Хроники Пятого Мора

В пять у Айвэ вечно гнездо на голове, по-мальчишески быстрые ноги с ободранными щиколотками и не по-мальчишески – совсем по-птичьи звонкий пронзительный голос: за это в клане его прозывают Галчонком. Тамлен бурчит, что галки – глупые птицы с вытаращенными глазами и что кличка эта обидная, но Айвэ не обижается: птичья кличка – почти что птичье имя, доставшееся от родных родителей. Ашалле, укладывая его спать, часто вплетает в колыбельную тихий посвист бресилианских пеночек; «Ай-фьи-и-и, ай-фьи-и-и», – напевает она, гладя невесомой ладонью по голове, и Айвэ замирает, как прижимающийся к галле олененок, боясь спугнуть ласковые теплые мурашки. – Я снова пытался найти в лесу пеночек. Ниис говорит, они тут не водятся, – жалуется он с детской затаенной обидой, и Ашалле улыбается, поправляя край теплой шкуры. – Да, Галчонок, они тут не водятся. Пеночки, как и чайки, живут ближе к морю. – Я знаю. Но мы уже достаточно близко к морю, разве нет? Мы все лето движемся на восток. Хранительница говорит, море на востоке. – Верно, – Ашалле кивает. – Но разве Хранительница не говорит также, что до моря еще столько же пути, сколько мы прошли с весенней стоянки? Это неблизко даже для охотников на галлах, не то что для аравелей… Да ты верно опять прослушал, Галчонок! Разве так можно – Хранительница говорит, а ты слышишь только то, что хочешь, да и то одним ухом? Ашалле ничуть не сердится; когда она сердится, у нее пролегает складка меж бровей, от которой шевелятся терновые веточки валласлина, а сейчас она улыбается и журяще треплет по голове. У нее теплая ладонь, от которой пахнет травами и древесным клеем для стрел, и мозолистые пальцы, которые ведут линию от лба до переносицы – вслед ласковому жесту тянет закрыть глаза, свернуться калачиком и сладко заснуть под жаркой шкурой, но Айвэ усиленно борется со сном. Ему не хочется засыпать под разговоры о Хранительнице. Ему хочется послушать про море. – Мам, а какое оно – море? – Ох, Галчонок, и не надоело тебе? – он мотает головой, прижимается теснее, выпрашивая рассказать еще раз, и Ашалле посмеивается, запутывая пальцы в волосах. – Хорошо, хорошо, da’len, слушай. Море больше самого крупного озера, какое есть в Бресилиане, и солонее слез, и цветом всегда темнее неба, каким бы они ни было. Если небо голубое, то море полно синевы, а если на небе облака – то море как растопленное темное серебро, а если небо в тучах – то море почти черно, и только барашки волн белые, как галлий мех… Айвэ закрывает глаза; он представляет травяной луг с пасущимися галлами, а потом – выходящую из берегов Серебрянку, которая затапливает луга, макушки леса и даже растущие в чаще венадали, и только галлы, высоко запрокинув головы, бегут по волнам. – А я помню большую соленую воду, – однажды бормочет он сонно, и Ашалле, на миг замерев с уложенной на его макушку ладонью, качает головой: – Ты не можешь помнить, Галчонок. Последний раз клан стоял вблизи от моря, когда ты родился. Ты был слишком мал. – А почему клан больше не приходит к морю? Ашалле вздыхает: – Потому что Йонвин ушли глубже в Коркари, шемлен отстроили свои деревни на берегу, а Маретари больше не рискует вести клан так близко к соленой воде. Его мать, знает Айвэ, была из Йонвин. С этим связана какая-то большая путаная история, но в ней слишком много имен и слишком много взрослых серьезных вещей, чтобы он мог понять; однажды он вырастет, и Ашалле вместе с Хранительницей поведают ему все целиком, и вот тогда они поговорят по-настоящему; а пока лучше про море. – А я все равно помню, – упрямо шепчет Айвэ, утыкаясь носом в теплый мамин бок. Он больше не видит улыбки Ашалле, но знает, что она улыбается, продолжая гладить вместо головы плечо. – Может, тебе просто приснилось, Галчонок. – Может, приснилось, – соглашается сонно Айвэ, разморенный теплом и не способный больше держать глаза открытыми. У него имя птиц, живущих у моря на юге Бресилиана, и нет ничего удивительного, что море ему часто снится ночами. И однажды, думает Айвэ перед тем, как скользнуть в Тень, он увидит море уже по-настоящему. *** В двенадцать у Айвэ первые мозоли от клинка на ладони, первая притащенная в клан добыча и первые серьезные испытания, с которыми не справится малолетка-Галчонок, только настоящий взрослеющий эльф. Сверху справа, сверху слева, снизу слева, снизу… Тамлен подсекает под ноги и сразу же метит в бок, Айвэ, успев заметить обманку, неловко отбивает удар, спасая колено, но не спасаясь от проигрыша: тренировочный меч уводит в сторону от торопливого взмаха, запястье выкручивает, и Тамлен легко толкает его в открывшуюся грудную брешь. Под спиной в падении приминается сочная поросль лапчатки. Тамлен ликует: – Попался! Опять попался! – Ты нечестно бьешь, – бурчит Айвэ и кое-как приподнимается на локтях под передразнивания друга: – А шемы будут бить честно? Или мы так и будем еще год самые основные приемы отрабатывать вместо того, чтобы нормально биться? Ободранные локти саднит. На штанах – свежее пятно лапчаткового сока, и Айвэ вздыхает, слюнявит палец, еще больше размусоливая грязь и невесело думая, сколько придется потратить времени, чтобы незаметно от матери отстирать его самостоятельно. – Ниис сказал, чтобы мы отрабатывали «звезду» и без него ничему не учились. Только ошибки закрепим, если без него сами придумывать начнем. – А еще Ниис говорит, что ты слишком много думаешь и поэтому постоянно мне проигрываешь, – показывает язык Тамлен, но немного отходит от дуракаваляния, протягивает руку, помогая подняться, даже подкатывает носком стопы меч, отлетевший в сторону. Айвэ растирает запястье и сердито думает, что Ниис, конечно, прав, но мог бы и не говорить об этом Тамлену. Они учатся на равных быстро, когда отрабатывают приемы на тренировочном чучеле или когда Ниис сам вступает в схватку, но когда спарринговаться приходится вдвоем… Наверное, Айвэ просто завидует. Ему нравится тренироваться, пока это похоже на игру или на вечерний танец у костра, и Ниис шутя отводит неуверенные выпады одним поворотом кисти, но когда приходится драться с Тамленом – это совсем не кажется чем-то забавным. Он все время думает, что случайно ударит сильнее обычного или попадет не по предплечью, а, например, пальцам – тяжеленным-то тренировочным клинком, способным раздробить детские косточки. Тамлен об этом почему-то совсем не думает, быстро входя в раж, бьет со всей силы, иногда так, что потом остаются сочные лиловые синяки и мама тяжело вздыхает, доставая из ларя короб с лекарственными мазями. Ну и ладно, думает Айвэ. Ну и пусть так. Зато он стреляет лучше Тамлена, особенно если целиться надо по мишеням из боевых луков, как взрослые, а не по гнездам, на которых тренируется детвора. Стреляет лучше – и драться однажды сможет также хорошо. – Что, хочешь реванш? – хмыкает Тамлен, вставая в стойку, и Айвэ, перебрав на рукояти меча пальцы, зеркально повторяет движение: – Нет. Хочу стать достаточно хорошим воином, а для этого надо слушать, что говорит Ниис. Давай отрабатывать «звезду», а если еще раз ударишь с подвывертом – я… ну… Мерриль на тебя нажалуюсь, вот. Тамлен дует губы – подумаешь, напугали стрелянного воробья. Но дальше тренируется почему-то честно. *** В семнадцать у Айвэ уже есть валласлин и шрамы, а Ашалле приходится немного приподниматься на цыпочках, если она хочет поцеловать сына перед охотой в лоб. Он стреляет нагу в глаз со ста ярдов, выигрывает у Тамлена три поединка из пяти, а еще – терпеливее всех выслушивает трескотню Мерриль, когда та чуть ли не в слезах упрашивает сбежать с ней в дальний лог нарвать «заячьих ушек». – У меня опять провалился хранительский призыв, – жалуется Первая, остервенело обдирая ладони об узкие лезвийные листья. – Маретари сказала, что лес меня не слушается. У нее такое лицо усталое было, ты не представляешь! Наверное, на праздник она меня не отпустит. Скажет, чтобы учила и тренировалась. И права будет, я совсем бесталанная, если меня даже кустики не слушают… Айвэ не лезет – знает, что ей надо выговориться, – только слушает молча, стебельком вьюна оплетая папоротниковую пышную зелень. Сердитая, раскрасневшаяся Мерриль фыркает, выбираясь из зарослей «ушек», садится рядом, роняя у ног нарванную охапку, свивает кольцом первые два стебелька – и вот тогда, когда она как можно тише старается шмыгнуть носом, Айвэ открывает рот: –Отпустит, даже не сомневайся. Ты ее любимица, несмотря ни на что. А если и будет еще сердиться – мы с Тамленом тебя точно отпросим, будь уверена. Нельзя же так, чтобы гуляния в ночь Силейз – и без Первой? – Без дуры-Первой, – упрямо бурчит Мерриль, отводя взгляд. Пальцы чуть подрагивают, когда она пытается уложить стебель к стебельку, чтобы основа венка получилась ровной; Айвэ только косится и вздыхает с улыбкой. – И вовсе не дура. Я слышал, как она тобой перед старшими хвастается. Просто она сейчас сердитая ходит, потому что боится, что Харшал и Инерия без ее слова через костры прыгать пойдут, и придется их родителей успокаивать, чтобы ссоры не было. Как ночь пройдет – все снова в порядке будет. Мерриль шмыгает уже сдержаннее, хотя недоверие так и сквозит в голосе: – Откуда ты все это знаешь? Хороший вопрос. Действительно, откуда? Айвэ заплетает узелком конец вьюнка и рассеянно жмёт плечами: кабы понимал, научил обязательно, а так толку... Просто чувствует. Кто улыбнется соклановцу, кто не сдержит обиды в голосе – ему даже прислушиваться и приглядываться специально не надо, сердце само чует. – Знаю и знаю, – бурчит он нарочито сердито, чтобы отвадить расспросы. – Можем поспорить, если не веришь. Но я говорю, что Маретари потому только тебя иногда гоняет сильнее, что думает – ты так из просто Первой станешь сомниари. – Сомниари рождаются, а не становятся, – хихикает Мерриль его глупой ошибке. Айвэ улыбается – он-то знает, но также знает, что это поможет Мерриль отвлечься, и ничего не говорит. Несколько минут они молча плетут венки, выбирая из общего вороха стеблей самые гибкие и красивые. А потом Мерриль прилаживает к венку звёздочку седмичника и негромко спрашивает: – А ты правда думаешь, что Тамлен тоже пошел бы Хранительницу отговаривать? У нее подрагивают налитые красным уши, и щеки тоже стремительно пунцовеют, словно сердечники спелого эмбриума. У того цветы крупные, негодные в венки – в ворохе собранных трав его нет, но будет вдосталь охапок на празднике и подле брачных костров. – Уверен, – улыбается Айвэ и подтыкает за сплетение стеблей кончик последнего листа. Крутит в руках поделку, приглядываясь, ровно ли лежат папоротниковые стебли. – Гиланнайн свидетельница – уверен. Он побурчит, конечно, но венок от тебя с радостью примет. Ты только не трусь и не стесняйся. – Не струшу, – едва шевелит губами спущенная пунцовая Мерриль, и магия едва ли не искрит в кончиках пальцев. – Ни за что не струшу, – и торопливо сбивается, стараясь сохранить лицо независимой Первой, а не влюбленной девчонки. – А ты кому-то подаришь? – Подарил бы тебе, если бы ты так не смущалась, – смеётся Айвэ, и Мерриль смеётся тоже. В его венке ни звездчатки, ни седмичника, ни хрустальных лесных лилий, ни маков – только пустые бесплодные травы папоротника да вьюн, чтобы держался венок прочнее: знак дружной симпатии, ничего более. Может, подарит кому из ребятни, может, обменяется с кем-то из ровесниц, чтобы было с кем покружиться в общем хороводе, может вовсе отнесет к идолу Силейз с молитвой на будущий год. Айвэ задумывается и не замечает, как с тревожной серьёзностью Мерриль вглядывается в его лицо. – Но как же так? Тебе не одиноко будет? – У меня есть друзья. – Я не про это... – вздыхает Мерриль и отводит взгляд, но Айвэ уверенно перебивает ее, касаясь запястья и обращая внимание на себя: – Не беспокойся, lethallan, все будет хорошо. Не найду в клане – на Арлатвене точно судьба сведёт. Представь только, какое это будет путешествие! Ты – Первая с именем, и мы с Тамленом уже закончим валласлины и будем сопровождать тебя. Ты накануне нагадаешь мне судьбу на рунах, и все у нас будет хорошо... – Мечтатель ты, Айвэ, – смеётся Мерриль, осмелевшей рукой вплетая в венок ещё седмичник, и Айвэ смеётся в тон: – Мечта мечтой, а все действительно сложится хорошо. Вот увидишь. *** Дорога после поворота выводит из на край обрыва. И Айвэ, замерев на секунду в немом оторопелом восторге, встряхивается, забывает, что хотел ответить на вопрос Зеврана, поправляет плащ и ныряет по ложбинке спуска. Винн кричит в спину, что тропа опасная. "Я знаю!" – бросает Айвэ, не оглядываясь, и чуть ли не кубарем катится вниз. Мокрая глина сменяется не менее мокрыми гладкими камнями, в сечении похожими на пчелиные соты, приходится балансировать обеими руками – и ветер рвет в стороны полы плаща, холодом ныряя за ворот рубахи. Айвэ смеётся и добровольно скидывает следом капюшон, подставляя лицо. Это море. Настоящее море. Огромный, сколь хватает глаз, котёл закипающей белопенной воды. Это совсем не похоже на галл, да и на россказни Ашалле, если подумать, тоже: она говорила, вода темнее неба, но это вовсе не то слово. Небом правит харинг, молочные дымные облака растворяются в тумане на горизонте, и там, где море отражает их, оно почти белое, а там, где волна роняет тьму, таится темнота – как будто серебряная патина. Айвэ прыгает по каменным сотам, за ним прыгает с лаем Хуан, не отставая, пока они не оказываются вплотную к морю. То настроено серьезно: окатывает волной по колено, бросая в лицо россыпь солено-горьких брызг. Ветер треплет волосы и хлопающие полы плаща. Айвэ слизывает соль с губ и смеётся, широко раскинув в стороны руки: он чувствует себя очень мокрым, очень холодным и очень-очень счастливым. – Красиво, правда? – кричит, подобравшись со спины, Лелиана, благоразумно замирает в нескольких шагах – там, где не достанет волна. – Очень, – признается Айвэ. – Очень красиво, – и слово кажется солёным и неправильным. Это больше, чем красиво, больше, чем прекрасно, это – стихия, такая же дикая и мощная, как стихия Хранительской завесой магии... – Сейчас сезон штормов. До драконниса ни один корабль не рискнёт плыть через Недремлющее море, – только говорит Лелиана и застывает рядом. Они молчат, но за них говорит рокот волн. Айвэ вслушивается в него, как в музыку, заворожённый; и порывом искренности, таким же стремительным, как волны, открывается в ответ: – Я все детство мечтал увидеть море. Я родился на стоянке южнее Гварена, но с тех пор клан ни разу не был к берегу ближе, чем в трёх днях пути. – Так это же здорово – детская мечта исполнилась! – хохочет Лелиана, откатываясь от россыпи брызг в лицо, и изворачивается с хитрой лисьей улыбкой: – А о чём теперь будешь мечтать, если не секрет? Хороший вопрос: за исполнившейся мечтой должна следовать другая. Айвэ, задумавшись, оборачивается: Зевран прыгает по их следам, подбирая ближе, Винн и Алистер стоят на вершине – чародейка что-то кричит и показывает вдоль берега дальше, где обрыв превращается в пологий спуск – они будут ждать там, где безопаснее. Стэн равнодушно замер в стороне, придерживая под узцы битюга с поклажными сумками, Морриган… Миг кажется, что на лице у нее только разочарование и что она вместе с остальными воспользуется более безопасным путем – но только миг. Морриган начинает спускаться, балансируя посохом много ловчее, чем долиец – руками, и Айвэ, улыбнувшись, отворачивается взглядом к морю. По спине хлопают перевешенные по-походному ножны с верным клинком, у ног заливается лаем, прыгая в море по брюхо и сразу же отскакивая обратно, Хуан, друзья рядом, а среди друзей – та, которой Айвэ подарил бы венок с седмичником и звездчаткой. Ему холодно от ветра, но в груди горячо теплится от острого, сиюминутного счастья. – Там посмотрим. Главное, чтобы всё у нас закончилось хорошо, – говорит он, влюбленным взглядом утопая в свинцовых волнах, и возвращает Лелиане улыбку с хитринкой. – И ещё – буду мечтать увидеть море снова.