getting there from here

сону просыпается от странного шума. трет глаза и долго приглядывается к стороне, откуда исходит этот звук. по силуэту узнает чанмина в его растянутой кофе, которую тот надевает, когда никуда не собирается выходить ближайшие часа три. сону это радует, потому что по ощущениям ему нужно не меньше, чтобы собрать желание начать новый день, как паззл, по частям. сону садится в кровати, подтягивая тонкое одеяло на колени. чанмин оборачивается к нему, заметив, что он проснулся. виновато убирает авто-точилку для карандашей подальше от взгляда сону. — ой, прости, я не подумал. стоит ли говорить, что чанмин точит свои карандаши так, что ими можно нечаянно убить, да и не пользуется, стоит им хоть немного притупиться, и это одна из вещей, к которой сону привык и за которую чанмина так сильно ценит? — давай его сюда, я собираюсь проткнуть им сонную артерию и наконец заснуть. чанмин поджимает губы, сону расправляет плечи. — хочу сказать, пока ты это не сделал, сегодня суббота, и у нас обоих пар в этот прекрасный день нет. а это значит, что мы смотрим минимум две серии, хотя их осталось всего три. чанмин не любит нечетные числа, а потому досадливо хмурится. сону обувается, цепляет толстовку с края кровати и подходит к двери. — сейчас вернусь, и вперед. чанмин ему вслед смеется, направляя карандаш в его сторону как заряженное ружье: — если ты не за мишками, то лучше не возвращайся. сону прикидывает сколько времени займет сеанс утренней затяжки, поход до магазинчика, который через несколько улиц, и сделать вид, что он еще на серию чанмина не перескочил. дело не в родителях. они у него обычные, проблемы с ними тоже: забытый по мере взросления язык с отцом — когда-то они ездили рыбачить на озеро вдвоем, иногда по выходным ходили в горы с матерью и сестрой. потом, незаметно и без особой на то причины, они забыли как друг с другом говорить. когда появились проблемы, отец отдалился еще больше, и сону понял его в тот раз лучше, чем за годы их непонятного молчания. сону дал ему это — объяснение равнодушию, отчуждению, стыду. было проще с мамой — между ними никогда не было общего языка, гармонии, только упреки, ссоры, перерастающие в войну, но всегда была сестра, которая хоть и переходила с одной стороны на другую, никогда не отказывалась от сону. дело не в родителях: ни в отце, ни в матере. ни в том, как он рос, ни в том, что с ним происходило. дело было в том, как он это воспринимал. дело всегда было только в нем. он пропустил полгода последнего выпускного класса, но его не оставили на второй год. он сдал предметы чуть позже, чем его одноклассники, и его допустили до выпускных экзаменов. в больнице нечем было заняться, и он читал, а когда не читал, то учился. когда не учился, то читал. а когда сил удерживать внимание на тексте не было, позволял волнам накатывать на него — тогда он спал, хотя скорее это было тем, что он просто лежал без движения с закрытыми глазами, не думая ни о чем. тогда он оказывался где-то вне: до боли, но после чувства свободы было это — точка между. на вопрос зачем он так и не смог ответить. сону не передумал ни когда, ни уже после. просто понял, что не сделает это снова. он сказал об этом сестре первой. сказал об этом матери — утром. и однажды, когда отец собирался уходить, но остановился, взявшись за ручку двери, они будто поняли мысли друг друга, тогда сону сказал и ему. отец молча кивнул и вышел за пределы его больничной палаты. на следующий день он принес ему плеер. с таким они ездили на рыбалку и брали с собой в горы. он тогда смущенно отвел взгляд: не знаю, почему твоя мать против телефона. дело было не в родителях, они у него хорошие. ни в том, как трудно бывает иногда, дело в том, как сону воспринимал мир и что в нем находил. для себя. сону разучился любить. у него это получалось в детстве: когда он рисовал открытки на день матери; когда прикрывал сестру, если она после уроков гуляла с друзьями или вместо музыкального класса ездила в кино или молл; когда отрывал листья салата, делая их меньше, чтобы их с сестрой единственный домашний питомец — старая черепаха, быстрее управлялась с едой. если этому учили, то он не увидел уроков: отец с матерью все больше говорили о семейном бюджете, чем о планах на выходные, сестра густо краснела и уходила с телефоном в свою комнату, предварительно плотно закрыв дверь. и сону наблюдал за незнакомцами, за героями фильмов. ему казалось, что он понял в чем суть. достаточно, чтобы знать, что он хенсо именно любит. как герой книги — со стороны, с первой открытой страницы и до последней. у любви, казалось сону, есть начало и конец. у них с хенсо так и получилось. сону отучился от привязанности, от чувственности, от нежности. после старшей школы, после выпускного класса, в то лето поступления, после пяти месяцев взаперти с собой и стенами больницы, после четырех месяцев субботних посещений группы поддержки, где его заставляли этими самыми чувствами делиться, сону от начала и до конца оказался пуст. когда они ссорились с мамой, то это всегда заканчивалось ее словами: ты думаешь только о себе, сону! почему ты не подумаешь о нас? и у нее всегда оседал голос, а у сону мысли. он не искал новых встреч, человека, которому мог бы доверить себя. не искал и потому, что боялся, что однажды встретит, и его полюбят в ответ. еще больше боялся, что так и не смогут полюбить. ведь в итоге это ничего не даст. когда сону попросили выразить себя через образ, он выбрал дверь, за которой ничего нет. врач на него коротко тогда взглянул, словно подумал, что ослышался, а потом долго-долго не смотрел, записывая расшифровки всего их разговора в своей записной книге. сону смотрел на картину за его плечом, гадая, как переводятся его собственные мысли на чужой язык. насколько он отличен от остальных. отличен ли на самом деле. когда до сону доходила очередь делиться наблюдениями, переживаниями прошедшей недели, сону обычно говорил о том, как готовится к экзаменам, ходит на последние занятия в свою старую школу и насколько странно после всего сидеть за своей партой и позволять одноклассникам разглядывать его, хотя никто не спрашивает: правда, что ты пытался покончить с собой? их мысли он может услышать, потрогать, но, к сожалению, не может скомкать, как анонимные записки, которые продолжает находить в своем ящике, и выбросить в ближайшую урну. он не говорит о том, что хенсо переехал. хотя на самом деле за все недели, которые ему остается пережить, чтобы закончить школу и этот этап жизни, это единственное, что имеет значение. сону умеет говорить проще, упрощая до половины то, что чувствует, а потому его никогда не просят рассказать больше, чем он дает. хотя это всегда только обрывки. когда он отказывается жить с сестрой, несмотря на то, что ее квартира в центре, и стоит на том, чтобы жить в общежитии, как другие студенты, хотя у них обычно нет выбора, а у него есть даже два, он делает это по многим причинам, но не может озвучить их в споре с матерью. потому что для нее это не причины, это: ты думаешь только о себе, сону. для него это как убрать прочитанную книгу на полку, это — как что-то закрыть и начать что-то новое, даже если поменяется только окружение, наружное. может, все-таки внутри что-то поменяется. сону не умеет любить, зато умеет дружить. он бросает на чужую кровать пакетик haribo, ставит в ноги банку кофейного напитка, настоящий кофе ни в стенах общежития, ни на соседних улицах не найти, и это странно, ведь травку он найти может, а вот кофе нет. но чанмин все равно радуется, даже такому простому жесту, тем более обещанному, и хлопает по кровати рядом с местом, где сидит. сону стягивает кофту, которая пахнет тем, что чанмин так не любит, и садится рядом. и это то, что у него получается лучше, чем признание, обещания и прощание — просто быть с кем-то рядом. физически и мысленно. чанмин его заземляет. это то, что умеет только он. чанхи умеет его подзаряжать и отвлекать, но чаще заводить, так что у него действительно нет повода вариться в соку своих мыслей, зато есть повод словами пытаться чанхи задушить, прибить, вывести наконец из колеи, чтобы тоже завелся. хенджэ умеет его держать — внимание на себе, заставляет его искать между всего, что он говорит, что-то о чем он молчит. потому что сону хочет узнать его лучше. хенсо умел быть с ним в одном моменте — во всех возможных реальностях, местах, смыслах: рядом физически и рядом с его мыслями. сону никогда прежде и ни разу позже не будет чувствовать себя таким понятым. так получилось, что не умея любить, но умея дружить, сону еще учился в людей верить. в чанмине сомневаться не приходилось, но не сомневаться еще не получалось с хенджэ. у сону оставалось много нерешенных вопросов: что заставило его передумать, пересмотреть слова, которые он так уверенно (словно ни секунды не думая иначе) сказал ему тогда в библиотеке, когда упрекнул в том, что он не старается; что заставило открыться, когда он сказал, что учиться здесь не его выбор; ради чего он оставался рядом, когда они не занимались, а сидели вместе в кофейне, все еще плохо понимая мысли друг друга? может, думал сону, может, он просто смотрит не под тем углом, тем самым упрощает или искажает. или просто не видит. чанмин несильно толкает его в плечо своим. — ты так глубоко задумался, что мне страшно даже представить, что произойдет в следующей серии, если ты уже выглядишь так, как будто кто-то умрет. скажи, это билли, да? они все-таки решили его слить. блин, сону, ты бы хоть постарался подыграть! я же не хотел это знать. ну ладно, не поделюсь последним медвежонком. смотри, оп, и я его съел. сону выкручивает шнурок толстовки, уже той, которую одевает взамен уличной. ему кажется, что он вот-вот улыбнется или вот-вот, как задетый иголкой воздушный шарик, лопнет, и это не будет от смеха. это будет потому, что не умея любить, он даже дружит наполовину. выкручивая шнурок толстовки, сону распутывает клубок своих мыслей. — в тот год, когда мы заканчивали школу, я пытался покончить с собой, но у меня не получилось. — начиная с середины, сону знает, что не дойдет до конца и упустит начало, но это единственное, что он может дать — кусок, который навсегда останется с ним, как бы он не хотел оставить его позади. — в старшей школе был человек, которого я очень любил, но у нас не получилось. — даже если часть этой истории он оставить позади никогда не захочет. сону видит, с каким замешательством на него смотрит чанмин, но продолжает, подводя к тому, что на самом деле собирался сказать. — у меня слишком многое не получается, и я просто хочу, чтобы ты это знал, если однажды я все испорчу. я не умею дружить, ужасно выражаю чувства, думаю только о себе и людей разочаровываю. я ничего не могу дать, но ты мне дорог, чанмин, и я стараюсь быть лучше. на удивление сону, чанмин находит его руку и сжимает. так чанмин заземляет ток. — спасибо, что поделился. ты ведь знаешь, что я тебя люблю, да? даже если ты считаешь себя всем, что сейчас сказал, и я не очень одобряю твою тенденцию прогуливать пары и пристрастие к травке, и я знаю, что ты дофига умный и наши университет многое потеряет, если однажды отчислит тебя. я ценю это. то, что ты мне рассказал. — как иначе, я ведь тебе доверяю. в потухшем экране ноутбука сону видит всю серьезность, с которой чанмин говорит ему о том, что и сам он дружить толком не умеет, а от старшей школы мало у кого не осталось шрамов. чанмин вдруг отпускает его ладонь и притягивает колени к себе, задирает штанину на левой ноге. — это я зацепился за забор, которым был окружен спортивный корт, когда убегал от парней из параллельного класса, которые не нашли себе занятия поинтереснее, чем цепляться ко мне. некоторые из этого просто не вырастают, правда? — тебя кто-то доставал? тебя? зачем? ты ведь чудо. чанмин смеется над простотой аргумента. — не все так просто принимают факт, что я идеальный и не умею держать язык за зубами. вообще-то, даже если бы хотел, не мог. это часть моей истории, как. ну, — чанмин запинается. — любовь к симметрии? — да, она самая. — на губы чанмина ложится тень улыбки. — билли они сольют, да? — да, — кивает сону, выпуская шнурок из пальцев. тот распутывается и соскальзывает на грудь, на темно-фиолетовую ткань толстовки. — хочешь заесть эту новость мороженым? — хочу. они всегда ходят в кофейню, которая у станции метро. она и недалеко от университета и в районе их общежития, где-то между, где-то в центре, но в мире их, а потому там чаще можно увидеть студентов, чем чужаков. видеть знакомые лица приятно, ну или в теории так. чанмин выбирает столик подальше от кассы, более уединенный, чтобы видеть входящих, но чтобы они не выхватывали тебя сразу. когда они приходят, то за их столиком уже сидит чанхи, но тот один и машет им. в отличие от чанмина, он замеченным быть хочет, а потому зовет их, перекрикивая общий шум. — сону! чанмин! чанмин закатывает глаза не потому, что не рад видеть чанхи, а потому, что тот привычно для себя шумный. — я сделаю заказ, а ты останови его, пока нас отсюда не прогнали. — чанмин встает за человеком в очереди. сону смешно, потому что чанмин, вроде как, старается сделать вид, что не имеет к ним никакого отношения. сону садится за столик со стороны чанхи, чтобы чанхи случайно не оглушил чанмина, а чанмин его не проткнул карандашом, который зачем-то взял с собой вместе с блокнотом. — чего это вы в такую рань в свет выходите? сегодня же день, когда чанмин, — чанхи вырисовывает вокруг себя образ чанмина: очки, его длинную растянутую кофту. — носит свой костюм выходного дня. — а я? — а ты уже пахнешь, так что не знаю, почему ты не продолжаешь ловить кайф, а его за ручку выгуливаешь. сону мнет салфетку, которую вытягивает из салфетницы. — иногда ты просто невыносим, чанхи. особенно по выходным. —окей, полегче. мир? — предлагает чанхи, ведь звал их не для того, чтобы поругаться и разойтись. — мир, — тянет сону, сворачивая салфетку узлом. — я, знаешь, что хотел спросить? разумеется, когда чанхи начинает, то к главному переходит только после того, как испытает нервы сону на прочность. — что? — как тебе удалось? — что? — сону ловит на себе вопросительный взгляд чанмина, который даже издалека улавливает, как воздух за их столиком накаляется. — заставить хенджэ пропустить две! — чанхи акцентирует внимание на числе. сону думает, что именно столько раз они с хенджэ и занимались вместе. — две волонтерские встречи. — какие встречи? — сону кажется, что он ослышался. — волонтерские. — ты думаешь, я глухой? чанхи морщится. — ну не знаю, ты же как идиот меня переспрашиваешь? — чанмин, — сону бросает в сторону подходящего с подносом чанмина беспомощный взгляд. — привет, чанхи. рад тебя видеть. — на губах чанмина простодушно милая улыбка, во взгляде заново познанный дзен. — что случилось? — я просто хотел узнать, что сону сделал с хенджэ, что он пропустил свою волонтерскую деятельность, которую прилежно, образцово никогда не пропускал, аж два раза подряд. я это знаю, потому что тоже, ради своей стипендии, часы так зарабатываю. ты его типа на свою сторону утянуть хочешь или что? — боже, — вздыхает сону, потому что ничего не понимает. или понимает что-то. и это как раз тот угол, через который стоило смотреть.