getting there from here

след тянется за ними по ступеням лестницы. они останавливаются на том этаже, на котором комната хёнджэ, и молча переглядываются. сону проводит по мокрым волосам, хёнджэ оглядывается вниз на лестницу. оба не знают, что сказать, но чувствуют, что расстаться сейчас не правильно. это как упустить момент. когда сону хочет попрощаться, то вместо заготовленных слов вдруг говорит те, что срываются с языка, не успев осмыслиться: — чанмин еще не вернулся, — поэтому сону и сам не до конца понимает для чего предлагает это. а если понимает, то боится, что пожалеет после. сону, убирая с лица мокрые пряди, задевает то место на лбу, на котором нет шрама, только фантомный след. от дождя как будто даже саднит. хёнджэ смотрит в глаза, и сону рад, что не следит за его руками, что не читает мысли. и что не отвечает отказом, даже если сначала вздрагивает от прозвучавших слов. — хочешь зайти? дверь закрывается с непривычным для тишины коридора звуком. получается громко. сону закрывает замок, хотя это бессмысленно, ведь никто, кроме чанмина, зайти не может. это первый раз, когда сону приводит кого-то вот так, хотя хёнджэ не кто-то. сону предлагает хёнджэ сухие вещи. хотя до его комнаты несколько лестничных пролетов, сону не хочет его отпускать. сону примеряет на взгляд, что больше подойдет хёнджэ из его вещей. у них нет разницы в росте и похожее телосложение, это на руку. сону передает хёнджэ вещи, а сам достает из ящика новую пачку сиграет. сону не курит в комнате, это не нравится чанмину, да и если кто-то будет проходить, то может почувствовать запах и доложить коменданту, но сейчас сону рискует. он занимает руки, чтобы не смотреть как хёнджэ переодевается в его вещи. сону включает ночник и садится на кровать, взгляд все равно скользит по спине хёнджэ. у хёнджэ красивая фигура. когда он подходит, то не просит его не курить, он молча протягивает руку, и сону передает ему сигарету. — не думал, что ты куришь. — очень редко. — хёнджэ садится рядом, и сону думает, что это была очень плохая мысль — позвать его сюда. потому что сону не уверен, что они не переступят границы, даже если никто из них их не возводил. хёнджэ замечает оставленные на столе тетради. в их комнате, думает сону, ничего интересного нет. личных вещей, которые могли бы сказать, чем они увлекаются, чем живут. кровать чанмина аккуратно заправлена — образец чистоты, а на столе, за которым они занимаются, почти все книги и учебники принадлежат чанмину. даже кружка, купленная сто лет назад на распродаже, и то чанмина. у сону здесь, кроме сигаретного запаха, оседающего на вещах, своего ничего: вещи в шкафу, недочитанная книга, лежащий где-то здесь брелок от ключей, подаренный когда-то сестрой, если сону не оставил его, когда в последний раз был у родителей дома. хёнджэ говорит, что у них очень чисто. — это только благодаря чанмину. дома у него в комнате полный бардак. там, дома, который домом называть неправильно, потому что он уже не переедет к родителям обратно, даже если его исключат, в его комнате много вещей, которые что-то говорят о нем: плакаты, книги, которые покупал сам. музыкальные диски, фотографии в рамках и фотографии, приклеенные к доске для заметок на обычный канцелярский скотч. много того, что хёнджэ мог бы запомнить и связать с ним, как он когда-то запомнил узор на посуде джун. или тонкий кожаный браслет хёнсо. или ментоловый запах. или то шоколадное печенье. той ночью они много говорят. если чанхи просит рассказать хорошую историю, чтобы разрядить обстановку, чанмин — о его школьной влюбленности, зная, что у этой истории не будет счастливой концовки, хёнджэ просит рассказать, о чем он думает, потому что все еще хочет его узнать. даже если со многими вещами он согласиться по итогу не может, хёнджэ принимает его слова, между ними не вырастает стена и не меняется то, как он на него смотрит. это подкупает. в то первое время в больнице сону замечал, что на него смотрят. не так, как раньше. все меняется. отец боится оставаться с ним один на один, словно сону может обвинить его в том, что сделал с собой, или признаться, что жалеет, что выжил. поэтому отца он видит только, когда с ними мать или сестра. они не говорят, почти. избегают всех тем, по итогу говорят о передачах, которые смотрят в медсестры в коридоре, когда их никто не дергает, или о книгах, которые сону каждое посещение кто-нибудь приносит. сону не успевает читать все, но всегда говорит так, как будто каждую прочел по многу раз. отцу так проще, когда говорит он и на тему, которая не касается того, что происходит. не касается места, в котором они находятся. по-другому смотрит мать — все еще обиженно, но уже не злясь. сону думает, что она уже не сможет простить его. для нее то, что он сделал, показатель того, что она плохая мать. она все время теперь гадает, что сделала неправильно. сону видит ее такой задумчивой впервые в жизни. иначе смотрит и сестра — с не присущей ей осторожностью, так, словно боится ошибиться с ним. и хотя это притупляется с тем, как он выздоравливает, так и не уходит до конца. теперь они с сестрой притворяются, будто ничего не было, и так проще обоим. иначе на него смотрит хёнсо. сону знает, что это необратимо. он не задумывался о последствиях, потому что не верил, что может выжить, а теперь только их и ощущает. последствия. хотя хёнсо так и не спрашивает его напрямую в чем дело, сону знает, что часть него всегда будет связывать себя с тем, что сону сделал, хотя его вины в этом нет. сону никогда не говорил о хёнсо с кем-то, даже с джун. но когда чанмин спрашивает его о нем, то перед глазами встает метафорический круг чанхи, которым он определил их связь. чанмину можно довериться. сону рассказывает, каким хёнсо был, еще и потому, что это приятно — вспомнить его. говорить о нем так, будто он все еще есть в его жизни. будто можно набрать номер и услышать его голос. сону не решается зайти на страничку чужой соцсети. когда чанмин спрашивает, почему у них не получилось, сону подходит к тупику. объяснить то, что между ними все закончилось, словно трек, словно что-то достигшее конечной точки, сложно даже себе. чанмин понимает или делает вид, потому что сону на его вопрос никакого объяснения и не дает, просто говорит, что они расстались, потому что это было логично. сону рад, когда чанмин уводит их разговор от этой темы, предлагая более доступную. когда хёнджэ спрашивает о чем он думает, то это такой же тупик, потому что сону думает обо всем, и все это именно то, о чем он не может рассказать хёнджэ. сону смотрит на свои руки и, если шрам на запястье лично для него ничего не значит, то что-то может значить для хёнджэ. сону не думает, что хёнджэ помогает в центре по такой же простой причине, как чанхи. — почему ты выбрал именно реабилитационный центр? — в этом нет особой причины. — хёнджэ не выглядит так, как будто их разговор касается трудной для него темы, но сону не уверен, что он до конца честен. может, сону усложняет то, что в действительности так просто. хёнджэ замечает его недоверие и поясняет. — мне нужны были часы, а работа там казалась не самой трудной. я ведь в основном занимаюсь чужими анкетами. — понятно, — сону кивает. он никогда не задумывался о том, что чанмину и чанхи может быть сложнее учиться из-за стипендии. критериям, которым они должны соответствовать, чтобы получать ее. у сону такой проблемы не было. — никакой драматичной истории нет, надеюсь, не разочаровал. — на губы хёнджэ ложится улыбка. — но если ты спросишь, почему я не уехал в прошлом году, когда получил грант, то, может, мне еще удастся тебя заинтересовать. — ты пытаешься меня заинтересовать? — сону улыбается и думает о его словах. чанмин рассказывал про грант и учебу за границей, но сону так и не узнал никаких деталей. — по какой же? — потому что изначально не планировал никуда ехать и тем более подавать заявку. про грант узнал отец, и мне пришлось. не думал, что есть шанс, но вот как получилось. повезло, что отец поверил, что заявку отозвал принимающий университет, а не я от нее отказался. он думает, что нет ничего лучше зарубежного образования. до сих пор мечтает, что я уеду, вернусь миллионером и решу все проблемы щелчком пальцев. — так ты не хотел ехать? — сону растирает кожу на запястье больше неосознанно и думает, сколько общего может быть у совершенно разных людей и почему эти люди, непохожие друг на друга, в чем-то оказываются схожи. приходят в его жизнь. для чего-то. сону думает о всех тех часах, когда хёнсо, обессиленный после занятий, еще сидел за английским, а по выходным вместо того, чтобы отдыхать, посещал университет, где занимался в языковой группе. и хотя это давалось ему достаточно легко, у него едва оставалось время на личную жизнь и какие-то свои увлечения. сону все чаще казалось, что он хёнсо крадет у всего мира, потому что весь мир, конечно, желал получить хёнсо и от этого желания едва не раздирал на части. многие считали, что хёнсо от природы талантлив, и по тому ему все так легко дается. но он просто всегда и во всем выкладывался. сону думает о родителях хёнсо, не хочет, но проводит параллель. — ты делаешь это для них? стараешься? — не только. — хёнджэ перехватывает его руку, сону бросает на него взгляд. — может, я просто не могу по-другому. сону замечает, что кожа от того, что он ее тер, вокруг шрама чуть покраснела. — ты сделал это для себя, — хёнджэ осторожно касается его запястья. — когда-нибудь жалел об этом? — не знаю. я жалел о многих других вещах, которые последовали после вот, — сону хоть и обрисовывает воздух над своей рукой, имеет в виду не конкретно шрам, который появился у него позже его попытки умереть, а саму ее в принципе. — этого. хотя есть и то, за что я благодарен. — расскажешь? честность в обмен на честность. сону не знает, как именно у хёнджэ получается это, может, из-за того, что он реагирует на все спокойно, не смотрит разочарованно или с отвращением, и сону не трудно говорить о себе с ним. — я ходил когда-то в реабилитационный центр, похожий на тот, в который ходишь ты, на групповые встречи. группа поддержки, да. не так, как в фильмах, но мы действительно сидели в круге, правда не всегда, и делились проблемами. там я встретил одну девушку, которая помогла мне больше, чем кто-либо тогда мог. просто тем, что не обращалась со мной как-то по-особенному. я был для нее… просто самим собой. а не тем, за кого постоянно приходилось бояться. — разве это плохо, когда кто-то относится к тебе внимательно? когда боится, что может тебя потерять? — да, если это похоже на то, что бы все время быть начеку. это прозвучит эгоистично, но я не думал о последствиях тогда, но только они потом и были. есть. даже ты, — сону отводит взгляд, смотрит на заправленную кровать чанмина. — на меня смотришь так, как будто я слабый. как будто я могу сорваться. — а потом этот корт откроют, если мы, конечно, к тому моменту еще не уедем, будем ходить сюда бегать. пускай ты это и ненавидишь, — хёнсо улыбается, щелкая пальцем по козырьку его кепки. свет слепит, и сону приходится щуриться, чтобы видеть хёнсо. он сидит на скамейке, под ногами собирается пух, забившийся сюда от высаженных в ряд у дороги деревьев. — я не ненавижу бегать, — сону ловит взгляд хёнсо, как в объектив камеры: фокусируется, запоминает. выжигает где-то в подкорке памяти, чтобы однажды вернуться и вспомнить, как светятся у него глаза, когда он чувствует, что время, когда он будет свободным, приближается. хёнсо хотел поступить здесь, подальше от родителей, вместе с сону. почти сбежать, даже если родители его потом всю жизнь будут корить тем, что он выбрал посредственность, низкую планку. хёнсо бегать любил больше, чем отбивать подачи, забивать голы и соперничать. — не смотри так на меня. ладно, признаю, я в принципе все в спорте не люблю. — когда хёнсо садится на скамью, перекидывая одну ногу через, оставаясь к нему лицом, сону улыбается, выводя слова. — всё, кроме тебя. хёнсо смеется, а потом они целуются, и солнце нагревает рыжие, недавно крашенные волосы сону, когда хёнсо снимает с него кепку. как будто в воздух срывается пламя. хёнсо говорит, что ему очень идет. волосы сону давно не красит. не дает себе еще больше помнить: нельзя же все время идти назад, это равносильно тому, чтобы стоять на месте. сону так и не знает, что его вообще ждет там, впереди, но старается туда хотя бы двигаться. в школьные годы, особенно в выпускном классе, до больницы и всего после, мать любила повторять почти каждое утро, что ему следует проснуться и взяться за ум, а то будет поздно. "сону, ты еще можешь поступить в хороший университет. разве ты хочешь после школы устроиться кассиром в соседний мини-маркет? ты видел результаты прошлого теста? сону, ты ведь можешь лучше!". так и не получается спокойно позавтракать, живот неприятно сводит — похоже, что еще одно слово матери, и его стошнит. он убирает посуду за собой и выливает кофе в раковину, на что мама закатывает глаза: "и как с тобой говорить?". сону не уверен, что им стоит это делать в принципе. хотя бы не за завтраком. до школы он идет пешком, потому что выходит раньше. уже у школы замечает хёнсо, который застрял у ворот с проблемой: наушники зацепились за замок куртки. конечно, это не беда вселенского масштаба, но хёнсо проклинает весь мир, день, родителей, себя, и сону понимает, что утро не задалось не у него одного. — привет. — он подходит к нему и тянется к куртке. — давай помогу. — люди, что придумали эйрподы святые. — те, что придумали замки, должны попасть в ад? — интересно, если бы их так и не изобрели, мы бы носили одежду на липучках, пуговицах? липучки появились позже? сону не представляет, на что бы походила его жизнь, если бы с ним не было хёнсо. хёнсо, который улыбается, запирая проблемы в дальний ящик, потому что здесь и сейчас они вместе и думать о них не хочется. — что-то случилось? — у сону наконец-то получается вытащить провод наушников из замка, и он снимает их с шеи хёнсо. — ничего нового, просто понедельник. просто очередное нравоучение. сону оглядывает здание школы, прикидывая, сколько осталось до первого урока. — к черту это все. — хёнсо прочерчивает носком ботинка кривой треугольник. потом передумывает и стирает его. — сону, — хёнджэ берет его за руки, и сону возвращает внимание к нему, к его прямому взгляду. к его убедительности. — я не думаю, что ты слабый. и это тебя не определяет, но это часть того, что делает тебя тобой. и она мне нравится, потому что мне нравишься ты. сону смотрит на свои руки в руках хёнджэ. на выступающие вены и белую кожу. приятно, когда кто-то видит в тебе нечто большее, когда ты сам не видишь в себе ничего стоящего. сону смотрит на свои руки и думает, что признание хёнджэ не звучит так, как будто требует ответа. хёнджэ не ждет, что он скажет что-то равносильное в ответ, хотя сону хочет сказать что-то хорошее тоже. например, что у хёнджэ очень красивые глаза и ему нравится, когда он улыбается, потому что, видя как собираются морщинки у глаз, ему тоже хочется улыбаться. что он давно никому не открывался так, но чувствует, что может открыться хёнджэ. что то, что между ними, ему нравится, хотя он не хочет вешать на это ярлык. и вот они здесь: одни в комнате, окруженные слабым светом ночника, стоящего у кровати чанмина, и откровенностью, к которой приходят, пройдя долгий путь, словно по разметки на мокром асфальте, от и через все разговоры, которые у них были, к тому, чтобы признаться в чем-то настолько честном, как отношение к себе и жизни. друг к другу. сону тянется к хёнджэ, кладет голову на плечо, утыкается в ткань своей толстовки лбом и позволяет себе сделать самую легкую и трудную вещь в мире — просто быть. где-то через час, как они добираются до комнаты, их одежда не успевает высохнуть, запах выветриться, чанмин вернуться в общежитие. волосы сону от влаги некрасиво кудрявятся. хёнджэ перебирает их пальцами. когда хёнджэ уходит, не проходит и минуты, как в комнату врывается чанмин. он похож на взъерошенную птицу, хотя явно не добирался пешком. он приглядывается к полумраку, разыскивая взглядом сону. — я только что разминулся с хёнджэ? — чанмин убирает обувь и подходит к шкафу. — жаль, что ты так рано ушел. — я что-то пропустил? — сону приглядывается к чанмину: он хоть и выглядит все еще взбудораженным, это не похоже на радость, а скорее на новизну. на ту, с которой не знаешь, что делать. — это ведь был хёнджэ, мне не показалось? что он делал на нашем этаже? — чанмин складывает вещи к аккуратному ряду на полке. — вот я дурак, — чанмин оборачивается, так и оставляя шкаф открытым. — расскажешь? — так, что там с тем, что я рано ушел? — сону пробует перевести тему. чанмин хмурится, садится на свою кровать. — ты курил в комнате, да? — так, что там с тем, что я рано ушел? чанмин наконец сдается. — ничего особенного, а чанхи просто нечто. ты знал, что у него отличная память? — память? — не понимает сону. — в общем, кто-то, не знаю кто и почему, решил, что он с театрального и давай его расспрашивать, что он ставил в прошлом семестре по сценографии. а он как давай пересказывать чуть ли не дословно фильм тот, который мы смотрели вместе месяц или около того назад. и ведь они реально ему поверили, а он такой полный покерфейс. правда, когда мы уходили, он мне поклялся, что больше к джейкобу ни ногой, а то себе дороже. — похоже на чанхи. а, — сону приглядывается к чанмину, но тот явно не хочет признаваться в том, что его так взбудоражило. — ты сам как? чанхи сказал, что ты там пел? не знал, что ты поешь. — в начальной школе ходил на пение, потом бросил. не солидно петь, когда надо учиться. у джейкоба было классно, жаль, что ты так рано ушел. хотя, — чанмин улыбается, мол, я все-все понял. — ты итак отлично провел время. они гасят свет. когда сону источил себя достаточно для того, чтобы решиться на то, на что он решился, он перестал рисовать на полях, писать истории, смеяться и любить. и вот так, посреди ночи, сону чувствует, что готов учиться этому заново.