Сквозь Вечность

      Кажется, что-то шло не по плану. Быть может, даже все.       Матурин не подавал вида, вероятно, не желая беспокоить ее лишний раз, но Пожирательница Миров отчетливо ощущала волны растерянности и тревоги, граничащей со страхом, которые все чаще исходили от него.       Она точно не знала, сколько прошло времени. Часы, дни, время суток — все слилось в одну сплошную серую массу.       Она то ненадолго приходила в себя, то снова погружалась в пелену полузабытья, вязкого и удушающего.       Голод почти не тревожил ее, как и жажда, зато донимали боль и отвратительная слабость, которые, вопреки надеждам, не проходили и, кажется, со временем становились только сильнее.       Поначалу Пожирательница Миров еще пыталась как-то влиять на собственный организм, заставить его восстанавливаться быстрее, и отчасти у нее даже получилось — рана в горле затянулась и, пусть глотать все еще было довольно трудно, уже не причиняла боли.       Другие повреждения залечить полностью не удалось, несмотря на достаточное количество сил, а когда глубокая рана на ноге воспалилась и начала гноиться несмотря на все старания Черепахи — ситуация и вовсе вышла из-под контроля.       Боль, непрекращающаяся, тупая и выматывающая, сводила с ума, лихорадка, день ото дня становящаяся все сильнее, моментально отнимала те крохи сил, которые удавалось восстановить. Собственная беспомощность порой доводила до бешенства.       Воспоминания жалили ее, пока она бодрствовала, и возвращались кошмарами, когда она спала, заставляя задыхаться то от жгучей ярости, то от безысходного отчаяния. Совладать с ними не получалось, они мучили, иссушая рассудок капля за каплей. Пока однажды желание бороться с ними не пропало вовсе.       Она больше не могла сражаться с собственными искалеченными телом и разумом. Она так устала.       Пожирательница Миров старалась больше не спорить с Матурином, она, честно говоря, даже и не обращала на него особого внимания. Хочет он заботиться о ней — пускай. Хочет играть в доброго доктора — да сколько угодно. Плевать.       Все чаще разум окутывала пелена какого-то тупого безразличия, и противиться ей не возникало не малейшего желания. Пожирательница Миров все больше погружалась в некую апатию, лихорадочную полудрему, выбраться из которой не было ни сил, ни стремления.       Одно хорошо — отвратительные эмоции теперь поднимали голову намного реже. Впрочем, радости это тоже не вызывало. Вместе с приносящими боль чувствами исчезала и воля к жизни.       Даже Черепаха — и тот почти перестал раздражать своей непрошеной заботой. Он кормил ее, следил за чистотой, регулярно перевязывал, а иногда пытался даже заговорить — но она все чаще и чаще оставалась безучастной ко всем его действиям.       Изредка в груди еще вспыхивали искорки злости, когда Маутрин говорил что-нибудь откровенно глупое, но они гасли слишком быстро. Пожирательница Миров уже не стремилась выбраться из этого дома, не пыталась разузнать что-нибудь о мотивах Черепахи, не желала вновь получить возможность изменять форму.       Она не хотела ничего, ни выжить, ни умереть. Лишь равнодушно ждала, чем все закончится.       Впрочем, судя по мрачнеющему с каждым разом все больше и больше лицу Матурина, ожидание скоро подойдет к концу. И, похоже, счет будет совсем не в ее пользу.       — Раны не заживают. Совсем. Даже у самого обычного человека ткани давно уже должны были начать восстанавливаться, — Матурин отвернулся к журнальному столику, послышалось негромкое металлическое бряцанье. — Так не должно было случиться.       Пожирательница Миров ничего не ответила ему. По правде говоря, она даже не разобрала всех слов. Черепаха только что закончил в очередной раз обрабатывать рану на ноге, и острая боль, жгучими волнами распространяющаяся по телу, осталась единственным, что ее волновало.       Все, что сейчас получалось делать — лежать, судорожно сжав кулаки, зажмурившись и крепко стиснув зубы, и сосредоточиться на собственном дыхании.       Вдох. Выдох.       Нога была словно объята пламенем, внутри и снаружи. Временами казалось, словно по ней и вовсе пускают электрический ток — в такие моменты с губ неконтролируемо срывались протяжные стоны. Впрочем, у нее пока еще получалось держаться и не начать вопить в голос. Несомненно, достижение.       Вдох. Выдох.       Матурин говорил что-то еще. Чем-то снова гремел. Звуки отдалились, шум собственной крови в ушах заглушил их. Голова нестерпимо болела. В выжженную глазницу будто загнали раскаленный штырь.       Вдох. Выдох.       Сознание мутилось. Она едва ощутила, как игла вонзилась в плечо. Мгновения слились в одну непрекращающуюся вечность, полную агонии.       Вдох. Выдох.       Медленно, очень медленно боль начала отступать. Не прошла совсем, но схлынула, жгутом стягивая ногу, отдаваясь тяжелой пульсацией в голове. Дышать стало легче.       Вдох. Выдох.       Она ощутила, как что-то влажное и прохладное бережно касается ее лица и груди. Тело оставалось напряженным, мышцы тянуло, но она, по крайней мере, вновь могла мыслить связно. Пожирательница Миров с трудом разлепила веки и взглянула на Матурина.       От его обеспокоенного выражения лица стало тошно. Она прекрасно понимала, как выглядит сейчас, насколько жалкое зрелище представляет. Отвратительно слабая, унизительно беспомощная. От нее осталось даже меньше, чем тень.       — Принести тебе поесть? — Матурин старался скрыть тревогу в голосе, но явно не преуспел.       — Нет. Не хочу, — от такого неприкрытого участия и наполнившего его голос сочувствия захотелось взвыть.       — Тебе нужны силы. Даже если ты не хочешь, все равно...       — Если я не хочу — значит не хочу. Точка, — Пожирательница Миров с коротким стоном повернулась на бок, отворачиваясь от Черепахи.       Пусть провалится со своей назойливой опекой! Как же ей надоело ощущать себя зависимой от него. Неужели он не понимает, что все тщетно? Раздражение на миг вспыхнуло в груди, но тут же погасло.       Это бессмысленно. К чему продолжать продлевать ее агонию? О, у нее было время подумать и понять, что же с ней происходит. Все оказалось до отвратительного просто — пока она находилась в спячке, ткани ее тела, которому не хватило внутренних ресурсов, чтобы справиться с повреждениями, начали отмирать и гнить. Этот процесс, медленный и незаметный, в считанные дни набрал обороты, стоило ей проснуться, а ее метаболизму — ускориться в сотни раз.       Даже в человеческом теле это убивало ее, а останься она в привычном облике — и ее жизнь оборвалась бы меньше, чем за сутки. Что ж, Матурин действительно оказался прав, загнав ее как можно скорее в эту слабую оболочку. Да только все равно не вышло избежать худшего.       — Если ты не будешь питаться, то умрешь, — Черепаха старался говорить мягко и рассудительно, но все же в его голосе Пожирательница Миров явно уловила нотки раздражения. Кажется, не только она устала от всего этого фарса. — А если поешь, то восстановишь немного сил. Лекарства плохо помогают, но, быть может, если я увеличу дозировки, они все же сработают.       — Не сработают. Ничего уже не сработает, —Пожирательница Миров и сама поразилась на краткий миг, насколько равнодушно и монотонно прозвучал ее голос. — Только не ври, что сам этого не видишь.       — Вижу. А еще я вижу, что ты сдалась, — вот теперь раздражение в голосе Матурина стало совершенно отчетливым. — Ты все же не человек, и лекарства только немного облегчают задачу, но заставить свой организм исцеляться можешь только ты сама. Но ты больше не пытаешься.       — Дерьмо случается. Или ты думал, что если ты составишь план, то все непременно будет идти по нему? Убого.       — Если ничего не делать, то ничего и не случится. Нужно попробовать все варианты.       — Видимо, ты все-таки сильно ненавидишь меня по какой-то причине, — раздражение вновь вспыхнуло внутри, пока еще маленькими искорками, но в этот раз к нему примешалась какая-то горечь. — Что ж, у тебя может быть много причин для этого. Глупо было поверить в иное.       — Что? Нет, что ты! Я тебя не ненавижу. Зачем ты это говоришь?       О, а вот смятение в голосе Матурина Пожирательнице Миров очень понравилось. Она даже пересилила себя и повернулась, чтобы увидеть растерянность на лице Черепахи. О, как же он злил своим непрошибаемым упрямством и непоколебимой уверенностью в собственной правоте.       И пусть эмоции по большей части были противны ей, сейчас Пожирательница Миров попыталась зацепиться за них, удержаться от того удушливого безразличия, которое в последние дни стало ее постоянным спутником.       — Не ненавидишь? Тогда зачем мучаешь? Ты прекрасно понимаешь, что все твои старания лишь оттягивают неизбежное. И ты хочешь издеваться надо мной дальше и дальше.       — Нет! Я... я этого не хотел. Лишь помочь тебе, ведь сама бы ты не справилась. Я хочу, чтобы ты жила.       — Ты хочешь. Не я, тупое ты пресмыкающееся. Неужели не дошло? — губы ее исказила недобрая ухмылка. — С самого начала ты делаешь только то, что считаешь нужным. Помогаешь, заставляешь, ставишь условия. Даже договариваешься, но все равно упорно делаешь, как тебе надо. Потому что то, как хочу я, тебя не устраивает. А я устала от этого. Отпусти меня, довольно. Просто позволь всему закончится.       — Но так нельзя, Вечная.       — Не называй меня так! — с губ сорвалось приглушенное рычание, а сама Пожирательница Миров вскинулась, яростно глядя на Матурина. — Где ты видишь тут Вечность? Где? Я слабее человеческого младенца! Тебе нравится видеть меня такой, да? Нравится? Упиваешься моей беспомощностью, наслаждаешься тем, как много полезного делаешь для меня? Ты герой в своих глазах. Герой...       Она оскалилась, ощущая, как искры раздражения в груди ее разгораются жарким пламенем гнева.       — Послушай, все совсем не так, — в этот самый момент Черепаха выглядел таким беспомощным и потрясенным, что она бы рассмеялась, не будь так зла на него. — Я очень хочу, чтобы ты поскорее восстановилась. Чтобы моя помощь тебе больше не была нужна и это перестало бы ранить твою гордость. Я не могу понять, отчего ты сопротивляешься, ведь если ты поправишься, то сможешь снова спокойно существовать. Засыпать, а потом просыпаться, чтобы охотиться. Разве это не все, что тебе нужно?       — А я не знаю! Не знаю, понимаешь? Хочу ли я этого, смогу ли снова жить так? Все изменилось, все уже никогда не будет, как прежде. Я не могу забыть, не могу перестать чувствовать, не могу даже просто перестать думать о том, что случилось! Как мне жить с этим дальше? Как, тупица? Я больше не вижу смысла в этом, — Пожирательница Миров села, в бешенстве сжав руки в кулаки и не отрывая от Матурина полного какого-то исступленного отчаяния взгляда. Его слова словно сковырнули внутри некий болезненный нарыв, который долго-долго зрел, а теперь его содержимое излилось наружу неконтролируемым потоком. — И ты не думаешь обо мне. Только о себе. Ты говорил, что не представляешь, как будешь существовать в мире, где не будет меня. Ты. О том, каково будет мне существовать теперь, ты не подумал. Жить дальше, помня всю эту боль и унижения, помня, как они умирали! Умирали из-за меня! Каждый гребанный день я проживаю все это снова и снова, и ничего, ничего не могу с этим поделать. А ты... Ты как хозяин, который никак не может решиться и усыпить смертельно больную собаку, и страдает вместе с ней, глядя на ее мучения. Да только я не твоя собственность, Матурин. Не твоя, никогда не была и никогда не стану.       — Мне... мне очень жаль, — Матурин опустил голову и не подумав начать спорить с ней.       Пожирательница Миров умолкла, тяжело дыша и пристально глядя на него. Таким подавленным, практически морально разбитым, она Черепаху еще никогда не видела. Потому что она была права, права пусть не во всем, но во многом, и он это понимал.       Только, вопреки ожиданиям, это не вызвало внутреннего ликования, лишь горькую тоску и исступленную злость. Злость, к ее удивлению, на саму себя.       Матурин и правда хотел помочь ей. Он единственный не оставил ее в трудную минуту, стремился подержать и дать хоть какую-то надежду, пусть и выходило у него из рук вон плохо. Она понимала это, глупо было бы врать самой себе.       И так же глупо было отрицать, что ей неприятна его забота в отрыве от всего. Да, частенько Черепаха раздражал ее, выводил из себя или вызывал отвращение некоторыми своими действиями. Но от осознания, что теперь есть кто-то, добровольно делающий нечто ради нее, что она не брошена на произвол судьбы, что она кому-то по-настоящему важна — внутри разливалось странное тепло, дарящее покой и притупляющее боль.       — Ты виноват. Виноват в том, что просто не умеешь сдаваться, — Пожирательница Миров взглянула на Черепаху без прежней ярости, злость схлынула так же быстро, как и затопила ее. — Быть может, это я просто слишком слаба. Будь я сильной, разве бы допустила все то, что случилось со мной? Ты прав, я сдалась. Сдалась сейчас, как сдалась и тогда. Зря ты так восхищаешься мной.       — Не зря, — Матурин поднял голову, и взгляд его был полон смирения и понимания. —Ты очень сильная, даже если не видишь этого. Но у всего есть свой предел. Помощь не должна становиться пыткой. Я больше ничего не стану делать, клянусь. Ты... позволишь мне оставаться рядом? Или хочешь, чтобы я отнес тебя куда-нибудь? Туда, где тебе будет спокойно.       Пожирательница Миров еще несколько мгновений смотрела на него пристально, а после бессильно опустила голову. Сидеть с каждой секундой становилось все труднее, но она упрямо держалась из последних сил. Матурин не врал, это прекрасно ощущалось, а значит он на самом деле готов был поступиться своими желаниями ради нее.       — Ты можешь остаться. Мне некуда пойти, у меня ничего не осталось из того, чем можно было бы дорожить, — зрячий глаз неприятно защипало, из него по щеке медленно потекло что-то теплое, но она почти не обратила на это внимания. — Я думала, что могу справиться со всем, но в итоге лишь дважды расписалась в своей совершенной беспомощности. Я слышала их, слышала, как они умирали, каждый крик полный ужаса и боли. Не было смысла умолять пощадить их, я оказалась так далеко от них. Но я испугалась, как никогда в жизни, а потому не осталась рядом. Знаю, что это не помогло бы, что все равно мы все были обречены, да только это не отменяет того факта, что я бросила их. Не хотела, но ничего не смогла с собой поделать. Я так хотела жить... А сейчас... сейчас из-за этого уже не хочу. И я правда не понимаю, что со мной, отчего не выходит переступить через прошлое и идти дальше. И я так больше не могу.       Дышать становилось все труднее, слова будто разрывали ее изнутри, но точно так же казалось — если не произнести их все, они в ту же секунду раздуются и задушат ее окончательно.       Черепаха осторожно устроился рядом, коснулся ее подрагивающих плеч, явно готовый отпрянуть в любой момент, но Пожирательница Миров не воспротивилась ему. Сейчас, вопреки всему, его касание не вызвало отторжения, наоборот, оно казалось таким правильным.       Поддавшись порыву, она сдвинулась чуть вперед и уткнулась ему в плечо. Все это время она носила боль с собой, пряча глубоко внутри, но теперь не осталось никаких сил терпеть ее.       В этот самый момент, чувствуя, как бережно обнимает ее Матурин, словно она была хрупкой драгоценностью, Пожирательница Миров как никогда сильно хотела умереть. Чтобы все это закончилось. Чтобы кошмары перестали мучить ее, а память жечь разум каленым железом. Чтобы больше не чувствовать себя жалкой и униженной, нуждающейся в заботе. Чтобы эмоции прекратили терзать нутро и медленно, но неотвратимо уничтожать рассудок.       Она бы и хотела научиться справляться со своими чувствами и обуздать память, хотела бы найти для себя какой-то путь и продолжить жить, но не могла.       — Я так устала... Так устала... — больше она ничего не смогла произнести, и вместо следующих слов из ее горла вырвалось хриплое рыдание.       Пожирательница Миров больше не могла сдерживаться, не могла делать вид, что она не чувствует ничего. Уже не было столь важно, что может подумать о ней Матурин, сейчас во всем мироздании для нее не осталось ничего, кроме собственной выворачивающей наизнанку боли и тоски, а еще сильных рук, удерживающих ее подобно спасательному кругу, и тепла чужого тела рядом.       Она рыдала в голос, отчаянно, исступленно, не желая останавливаться, и только судорожно прижималась к Черепахе, словно от этого зависела сейчас ее жизнь. Она не знала сколько прошло времени, прежде, чем стало немного легче, в любом случае оно показалось ей вечностью.       Тело сотрясла мелкая дрожь, с губ все еще срывались рваные всхлипы, но дышать по крайней мере стало немного легче. Теперь Пожирательница Миров сидела, беспомощно привалившись к Черепахе, не в силах даже поднять веки.       — Стало легче? —одновременно с вопросом Матурин мягко отстранился, а потом крайне аккуратно уложил ее на диван и укрыл одеялом.       Она лишь отрицательно качнула головой. На самом деле она не могла точно сказать, стало ли ей лучше после того, как чувства столь неконтролируемо вырвались наружу. Что сейчас ощущала Пожирательница Миров — так это глубокую опустошенность. И она не знала хорошо это или же плохо.       — Тогда, должно быть, мне стоит оставить тебя одну, — и, дождавшись короткого кивка, Матурин поспешно вышел из комнаты.       Она услышала стук закрывшейся двери и лишь коротко заскулила, чувствуя, как слабость и озноб из-за усиливающейся лихорадки все сильнее терзают ее, медленно и неотвратимо затягивая в очередную трясину беспамятства.       Вокруг раскинулся лес, густой и бескрайний. Воплощение мощи дикой природы, которой люди на текущем этапе развития могут лишь поклоняться, да пытаться жить по ее законам. Пронзительно кричали птицы, а животные ломились сквозь чащу, не разбирая дороги и забыв о всякой осторожности.       Потому что они чуяли Ее.       Где-то впереди раздались человеческие голоса, полные ужаса и гнева. Люди тоже чуяли ее. Люди пыталась спастись. Глупые люди. Она улыбнулась и двинулась за ними. Ей даже не требовалось прилагать усилий, чтобы найти их — аромат страха широким шлейфом тянулся вглубь чащи.       Покрытая снегом земля холодила босые ступни, лишенные листьев ветки то и дело царапали голую кожу. Она не обращала внимания на подобные мелочи.       Она узнала место и этих едва живых от ужаса людей. Озеро Темный След, на котором от нее попыталось когда-то давно, задолго до основания Дерри, спастись небольшое индейское племя. То ли пенобскоты, то ли микмаки, она уже не помнила точно.       И она оставила бы их в покое, позволив уйти, да только не в меру хитрые индейцы — таковыми они себя, по крайней мере, искренне считали — задумали обвести ее вокруг пальца. Сначала поклонялись и приносили человеческие жертвы, а когда решили, что достаточно усыпили бдительность — попытались отравить, подсунув трех накачанных по уши какой-то дрянью детишек.       И она не собиралась спускать им подобную наглость с рук.       Она медленно шла, упиваясь их страхом и собственной силой. Они никто и ничто против нее. И, о да, они ответят за свою дерзость.       Деревья расступились и впереди показалось покрывшееся льдом озеро. Оскалившись в предвкушении, она ступила на лед и двинулась к разбегающимся в разные стороны людишкам.       И несколько удивленно склонила голову, когда они вдруг кинулись к ней и начали окружать. Лица этих людей были перекошены от ужаса и отвращения, некоторые из них и вовсе попадали замертво при виде Ее, сбросившей с себя все маски. Они что-то лопотали на своим примитивном языке и тыкали в нее какими-то амулетами, которые судорожно сжимали в руках.       Они приближались… и вдруг оказались неожиданно большими. Теперь она остро ощутила исходящую от них веру и мощь, которой наделила их эта вера. Она попыталась отступить назад, подальше от этих странных людей, но не смогла пошевелиться. Попыталась изменить облик, обратиться чем-то более могучим — и не смогла.       Все было не так! Она помнила! Тогда, много веков назад, она действительно не могла изменить обличье, как только настигла этих несчастных индейцев. Да только она и не пыталась это сделать. Она просто перебила их, слабых и жалких, пытающихся нападать на нее со своими копьями и стрелами, которые были даже не в состоянии оцарапать ее плотную шкуру. А после сожрала нескольких самых аппетитных и вернулась к себе, благополучно выбросив из головы все странности их противостояния.       Но теперь все было иначе —они окружили ее, решительные и кипящие злобой. Страх, теперь уже ее собственный, тонкой иглой пронзил позвоночник. Она снова тщетно попыталась сдвинуться с места.       И вдруг они начали смеяться, все они, громко, пронзительно и безумно. Хохот этот ввинчивался в уши, и, казалось, от него голова вот-вот лопнет.       Она зажмурилась, сжалась, отчаянно закрывая уши руками, стремясь сбросить с себя оцепенение, пытаясь вырваться. Как вдруг лед под ней пошел трещинами. Мгновение — и она провалилась вниз, во тьму и холод.       Отчаяние и страх заполнили ее до краев, она распахнула глаза, дергаясь, пытаясь сделать хоть что-нибудь, но лишь увидела, как на толще воды вновь образуется плотный слой льда. Она не ощущала больше индейцев, не ощущала вообще никого.       И лишь проклятые амулеты, вмерзшие в толщу льда, были хорошо заметны. Они светились багровым, и от каждого из них к ее рукам и ногам тянулись тонкие и прочные цепи. И по ним, как по артериям, к амулетам текла ее сила.       В ужасе она хотела было закричать, но ледяная вода забила нос и рот, хлынула в легкие, не давая дышать.       Сделав еще несколько рваных движений, она обреченно замерла. Все тщетно. Она с каждой секундой становится только слабее, тогда как мерзкие амулеты — лишь сильнее. Она проиграла. Снова.       Она погружалась все глубже в темные, холодные воды, чувствуя, как мутнеет сознание, как каменеет тело, которое покидает жизнь, слыша, как отвратительно громко звенит в ушах. И голоса…       — Сражайся! Не сожалей об ошибках прошлого. Просто не делай их снова!       — Вспомни! Вспомни кто ты такая! Что ты такое!       — Ты сильная! Ты самая сильная! Только поверь в это!       — Не сдавайся! Не умирай! Пожалуйста, мама…       — Мама!       — МАМА!!!       С коротким, хриплым криком Пожирательница Миров резко распахнула глаза, сбрасывая себя пелену кошмара. Очередного, но такого отвратительно реалистичного.       С трудом она села, дрожа всем телом и загнанно осматриваясь. Она все еще помнила собственный ужас, пронизывающий тело холод и давящую массу воды вокруг. Так, словно это случилось только что, случилось на самом деле. И чужое присутствие ощущавшееся так остро.       Комната была пуста. Как, судя по всему, и весь дом. Матурин, похоже, куда-то ушел, почуять его, по крайне мере, совершенно не получалось. И только дверь в комнату оказалась открыта.       В памяти вновь зазвенели голоса из сна. Голоса, которых просто никак не могло существовать в реальности, уж она-то точно знала.       Страх вновь сжал сердце когтистой лапой.       Быть может, именно так сходят с ума?