюся смерть. Колчан свой Айвэ расстреливает в первые две минуты боя, потом отбрасывает бесполезный лук в сторону и выхватывает клинки. Он знает, что в драке на мечах не так хорош, как в стрельбе. Знает, что отряд магов, призванных на помощь в Редклиф, поедет той же дорогой, но с задержкой в несколько часов – на их помощь нечего надеяться. Знает, что Винн всё ещё плоха после напряженной бойни в Башне, что у Алистера прореха от демонических когтей в доспехе, что он сам до сих припадает на левую ногу, лодыжку которой кольцует ожог от хватки Гнева. Айвэ знает, что шансов у него прискорбно мало, и всё равно бросается вместе с Хуаном наперерез главарю шайки, стремясь отвести удар от спутников, зажатых в угол меж стволами и конскими трупами. Мабари, скалясь, прыгает, сбивает с ног целящегося в хозяина арбалетчика, но вязнет в ловчей руне вражеского мага и ничем больше не может помочь. Айвэ остается один на один с ловким и вертким соперником. У него пшеничная шевелюра, линии татуировки на лице и, хоть это не валласлин, торчащие из прически острые кончики ушей. Почему-то это кажется особенно обидным. Могли ведь хотя бы попробовать договориться… Золотистый эльф шутя обходит ослабленную усталостью защиту Стража, мгновение – кинжал по самую рукоять ныряет в грудь, клюнув под иззубренный демонами щиток доспеха. – Ar shivera ma nan, falon**? – булькает Айвэ спустя короткую минуту боя и оседает на колени. Фалон’Дин к нему милосерден: смерть клокочет алой пеной в лёгких и длится меньше, чем сама схватка. Единственное, о чем успевает пожалеть Айвэ – что поддался на уговоры и не оставил в Редклифе Алистера, потому что вместе с ними двумя умирает и надежда Ферелдена спастись от Мора. *** Матка истошно верещит, распахивая воронку рта, плюется кислотой. Там, где брызги попадают на кожу, шипит неуемная боль, Винн на исходе сил путает Стражей пленками исцеляющих чар, но и у них есть предел прочности. А Матка, кажется, вечна: отрубишь одно щупальце – вырастут два взамен. Айвэ продолжает пытаться, и снова, и снова, вертится волчком, перекатывается, ныряет под хлесткие удары, пока хватает сил. Однажды не успевает – и меткий плевок кислотной мутью застилает глаза, выедая краски валласлина со сведенного предсмертной судорогой лица. *** В убежище малефикаров душный спертый воздух, стынет в глотке, словно сгусток спёкшейся крови. Айвэ должен пробиться на ту сторону коридора, пока не истаял защитный барьер и пока в состоянии колдовать Винн с Морриган. Айвэ рвётся из жил, бросаясь под удары чужих клинков и минуя их, пинками расшвыривает с пути обломки баррикады и гортанным долийским кличем отпугивает каждого, кто пробует сунуться к нему, не имея в запасе хотя бы парочки заклятий и щита попрочнее. И все-таки, Айвэ не успевает: барьер лопается, он в агонии падает на колени и силится расцарапать грудь, где заживо вскипает, лопаясь в сосудах, зачарованная малефикарами кровь. *** Они бегут из Драккона. Безрассудно бросаются на латников охраны с голыми кулаками, Алистер – от злости, Айвэ – из стремления подороже продать свою жизнь и, быть может, выкупить этим хотя бы несколько минут форы для друга. Один из них должен выжить, вернуться к Эамону и выступить против Логэйна, но… Но не выживает ни один. *** …гарлочья стрела, зазубренная, в хлопьях ржавчины, рвет шейные жилы. Винн на другом конце поля, штопает разодранный бок мабари и не слышит, как хрипит, умоляя о помощи, Айвэ, захлебываясь кровь в распоротой глотке… …Тальесен скалится, загнав Стража в ловушку, и ему вторят ухмылки целой толпы наёмников. Вороны – умные птицы, учатся на ошибках как прошлого, так и своих коллег. Ведь каждый ребенок в Антиве знает, если Вороны взяли заказ – он будет выполнен, сколько бы жизней ни пришлось заплатить взамен… …Логэйн отражает выпад Стража, ответно бьёт щитом в грудь. Айвэ привычен и не к таким ударам, но стальная кромка давит на доспех так сильно, что лопается короста ожога от пыточного железа, он сдавленно шипит в зубы, отвлекаясь лишь на миг, и этот миг решает его судьбу… *** …Айвэ смотрит на небо над Денеримом, ржаво-рыжее, в лиловых кровоподтёках облаков. Его колчан пуст, меч иззубрен, доспех в жирном слое копоти, но при всем этом на долийце едва ли найдется десяток царапин, которые, даже сложенные вместе, не потянут и на одну хоть сколько-то серьёзную рану. Он вспоминает, сколько раз был на волоске от смерти. Сколько раз судьба охранила его от неизбежного, казалось, конца. Сколько раз истории, поведанные оставшимся в лагере спутникам, выглядели залихватской выдумкой, хотя – можно даже посмеяться, – убивать Айвэ натаскивали такие мастера, как Эамон и Зевран, а вот врать, не краснея, он так и не научился. Долиец смотрит на небо, и улыбка бледная и тусклая, как проблески солнца где-то там, в пучине Мора, озаряет его лицо. Сколько раз судьба хранила его от смерти – столько, значит, спасённых жизней он вернет ей взамен, избавив Ферелден от орды. Самое время платить долги. Айвэ кивком прощается с Логэйном. Подбирает вместо иззубренного клинка, прослужившего верой и правдой столько недель, безымянный тяжелый меч, способный на вид пробить даже прочную драконью чешую. Молится – коротко, на вдохе, пока одним взглядом рассчитывает разбег. Небо Денерима будет свидетелем, что он благодарен судьбе, Творцам и Андрасте, что сохранили его живым до этого момента. А большего – он трясёт головой и отталкивается пяткой от излома гранитной плиты, – большего и не нужно. * ir abelas, lethallin – мне жаль, собрат ** Ar shivera ma nan, falon? – Чем я заслужил твою месть, друг?