3
10 марта 2020 г. в 15:44
В каждом мире есть свои константы. В мире Приюта были свои.
Во-первых, каждый раз, оказываясь там, я не мог понять сразу, в какой момент это все началось. Признаться, ощущение, будто я торчу здесь уже не первый век, успело изрядно потрепать мне нервы. Но потом на кровати напротив — изначально пустовавшей, словно «окошко» на месте орфограммы в школьном учебнике русского языка — поселился Шурф. Теперь каждый раз, видя его стройную фигуру в палате, я вспоминал и переставал бояться. Шурф дарил мне ощущение, что что-то в этом мире наконец-то начало вставать на свои места.
Во-вторых, гроза.
Казалось, потоп уже давно должен был смыть это трижды проклятое место, потому что небо ни на минуту не переставало хмуриться и изливать на землю потоки воды. Разница между днем и ночью была почти незаметной, разве что днем молнии, пронзающие пухлые тучи, вспыхивали не так ярко. Я бросил короткий взгляд на окно в тщетной попытке определить, подходит ли день к концу или только начинается. Впрочем, какая разница — время в мире Стержня тянулось в три раза дольше, поэтому пока тамошний Макс высыпается в свое удовольствие, я успею застать и невидимый закат, и его брата-близнеца рассвет, а то, быть может, и не раз.
Лонли-Локли сунул руку под матрас и выудил какую-то книгу, после чего повернулся в мою сторону.
— Забавно. В прошлый раз я спрятал книгу. Думал, что после того, как мы снова сюда попадём — она исчезнет, но она на месте. В таком случае, что происходит здесь, когда мы бодрствуем? Время останавливается или медленнее идёт? Или что? — он задумчиво посмотрел в окно, где продолжала бушевать стихия.
Я задумчиво хмыкнул, ненадолго задерживая взгляд на его обнаженных — какими еще не видел их прежде — ногах.
— Наверное, это примерно такой же вопрос, как и «а что будет, когда нас не будет?». Будет все то же самое, пожалуй. Кто-то быстро забудет о нашем присутствии, а кто-то даже не заметит. Впрочем, у нас есть шанс об этом узнать, — ручаюсь, в этот момент мои глаза хитро загорелись, есть у них такое свойство, когда в голову приходит хорошая идея.
— Можно спрятать здесь какой-нибудь фрукт или овощ — они портятся не слишком быстро, но увянут, если время продолжит бежать, или, наоборот, останутся свежими, если оно остановится.
Я с готовностью сунул руку под тощую подушку и… Ничего. Прямо как мир Паука, мир Приюта был чрезвычайно неотзывчив к подобным манипуляциям.
— Что ж, — я повел плечами и разочарованно поджал губы, — придется справляться имеющимися средствами. Как думаешь, что со мной сделают, если поймают на кухне?
— Что-то мне подсказывает, что милые леди, которые выполняют здесь работу помощниц знахарей, будут не сильно рады тебя там обнаружить. Впрочем, можно попробовать, в любом случае, твоей жизни здесь ничего не угрожает, — Шурф сел на кровати, подобрав под себя ноги — странно, здесь он словно чувствовал себя свободнее и позволял, кажется, даже расслабиться. Возможно, причина была в лекарстве, которое ему изредка кололи. Если проводить параллели, я бы допустил, что это было что-то похожее на транквилизатор, но на людей из других миров он мог действовать по-другому, и я бы не удивился, если на Лонли-Локли он вообще не действовал никак.
— А если они снова решат тебя привязать к кровати в наказание… Какие все же варварские методы здесь используются… То, думаю, я смогу тебя развязать, — продолжил тем временем Шурф.
Я расплылся в улыбке.
— Ну, звучит как план.
Помимо оказания практической помощи и психологической поддержки, дражайший Лонли-Локли отлично справлялся и с ролью ускорителя времени, которое постоянно изображало полудохлую улитку. Ждать вечернего обхода, после которого местные мучители обычно собирались чаевничать на сестринском посту, можно было целую вечность, за которую я, каюсь, мог бы успеть и передумать насчет своего дерзкого плана — слишком уж невелик был его КПД в сравнении с потенциальными рисками. Тем не менее, беседа с Шурфом, неторопливая и спокойная, словно широкая равнинная река, смогла отвлечь меня от навязчивого желания посомневаться в правильности принятого решения. Ну, а когда надсмотрщики объявились и почти тут же ретировались, сомневаться стало уже поздно: пора было действовать.
Нервное возбуждение обострило все мои чувства и пробудило воображение, которое охотно принялось сравнивать меня с героями всех шпионских романов, которые я когда-либо читал. Самый опасный участок пути начинался сразу за дверью: пустой длинный коридор заканчивался холлом, из которого лился молочно-мутный свет. Это и был сестринский пост, Обитель зла, Звезда Смерти в сердце Империи. Ладно, я перегибал палку, но скругленный стол, вокруг которого постоянно кишели люди в халатах, вызывал у меня отторжение на интуитивном уровне. Я долго терпеливо осматривал опасную зону, приоткрыв дверь палаты буквально на пару миллиметров. Вскоре мне повезло — все халаты были заняты своим, и у меня получилось бесшумно выскользнуть в коридор и тенью прокрасться в противоположный его конец. Уж не знаю, почему я решил, что идти нужно именно туда — или даже не так, кто вложил в мою голову знание о том, что мне туда надо? Впрочем, тогда размышлять об этом не было нужды, потому что в самом конце коридора я нашел дверь без ручки. Толкнув ее, я попал на совершенно темную и безлюдную пожарную лестницу.
Долго рассказывать, как, то и дело замирая от страха, останавливаясь, прислушиваясь к шорохам и отдаленным шагам — я наконец-то добрался до своей цели. Полдела было сделано, и оставалось лишь надеяться, что удача, которую нажелал мне Шурф перед сном (а это была именно она, я даже не сомневался) не выветрится раньше времени.
И зачем я только об этом подумал…
После обыска в полутьме каких-то шкафчиков, контейнеров, холодильников я наконец-то наткнулся на корзинку, наполненную крошечными дикими ранетками. И в этот же момент услышал шаги и голоса. Паника проснулась и заставила беспомощно заозираться в поисках убежища; единственное полезное действие пришло мне в голову за мгновение до того, как загорелся свет. Оно, впрочем, никак не помогло мне скрыться от глаз санитаров.
— Ну здравствуйте, — двое рослых мужчин не выглядели даже удивленными — возможно, персонажи вроде меня разбредались по психушке часто. — Проголодался?
Я продолжал стоять как вкопанный посреди кухни, прижимая к себе корзинку с яблоками, и по-партизански молчал. Находку отобрали у меня так резко и яростно, будто я вооружился кухонным ножом, а не парой-тройкой килограммов скудных даров с больничного двора. А руки стиснули с такой силой, словно я трясся в конвульсиях. К моменту, когда мы вернулись на наш этаж, я уже не сомневался, что все мои плечи впоследствии будут сплошь усеяны лиловыми синяками.
Процесс моего возвращения тянулся без каких-либо комментариев с обеих сторон: санитары переговаривались о своем, я так и не вымолвил ни слова. Шурф по-прежнему сидел на кровати с ногами, расслабленно прислонившись к стене. В палате было светлее обычного, и я не сразу сообразил почему.
Как я и ожидал, уложив меня на кровать, санитары достали тряпичные повязки и зафиксировали мои руки в изголовье. Еле дождавшись, когда они, хлопнув дверью, уйдут, я повернул голову и осторожно, чтобы не укатилось, выплюнул маленькое яблочко на подушку.
— С возвращением меня, — возвестил я беззаботно, победоносно скалясь. — Операцию «Похищенный фрукт» можно считать успешно завершенной.
— Значит, твои усилия все же были не напрасны, это добрая весть, — слегка отстранённо заметил Шурф, который все время, пока санитары заботливо привязывали меня к койке, глядел в окно. — Знаешь, Луна тут какая-то особенная.
Я повернул голову, чуть не вывернув шею, чтобы проследить за взглядом Лонли-Локли. Вот и ответ на вопрос, почему в комнате стало светлее: круглый диск Луны светил прямо в окно. Казалось, руку протяни и дотянешься. Свет, правда, был каким-то холодным, а сама Луна — чуть ли не зловещей.
Впрочем, в этом грешном мире все было зловещим.
Я попытался поежиться, но конечности тут же напомнили о том, что все ещё ограничены в своих передвижениях.
— Шурф, будь другом, освободи меня от этих пут, — я снова повернулся в его сторону: картина не изменилась, тот продолжал любоваться пейзажем. — А потом мы с тобой хоть всю ночь вместе на подоконнике просидим.
— Да, Макс, конечно. Извини, задумался, — Шурф словно очнулся и поднялся с кровати. Его взгляд скользнул по моим запястьям, перетянутым повязками, и он неожиданно расплылся в довольной улыбке.
— Ну конечно, очень смешно, — возмутился я.
Нет, я, может, и выглядел комично — Великое и Ужасное Ночное лицо, которое не может самостоятельно справиться с двумя веревочками из хлопчато-бумажной ткани. Вот только что-то напрягло меня в этой улыбке. Уж очень непривычно она смотрелась на лице Лонли-Локли.
— Безумно, — подтвердил Шурф, улыбаясь ещё шире. Он слегка склонился надо мной, пальцами одной руки проводя по связанному запястью, а вторую ладонь укладывая на изгиб шеи, где она переходила в плечо. — Ты даже не представляешь, насколько безумно, — и он хохотнул, откинув голову и одновременно царапнув меня своими ногтями, изрисованными рунами.
Этот зловещий хохот заставил меня покрыться мурашками. Ладно, Макс, только не паниковать. Сначала нужно понять, что происходит и почему.
— Не представляю, — я робко улыбнулся в ответ одним уголком рта. — Зато представляю, как эти упыри будут рады связать нас обоих, так что ты бы потише веселился.
— Пусть только попробуют, — его голос резко переменился до низкого рычания, а ногти вцепились в кожу сильнее. — Ты просто не представляешь, сколько я ждал подходящего момента, чтобы наконец-то добраться до тебя, — интонации продолжали скакать одна за другой, но, кажется, Шурфа это ничуть не смущало. — Чтобы попробовать тебя на вкус, — с этими словами тот наклонился ещё ниже, совершенно бесцеремонно проведя языком по моей щеке.
— Шурф! — возмущенно выдохнул я и едва удержался от того, чтобы прикусить самому себе язык. Вполне очевидно было, что это был не Шурф — или, по крайней мере, не совсем он.
Я рефлекторно отдернулся и вытер щеку о плечо.
Рыбник (а не оставалось никаких сомнений, что это был он) недовольно цокнул языком. Впрочем, его «игривое» настроение тут же вернулось обратно.
— Где Шурф? Не вижу никакого Шурфа, здесь только я, — он снова хихикнул, обнажая ряд ровных белоснежных зубов. — Шурф трус и позорно сбежал, а я остался, потому что я могу делать то, что мне хочется. И сейчас мне хочется тебя, — те самые белоснежные зубы внезапно впились в мою шею, которую Рыбник удобства ради стиснул рукой с другой стороны.
Судорожно выдохнув, я прикрыл глаза, бросив на подавление паники уже все свои силы. Мысли в моей голове посыпались со своих полок, и в этой куче было невозможно разобраться — и уж тем более найти правильный алгоритм действий. Хотя какие тут действия, со связанными руками!
— Вот как, — стараясь не выдавать голосом свои растерянность и отчаяние, приглушенно выдавил я. — Тогда постарайся, пожалуйста, меня не придушить ненароком. Живой я гораздо интреснее дохлого, честное Смертельное.
— Какой смелый маленький Вершитель, — кажется, Рыбник искренне восхитился и даже довольно заурчал. — И такой вкусный, — его язык прошёлся по месту укуса, а потом он поднял голову, чтобы заглянуть мне в глаза. — Твой друг так много теряет, сдерживаясь изо дня в день, — его рука тем временем скользнула ниже к груди, оттягивая ворот и оставляя три красных полосы от ногтей.
Вне всяких сомнений, я так заалел, что это можно было заметить и при лунном свете.
— Сдерживаясь? — я напомнил сам себе игрушку, которую мне подарили давным-давно, в другой жизни — пестрого китайского попугайчика, хрипло и пискляво повторяющего фразы, записанные на плохонький диктофон. Безумные глаза Рыбника были так близко, что я не смог бы отвести взгляд, даже если бы очень сильно захотел. Тогда мне захотелось закричать и задергаться; к счастью, я был еще в состоянии держать себя в руках, хотя и не совсем понимал, зачем мне это делать.
— О, он такой дурак, постоянно приструняет себя, — в серых глазах плескался восторг. — А потом называет безумным меня.
Рыбник снова склонился надо мной, но теперь — для того, чтобы провести языком по моим губам и, кажется, почти с аппетитом прикусить нижнюю. Больничная рубашка затрещала, когда он потянул ее вниз, а неровно сшитые края впились в мои многострадальные плечи.
Я застонал и неосознанно напрягся — от этого боли в моем теле только прибавилось, потому что веревки начали впиваться в запястья.
— Так от чего он сдерживается? — прошептал я, когда чужие зубы разжались — пожалуй, мгновением позже, и я остался бы без нижней губы. Да, мой мозг упорно отказывался осознавать, понимать, признавать то, что пытался донести до него Рыбник, хозяйничая над моим телом.
— От того, чтобы сделать тебя своей собственностью, ха, чего уж там, от того, чтобы сделать своей собственностью весь мир, — Рыбник снова возликовал, а потом неожиданно рыкнул, резким движением разрывая рубашку, которая явно ему пришлась не по вкусу.
— Но с тобой особенно, — добавил он, выписывая на торсе новые завитки царапин.
— Ты уверен, что не путаешь его желания со своими собственными?
Попытки дышать размеренно ни к чему не привели, и я начал цепляться за слова. Потому что мне больше не за что было держаться. И еще потому, что мне вдруг стало страшно как никогда. Слепящее осознание: scio me nihil scire. То бишь с латыни — знаю, что нихренашеньки, на самом-то деле, не знаю. Ни об этом мире, ни о своих близких, но главное — даже о самом себе. Потому что румянец на моих щеках, сбившееся дыхание и это сладковато-горькое ощущение где-то под ложечкой — совсем не то, что я ожидал бы от себя в подобной ситуации, если бы только мог представить себя в ней раньше.
Рыбник прикусил кожу где-то за ухом и следующим объектом пыток выбрал плечо.
— Наши желания часто совпадают, хотел бы твой незабвенный друг этого или нет, — видимо, ему это показалось смешным, и он заразительно хохотнул. Возможно, это действительно было бы смешно, если бы я не почувствовал, как в мое бедро упёрся чужой член, прикрытый такой же рубашкой, какой я мог похвастаться ещё минуту назад.
И самым неловким было то, что мое тело по непонятной еще тогда мне причине начало отвечать Рыбнику вполне недвусмысленной реакцией. Вспышка смущения в какой-то момент даже затмила собой другие, более рациональные переживания. Все-таки я никогда не был с мужчинами, да что уж там — никогда даже не думал о них в таком ключе.
— Полагаю, просить тебя развязать мне руки бесполезно?
— Просить ты можешь сколько угодно, — радостно возвестил Рыбник. — Возможно, я даже подумаю над этим. Но вот исполню ли я твои просьбы — другой вопрос, — и он беззастенчиво раздвинул мне ноги.
Эти слова прозвучали достаточно зловеще, и, подкрепленные весьма красноречивым действием, приблизили конец моему терпению. «Смелый маленький Вершитель» во мне закончился, уступив место просто мне — смертельно испуганному, смущенному и запутавшемуся в себе.
— Нет-нет-нет, — я протестующе задергался в тщетной попытке вывернуться, отодвинуться, избежать того, что уже казалось неизбежным. Но мое сознание вдруг так решительно и однозначно заявило во всеуслышание свое «НЕТ», что я и опомниться не успел, как краски сгустились до полной темноты, словно кто-то сверху, вдоволь насладившись этой трагикомедией, наконец-то повернул тумблер диммера, медленно приглушив свет.