getting there from here

чанхи находит его на балконе, закрывает за собой дверь и садится рядом. подпирает руками подбородок. волосы у него чуть взъерошенные, профиль из-за освещения еще больше заостряется. — я думал, ничего не может быть хуже философских тем, но теперь они зачитывают стихи. — признается чанхи. сону приподнимает края губ. — я сбежал оттуда тоже. — я знаю. — чанхи обводит пальцем пол — холодную кафельную плитку. — я зачитал им строчки из последней песни бейонсе, но они не оценили. не могу понять, почему чанмину так нравится здесь. — чанхи замолкает, рассматривая собственные руки. — впервые слышу, как он поет. ты знал, что у него хороший голос? сону думает над тем, как чанмин пытался убедить его или себя в том, что не планирует ничего доказывать. иронично, что по итогу веселиться получается только у него. — не думаю, что джейкоб позовет нас еще раз, когда поймет, что половину вечера мы провели, прячась на балконе, но я нисколько не хочу возвращаться назад. — не думаю, что его интересует, как мы проводим вечер. сону и для себя ничего здесь не нашел: философские темы на кухне оказались далеки от реальности и походили на интеллектуальный спор, слишком оторванный от личных ощущений. на кухне было тесно, душно и громко. о рефлексии говорить принято тихо и наедине с кем-то. или хотя бы по-кругу. — джейкоб хороший. это он играет там в гостиной на гитаре. слышишь? — неплохо. музыка доносится приглушенно, они ее почти и не слышат. сону может предположить, что чанмин поет действительно хорошо, ведь иногда он напевает себе под нос, когда занимается или собирается на занятия. может представить, что и джейкоб хорошо играет на гитаре. сону может представить, как чанхи зачитывает стихи на кухне, но чанхи, которого он знает, сидит с ним здесь не смотря на то, как ненавидит запах сигарет, позволяет ему оседать на рубашке и волосах, а молчанию ложится тенями на плечи, и предпочитает лирику бейонсе модной поэтике. — сону? чанхи кладет голову на его плечо, и сону тушит сигарету в подставленной к ноге пепельнице. — м? — о чем ты рефлексируешь? — обычно рефлексируют о себе, — к мыслям прилипает пепел, словно пыль. рефлексировать то же, что бродить по лабиринтам сознания. когда сону собирает слова как рассыпавшиеся монеты, как перья вспорхнувших голубей, как осколки выскользнувшей из рук кружки, чтобы ответить на вопрос чанхи, чанхи вдруг отрывается от его плеча, и в этот момент он сам похож на встревоженного голубя, на выскользнувшую из рук кружку. — нет-нет, не говори. я не заставляю. и это избавляет обоих от откровенности. — просто этот вечер, — чанхи бросает взгляд за плечо на дверь. — это все дурацкие разговоры на кухне. знаю, что ты не любишь говорить о личном, но ты единственный там выглядел так, словно тебе не нужно прочитать тысячу и одну страницу, чтобы знать, что значит рефлексировать. словно тысячу и одну страницу можешь написать сам. — чанхи, — он запинается об собственные слова. — это не правда? вопрос так и повисает в воздухе. они сидят еще какое-то время, и сону уверен, что чанхи думает о чем-то личном и не пытается разобраться в причинах его рефлексии, которую он за собой признавать отказывается. — наверное, это сложно, — чанхи поднимается и отряхивает колени джинс. — что? — не оценить лирику бейонсе. — они не твоя аудитория. чанхи улыбается и протягивает ему руку. — пойдем со мной внутрь? я боюсь, что мы совсем потеряем чанмина. они не теряют чанмина, потому что чанмин сам находит их, как только они оказываются в поле его видимости, и виснет на руке чанхи, словно никакой ссоры между ними не было. чанхи, застигнутый врасплох, чуть не теряет равновесие, но сону его придерживает за свободный от чанмина локоть. — я боялся, что вы уже ушли. слышали как джейкоб играет? он чудо, — чанмин, как зажженная лампочка, переполнен изнутри. не скажешь, что он не умеет веселиться. — ты сам чудо. — чанхи смеется над тем, как чанмин оступается, когда они отходят к дивану. сону наблюдает, как чанмин утягивает за собой чанхи, и, чтобы вместились оба, кто-то вынужденно сдвигается на самый край. в дверях сону сталкивается с хёнджэ. он собирается уходить, когда хёнджэ только приходит. — уже уходишь? за спиной смех и пущенная по рукам гитара, нескладная какофония звуков и приятный голос, который пытается в этом всем исполнить что-то хорошее. — да. — сону мнет все еще влажную пачку в кармане, когда смотрит на хёнджэ. тот прикрывает дверь, но не выпускает из рук ручку. кажется, что оба для себя что-то решают. — подождешь минуту? я поздороваюсь с джейкобом, и пойдем вместе. — но ты ведь только пришел? — спрашивает сону, но в противовес словам кивает: подождет и да, пойдем. хёнджэ понимает, даже если сону не произносит этого вслух. на улице сону выкидывает пачку в первую встреченную на пути мусорку. хёнджэ с этого неожиданного жеста удивляется: — бросаешь? — никогда не видел в этом чего-то плохого. — он застегивает куртку и выкидывает из карманов еще и размокшие чеки. — столько причин, убивающих не меньше чем курение, но внимание уделяется именно этому. — например? хёнджэ дожидается его в нескольких шагах. — депрессия, одиночество, неразделенная любовь, страх перед будущим. — сону загибает пальцы и останавливается. — усталость, вызванная вечной гонкой за образованием. общественное мнение, осуждающее или не признающее тебя. неприятие себя по итогу, травля. и очень много других вещей, которые разъедают быстрее, чем сигареты. хёнджэ вдруг улыбается. разумеется, нет ничего смешного в его словах. с губ хёнджэ срывается пар, когда он говорит. воздух вокруг холодный и все еще пахнет дождем. — у тебя не очень оптимистичный взгляд на жизнь. — я все еще самый счастливый человек на свете. они продолжают путь. хёнджэ смотрит на мокрую дорожную разметку, сону на трещины в асфальте. — я много пропустил? ты давно у джейкоба? — с семи. его пятничные вечера всегда такие? хёнджэ смотрит на него: всегда такие — очень неопределенное понятие. — поэтическо-музыкально-философические, — в голове голосом чанхи: не думал, что что-то может быть хуже философских тем, но теперь они зачитывают стихи. и эта та причина, по которой сону улыбается вечеру, который пахнет дождем и рефлексией. если бы у той был запах, то этот запах, как и одиночество, ассоциировался бы с грустью. а с ней у каждого найдется своя ассоциация. одиночество сону пахнет нагретым на солнце асфальтом, немного больничной тишиной, может, хлоркой чистых полов или улегшейся строительной пылью на той арене, куда они ходили весной с хёнсо. летом на забор накидывают новое зеленое полотно и шум стучит по ушам. стройка оживает. сону расталкивает по карманам время и все равно остается то, которое некуда деть. хёнджэ понимающе кивает. — и да, и нет. иногда все ограничивается музыкой или спором о музыке. ты поэтому так рано ушел? — угу, — не до конца понимая, что имеет в виду хёнджэ, сону кивает. белая линия дорожной разметки загибается на повороте. в той части района, в которой находится квартира джейкоба, на удивление тихо. хёнджэ гармоничным образом сочетается с тишиной. сону думает о том, как редко тишина не давит, когда ты с кем-то, паузы не кажутся длинными, а мысли громкими. громким кажется звук, которым взрывается телефон сону. удивительно, что тот с зарядом в четыре процента как-то переживает вечер. — кажется, мои друзья поняли, что я их оставил. сону отвечает, отходя от хёнджэ и вслушиваясь в голос чанхи, отделяя его от музыки и других голосов. — все в порядке? — спрашивает хёнджэ, когда он возвращается к нему. — да, просто чанхи не может найти причину, чтобы вызволить оттуда чанмина. спрашивал, не далеко ли я ушел и могу ли вернуться за ними. сону представляет их: чанмина, который подпевает под гитару, и чанхи, который, как бы ему не было удивительно и ново слушать пение чанмина, покрывается красными пятнами, когда кто-нибудь спрашивает его мнение насчет творчества недавно открытого поэта или про пьесу, которую, видимо, они только-только ставили. вокруг чанхи, как он признается, столпились одни театралы, а он, хоть и смахивает на своего, им не является. — а ты? — что ушел далеко. он помогает джун собирать вещи. в первый и в последний раз бывает у нее дома. в квартире светло. пахнет женскими духами, когда они только заходят. возможно, от верхней одежды, не пахнет, если пройти дальше. много фотографий и все в одинаковых рамках: простые семейные фото, счастливые, естественные. на ранних они втроем, на тех, где джун старше, они больше вдвоем с матерью, иногда только джун с отцом, никогда они все вместе. джун ставит чай и пока он заваривается, сону в деталях запоминает узор посуды: выведенные кистью цветы. его мама такие вещи не любит, но ему они кажутся очень трогательными. домашними. все в доме джун теплое, что не похоже на джун, но, видимо, похоже на ее мать. они допивают чай, и джун впускает в последнюю дверь. она так и не называет своего полного имени, но доверяет место, в котором выросла. вещей не так много: набираются три квадратные коробки — достаточно тяжелые, чтобы понимать, что они для переезда, недостаточно большие, чтобы говорить о том, что это навсегда. они загружают машину, джун предлагает подняться и отдохнуть. но сону еще нужно успеть на последнюю школьную консультацию, чтобы поставить какой-то штамп для аттестата. джун улыбается и хлопает по плечу. — тогда скорее беги. и потом, когда он уже собирается уходить, она зовет его. сону оборачивается и видит ее в последний раз в своей жизни. — увидимся? — конечно, — и он спешит на отходящий с остановки от дома джун автобус. хёнсо приходит к нему в больницу лишь один раз, и сону с ужасом понимает, что не может с ним говорить. между ними вырастает стена молчания. от него не неловко, только хочется беззвучно кричать. хёнсо смотрит на его гипс, на шрам на лбу, и сону придавливает, словно всем весом мира, от не произнесенного, но осевшего в голове хёнсо вопроса: что же ты с собой сделал. сону благодарит за принесенные хёнсо конспекты и переданный учителем тест. они не говорят о школе. о том, что хёнсо ушел из команды. о том, что его семья собирается переезжать. что меняет школу. что приходит попрощаться. то, что они не знают, что сказать друг другу, действует настолько удручающе, что хёнсо говорит о картине. — она ужасна. — мое новое любимое занятие — просыпаться и видеть ее. хотя, если подумать, то это смахивает на мазохизм. — хочешь я сниму ее? то, как естественно хёнсо предлагает решение, которое сону не пришло в голову, хотя оно было до того в своей простоте логичным, поднимает ворохом улегшиеся внутри чувства. хёнсо встает с кресла и снимает картину, отворачивая ее к стене, ставит у узкого шкафа. — если спросят, можешь сказать, что она упала, и теперь ты боишься на нее смотреть. бууу, — он делает жест, пародируя приведение. — все дела. — я не могу сослаться на то, что ненормальный, я же не в психиатрическом отделении, — смеется сону, но хёнсо его слова не находит смешными. на его лицо ложится непонятная сону тень, та делает его старше. — я имел в виду приметы, а не то, — эти слова, кажется, хёнсо хотел бы проглотить, чтобы не произносить здесь, в окружении больничных стен, капельницы, гипса и шрама на лбу. — что ты ненормальный. когда хёнсо уходит, сону не знает, что видит его в последний раз, и все равно плачет. это первый раз после всего, что случается, когда он плачет. не из-за боли, не из-за того, как теперь на него смотрят. и даже, когда отец приносит плеер и это первый выраженный им за долгие годы жест заботы, сону не плачет. но когда хёнсо выходит за порог комнаты, что-то в нем надламывается. когда они проходят два квартала от квартиры джейкоба, на них обрушивается дождь. он сильнее того, что проходил ранее вечером, и хёнджэ предлагает доехать на автобусе, остановка которого, как он помнит, где-то здесь рядом. это где-то сону принимает на веру, и они перебегают улицу. но за то время, когда они ищут, где же эта остановка есть, промокают так сильно, что можно выжимать одежду и уже идти пешком. когда сону хочет все-таки пойти пешком, оба замечают ее с разницей в секунду. они проходят в заднюю часть салона, хватаются за поручень, и хёнджэ глубоко стыдно за след от их ботинок, который тянется за ними от самых дверей, но он не знает перед кем в таком случае стоит извиняться и извиняется перед собой. сону следит за мелькающими в окне улицами, скользящими мимо фасадами зданий, зонтами, выстроенными в ряд перед светофором. за взглядом хёнджэ, который так же скользит по окну и иногда цепляется за его отражение. в какой-то момент хёнджэ признается: — последний раз промокал так сильно еще в школе, когда поссорился с родителями. не зная, куда можно пойти, чтобы не идти домой, бродил по соседнему району в надежде, что кто-то сам за мной спустится. — за тобой спустились? — сону отводит взгляд от окна, чтобы взглянуть уже не на отражение хёнджэ, а на него лично. — нет, вернулся сам, когда стемнело. знаешь, как это бывает у мам, когда они волнуются? на меня накричали и отправили в ванну сушиться. утром я проснулся с температурой и слег на неделю. сейчас уже понятия не имею, из-за чего мы тогда поссорились. — ужасно. — да. они проезжают еще несколько остановок, когда признается сону: — я однажды хотел сбежать из дома. — с волос на плечи капает вода. сону стирает влажную дорожку со своей щеки. не слезы. сону давно уже не плачет. с тех пор как научился говорить о своем прошлом, себя от него отделяя. — я даже купил билет, насобирал небольшую сумму на первое время, но так и не смог сесть в автобус. просто не смог решиться. помню, как ехал домой с сумкой и билетом в кармане, который уже и не сдашь. дома еще никого не было, я разобрал сумку, через час вернулись родители. вышло так, что ничего и не было. — почему ты хотел уехать? — я тогда, — сону смотрит в глаза хёнджэ и хочет, чтобы он улыбнулся, его лицо потеплело, и он бы, как зеркало, повторил бы этот свет. может быть, внутри него потеплело бы тоже. но они говорят не о том, отчего бы захотелось улыбаться. — не знал, что дело не в родителях, не в том, что окружает. думал, если сменить место, станет легче. но если дело в тебе, то от места и людей ничего не зависит. — как ты с этим справился? и хотя слова хёнджэ можно понять по-разному, сону понимает, что хёнджэ имеет в виду то, о чем они с того разговора больше не говорили. в передней части салона несколько возврающихся с работы человек и пожилой мужчина, который отряхивает намокшие штанины с того времени, как они зашли в салон. их никто, абсолютно никто не слышит. — я не справился. — сону следит за тем, как по стеклу сползает капля. — просто одного раза достаточно, даже если он неудачный. — я так не думаю, — голос у хёнджэ как будто тоже скользит по стеклу, падает, пока сону не тянется за ним, чтобы поймать. понять. принять. — это удача, что ты выжил. может, не для тебя, хотя и для тебя тоже, это удача для всех, кто тебя знал, друзей и особенно для семьи. — ты прав. это — удача. сону возвращает взгляд к окну. упирается головой в поручень и следит за тем, как сменяются друг за другом одинаковые силуэты зданий. удача, когда дается второй шанс, возможность что-то исправить. удача, если знаешь, что с этим делать. усваиваешь урок. сону не раз приходилось размышлять вслух на тему, как ему повезло и почему он благодарен. искать положительное. объяснять, почему хорошо жить. это было почти как писать сочинение, почти как составлять список: что хорошего в том, что он живой. хотя и не получалось быть до конца в своих ответах честным. они оба: и он, и психотерапевт понимали, что сону говорит то, что от него хотят услышать, и оба друг другу подыгрывали. сону не ожидал, что найдет ответы на вопросы, понятия о которых не имеет, за те профилактические часы, которые ему назначили. психотерапевт думал так же. — нам выходить, — хёнджэ вдруг наклоняется ближе к окну, и их руки соприкасаются. здесь и сейчас сону думает, что может прибавить это к списку причин, почему жить хорошо.