Хроники Пятого Мора

Денерим превращён в бойню. Небо над городом – свинцовое, тревожное и ржавое, тучи надрывно стонут от ноши грядущих слёз, и сама Тень меняется, изъязвлённая Скверной и этим болезненно-нарывным небом. Тонко кричит Завеса: в ткани её слишком много ран и трещин, оставленных заклинаниями. Обыденно-покойные потоки зелени – плоть и кровь Тени, её берега и реки, текущие от отрогов чёрных скал в опрокинутую над Чёрным городом чашу неба, теневого, тоже изъязвлённого и растрескавшегося, – звенят. Агония заплетает их в тугие струны, каждый шаг по ним – открытая, до кости, рана, нотный перезвон металла, от которого вздрагивает суть и случайный мальчишка-маг, некстати потянувшийся к Завесе за глотком чар. Над Денеримом нынче изнанка Тени напоминает паутину и закипающий котел, готовый вот-вот излиться из краёв: слишком многие проходят сегодня черту Завесы, слишком многие умирают с криком боли или проклятьем на устах, и жадная до их чувств и боли Тень рокочет и ярится, силясь поглотить ещё. Ей нет разницы, кого пожирать – души благородных рыцарей или искалеченные Скверной сущности гарлоков. Лишь бы жертв было больше, лишь бы собранная бойней дань откормила ненасытное нутро; сотни падающих через завесу превращаются в бурный клокочущий поток, и никому из сотни назад не вернуться. Только одна душа движется навстречу, пересекая преграду с той же легкостью, с какой перешагивает порог хозяин дома. Андрасте ступает из Тени на залитую кровью мостовую Денерима, и Её явление остаётся незамеченным во вспышке света, разрывающего гнилостные облака над башней форта Драккон. Мгновенье оглушительной тишины сменяется мгновеньем торжественного крика и трубного воя рогов; свершилось, гласит само время, свершилось, гудит сытым покоем Завеса, засыпая до следующей бойни; «Свершилось», – мыслит Андрасте, покойно, будто мраморная церковная статуя, взирая на растворяющийся в облаках свет. Свершение горько, как похоронный пепел, но в мгновенье, оканчивающее Пятый Мор, не смеет вмешиваться даже Владычица. Потом свет истончается окончательно, остатки воителей приходят в движение, и Андрасте делает второй шаг к своей цели. Легенды гласят, под Её легковесными от радости шагами должна зацветать хрустальная благодать, от Её слез – проклёвываться ростки милости с белыми искорками цветов, но камень мостовых так щедро залит кровью, что на нём не вырастет даже сорное семя. Помыслы Андрасте остаются неведомыми никому из живущих. Она следует через город неузнанная, незамеченная, и всё же оставляет за собой рябь надежды, от которой рассасываются над Денеримом струпья облаков. Мажонок-недоучка, утерев с лица гарь и слёзы окровавленным рукавом, с третьей попытки зажигает спасительный огонек «исцеления» в ладони. Охотник с пустым колчаном, хлопающим по бедру, замечает блеск наконечника на оброненной стреле и отпускает тетиву за мгновенье до того, как вёрткий генлок прижал бы его к стене. Запуганная жрица с немеющими губами вдруг решительно выдыхает, закончив шептать куплет Песни, подхватывает окрепнувшей рукой сумку с лекарскими травами и выбирается из уличного закутка, бросаясь на звук ближайшего стона. Андрасте бредёт кривыми переулочками Денерима, ступает по пеплу, осыпавшемуся с обгоревшего венадаля, пересекает дворцовую площадь, шествует по широкой портовой улице, проходит под арками фортовых укреплений. Неслышно шелестят складки одеяний, белоснежных, несмотря на стынущие кругом кровь и гарь. Незримо стекает свет с опущенных ладоней и выбивающихся из-под капюшона кос. От света шипит, испаряясь, скверная кровь, накрытые краем одеяния раненые делают глубокий вдох и находят силы продержаться минутой больше до прихода помощи, а у мертвых, задетых складками плаща, опускаются веки, сгоняя реющих в воздухе трупных мух. Андрасте поднимается по ступеням пролета, по ступеням первого этажа, второго; проходит тот самый путь, и над Её головой гремит камень под семимильными шагами голема, с чьей тенью растворяются тени Ворона, и Соловья, и прочих. Торопились бы они также сильно, если бы знали, кто следует за ними по пятам? Неважно. Андрасте нет повода сердиться на них за непочтительность; их право – попрощаться, и Её право – дать им эти несколько минут наедине, и как бы ни извивались мгновения – Она все равно прибудет вовремя. Андрасте ступает неспешно, но неумолимо, и когда Она поднимается на крышу, все уже собрались кругом скорбного молчания. Пылающие светом души Соловья и чародейки видны издалека, огонёк в груди Ворона трепещет и пригибается от приближающегося сияния Её, но горит также упрямо, душа под ребрами старого полководца едва тлеет, припорошенная тоской, усталостью и Скверной, но и её искра отзывается, когда Андрасте непрошенной гостьей ступает в круг скорбящих. Её видит один лишь пёс, вскакивает на лапах, не замечая сохнущей на боку крови, и бросается к Ней. В глазах надежда, которую не знает людской род. Андрасте ведает, какова тоска мабари по хозяину; у Неё самой когда-то был такой же пёс, чьи кости за тысячу лет превратились в соль земли, и Она улыбается мабари из-под капюшона, протягивая ладонь – утешься же, благороднейшее из созданий, утешься и знай, что ты служил хозяину верой и правдой, и когда придёт срок, отвага твоя не будет забыта. Мабари не способны плакать. В этом мудрость Создателя: если могли – иссыхали и гибли бы на могилах своих хозяев. Пёс тыкается лбом в воздух там, где ему одному видится сияющий силуэт, и отходит, пропуская Андрасте внутрь круга. Её свет и Её благословение касаются каждого. «Ты предпочел ради него свободе преданность, и Создатель запомнит это, каким бы ни был твой дальнейший путь», – и Ворон ёжится, чуя загривком ласковое тепло шёпота. «Ты прошла с ним долгой дорогой, чтобы обрести тот свет, что поведёт тебя отныне дальше, дитя. Сохрани же его», – и Соловей застывает неподвижно, чувствуя, как высыхают слёзы от невесомого касания светящейся ладони к щеке. «Ты сделала всё, чтобы помочь ему пройти это испытание. Плачь, ибо ты потеряла друга, и радуйся, ибо ты привела его ко мне и однажды вы встретитесь несмотря на смерть», – и чародейка отнимает ладони от холодеющих висков, смирившись, что её заклинания не помогут, и позволяет себе больше не глотать ком в горле. «Ты жаждал конца и никогда – прощения. Помни, что его конец – начало твоего пути, и если тебе был дан этот шанс – я даю тебе также прощение, чтобы было твоё искупление свершено», – и старый Страж отнимает руку от раны, кровь из которой, наконец, перестаёт течь, и первым замечает проблеск солнца в редеющем покрове туч. Ещё трое не услышат и не почувствуют Её присутствия. Андрасте не тратит слов, но одаривает их светом вдвое более жгучим, изгоняя тоску и придавая крепости. Наконец, делает последний шаг. Уложенное на запачканный стяг тело – у ног Её, как дар, как жертвоприношение кровью, какие в чести были у аламарри, но подобное противно сути Её. Андрасте мгновенье медлит, вглядываясь в посеревшее измождённое лицо, в потускневший узор валласлина, в скол прощальной улыбки на разбитых губах; потом склоняется и вынимает калеченную Скверной душу из тела, как матери вынимают дитя из колыбели, прижимая к груди. Супруг Её не жесток по сути своей, но кара Скверной – тяжелейшее из деяний Его, отменить которое не под силу даже Создателю. Его нет здесь, не касается присутствующих тень черных, расшитых звёздами одеяний, не густеет воздух от мощи, сотворившей мир, но Андрасте знает – там, за Завесой, за гранью Тени, удалившись от людей, супруг Её скорбит сейчас вместе с Нею о той жертве, что приносят дети их за избавление от Скверны. Плата за то, что отнимает жизни – жизнь. Но душа Стража жива вопреки всему, пусть и искалечена так сильно, что даже в руках Владычицы не может открыть глаз. Андрасте оглядывается: в кругу должны присутствовать девятеро, но скорбят лишь восемь живых. Она всматривается в окраины площадки, не в лица, но в огоньки душ, и замечает, наконец – росчерк движения, взмах крылом, проблеск едва тлеющей искры под птичьими ребрами. Ведьма облачена в черноту перьев, черна её магия, чёрен её ритуал, но Андрасте видит – искра под перьями золотая, как колдовской взгляд. «Порочен и страшен твой ритуал, но свершён был из благих побуждений; и потому будь благословлена и ты, и дитя, что ты носишь под сердцем». Птица не видит Её, но чует присутствие чуждой силы, кричит недовольно и срывается с башни, падая в пике над горящими крышами Денерима; Андрасте с грустью смотрит вслед. Магия – мощь, с которой считаться приходится даже Ей; сила двоякая, как всякий яд и всякое лекарство, и обычно отзывается она в людях корыстью и гордыней, сгубивших магистров. Но на этот раз магия своевольно спасла не душу Архидемона, а душу Стража, и теперь ни ведьме, считающей, что путь её до Денерима был напрасен, ни самой Владчице неведомо, что дальше. Быть может, Тень исцелит раны Скверны, и однажды Она приведет к трону супруга нового собеседника; он сядет на ступени между Шартаном и Гесарианом, и улыбнётся, и (кто знает?) Создатель снисходительно улыбнётся в ответ, очнувшись от многовековой задумчивости. Быть может, душа не вынесет ноши памяти, и все следы земной жизни сотрутся вместе с красками валласлина – но останется суть, и новорожденный дух Долга или Сострадания, обретя себя, вернётся за Завесу помогать магам и после своей смерти. Быть может и такое, что ни магия ведьмы, ни свет Владычицы не изменят непреложного закона – за окончание Мора должно платить смертью, – и всё тогда будет напрасно, и душе никогда уже не очнуться из забытья, ничем не отличающегося от гибели. Но точно не знает этого даже Андрасте. Она уходит, баюкая в руках спящую душу Махариэля, сквозь Завесу, и пока семеро скорбят как прежде, мабари скулит пронзительнее, прощаясь с хозяином навсегда.