Гэвин Рид и все-все-все

Хэнк чувствует себя попугаем на жердочке, сидя на неудобном больничном стуле. Ему вовсе не обязательно здесь быть, но медсестра попросила его остаться с пациентом – он так спокойнее, – и Хэнк понял, что сделал, только когда повесил трубку, сказав жене, что заночует в больнице. У постели раненого напарника. Пиздец. Хэнк с самого начала знал, что Гэвин Рид не принесет ему ничего, кроме неприятностей, но за полгода его чувство надвигающейся жопы перестало быть таким острым, и Хэнк оказался совершенно не готов к выкинутому Ридом фокусу. Не готов к тому, что напарник бросится прикрывать его от автоматной очереди своим телом. Он выжил благодаря бронежилету – в него вошло восемь пуль, но еще две прошло выше и три ниже, и врачи тащили дурную жопу Рида обратно на этот свет почти шесть часов. Хэнк за это время успел кое-как оттереться от его крови и перепсиховать у черного входа, пока хрипящий шепот над самым ухом – "у тебя семья" – не перестал крутиться в голове на повторе. Хэнк уже успел рассказать это жене – Рид ей не очень понравился, когда заезжал в первый раз, – и черта с два она пустила бы его сейчас домой. Хэнк и сам собирался все-таки затащить его к себе, силой, если понадобится, потому что это не дело, когда молодой пацан – сколько ему там, тридцать есть хотя бы? – так отчаянно пытается самоубиться. Его не стали одевать в больничный халат, чтобы не теребить лишний раз повязки, и Хэнку отлично видна широкая, мерно вздымающаяся грудь. Шрамов на ней слишком много, а ведь за два года работы с Хэнком его задевали всего несколько раз, и на спине картинка ничуть не лучше. Хэнк поначалу вечно залипал в душевой на эту спину, гадая, что могло оставить такие следы, но потом сказал себе перестать. Еще он знает, что если немного потянуть одеяло, то станет заметно начало еще одного рубца, тянущегося по левому боку от последнего ребра и сходящего на нет у бедра – сейчас простреленного. – Ричард. Хэнк вскидывается на голос – хриплый, но четкий, словно его обладатель не накачан лекарствами под завязку, – но глаза у Рида плотно закрыты. – Нет, идиот, это я – Хэ... – Ричард, не надо! Рич! Хэнк затыкается мгновенно. Вопреки обычному мнению, он знает, когда надо помолчать, и, по-хорошему, Рида надо бы разбудить, но Хэнк не уверен, что хоть что-то сможет пробиться через все эти обезболивающие средства. – Ричард, пожалуйста, остановись! – снова зовет Рид во сне, жалобно и с надрывом, и сразу же, без перехода рявкает, как обычно: – Лейтенант, это приказ! Хэнк едва не наворачивается со стула от неожиданности. Ему интересно – это все тот же сон или уже нет. Единственный лейтенант в окружении Рида сейчас – это он сам и за попытку им покомандовать тот легко огреб бы в пятак. Но окрик не похож на случайный. – Эй, Рид, что за лейтенант? – спрашивает Хэнк и совершено не расстраивается, когда тот не отвечает. – Еще что-нибудь интересное расскажешь? Рид ожидаемо молчит в ответ, и Хэнк уже собирается сползать покурить на лестнице, когда он неожиданно точно поворачивает голову на звук. Глаза у него все еще закрыты, но голос звучит так твердо, как у Хэнка даже на присяге не получилось. – Координаты для сброса зарядов, – говорит Рид и без единой запинки перечисляет два набора цифр. – И да простит нас бог, генерал. Капитан Рид, конец связи. Больше он не говорит ничего – проваливается глубже в сон, если Хэнк хоть что-нибудь понимает в показаниях всех этих хитровыебнутых мониторов. Хэнк поправляет на нем одеяло, похлопывает по нетронутому гематомами куску груди и все-таки идет курить. На лестнице, где-то между третьей и пятой сигаретами, он забивает координаты в телефон и наслаждается видами непролазных джунглей со спутника. Ничего. Пусто. Пустота и деревья. В этом месте никогда никого не было, Америка не отправляла своих солдат ковыряться в опавших листьях, а на зеленого радикала Рид не тянул. Для предположений отчаянно не хватает данных, но, когда Хэнк возвращается обратно в палату, сжимая в свободной руке стаканчик дерьмового кофе, его встречают осоловело моргающие глаза, и все вопросы вылетают из головы.