Какие тайны скрывает гостиная Хаффлпаффа

Когда Чонин, загонщик гриффиндорской команды, отбивает бладжер, Кихён задерживает дыхание: неуправляемый снаряд неотвратимо мчится в сторону Хосока со спины. В это мгновение, всего одно мгновение, свет становится неестественно блёклым, мартовский воздух леденеет, а шум трибун исчезает, словно его щелчком пальцев выключили, диктор замолкает, и все взгляды приковываются только к одной точке на поле в немом ожидании. Кихён хочет закричать: «Хосок, сзади!», испуганно вскакивает на ноги вместе с доброй половиной трибуны, наблюдающей за тем, что произойдёт дальше, но слова вязким дёгтем липнут на гортань, и он не может издать ни звука. Через призму дурацких киношных эффектов замедленной съёмки бладжер с бешеной силой врезается Хосоку немногим ниже лопаток, выбивая из него весь дух и снося с метлы, а затем Хосок безвольной тряпичной куклой летит сквозь 10 метров на землю, никем не остановленный вовремя. Перевернувшись несколько раз в воздухе, он приземляется лицом вниз, успев только выставить руки вперёд, и кричит от боли, прожигая своим голосом сердце Кихёна до основания и не оставляя на его месте даже жалких ошмётков. В ушах гудят изумлённые вскрики, кто-то басит, что надо прервать игру, кто-то свистит, а Кихён не замечает перед собой ничего кроме толпы смешавшихся студентов, которых он с силой расталкивает. Он бежит. Скорее. Ему кричат вдогонку, окликают, кто-то пытается поймать за локоть — «Кихён, с ним всё будет в порядке!» — но он отталкивает всех, сбегает вниз по деревянной лестнице трибун и выбегает на поле первый. Буквально подлетает к лежащему навзничь Хосоку, падая в нескольких метрах от него, и обжигает коленки о траву, проехавшись по ней по инерции. Он осторожно переворачивает стонущего Хосока на спину. — Хосок, боже… Ты слышишь меня?! Кихён дрожащей рукой касается испачканного грязью и кровью от разбитых брови и губы лица и пугается, когда Хосок даже от этого прикосновения глухо стонет и дёргается. Он глотает воздух, как рыба, выброшенная на берег, и не может его загнать себе в лёгкие, как ни старается, кадык бешено ходит под тонкой кожей, и Хосок судорожно трясётся в панике от того, что задыхается. — Хосок, всё будет хорошо, ладно? — не своим голосом он взывает к нему. — Милый, всё будет… Он рефлекторно оглядывает тело и всхлипывает от ужаса: позвоночник Хосока неестественно выгнут вперёд — проломлен бладжером, поэтому он и задыхается с грудными булькающими звуками; запястья оба сломаны в попытке защитить лицо при приземлении, а левый локоть ненормально вывернут. Кихёна тошнит от увиденной картины, и он еле сдерживает позыв. Вокруг быстро сбегаются ученики, окружая их плотным кольцом, кто-то причитает, девочки ахают от ужаса, а издалека, продираясь сквозь толпу, кто-то требует посторониться. — К-ки… хён… — Хосок, задыхаясь, хрипит с мольбой, и мечется взглядом по знакомому лицу, даже не в силах произвольно пошевелиться. — Я здесь, здесь, сейчас тебе помогут, — Кихён наклоняется максимально близко, не обращая внимания на то, что его просят уже либо помочь, либо отойти и не мешать, и шепчет, стирая слёзы с любимого лица, а по губам читает «мне так больно». Он не понимает, что происходит, когда Хосок вдруг не по-человечески вскрикивает, и в ужасе отстраняется: это, наконец, подбежали с носилками, неудачно бросив их рядом и задев сломанную руку. — Ему же больно! Какого хера вы творите, вы!.. — Кихён кричит с несвойственной ему руганью, за которую родители ему рот с мылом бы вымыли наверняка, и набрасывается с кулаками на едва знакомых ему старшекурсников с Гриффиндора, которые уже бодро подхватывают Хосока, чтобы переложить его. Тот хрипло стонет с неразборчивой мольбой в голосе из-за неосторожных грубых движений, но Кихён не успевает больше ничего добавить, так как чьи-то руки его хватают за талию и отодвигают от Хосока. — Хэй, хэй, Ки, всё будет хорошо, — Минхёк шепчет практически ласково и гладит взъерошенные волосы, — всё будет хорошо. — Не трогай меня! Кихён вырывается, стремясь помочь Хосоку, которого Чонин придерживает за голову и что-то бормочет — наверное, извинения, но Кихён готов проклясть его всеми известными свету проклятиями. Хосок стонет от боли, а Кихён вырывается и тянется к нему, рыдая от ужаса, но Минхёк держит крепко, не давая и с места двинуться. — Я тебя пущу, ладно? Только успокойся. — Я не могу, не могу, не могу, ему так… Он весь дрожит, наблюдая, как Хосока уже оперативно уносят в больничное крыло, и снова пытается вырваться. Чёртов Минхёк! — Ему помогут, а ты можешь натворить ерунды. — Отпусти меня! — Хорошо! — Минхёк сдаётся и ослабляет хватку, разворачивает зарёванное лицо Кихёна к себе и вытирает ладонями щёки, поправляет съехавшие набекрень очки. — Беги к нему, но успокойся, я молю тебя. Ему очень больно и очень страшно, но ты будь сильным, Кихён, ладно? Кихён не отвечает и только кивает, а затем вырывается из дружеских рук и бежит за носилками. Он держится рядом, бормоча, что всё будет замечательно, что у мадам Помфри лучший «Костерост», что не пройдёт и недели, он будет снова летать, как новенький, надеясь, что Хосок его слышит, но отвечает тот только стонами, слабым, хриплым, полузадушенным дыханием и всхлипываниями, каждое из которых шипами рвёт сердечные ткани Кихёна прямо изнутри. Он зло вытирает выступающие слёзы и сглатывает рвотный позыв, запрещая себе давать слабину — и труднее всего, когда Хосок снова стонет нетнетнетнет от неудачно задетых костей, когда его перекладывают на кровать. — Ну же, мой мальчик, потерпите ещё немного, будет больно, — целительница суетится, с уверенностью ставя на столик рядом с Хосоком бутыль «Костероста» и выкладывая из передника ряд пузырьков. — Откройте рот, давайте, это поможет снизить боль и успокоит, когда будем переломы вправлять. Кихён содрогается всем телом на этих словах, а ловкие руки женщины уже приоткрывают за подбородок рот Хосока и вливают на язык какую-то голубоватую жидкость. Хосок закашливается, пытаясь проглотить, когда ему ненадолго, почти что ласково зажимают рот, чтобы не выплюнул, и Кихён тут же подаётся вперёд и гладит успокаивающе по волосам: — Я здесь, я рядом, дыши, хорошо? У тебя получится. Хосок с трудом фокусирует взгляд мутных глаз на Кихёне. Проглотив, продолжает кашлять и морщится от боли. Кихён старательно разглаживает пальцами кожу Хосока, расслабляет, пробегается по разбитым губам подушечками пальцев и бормочет добрые слова, абсолютно не обращая внимания, что их всё ещё окружает толпа обеспокоенных зрителей, в основном состоящая из обеих команд, игравших на поле. Чонин тревожно бегает глазами по перекошенному телу Хосока и не перестаёт извиняться, постоянно порываясь помочь мадам Помфри, Хёну же просит всех уйти и не глазеть, потихоньку выпроваживая ребят, которые все что-то говорят, что по большей части сводится к двум вещам: «Хосок, будь в порядке!» и «Не нужна ли помощь?». Целительница только отмахивается и также прогоняет всех, делая характерные движения руками. — Ладно, ребята, я думаю, Хосок бы не хотел, чтобы снитч летал там один по полю, так что давайте вернёмся, — громко заявляет Чжухон, вратарь команды Гриффиндора, вынуждая всех замолчать, и ребята рассеиваются с кроткими обещаниями вернуться. Мадам Помфри задирает верх одежды Хосока и осматривает его тело со всех сторон, бормоча что-то о том, что рёбра в порядке и пострадал только позвоночник, а Кихёну кажется, что он вот-вот в обморок упадёт от вида грудной клетки неестественной формы. — Мистер Ю, мне понадобится ваша помощь, но для этого вам нужно самому успокоиться, — строго заявляет мадам Помфри, обращаясь к Кихёну, — ему всё ещё необходимо на место вправить кости. Кихён сглатывает и кивает. Почти всё самое страшное позади, ведь да? Дело за малым? Кихён готов помогать, чего бы ему это ни стоило, но он совсем не ожидает, что она без предупреждения, едва Кихён отстранится, силой надавит на грудную клетку, с холодящим душу хрустом вправляя сломанный позвоночник на место. Кихён не успевает крикнуть «СТОЙТЕ» ровно на доли секунды, а Хосок вскрикивает и вдруг начинает нормально дышать, не переставая плакать и стонать от боли — очевидно, лечебная голубая водичка плохо помогает. — Хэ-э-эй, Хосок, я здесь, посмотри на меня, — Кихён шепчет поправляя волосы Хосока, и добавляет, переключаясь на целительницу, уже взявшуюся за вывернутый локоть Хосока: — Как скоро у него срастутся кости? — Как только мы вправим всё на место, нужно будет выпить 300 миллилитров «Костероста», — она указывает на приготовленные уже на столике бутыль и стакан, — чтобы все кости срослись правильно. Фиксировать необязательно, — отвечает она на ещё не произнесённый вопрос, — зелье сделает своё дело, и к утру он будет как новенький. Ещё надо будет выпить вот этот эликсир, — она указывает на скляночку поменьше объёмом, — для того чтобы все нервы и сосуды срослись должным образом, а также зажили повреждения мягких тканей, и ваш мальчик забегал снова. Кихён густо краснеет на фразе «ваш мальчик», но всё-таки осторожно спрашивает: — А сейчас?.. — Боюсь сейчас, мой милый, он даже не чувствует нижнюю часть тела. Кихён в панике смотрит на Хосока, а тот вдруг начинает часто дышать, полноценно осознавая ситуацию. — Я не… я не… — Хосок, чш-ш, всё будет хорошо, — Кихён тут же опускает ладонь на покрытый испариной лоб, а Хосок безуспешно пытается поднять голову. — Я правда не чувствую… — Ты поправишься, — Кихён перебивает его и с мольбой смотрит на мадам Помфри: «Как мне его успокоить?». Но она озабочена другим, аккуратно примериваясь, как вправлять руку Хосока. — Сейчас будет больно, — она предупреждает. — Вам нужна помощь? Она выразительно смотрит на Хосока, который в ужасе ожидает, что будет дальше, и Кихён понимает без слов. — Хосок-а, — Кихён мягко обнимает ладонями его влажное, испачканное следами газона лицо и разворачивает к себе, — смотри на меня, ладно? Думай обо мне, ты быстро поправишься, боль быстро пройдёт, всё закончится, всё будет хорошо, ты снова будешь летать быстрее всех, ладно? Смотри на меня. Хосок старается, искренне старается сосредоточиться на словах Кихёна, не обращать внимания на то, что делают с его рукой, сжимает губы и думает только о Кихёне, о его родинке в уголке губ, о его родинке под глазом, о его слипшейся от пота чёлке, упавшей на глаза, о его сосредоточенных морщинках на лбу, о его съехавших на кончик носа заляпанных очках, но всё равно не сдерживает вскрика и жмурится, когда одним резким движением ему вправляют сустав — это невероятно больно. Кихён целует его лоб. — Ты умница, правда, ты умница. Он продолжает перебирать волосы Хосока и отстраняется: — Вы же дали обезболивающее, почему оно не помогает? — Кихён безуспешно пытается скрыть нотки разочарования и упрёка. — Это же не панацея, — горько усмехается целительница и аккуратно перевязывает ближайшее к ней запястье, — оно значительно снижает боль. — То есть могло… — Кихён сглатывает и смотрит на Хосока, который ненадолго прикрыл глаза и пытается прийти в себя, — могло быть ещё хуже? — Было бы ещё хуже, — она подтверждает и обходит кровать кругом, тесня Кихёна, чтобы перевязать второе запястье. — Но вы отлично помогли и справились, мой мальчик, в таких случаях лучше лекарства помогает близкий человек рядом. Кихён робко кивает и бессильно присаживается на стул возле койки. Близкий человек рядом… Он только сейчас осознаёт, как сильно дрожат его руки, а к спине противно липнет рубашка. Кихён скидывает с себя мантию и серый форменный свитер и бросает их на кровать рядом. Становится прохладно, но рубашка скоро просохнет, думает Кихён, надо просто перетерпеть. На коленках от скольжения по траве протёрлась ткань, да и вообще штаны безнадёжно испорчены зеленью. — Ну вот и всё. Мистер Ю, ваша помощь больше не требуется, — целительница говорит любезно, но твёрдым взглядом ясно даёт понять, что ему пора уходить, — мистеру Ли нужен отдых, как и вам. — Я никуда не пойду, — Кихён не узнаёт твёрдость и упрямство в своём голосе, в то время как обычно он привык подчиняться просьбам и приказам выше стоящих и по возрасту, и по статусу людей, но. — Я всё-таки настаиваю на… — Я останусь на ночь, — Кихён смотрит в серьёзное лицо целительницы с вызовом, чтобы стало ясно, что его никакими пинками отсюда не вытравишь. — Я прослежу за принятием всех лекарств и совершенно не буду мешать. Пожалуйста. Вдруг Хосок издаёт неясный звук и приоткрывает глаза. — Кихён-и… иди отдохни, пожалуйста, — хрипло. — Я не оставлю тебя здесь одного, — Кихён аккуратно касается пальцами надплечья и поглаживает. Мадам Помфри лишь машет рукой, мол, делайте, как знаете, и уходит, настоятельно наказывая Кихёну, что необходимо выпить «Костерост» с другим лекарством, и уходит. Хосок тяжело выдыхает и поднимает глаза к потолку. Выглядит смертельно уставшим и опустошённым, глаза влажно блестят, и у Кихёна от этого сердце осыпается пылью. Он обходит койку и наливает в стакан зелье, которое как будто чуть дымится на поверхности. — Ты же никогда не пил «Костерост», да? — предполагает Кихён, смачивая чистое полотенце водой из графина, и начинает вытирать лицо Хосока от земли, травы, крови и пота. — Нет, — Хосок смотрит, как загнанный волком зайчонок, который безнадёжно потерялся, отбившись от своего семейства. Он совершенно не знает, чего ожидать, но от прикосновений прохладного полотенца в заботливых руках Кихёна ему становится легче. — Он ужасный на вкус. Я как-то в детстве упал с дерева… Не спрашивай, — Кихён усмехается, замечая удивлённый взгляд Хосока. — И будет больно, пока кости срастаются. — Вряд ли больнее того, что я уже пережил, — тихо замечает Хосок. — Хосок… — Ничего. Я выпью, конечно, — он резко пытается приподняться на локтях, но тут же со стоном приземляется обратно и морщится: сломанный позвоночник не позволяет полноценно двигаться. — Лежи, пожалуйста, — Кихён говорит ласково и напоследок проводит полотенцем по лбу. Откладывает его и берёт в руки стакан. — Пей осторожно, и дай знать, если что-то не так. Он приподнимает одной рукой голову за затылок, а другой прислоняет к губам стакан. Зелье огнём обжигает ротовую полость, и пить его физически больно, но Хосок делает над собой усилие и проглатывает всё практически залпом, закашливаясь немного после. — Ты молодец. Я очень горжусь тобой, — Кихён улыбается, гладя Хосока по руке. — Теперь тебе надо поспать. Только выпьем ещё кое-что, — он взбалтывает зелье для сращивания нервов и сосудов. Хосок кивает. Ещё раз прокашливается, прочищает горло. Вдруг смотрит на Кихёна неясно, тревожно. — Что такое? — Кихён… — Хосок нервничает, что выдают дрожащие губы, — мои ноги… я не чувствую… — Я знаю… Но ты вылечишься и всё будет как раньше, не переживай. Кихён иногда забывает, что Хосок родился в семье магглов и, несмотря на то, что уже 6-й год обучения заканчивает, всё равно не привык к некоторым особенностям мира магии. Однако заметив сомнение в чужих глазах, он добавляет: — Я обещаю, — и открывает бутылочку, которую держит в руках, — а это поможет. Оно поприятнее на вкус, поэтому не переживай. Он осторожно вливает Хосоку в рот красноватую жидкость, стараясь ничего не пролить, а потом чмокает в губы с приторно-горьковатым вкусом, подбадривая. — Не хочешь снять мантию? Я помогу. — Было бы неплохо, наверное. Кихён старается не доставить ни капли неудобства, вынимая сначала одну руку Хосока из просторного рукава жёлтого цвета, затем другую, и потом вытаскивает мантию из-под тела Хосока. Складывает её аккуратно рядом с брошенной своей. Затем развязывает шнурки на спортивных сапогах Хосока и также бережно их снимает, ловя краем глаза панику на лице: он и правда ничего не чувствует. И как бы Кихёну хотелось залезть в его голову и убедить, что это временное явление и не стоит переживать. — А теперь спи. Хосок сглатывает и едва заметно кивает. — Ты будешь рядом? — Да, — Кихён обещает, присаживаясь на стул около койки, — я никуда не уйду. Знать, что сращивание костей — дело болезненное, это одно, а прочувствовать на себе — совершенно другое. Хосок прикрывает глаза, но как ни пытается уснуть, сперва это совершенно не получается. Прохладные пальцы Кихёна, мягко перебирающие его спутанные волосы, успокаивают и облегчают боль, но внутри всё горит и чешется, словно невидимый кузнец медленно и с удовольствием плавит каждую косточку Хосока на огне, чтобы потом выковать тяжёлыми ударами молота из них совершенно новенький скелет, а на всём этом буйствуют проникшие под кожу полчища муравьёв и вгрызаются во внутренности. У Хосока то поднимается температура, и тогда Кихён обтирает его влажным полотенцем, то падает, и Хосока знобит, а Кихён укрывает его одеялом с соседней койки. Он тихо стонет какие-то неясные слова, иногда проваливаясь в сон и сразу просыпаясь, и под вечер, когда за окном сгущаются вязкие сумерки, а в палате тускло зажигаются светильники, становится совершенно невыносимо. Их несколько раз навещает мадам Помфри, но Хосок окончательно просыпается от тревожной полудрёмы и осознаёт реальность, только когда в палату после ужина заходят Чонин и Хёну, чтобы проведать Хосока, а Кихён пытается их обоих выставить. — Но мы вам еду принесли, — обиженно шепчет Хёну, протягивая холщовую сумку с аккуратно завернутыми в фольгу вкусностями. — Мы уже поели. Точнее… я, у Хосока нет аппетита. Уходите, пожалуйста, он спит. Кихён вымученно трёт глаза под очками, стараясь привести себя в чувства, и оглядывается на Хосока. Кихён пробовал накормить его немного супом, но Хосока просто стошнило и снова начало лихорадить. — Как он? — осторожно спрашивает Чонин. Кихён зло зыркает на него, едва ли сдерживаясь, чтобы не выругаться крепким словом и не прогнать: это всё его вина. Но лишь тяжело вздыхает и отвечает: — Плохо. Но всё будет в порядке. — Хёну?.. — Хосок вдруг подаёт голос, приоткрывая мутные глаза, и тут же закашливается — горло пересохло. Кихён помогает ему глотнуть воды и трогает лоб. Температура вроде прошла, но выглядит Хосок неважно. — Мы выиграли, — заявляет Хёну и улыбается, присаживаясь поближе. — Как ты, Хосок? — Бывало и лучше, — он издаёт смешок и тут же морщится. — Послушай, мне жаль, что так вышло… — начинает Чонин. — Не надо, — Хосок перебивает и тянет уголки губ в кривой улыбке, — это случайность, ты же ничего против правил игры не сделал. Мне самому стоит быть внимательнее, когда я на поле. Кихён совершенно с этим не согласен, но молчит и просто сверлит взглядом гостей, надеясь, что они побыстрее уйдут. Он замечает, как Хосок медленно говорит, а на висках проступают капельки пота — он не признаётся, но боль, очевидно, усилилась. — И всё равно прошу прощения… — Ладно, послушай... Всё правда хорошо, — уверяет Хосок. И Кихён вставляет: — Вам лучше уйти, ребят. Спасибо, что навестили, но… — он сжимает губы и прикусывает их с внутренней стороны, сам себя обрывая. Хёну кивает. — Выздоравливай, брат, — желает он, а Чонина хлопает по спине, мол, пошли. Когда они уходят, Кихён облегчённо выдыхает и делает глоток воды. Как же он устал за сегодняшний день. Но в голове звучат слова Минхёка о том, что он должен быть сильным, ведь Хосоку хуже. Он справится. — Боль усилилась, да? — Кихён спрашивает осторожно, поглаживая грудь и чувствуя, как от неё исходит жар, хотя лоб Хосока наоборот холодный. — Ты мне не поверишь, если я скажу «нет»? — Хосок сжимает губы и улыбается. Он бы не хотел, чтобы Кихён это всё так пропускал через себя. — Не поверю. — Тогда ты знаешь ответ… Но не переживай за меня, ладно? — Как я могу не? — Кихён всхлипывает, но тут же берёт себя в руки и мотает головой, стряхивая напряжение. — Я так испугался за тебя… — Я знаю. Прости. — Не извиняйся, прошу, — Кихён наклоняется над Хосоком и мягко целует его пересохшие губы с небольшой корочкой от ранки на нижней. — Просто выздоравливай поскорее. Мне невыносимо видеть, как тебе больно. — Иди в спальню, пожалуйста. Поспи хорошо. А завтра я уже буду здоровый. — Я не брошу тебя. — Кихён-и, не я первый сюда загремел, не я последний, не надо так переживать, ладно? Кажется, его ум значительно прояснился после травмы, но то, с каким рвением Хосок старается его выпроводить, наталкивает Кихёна на мысль, что ночь ожидается тяжёлая. — Послушай, — он говорит тихо и касается пальцами уха, играясь с серёжкой в мочке, — я знаю, что тебе больно, но ты не обязан сдерживаться, находясь со мной… Не переживай за меня, я буду в порядке. Но я не уйду, я не оставлю тебя, вдруг тебе что-то понадобится? Не говори, что позовёшь мадам Помфри, ведь ты упрямый и глупый и не сделаешь этого, — Кихён улыбается и ласково поглаживает костяшкой указательного пальца щёку Хосока, — и мне будет спокойнее, если я останусь здесь. Там, где мне и место. Рядом с тобой. — Ки… Кихён не даёт ему договорить и просто прикрывает ладонью рот. — Пожалуйста, не трать силы на ненужные споры. Я отойду ненадолго, ладно? Отдыхай. Кихён убирает руку, чмокает Хосока в нос и уходит в ближайший туалет привести себя в порядок. В зеркале отражение выглядит просто отвратительно: рубашка мятая; кудряшки, которые Хосок ему так старательно завивал утром, все упали и запутались — Кихен пытается хотя бы немного пальцами их прочесать и уложить, но ничего не получается; на лице написана кромешная усталость. Он снимает очки и умывается ледяной водой, пытаясь найти в этом облегчение. Возвращается минут через десять к тому, как Хосок через боль приподнявшись на локтях, осматривается вокруг себя. — А где мои вещи? — он спрашивает взволнованно, и Кихён торопится уложить его обратно на подушки. — Какие вещи? — Сумка… из раздевалки… там же моя палочка. — Хёну сказал, что отнёс её в нашу комнату. Хосок неровно выдыхает. — Не переживай, твою палочку никто не возьмёт. — Без неё так некомфортно… — Хочешь, чтобы я что-то сделал для тебя? — Нет-нет, — Хосок качает головой. — Если ты правда собираешься остаться тут, то тебе пора ложиться уже. — Точно ничего не надо? Не хочешь поесть? — Нет, я просто… посплю, — Хосок ёрзает от неудобного положения, всё-таки весь день лежать плашмя, не чувствуя ног — сомнительное удовольствие. Кихён укрывает его и целует перед сном, напоминая, чтобы если что, он его звал. Конечно, Хосок не следует его просьбе. Посреди ночи Кихён просыпается от приглушённых всхлипываний, доносящихся из кромешной темноты — на небе за окнами даже не светит луна. Кихён нащупывает свою палочку на больничном столике и шепчет: — Люмос! На кончике палочки вспыхивает огонёк, и Кихён, неловко напялив очки, фокусирует свой взгляд на Хосоке. Тот мечется на постели в одуревшей агонии, впивается побелевшими пальцами в простыни и, чтобы заглушить свои стоны, прячет лицо в подушку, неестественно выгнув шею, на которой от напряжения выступили вены. — Хосок, эй… — Кихён касается дрожащего плеча, но Хосок вскрикивает и с абсолютно безумным взглядом оборачивается. — Боже… Кихён откладывает палочку и зажигает дрожащими руками стоящий рядом светильник. Хосок очень неглубоко и тяжело дышит, задерживает взгляд на Кихёне на мгновение. Пытается сдержаться, но. Едва знакомые пальцы касаются пылающей кожи, Хосок снова ломается и начинает плакать, шепча: — Мне так больно, боже, я не могу… я не выдержу, почему так больно. — Я рядом, всё хорошо, Хосок, Хосок, смотри на меня, — Кихён гладит мокрое лицо, рассматривая его в тусклом желтоватом свете, и в груди резко образовывается дыра от мысли, как сильно Хосоку плохо и что было бы, если бы Кихён правда ушёл к себе… — Смотри на меня, ладно? Дыши, сконцентрируйся на мне. Хосок пытается послушно вдохнуть, но всё тело сводит судорогой, и он стонет сквозь крепко сжатые зубы. Кихён паникует и не знает, что предпринять. Очевидно, эффект от той обезболивающей настойки закончился, и, видимо, в ней действительно был смысл. — Пожалуйста, потерпи, пожалуйста. Я знаю, это очень больно, но я верю, что ты справишься, — Кихён прикасается губами к напряженному лбу, целует скулы, щёки, нос, — пожалуйста, думай обо мне, — он шепчет в губы и оставляет на них маленькие поцелуи, — я сейчас поищу, что может тебе помочь, только потерпи, пожалуйста. Кихён отстраняется и стирает влагу со своих губ. Хосок осторожно кивает и старается дышать спокойнее, приоткрыв рот. — Я люблю тебя, — говорит Кихён и судорожно обращает своё внимание на выставку принесённых настоек на столике рядом. Очевидно, они все не просто так, но что нужно Хосоку сейчас? Он внимательно, но быстро изучает этикетки и, наконец, находит нужную настойку голубоватого оттенка — должно помочь. Осторожно приоткрывает рот Хосока и вливает туда содержимое, тут же смыкая губы и прикрывая ладонью, потому что Хосок начинает давиться с намерением выплюнуть. — Тебе нужно проглотить, пожалуйста, — Кихён гладит слипшиеся тёмные пряди, которые в будущем, наверное, целый час надо будет распутывать, пока Хосок, наконец, не успокаивается. — Лучше? — с надеждой спрашивает Кихён, отнимая руку. — Эта настойка даже хуже «Костероста», — хрипло говорит Хосок, — я думал, я умру. — Точно не в мою смену. Кихён облегчённо улыбается и выдыхает. — Ты меня напугал, — он признаётся. — Почему ты не позвал меня? Сколько ты так?.. — Прости… я думал, что справлюсь. — Сколько? — Кихён повторяет, боясь услышать ответ. —…Наверное, час или около того. — Ты идиот, — Кихён всхлипывает и отодвигается подальше. Ненавидит себя за то, что не услышал раньше. — Знаешь, умные люди не играют в игру, которая может их убить, — Хосок горько усмехается. А Кихён вздыхает: — Умные люди не встречаются с парнями, которые играют в игру, которая может их убить. Остаток ночи Кихён уже не может спать. Наблюдает за тем, как потихоньку слипаются хосоковы глаза, перебирает его пальцы, оставляя на них невесомые поцелуи-бабочки, ложится щекой на постель рядом, слушает размеренное дыхание. Хосок впервые за день действительно крепко засыпает, а это, вероятно, хороший знак. К утру глаза уже болят и всё тело ломит, но Кихён просто не может заснуть, боясь, что опять проспит критический момент. Но его опасения оказываются напрасными, и Хосок просыпается только к полудню, когда Кихён уже осторожно, стараясь не издавать лишних звуков, поглощает свой поздний завтрак. — Как ты? — Кихён сразу всё откладывает, замечая, как Хосок с трудом приоткрывает заспанные глаза. Кихён поправляет ему слипшиеся после сна ресницы. — Не знаю, — сипло отвечает Хосок. — Хочешь пить? Он кивает, и Кихён помогает отпить немного воды из стакана. — Кажется… — на лице Хосока мелькает улыбка, когда он приподнимается на локтях и смотрит перед собой, — я в порядке. Кихён прослеживает за его взглядом и замечает, как Хосок согнул ноги в коленях, а теперь и вовсе садится полностью. — Только не торопись, ладно? — Кихён взволнован не меньше его, но осторожно придерживает спину. — И тебе надо переодеться. — От меня так воняет уже? — Хосок принюхивается. — Не в этом дело… Вся одежда со спины мокрая, ты можешь простудиться, — Кихён берёт хосокову спортивную мантию и накидывает ему на плечи, — вот, надень. Хосок послушно вдевает руки в рукава, и оба с облегчением понимают, что всё срослось правильно, как и обещала мадам Помфри. — У неё лучший «Костерост», — словно прочитав мысли, смеётся Хосок, и Кихён кивает: так и есть. — Уже проснулись, ребята? — легка на помине появляется и сама целительница. — Мистер Ли, как себя чувствуете? — Спасибо большое, мадам Помфри. Замечательно. — Ну вот и славно, а теперь отправляйтесь на занятия, оба. И чтобы я больше вас тут не видела! — Мы постараемся, — кивает Кихён. Она быстро осматривает травмы Хосока, а затем едва заметно усмехается, довольная своей работой, и уходит прочь, оставляя их наедине. — Я уверен, ты сегодня можешь отдохнуть, — замечает Кихён. А Хосок уже сползает с койки, поддерживаемый Кихёном, и встаёт на ноги ровно. — Нигде не болит? — он спрашивает с беспокойством, не отпуская локоть Хосока. — Да вроде нет, — честно отвечает он и выгибается с характерным хрустом затёкшей спины. — Так хорошо. — Я рад, — Кихён не может сдержаться и обнимает Хосока, крепко прижимая его к себе и путается пальцами в волосах. Целует висок и замирает в таком положении на несколько секунд. — Хотя тебе точно надо душ принять всё-таки, — Кихён хихикает, отстраняясь. Но и Хосок не остаётся в долгу: — Тебе, в общем-то, тоже.