getting there from here

на одной из субботних встреч группы поддержки, которые сону тогда только начал посещать, а потому больше обычного нервничал, дольше отмалчивался и меньше всех говорил правды, он познакомился с одной девчонкой. и она уже после собрания сказала одну вещь, которая надолго застряла у сону в голове. девчонка сказала: способ, который ты для этого выбираешь, скажет больше о тебе, чем стопка книг на полке, коллекция дисков или заслушанный до дыр плейлист. сону тогда нахмурился и спросил: и как это было для тебя? девчонка, ее звали джун (и сону точно знал, что второй слог она не называет умышленно), пыталась разбиться на старой машине отца. и это не сказало о ней больше, чем факт, что слушает она, судя по футболке, джой девижн. но джун улыбнулась: я все спланировала, дождалась, когда мать уехала, когда на дороге встречных машин не встретить, села, не пристегнувшись, и выехала на скорости. там был крутой поворот, все должно было получиться. мама до сих пор думает, что я не справилась с управлением. а вообще-то здесь, в корее, водить до двадцати одного нельзя, но что предъявишь той, которая двадцать четыре часа в сутки лежит на больничной койке? джун обернулась на дверь, сону нахмурился. джун считала его взгляд и объяснила: — как это соотносится с моей теорией про личность и способ? все просто: те, кто режутся, хотят получить что-то от процесса, ведь это больно и психологически очень сложно: резать себя. грязно, много крови. здесь очень много эмоционального и физического. те, кто выбирают таблетки, нуждаются именно в результате, потому что это просто, как заснуть. чисто и аккуратно. как отказаться от завтра, понимаешь? те, — она смотрит на него одну секунду, потом смотрит за его плечо, туда, где стеклянные двери комнаты, в которой они собираются с группой. некоторые еще не ушли, собирают вещи, разговаривают друг с другом, спрашивают о чем-то куратора. взгляд, как и мысли, которыми она делится, у нее сложный. — кто выбирают прыгнуть, приходят к этому самым неоднозначным путем. ты поднимаешься; выше, как можешь, и смотришь туда, до куда никогда не достать, но можно стать частью. шаг и ты — и сону вдруг понимает, что она говорит. понимает, потому что был там. и они заканчивают в один голос вместе: — часть вечного. она смотрит на него с самой грустной улыбкой насвете, и сону улыбается тоже. — первое время я жалела, что выжила. но теперь думаю, что это было не просто так. ты, сону, веришь в предначертанное? сону думает об этом. — шанс, что выжил бы я, был один к сотой. невозможно, понимаешь? я каким-то чертом выжил, вопреки всякой логики. хотя шанс, что меня за то, что я сделал, не прибила мама, был еще меньше, но она этого не сделала. так что я вообще больше не загадываю. мир нелогичен. — так ты теперь выбираешь политику плыть по течению? — джун усмехается и достает из кармана жвачку. сону кивает. джун спрашивает, курит ли он, и так они становятся друзьями. на те остатки его старшей школы и лета до поступления она — единственный человек, с которым он говорит по-душам. когда хенсо в его мире нет, у него остается хотя бы это. когда сону узнает про то, что хёнджэ ходит на волонтерские встречи в больницу, с которой у их университета тесное сотрудничество, и от чанхи узнает, чем он там занимается, сону кажется, что мир (самое нелогичное место) имеет на него определенный сценарий, где он проходит тернистый путь саморазрушения через принятие. принятие через саморазрушение. в отличие от чанхи, который помогает развлекать стариков и старушек, играет с ними в карты и шахматы и составляет компанию в просмотре телепередач, отыгрывая роль и слушателя, и внука, хёнджэ помогает справляться в центре, куда обращаются за помощью люди на грани (и это не всегда связано с зависимостью, но всегда с желанием бежать). хёнджэ не взаимодействует с ними, больше заполняет бумаги, раздает бланки и вопросники, но он видит их и со своей позиции, разумеется, осуждает. сону не может отделаться от мысли, что тогда, когда хёнджэ увидел его шрам, он вспомнил их всех, и они наложились на него: вся их грязь, вся их слабость, вся их опустошенность. почувствовал ли хёнджэ ответственность? подумал ли он, что это часть долга, которую он по какой-то причине на свои плечи возложил? стал ли сону частью его миссии? поэтому он не захотел поменять напарника? поэтому он так быстро забрал слова обратно? испугался, что сону может это к чему-то подтолкнуть? сону требуется ластик, чтобы все, что он успел к хёнджэ почувствовать теплого, стереть. чанмин трясет его за плечо, но сону мнет салфетку и оставляет мороженое перед собой таить. не отвлекает и вдруг затихший голос чанхи. — что-то он меня пугает, — голос чанхи сону все-таки игнорирует через силу. он возвращает и к взволнованному лицу чанмина, сидящему напротив, и виду того, как на мороженом чанмина зеленая фисташковая крошка уже сдвинута в точный угол. так ровно, словно провели линейкой. сону выпускает салфетку, но улыбаться даже не пробует. — не заморачивайтесь, я в порядке. здесь всегда играла такая ужасная музыка или это особый субботний плейлист? чанхи вздыхает и откидывается на спинку стула. — кто-то сегодня не в духе. чанмин-а, почему ты разрешаешь ему курить, разве это не уничтожает клетки мозга? чанмин трогает свое плечо, как если бы жалел, что не остался в своей растянутой, но очень комфортной кофте, в общежитии. — потому что он взрослый и знает, что клетки мозга уничтожаются все равно. — сону закидывает салфетку в стаканчик растаявшего мороженого и оглядывает угол кассовой стойки, которую отсюда почти и не видно. — и чанмин меня, в отличие от некоторых, уважает и ценит. — ок, — чанхи делает руками примирительный жест и достает из кармана телефон. — но я тебя тоже ценю. сону коротко улыбается, встречаясь взглядом с чанмином. — спасибо на этом. чанхи, хотя у них бывают определенные сложности в коммуникации, его друг. единственный, с кем сону может говорить из всей их группы, и чанхи это, кажется, в какой-то момент понял и принял, и согласился, потому как в те не самые постоянные дни, когда сону приходит на пары, чанхи безоговорочно садится с ним, меняется с кем-то, чтобы сону мог сесть рядом. и это сону ценит больше другого, потому что понимает, что этот красивый жест дружбы не так для чанхи просто дается. с чанхи они познакомились еще в самый первый день, но заговорили уже позже, когда на посвящении оба с одинаково удивленным взглядом оглядели помещение, где их собирались посвятить в первокурсники, и одновременно поморщились. сону показалось, что он взглянул в зеркало, чанхи: что наконец-то кто-то с ним на волне. они оттуда незаметно для всех вскоре ушли, а по дороге сцепили чанмина, который со своим курсом проходил через то же самое, но в отличие от них испытывал при этом настоящий восторг (или панику). — они покрасили алкоголь краской! в смысле реальной, обычной. а это вообще-то! не! безопасно! я не могу понять: это абсолютно дебильно или настолько дебильно, что круто? брови чанхи встрепенулись, мол, что это с ним. а сону еще плохо знакомого чанмина взял под-руку, мол, этот странный со мной. чанмин нервно весь вечер смеялся, сону курил, травя какие-то байки, то ли свои, то ли чужие, а чанхи красил ногти неоновым оттенком и откровенно ему не верил. даже когда сону показал шрам на спине, сказав, что это от неудачной езды на мотоцикле. ни на каком мотоцикле сону никогда не ездил, зато шрам был реальным, говоряще большим. чанхи принял не только сону с его отсутствиями, привычками (не здоровыми) и колючим характером, но и все нескладные страхи чанмина, его потребность к упорядоченности и даже то, как он иногда останавливал его посреди рассказа, подняв палец, и просил минуту ничего не говорить, просто потому что больше не мог выносить его голос, на что любой бы обиделся или хотя бы заделся, но чанхи только смеялся и соглашался помолчать. они в свою очередь приняли то, как чанхи, оставаясь столь близким им, при этом близок к ним не был, проводя время то в одной, то в другой компании. если им всем что-то было нужно, то чанхи нужно было быть частью движения, быть в центре, в шуме, в жизни. даже если они с чанмином всегда предпочитали быть по-другую линию от университетской жизни, даже если чанхи потом и называл их скучными и затворниками. после той девчонки и всей жизни до университета сону обрел их. хёнджэ он видит в понедельник на второй паре, которая начинается уже после обеда. хёнджэ ему не пишет насчет их проекта и не предлагает собраться снова, что для сону упрощает задачу свести их взаимодействие к комфортному для него минимуму. сону не думает, почему его так заводит тот факт, что хёнджэ видит в нем в первую очередь это, хотя у сону нет оснований полагать, что именно так хёнджэ его и воспринимает. он создает проблему, сам ее растягивает по углам, чтобы была шире, и сам в ней остается. сестра говорит ему однажды, когда после ссоры с мамой они остаются одни на кухне, что если бы он хоть раз взглянул под углом чужого взгляда, то увидел бы много нового для себя. мама, впрочем, говорит о том же, просто другими словами: ты думаешь всегда о себе, сону. подумал ты о нас хоть раз? и если он, прогоняя мир через призму собственного восприятия, искажает и значения и смыслы, есть хоть один шанс, что с хёнджэ он ошибается? тот не пишет в выходные, но когда профессор заканчивает пару, отпуская их на следующую, а сону встает с места, убирая руки в карманы джинсовой куртки, смотря сверху-вниз на собирающегося чанхи, хёнджэ подходит к ним. у сону не получается взглянуть с чужой точки зрения, не получается быть чуть менее собой, чуть более кем-то лучше. — привет, до сдачи проекта осталось три недели, я буду занят во второй половине этой и на выходных тоже, можем собраться сегодня или завтра. ты как? можешь? — хёнджэ мягко смотрит, обычно для себя держится — спокойно и уверенно. уверенно спокойно. а сону стынет. тонкой коркой льда на асфальте схватывается — чувствами, эмоциями, тоном голоса. — не могу. давай на следующей спишемся и решим? — сону возвращает взгляд к остановившему свои сборы чанхи и молится, чтобы тот ничего в этом не приметил, не прочитал. не понял, округлив рот в одно короткое: о! но когда в мире было так, как хотел этого сону? когда они выходят из аудитории, а в ушах сону звенит сдержанное “хорошо, я тогда потом напишу” хёнджэ, пол кажется неровным, потому что сону прикладывает какие-то дополнительные усилия, чтобы следовать за чанхи в сторону от двери, от выбирающихся ребят, их голосов и шума. чанхи все-таки что-то для себя понимает. может, даже то, что еще не понял сам сону. — почему ты так с ним? — чанхи хочет сказать, что даже для него это было грубо. и сону чувствует что-то вроде тоски. — он, вроде как, старается. и чанхи хочет сказать, что с сону мало кому захочется стараться, а вот хёнджэ почему-то хочется, и раз так, то разве сону не стоит проявить чуть больше терпения? веры? доверия? сону вспоминает поломанный шоколадный батончик в кармане куртки, которую он сегодня брал в руки утром, но потом решил, что следует надеть что-то легче, тоньше, и думает, что чанхи, и его сестра, и его мама всегда говорили об одном и том же, просто разными словами: все, что от него требуется, — быть меньше им. сону для этого вбирает странный путь. он говорит: — помнишь, ты говорил, что санён сегодня собирает гостей? будет он не против, если я приду? — когда хёнджэ выходит из аудитории и проходит мимо них. и хотя хёнджэ вряд ли слышит сону, он может услышать, как чанхи удивляется: — ого-ого, кто это вдруг решил развлечься? наконец-то! а давай еще чанмина возьмем, я прям в мир сразу поверю. — чанхи смешно. сону тоже. как в черной комедии, когда цепляешься за стрелку часов, когда убегаешь от поезда, слетаешь с лестницы. смешно, но почему-то больно. за другие две пары, которые стоят у них в тот день, хёнджэ смотрит на него дважды. один, когда на сону смотрят все: его имя так и не слетает с уст преподавателя, когда он отмечает присутствующих, из-за чего сону приходится вторгнуться в паузу между его словами, чтобы произнести этот несколько обескураживающий факт: его, сону, забыли упомянуть, хотя он здесь. профессор хмурится, сухо извиняется и ставит точку, круг или какую-то другую закорючку в журнале, а он, сону, находит на себе множество брошенных вскользь взглядов. взгляд хёнджэ он замечает потому, что и сам на него в тот момент смотрит. хёнджэ как-то странно для себя поджимает губы, сону обычно для себя отгорождается. вот он здесь, а вот он уже за стеной. и это лишь доля секунды между. второй раз хёнджэ смотрит на него в конце той же пары, когда в руках сону ломается карандаш, даже не сам, а грифель. и этот тихий звук сону слышится звуком, с каким ломается телефон в кармане его куртки. экран разбивается, телефон выскальзывает из кармана в метрах от земли, ударяется, отскакивает и ложится недалеко от его руки. экран разбивается, сону — нет. где-то там, с другой стороны улицы, с парковки отъезжает машина, сону слышит как скрипят по асфальту шины. сону слышит мир вокруг в мельчайших деталях, словно это единственное, что от мира остается. звук. когда он падает, то боль — это вспышка, которая следует сразу за звуком (звук ведь быстрее света). когда машина джун вылетает с дороги, разбивается лобовое стекло, и ее отбрасывает через него в сторону. джун клянется, что успела сделать громче музыку в системе прежде, чем машину развернуло, а ее отнесло на безопасное расстояние. чудом, говорит джун, не накрыло сверху. что ж, думал сону, глядя на то, как джун теряется в воспоминании, он выбрал более тихий способ. когда ломается грифель, с губ сону слетает короткое черт, и чанхи пшикает, потому что получается громче, чем при профессоре стоит. — черт, — говорит уже чанхи громче, чем сказал сону. — теперь на нас все смотрят. сону встречается взглядом с хёнджэ, и ему стыдно, что при всем своем нежелании не иметь с ним ничего общего, он первым смотрит на него. чанмин принимает предложение пойти к третьекурснику санёну, которого в жизни своей не видел, только после того, как сону обещает, что сходит с ним в четверг в прачечную, которая университетская, и дождется, когда вся их одежда постирается и высушится, и только потом уйдет. чанхи просит их не опаздывать и скидывает адрес. чанмин — фигура звезды на кровати, задает в воздух вокруг себя вопрос вселенского масштаба: — зачем? а после спрашивает: — почему? на что сону бросает ворох одежды на кровать собственную. сону не заморачивается по поводу того, как выглядеть, а потому выглядит как всегда — как парень, который в начале, в середине и в конце вечера выйдет покурить. хотя это и странно, но сону — тот, кто в конце остается трезвым, даже если много пьет. тот, кто не вызывает такси и идет пешком. тот, кто в тишине ночных улиц, проходит не столько через весь город, сколько через свои мысли. натягивая поверх черной майки тонкий темно-серый свитер, сону ощущает тоску. потому что мыслями он касается корешка той книги, которую давно поставил на полку. он думает о хёнсо, потому что иногда, вот так, посреди всего, он вдруг по нему скучает. чанмин звонит чанхи, когда они поднимаются и останавливаются напротив двери квартиры. внутрь чанмин заходить отказывается, пока чанхи, перекрикивая шум и голоса, не говорит, что он уже здесь и ждет их. тогда чанмин убирает телефон, вздыхает и жмет на звонок. дверь им открывает кто-то совершенно незнакомый, он даже не представляется, просто кивает, впускает и хлопает сону по спине в странно американской манере. сону следует по пятам чанмина, но чанхи замечает первым. чанмин, когда сону вдруг прорезает путь в другую от него сторону, на него даже не оборачиваясь, страшно возмущается. чанхи сует ему стакан с каким-то коктейлем, который, вероятно, ему кто-то смешал на кухне, и сообщает как новость, которую они ожидали услышать: — сейчас введу вас в курс дела. чанхи принимается бросаться фактами про тех, кого цепляет взглядом в гостиной этой большой, современной квартиры. санён улыбается им с противоположного конца комнаты, когда чанхи кивает в его сторону. — это как раз санён. это джунён, ёнхун, джи… сону замечает, как чанмин, любящий информацию упорядочивать, начинают тонуть, и приходит на помощь, предлагая сходить на кухню зачем-то более подходящим, чем ярко-голубой коктейль в стакане, который чанмин сжимает в руках. чанмин благодарит за более простую и удобную колу, хотя в ней градусов больше, чем в модном коктейле чанхи, но сону кивает. чанхи проводит пальцем по гранитному покрытию кухонного острова и цокает. — была бы у меня такая квартира, я бы тоже постоянно всех звал. чанмин усмехается: — завидовать плохо. на что чанхи по-детски выплевывает: — кто бы говорил! хотя ни чанхи, ни чанмин, ни сону не понимают, что тот имеет в виду, эффект оно создает, и они спорят непонятно о чем еще какое-то время, а потом возвращаются в гостиную, и чанмин даже знакомится с кем-то из друзей чанхи, и чанхи с какой-то странной радостью на него смотрит, словно происходит что-то, чего он давно ждал. сону откладывает это в памяти с пометкой проанализировать позже. сам сону знакомится с кем-то тоже, и этот кто-то — ёнджэ, который на курс младше, но возраста почти одного с ним. ёнджэ рассказывает про скейт-парк в ла, а сону спрашивает, правда ли в ла все курят травку. ёнджэ открыто и очень свободно смеется, сону думает, что, наверное, и живет он также, и они еще долго зависают в компании друг друга, пока сону не выхватывает профиль хёнджэ в другой части комнаты. тогда сону теряется, потому что не видел его до этих пор и потому что никак не ожидал увидеть. хлопает ёнджэ по плечу, обещая потом еще с ним пересечься, и зачем-то (так действует алкоголь, толкая на глупые вещи) идет в сторону хёнджэ. хёнджэ его замечает. сону не может понять: рад он тому, что он направляется прямо к нему, или просто внешне спокоен. или не рад, но ожидает что-то услышать. извинение? хёнджэ отходит от человека, с которым говорил, когда сону в одном шаге от того, чтобы сказать “привет” или быстро свернуть в коридор, все больше склоняется к последнему. — не думал, что у тебя есть время на такие вещи. это происходит само собой: сону начинает разговор беспочвенным упреком и тут же об этом жалеет. — не думал, что твое “не могу сегодня” — это потому, что ты планировал вкусить радости студенческой жизни. — не думал, что кто-то еще говорит “радости студенческой жизни” и не является при этом стариком. — вау, — говорит хёнджэ, а потом хватается за сердце. — удар в спину. — а держишься ты за сердце. хёнджэ вдруг смеется, и вокруг его глаз собираются морщинки. сону засматривается. — мама всегда говорила, что я выгляжу старше своих лет, но я полагал, что это потому что я умный, а ты говоришь, что я и устаревший, и тупой. почему я тебе так не нравлюсь, сону? я что-то тебе сделал? — нет, — прямо отвечает сону. — но мне не нравится, как ты на меня смотришь. — как я на тебя смотрю? — не понимает хёнджэ. вокруг шумно, но сону прекрасно слышит каждое слово хёнджэ и знает, что хёнджэ слышит его тоже. сону не слышит себя. где-то в глубине души сону не хочет этого говорить, сону хочет просто дать им шанс. и всему, что может быть, тоже. — так, как будто я один из тех парней из группы риска, которые обращаются в центр за помощью, потому что никуда больше пойти не могут. так, как будто все, что я есть, — это шрам на запястье, хотя он даже ничего для меня не значит. если ты думаешь, что я режусь, то нет. если думаешь, что я когда-то пытался умереть, то да. если ты возишься со мной, хотя не хочешь, потому что тебя так воспитали родители, то хочу тебя заверить, я в твоей помощи не нуждаюсь. я — не то, что ты обо мне думаешь. возможно, сону говорит не только с хёнджэ, но и с той частью взрослых, которые заставили его посещать консультации, чтобы делиться мыслями и слушать чужие истории, как если бы понимание, что он проходит через подобное не один, имело бы утешительно ободряющий эффект. смотри, сону, ты жив и они живы тоже. а теперь скажи, сону, как прошла твоя неделя? как ты справляешься с собой, сону? — я хочу, — на всю его тираду у хёнджэ находятся только эти слова. — что? — ты сказал, что я не хочу возиться с тобой, но я хочу. если говоришь, что родители меня воспитали хорошим человеком, то спасибо, может, оно так. если тебе не нужна помощь, это здорово, но я никогда и не думал, что ты в ней нуждаешься. а то, что ты сказал про реабилитационный центр, неправильно. ты судишь по себе. некоторым действительно некуда обратиться за помощью, они приходят, потому что им страшно, и они хотят свои ошибки исправить, хотя обычно, когда в такие центры обращаются, исправить что-то уже поздно. ты говоришь про суицидников, но их меньше всего по статистике. обычно я вижу алкоголиков, которые потеряли все, что было можно, остались без работы и семьи, а теперь жалеют и хотят вернуть назад. но это невозможно, можно только начать отстраивать новое. это очень трудно, знаешь? и я никаким супер-героем себя не считаю, чтобы такие миссии на свои плечи взваливать. так что, прости, что повторяю твои слова, но я тоже не то, чтобы обо мне думаешь. они стоят друг напротив друга. вокруг все тот же шум голосов, чужие разговоры, вероятно, на более уместные для вечера темы, но сону не ощущает, что на них смотрят или что их кто-то может слышать, потому сону кажется, что мир сужается до одних слов хёнджэ. и сону отчаянно пытается все его слова понять для себя правильно. — но в тот раз, когда я заметил твой шрам, я действительно взглянул на тебя по-другому. сону ощущает как в ушах начинает гудеть, как будто воздух вокруг сдавливается. — как? — спрашивает он, как несколько минут назад. — как на человека, которого я бы хотел узнать. познать. в конце концов очень одиноко быть непознанным.