Слезами и кровью

Шегонский квартал появился в Тирле более трёхсот лет назад, когда Шегония ещё не входила в состав Тонского королевства. В те времена Шегонию, страну жаркого солнца, синего моря и плодородной красной земли, раздирали на части две аристократические семьи, каждая из которых мечтала править землями, которые сама же опустошала. Простые шегонцы снаряжали корабли, чтобы уплыть за море, где было безопаснее; те, которым не хватало места на кораблях, бежали на север, и после опасного пути через горы оказывались в Ульвельде – одном из южных графств Тонского королевства. Беженцы стекались в Тирль, и тогдашний правитель города решился принять их, выделив для них район в северной части города, недавно пострадавший от пожара и покинутый почти всеми жителями. Не желая, чтобы чужеземцы наводнили город, градоправитель поставил условие, что в квартале должно быть выстроено не больше сорока домов для сорока семей. Глядя градоправителю в глаза, пряча улыбку в чёрной бороде, предводитель шегонцев мягко предложил: вместо сорока домов ограничиться сорока дворами – какая, в сущности, разница? Недоумевающе пожав плечами, градоправитель согласился. Согласие скрепили договором, и не успели ещё на этом договоре высохнуть чернила, а в погорелом квартале уже вовсю стучали топоры и молотки. Шегонцы спешно сносили пострадавшие дома, вывозили на тачках и уносили на собственных плечах прочь из города обугленные обломки дерева и кирпичей, и даже то, что уцелело в пожаре, беспощадно ломали. Вскоре в северной части города выросли новые дома, первоначально из дерева, позже из обычного для этих земель жёлтого песчаника. И вот тут градоправитель понял, что его обвели вокруг пальца. Шегонцы построили свой квартал по традициям, принятым у них на родине. Двухэтажные дома плотно примыкали друг к другу, стена к стене, окружая квадратный внутренний двор, в который выходило несколько дверей. Таким образом, в каждом дворе обитало несколько семей, и всего в сорока дворах шегонского квартала уместилось несколько сотен беженцев. Любой житель Тирля или путешественник, поднявшись в ясный день на Зелёную башню, мог сразу увидеть шегонский квартал – на фоне разноцветного лоскутного одеяла остального города этот район, разделённый на чёткие квадраты, сразу бросался в глаза. Углубившись в узкие, но прямые улочки шегонского квартала и свернув в какой-нибудь из внутренних дворов, путник попадал в незнакомый мир, шумный и пёстрый. Вторые этажи домов с внутренней стороны двора были соединены деревянной галереей, на которую выходили двери из комнат; жители домов стояли на галерее, облокотившись на перила, переговариваясь друг с другом и окликая играющих детей. Прямо на перила галереи и на мостовую под ногами были брошены пёстрые коврики и циновки, солнце играло на затейливых решётках окон и ярких занавесках. В память о далёкой родине шегонцы украшали дома и дворы диковинными растениями; с внутренних галерей свешивались толстые щупальца агав и листья монстер, похожие на многопалые лапы ящериц, в тени оконных занавесок прятались капризные орхидеи. В воздухе разносился аромат пряностей и масел, жареной баранины и лепёшек, испечённых в круглой глиняной печи. Но весь этот красочный, шумный и пахучий мир прятался за глухими внешними стенами, в которых не было ни одного окна, ни одного карниза или выемки. Со стороны шегонский квартал казался крепостью внутри города: сплошные стены из жёлтого песчаника, лишь кое-где прорезанные узкими проёмами, через которые жители квартала утром уходили в город по своим делам, и которые каждую ночь тщательно запирались. Шегонцы сделали всё, чтобы максимально отгородиться от остального города, чтобы построить свой маленький мир в государстве, которое до сих пор оставалось для них чужим. И спустя годы это сыграло с ними злую шутку. С вечера, повинуясь команде капитана городской стражи Лодерона и лейтенанта мушкетёров Корвилла, солдаты оцепили квартал. Возле каждых ворот, каждой двери, каждой узорчатой чугунной решётки, сквозь которые можно было попасть в квартал, стояли мушкетёры в красно-чёрной форме или стражники в отполированных кирасах, с лиловыми перьями на стальных шлемах. Бесполезно было пытаться пройти мимо них: в квартал никого не впускали и никого оттуда не выпускали. Укрывшись в тёмной арке поблизости от стены, Гармил задумчиво наблюдал за одним из караулов. Со стороны никто бы не подумал, что он пришёл сюда по делу: парень стоял, небрежно прислонившись к стене, щёлкал орешки и вообще походил на обычного городского бездельника. На самом деле он пристально следил за двумя молодыми стражниками, которые стояли тут всю ночь и откровенно маялись в ожидании смены. У Гармила уже появилось несколько идей, как с ними справиться, и он как раз выбирал между тем, чтобы швырнуть щепотку Дедушкиного табака в момент смены караула, чтобы проскользнуть сквозь дверь в облаке дыма, и открыто подойти к стражникам, похвалить за то, что они, себя не щадя, охраняют покой добрых горожан, и дать выпить немного вина – разумеется, не простого вина – как вдруг его проблема решилась сама собой. Сперва он решил, что ему показалось. Тонкая фигурка, мелькнувшая на крыше соседнего дома, быстро спряталась за печной трубой, но недостаточно быстро, чтобы Гармил не успел её заметить. Рука юноши, подносившая к его губам очередной орешек, немного замешкалась: больше он ничем не выдал своего волнения. Сузив глаза, он следил за тем, как худенькая девчонка быстро и ловко соскользнула с крыши на карниз, пробежала по нему, пока не добралась до самого узкого участка улицы, а потом прыгнула вперёд, лёгкая, как белка-летяга. Одним прыжком она перелетела расстояние между двумя крышами, и приземлилась на пологую, покрытую бурой черепицей, крышу одного из шегонских домов. Как раз в тот момент, когда её ноги, обутые в лёгкие кожаные башмачки на тонкой подошве, опустились на черепицу, Гармил сжал челюсти, и скорлупа орешка хрустнула на его зубах. И точно такой же хруст издала черепица под ногами девушки. Два куска черепицы сорвались вниз и разбились о мостовую; девушка не удержала равновесия и повисла в воздухе, уцепившись руками за кромку крыши. - Эй! – один из молодых стражников встрепенулся, ткнул товарища в бок, схватил прислоненную к стене алебарду и бросился в сторону, туда, где девочка всё ещё висела на крыше, вцепившись в неё так, что костяшки её грязных рук побелели от напряжения. Второй стражник побежал за ним, выхватывая из-за пояса пистолет, и в этот же момент Гармил вылетел из своего укрытия и побежал к двери. Краем глаза он заметил, как девочка быстро сгруппировалась и влезла обратно на крышу, краем уха услышал выстрел и ругань промахнувшегося стражника. Сразу после этого стражники побежали обратно на свой пост, торопясь догнать нахалку – но к тому времени, когда они, пыхтя, протиснулись в узкий проход между домами, Гармил уже был внутри шегонского квартала. Так же быстро и тихо он нырнул в первый попавшийся двор, мгновенно спрятавшись за бочкой, что стояла у стены. Грохоча оружием, стражники пробежали мимо, даже не заглянув во двор. Гармил был уверен, что его-то они и не заметили. Усмехнувшись, он вылез из своего укрытия, поспешно оглядываясь по сторонам, но опасаться было нечего – все жители этого двора попрятались по своим углам. Гармил побежал по лестнице наверх, забрался на галерею, вскочил на её перила и уже с перил вскарабкался на крышу. Девчонку он заметил сразу – она быстро бежала по гребню крыши в паре квадратных дворов от него, определённо держа путь в центр квартала. В его сторону она не обернулась. Ни секунды не поколебавшись, Гармил поспешил за ней. У неё была веская причина, чтобы пробираться в оцеплённый квартал. И он был намерен эту причину выяснить. Тем более, что он хорошо помнил рассказ Рогриана. Кошелёк со смертоносной Смешинкой на Ореховую улицу принесла старуха в сером плаще. Но швырнула его под копыта коней девчонка-оборванка. По улицам Тирля бегает много таких девчонок. Но в данный момент Гармила интересовала только одна из них – та, за которой он бежал по крышам, перепрыгивая через узкие улочки и прячась за печными трубами. … Семья Хилардан была самой богатой и знатной во всём шегонском квартале. Когда-то первые Хиларданы, муж и жена – обыкновенные беженцы, разорившиеся торговцы – занимали всего одну скромную комнатку в одном из квадратных дворов квартала. С годами деловая хватка и смекалка сделали семью богатой, одной из богатейших не только в квартале – во всём городе. Двор, в котором когда-то поселились их предки, теперь был превращён в роскошную усадьбу: хотя наружные стены были такими же глухими и ровными, как во всём квартале, изнутри дом сверкал изысканным великолепием. В центре двора журчал мраморный фонтан, окружённый апельсиновыми деревьями (чтобы они не страдали в не больно суровые, но всё же холодные местные зимы, Хиларданы не скупились на услуги магистров из Гильдии Чародеев). Двор был выложен разноцветной плиткой, стрельчатые окна забраны узорчатыми решётками. Обычно посетителям приходилось довольствоваться только созерцанием этого красивого, хоть и неуютного, двора: в саму усадьбу гордые Хиларданы допускали лишь избранных. Тем не менее, сегодня вековой уклад пришлось нарушить, и этому не был рад никто: ни сами члены семьи, ни те, кто к ним пришёл. Луноку Глоризелю отчаянно хотелось спать. Пока никто не видел, он яростно потирал виски, смазывая их бодрящим зельем, которое одуряюще пахло мятой, так что самому себе Глоризель казался огромным и очень уставшим пряником. Впрочем, кроме него, запах всё равно никто не чувствовал – комната тонула в ароматах дорогих масел и кальяна, который курила Фаилла Хилардан. Почтенная мать и бабушка, матриарх огромного семейства, семидесятилетняя старуха полулежала на вышитых подушках. Густая чёрная подводка нелепо смотрелась на дряблых веках, из которых выпали почти все ресницы, взгляд этих подведённых глаз горел сдержанной яростью и презрением. Глаза констебля Стольма, стоящего перед старухой, выражали только бесконечное терпение и уважение, и никто, кроме Глоризеля, не замечал за этой выдержкой огромной усталости. - Я всё ещё не понимаю, чего вам нужно, сударь, - проговорила Фаилла, выдыхая дым в густой, затуманенный, пропитанный ароматами воздух. Усталые глаза Глоризеля пронзила боль, но он не отрываясь смотрел на старую даму, и видел, что она лжёт. Понимает, прекрасно всё понимает. - Мы не враги вам, - продолжала Фаилла спокойным и вкрадчивым голосом, который совсем не вязался со злым взглядом её маленьких подведённых глазок. – Мы живём по своим обычаям, в своих границах, и никак не мешаем жить другим. А вы вторгаетесь в наши дома, бесцеремонно и нагло, оскорбляете нас и грабите нас! - Кого-то ограбили, госпожа? – нахмурился Гнарри Стольм. – Я немедленно в этом разберусь. Я уверен, что если кто-то и перегнул палку при обыске, то это были не мои люди. - Обыск! – фыркнула Фаилла, на миг изменяя своей показной сдержанности. – Сам факт того, что нас обыскивают – уже оскорбление! У нас отнимают нашу гордость и достоинство, это ли не грабёж? - Мы расследуем преступление, госпожа. Преступление – это грязь на теле общества, и, увы, в борьбе с ним нельзя не выпачкать рук. Мне чрезвычайно жаль причинять неудобства кому бы то ни было, но это мой долг перед городом и его жителями. Перед вами в том числе. Во вчерашней давке пострадали много людей, в том числе трое жителей вашего квартала. Неужели вы не хотите, чтобы преступники были схвачены? Старая дама хитро прищурилась, её сморщенные, густо накрашенные губы сжали мундштук кальяна. Сделав длинную затяжку, она медленно выдохнула дым и вкрадчиво спросила: - Как же вы можете обвинять во всём нас, шегонцев, если вы сами говорите, что жители нашего квартала пострадали? Мы все здесь живём, как одна большая семья. Никто из нас не стал бы причинять зло своим братьям. - Я пока что никого не обвиняю, госпожа, - спокойно ответил Стольм. – Я просто ищу истину. К тому же, как ни горько это признавать, не все видят ценность в родственных и прочих узах. Мне доводилось видеть, как люди убивают и предают своих соотечественников, сородичей, членов семьи. Речь не о том, что шегонцы убили шегонцев – люди убили людей, граждане убили граждан. Глоризель моргнул, на миг отвлекаясь от разговора. Сквозь клубящийся дым ему показалось, что портрет смуглого мужчины с тонкими чертами лица, густой остроконечной бородой и широкими дугами бровей, соединёнными над переносицей, внезапно ему подмигнул. Молодой лунок прерывисто вздохнул и протёр глаза – портрет как портрет, привидится же такое… Определённо, ему надо на воздух. Здесь и так маловато кислорода, тем более для его лёгких, которые в два раза больше, чем у человека. А в это время в соседней комнате молодая женщина, прижавшаяся лицом к стене, медленно выпрямилась и подвинула на место узкую полоску холста с нарисованными на ней глазами. Два крохотных окошечка, сквозь которые она подглядывала в другую комнату, оказались надёжно закрыты. Женщина тряхнула головой и усмехнулась. - Всё складывается лучше, чем мы думали, - тихо произнесла она. – Эта проклятая ослица своим упрямством сама выроет себе могилу. Туда ей и дорога! Она легко прошла на середину комнаты и остановилась перед зеркалом, поправляя причёску. Она была очень красива: высокая, статная, с полной грудью и роскошными бёдрами, очертания которых только подчёркивал шегонский костюм - узкий вышитый жилет и пёстрое струящееся платье, из-под которого выглядывали шёлковые шаровары. На плечи падали чёрные косы, перевитые золотистыми шнурами. У другой девушки, которая наблюдала за ней из угла комнаты, тоже были две косы – тонкие и кривые, как крысиные хвостики. Она бездумно провела по ним рукой, пропустила их между грязными пальцами. Большие глаза на грязном личике не отрываясь смотрели на молодую женщину, горели тоской и обожанием. Женщина заметила этот взгляд и улыбнулась, глядя на девушку с нежной улыбкой: - Хватит о ней. Ты принесла письмо, моя милая Кимена?.. Дай, дай его сюда! Кимена молча протянула женщине конверт, который всё ещё благоухал духами. Краем глаза она увидела строчку, написанной летящим косым почерком: «Милой Эдер от…» - и быстро отвела глаза. Она и так знала, от кого письмо. Эдер сломала печать, жадными глазами пробежала летящие строчки. Кимена не отрываясь глядела на неё, с тревогой замечая, как прекрасные черты искажаются злостью, а глаза наполняются слезами. - Гито! – хрипло вскрикнула она, комкая письмо и швыряя его в стену. Кимена знала, что это значит: «гито» - по-шегонски «дурак». Она позволила себе слегка улыбнуться, но тут же придала лицу участливое выражение: - Что-то случилось? - Дурак, дурак, безмозглый дурак! – Эдер заметалась по роскошной комнате, носки её маленьких туфель яростно пинали вышитые подушки, разбросанные по ковру. – Я так и знала, что не стоило поручать дело этому идиоту, этой деревенщине! Подумать только, у него были все шансы, мальчишка сам отправился в эту клоаку, никто бы ничего не заподозрил… и он не справился! - Тише, госпожа, умоляю! – взмолилась Кимена. Эдер затихла, замерла на месте, сжав кулаки. Потом быстро кивнула в сторону скомканного письма: - Забери. Моя бабка в конце концов уступит, и эта чернь обязательно нагрянет и в мою комнату. Не стоит им видеть это. Девушка быстро подобрала письмо. Эдер посмотрела на неё, и её взгляд смягчился. Она протянула руку и нежно погладила Кимену по спутанным волосам. Та прижалась головой к её руке, прикрыв глаза. - Ты – моя умница, - промурлыкала Эдер. – Ты никогда меня не подводишь, моя девочка. Вот, - она протянула ей бархатный мешочек. – Я бы приказала слугам тебя накормить, но сейчас их допрашивают. Купи себе что-нибудь вкусное, хорошо? Вместо ответа Кимена схватила её руку и несколько раз горячо поцеловала её. А потом легко выскользнула в окно и взобралась на крышу, никем не замеченная. Почти никем. Гармил, который притаился под окном, слышал всё от первого до последнего слова. Едва резной ставень прикрылся за Кименой, он проворно вскарабкался на крышу. Жаль, конечно, уходить отсюда так рано – было бы неплохо посмотреть, чем закончится обыск. Но и того, что он услышал, ему достаточно. Эта девчонка замешана в покушении на губернатора и в покушении на него самого. И она уносит с собой письмо, в котором написано, кто пытался убить его этой ночью. Гармил не знал, действительно ли эта Кимена никогда не подводила свою Эдер. Ему самому случалось подводить учителя. Но только не в этот раз. Нет, только не в этот раз.