***
Юра поднимается, достает с полки большую джезву, наполняет ее молоком, закидывает в него зеленый молочный улунг и ставит на конфорку. Пока молоко греется, он смешивает специи: кардамон, мускатный орех и имбирь. Свежего корня нет и приходится довольствоваться молотым из пакетика. Измельчив гвоздику и черный перец, он смешивает все вместе и высыпает в уже начинающую закипать жидкость. Антонова молча наблюдает, как сын готовит чай. Сейчас она может только терпеливо ждать. Торопить нет смысла – как только он соберется с мыслями, сам все расскажет. Масала-ти готовится минут семь. Парень все это время стоит у плиты без движения и вглядывается в мутно-молочную бурлящую поверхность. Женщина допивает вино, опускает пустую бутылку на пол. Краем глаза Валя замечает, как вспыхивает уже знакомое название «Очертание сновидений» на экране беззвучно работающего телевизора. Тихонов, скорее всего, подготовит краткую справку об этом центре к завтрашнему утреннему брифингу. Чай готов, и Юра разливает горячий ароматный терпкий напиток в две кружки. Одну из них протягивает матери, садится рядом с ней на диван, чешет кончик носа. - Помнишь где-то в июле, в метро, я девушку спасал? – интересуется он. Валентина кивает – такое забудешь. У нее как раз случился выходной, а у него были только утренние пары, днем они планировали пообедать в каком-нибудь кафе и отправиться по магазинам. Ему критически были необходимы новые джинсы. Только вот на встречу Юра так и не явился. Она уже была готова набрать ему и устроить разнос, не дожидаясь вечера, когда телефон ожил у нее в руках. Голос у сына звенел напряжением, готовый в любой момент сорваться: «Мама! Девушку ударило замкнувшим турникетом. Здесь столько крови! Скорую вызвали, но они будто с того света едут! Пытаемся сами…» Антонова прекрасно понимала, как даже спец автомобиль может завязнуть в тине московских заторов. Стараясь говорить проще и понятнее, она провела его сквозь всю процедуру первой помощи. Разорвала связь, только когда приехали медики. Девчонке тогда и правда не повезло – удар был настолько сильным, что ей почти отсекло часть мышцы на задней поверхности бедра. Юра оказался рядом с ней в момент происшествия. И совместно с еще одной женщиной оказывал первую помощь и ждал врачей. Только перепоручив ее профессионалам, он дрожащими руками отключил связь с матерью. Испачканная в крови и пыли одежда годилась только в мусорный бак. Думать он мог только о том, чтобы поскорее добраться до дома и долбануть сто грамм водки. Но уехать не получилось - она вцепилась в рукав его толстовки мертвой хваткой. Девушке было лет семнадцать, невысокая, стройная, рыжие волосы, россыпь ярких веснушек на носу, и зеленые глаза, смотрящие на него испуганно и с мольбой. Ей было больно и страшно – Юра не смог противиться, поехал вместе с ней в больницу. Ушел, только когда примчались ее родители. - Я потом заезжал к ней в больницу, узнать как она. Ее прооперировали, но возникли какие-то осложнения, должны были оперировать повторно. Именно у нее я его и видел, - сын стучит пальцем по фотографии безымянного мальчика. – Он тоже к ней приходил. Они вместе учились. Имя у него немного непривычное, редкое, - Юра морщится, силясь вспомнить. - Кажется, Ян, Ян Вайс, но я не уверен, - он отпивает чай, потом, отставив кружку, сгребает со стола всю стопку фотографий, внимательно их изучает. Антонова быстро записывает имя в блокнот. - Я девушку как звали? - Дана Прихненко, Дана вроде бы от Даниэлы. - Валя хмыкает, а сын продолжает: - Знаешь, - трет переносицу, - перед поездкой к отцу я тоже к ней заходил. Она позвонила, радостная, сказала, что ее переводят в какую-то другую клинику, что ее одноклассник договорился, там его отец работает, оперировать ее будут там. Она была уверена, что теперь все будет хорошо! Что, возможно, ей даже удастся вернуться к фламенко. Сегодня я так и не смог до нее дозвониться, абонент все время выключен. Странно… Она должна была уже готовиться к выписке. Завтра надо будет съездить в больницу, может быть, мне удастся выяснить, в какую клинику ее перевезли… Антонова многозначительно крутит в руках шариковую ручку. - Не надо, тебе вряд ли что-то скажут, если, конечно, ты только не очаруешь какую-нибудь сестричку. Лучше наши съездят и все выяснят. Юра кивает, допивает уже начавший остывать чай и поднимается. - Кинь в раковину, я помою. - Шла бы ты спать, мам, - он наклоняется и чмокает ее в висок. - Сейчас… сейчас, - на автомате отмахивается женщина. Парень вздыхает, он надеется, что командировка Гали не затянется надолго. В отсутствие полковника мама становится невыносимой. Когда он уходит, Антонова тянется к телефону: заблокированный темный экран, сообщений нет. Вздохнув с грустью, она нажимает на быстрый набор: - Тихонов, ты еще в лаборатории? Хорошо. Неизвестного подростка у меня в морге, возможно, зовут Ян Вайс, пробей его. И узнай все что можно о Даниэле Прихненко.***
По обе стороны от трассы до самого горизонта простираются поля с подсолнухами. Высокие растения с массивными толстыми стеблями, мясистыми листьями и огромными шляпками. И среди этих исполинов, почти в рост с Антонову, сама патологоанатом кажется совсем дюймовочкой: такой удивительно изящной и хрупкой. Она лавирует среди подсолнухов, иногда останавливается, осторожно поворачивает к себе широкие лохматые головы, с любопытством заглядывает – созрели или нет? Галя стоит на пыльной обочине, привалившись к борту машины. - Галя! Мы же срежем парочку? – кричит Валентина, выныривая из джунглей с широкой улыбкой. - Обязательно, только я не позволю тебе щелкать семечки в машине! Антонова недовольно вздыхает, но соглашается, и Рогозиной приходится отлепиться от машины, достать охотничий нож из сумки и отправиться на поиски самого спелого и большого подсолнуха. После, когда они мчатся по трассе вперед, довольная Валентина держит большой круг на коленях и счастливо улыбается, и Галя снова и снова отвлекается от дороги, чтобы взглянуть на нее. Главное не залюбоваться, ведь Валя такая солнечная, светлая. Ее Валечка. За окном по обе стороны продолжают скользить поля с яркими желтыми солнцами. - Валечка… - Валечка… - белесая напитанная влагой высота и утопающие в ней горы где-то вдали. Холод она ощущает все слабее, и боль притупилась. Парень сидит прямо на земле рядом с ней, обняв колени. В блеклом отсвете раннего пасмурного утра он кажется каким-то слишком изможденным, впалые щеки и чернота под глазами. Да и сами глаза – они кажутся Гале другими, не карими, как в аэропорту, почерневшими, в оплетении ярко-красной сетки лопнувших капилляров. - Ты сильно ее любишь? – внезапно тихо интересуется он, поворачивается к ней. - Да. Она мой талисман, - она забывает про боль, когда говорит о Вале, даже голос звучит тверже. - Моя тихая гавань… Я с войны вернулась ради нее. У нас тогда у каждой своя жизнь была, виделись редко… Казалось, просто институтские подруги, дороги разошлись… - Галя закрывает глаза, судорожно вдыхает. - Я когда собиралась, наткнулась на фото. Мы патан сдали, праздновали, пили самогонку из горла прямо на крыльце. А потом она пыталась мне доказать, что не пьяна, ласточку изображала, а я боялась, что она навернется. Даже не заметила, что какой-то умник из параллельной группы нас сфотографировал. Я тогда это фото с собой взяла. Решила: вернусь – обязательно позвоню ей, а потом как-нибудь напою и заставлю повторить тот смертельный номер… - слова обрываются, когда женщина начинает кашлять. Мальчишка придвигается ближе, гладит ее руки, плечи. - Заставили? – тихо спрашивает он, когда приступ проходит. - Да… На крыльце же нашего института, после двух бутылок вина, и на каблуках. Тогда она точно чуть не упала, - губы женщины трогает улыбка, а ее собеседник хихикает. Время тянется. Рогозина существует где-то на грани, проваливается в забытье, снова выныривает в реальность. Когда боль становится невыносимой, она стискивает зубы и почти сразу чувствует ледяное прикосновение его пальцев. Как он это делает? - Слишком часто… - бубнит он, - нельзя… В моменты провалов она видит Валю – уже не воспоминания, скорее, плотный фантом, застывший в холодном влажном воздухе. Еще немного и она поверит в его существование. - Будь ты рядом… - тихо, хрипло шепчет она, - будь ты рядом, умирать было бы не страшно… - Ты не умрешь, - снова упрямо повторяет он, потом отворачивается и пристально всматривается в изрезанную линию горизонта, словно в ожидании чего-то. Валечка тоже ее ждет. - Скоро они придут… - уверено говорит мальчишка. - А пока я тоже расскажу тебе одну историю… Он придвигается еще ближе к ней, кажется, каменистая промерзлая земля его совсем не беспокоит. Поправляет спальный мешок, служащий одеялом. Ее это не спасает: холод, как и боль, успел проникнуть в каждую клетку. Полковнику кажется, что ей уже никогда не будет тепло. Никогда. А мальчик начинает: - Мой отец был хирургом. Когда я был маленьким, мы жили в Берлине, родители уехали в середине девяностых. Мать работала в крупной обувной фирме, они как раз сотрудничали с Россией. Отцу повезло меньше, получить лицензию на медицинскую деятельность он не смог, да и свободно говорить по-немецки за все годы так и не научился. Он так и остался чужаком, его раздражал город и люди, наверно, это была та самая болезнь - "а-ля рус". В итоге перебивался незначительными подработками. Удивительно, как он не спился за те годы, благодаря мне, возможно. Кто-то же должен был заниматься ребенком хоть сколько-нибудь? – усмешка у парня получается вымученной и горькой. - Когда его сокурсница после внезапной смерти богатого мужа открыла в Москве клинику и пригласила его работать, он согласился, не задумываясь. Матери это не понравилось, а кому понравится? Возвращаться она, как ты понимаешь, из Берлина в столицу славной и давно потерянной, казалось бы, навсегда Родины не планировала. Начались скандалы. Забавно, а ведь до этого они почти не замечали друг друга, сосуществовали как соседи. Отец развелся, забрал меня – не знаю, как ему удалось, мать была против, хотела судиться. Но в итоге резко, внезапно уступила, согласилась видеться во время ее визитов в Москву да забирать меня на каникулы к себе. Может быть, он нашел, чем на нее повлиять, шантаж или подкуп? Не знаю. Хотел ли я ехать – тоже не знаю. Язык я знал, дома он всегда говорил с нами только по-русски, а мать только по-немецки. Главное, мы вернулись в Москву, в этот давно съехавший с катушек город, наполовину приблатненный и все еще интеллигентный, который он всегда безумно любил. - Отец вернулся к медицинской практике, работал в клинике подруги, консультировал еще в паре центров. Все наладилось, закрутилось. Только вот Москва, как уязвленная женщина, не простила измены. Она затянула его и опутала… чтобы потом…- он снова поднимает голову, всматривается в белесое небо, цокает языком, хмурится. – Я не знаю, что конкретно происходило в стенах этой клиники. Она не была закрытой или элитной, нет. Отец поначалу даже удивлялся, что Мария, его сокурсница, занялась этим. Казалось бы, ее затея приносила больше убытков да нервотрепки. Но в конце концов, это были ее деньги, ее дело. Центр работал, набирал обороты. Через несколько лет Мария открыла еще два медицинских центра, разной направленности, в том числе и косметологию. А два года назад вложилась в какой-то совершенно новый для России проект, направленный исключительно на уход за коматозными больными. - Я не знаю, когда отец начал меняться, я пропустил этот момент, занятый учебой, друзьями. Просто однажды вдруг понял, что мы почти перестали видеться, живя в одной квартире, и совсем не разговариваем. Он отдалился, стал замкнутым и раздражительным. Начал запирать свой рабочий кабинет дома. Игнорировал мои вопросы и снова начал налегать на спиртное. Он будто боялся чего-то, или чувствовал вину. Не знаю. Парень замолкает, снова вглядывается в небо, выдерживает паузу, чтобы собраться с мыслями и продолжить: - Этим летом моя одноклассница получила травму в метро: ее ударило турникетом. Дело оказалось серьезным, требовалась операция, вначале одна, оказавшаяся неудачной. Мышцы сводило судорогой, она не могла ходить, ее мучила боль. Я поговорил с отцом, попросил его договориться с Марией. Чтобы Дану прооперировали у нее, чтобы отец сам взялся за это дело. Нехотя, но он согласился помочь… Во время операции она впала в кому. Отец вернулся домой пьяным в стельку, я никогда прежде его таким не видел. Нес какой-то бред, как мне тогда показалось. Говорил, что это его вина, он не думал, что все так получится, что не надо было переводить ее… Потом, заперевщись в своем кабинете, кому-то звонил и кричал, угрожал. Признаюсь, я подслушивал, но из-за массивной деревянной двери до меня долетали только обрывки фраз. Он обвинял кого-то в случившемся с Даной, обещал пойти в полицию и все рассказать, утверждал, что все зашло слишком далеко! Утром он уехал на работу, больше я его не видел – возвращаясь вечером домой, он попал в аварию, но выжил. Я не знаю, почему скорая привезла его именно в родную клинику. Но не верю, что это было совпадение. Но во время операции он тоже впал в кому. И так же как и Дану, его перевели в их специализированный центр по уходу за коматозными больными, «Очертание сновидений». Аварию признали случайностью, от отца фонило, сказали – был пьян, не справился с управлением, расследования не было. Но домой к нам пришла Мария и люди из ее службы безопасности. Она попросила осмотреть кабинет отца. Сказала, что он часто забирал карты пациентов, выписки и какие-то другие бумаги из офиса, чтобы дома поработать с ними: заполнить, дописать. Я не могу объяснить почему, но я не пустил их, в тот же вечер сам залез в сейф отца, забрал все и спрятал в школе, в кабинете нашего классного руководителя, в шкафу, где мы классом храним учебники да спортивную форму. Через несколько дней, когда я был в школе, в квартиру залезли, кабинет отца перевернули вверх дном, вскрыли сейф. Не знаю, что они искали. Уверен в одном – что-то нечисто с этой клиникой… - Почему ты не обратился в полицию? – перебивает его Галя, он криво усмехается: - И кто бы меня там стал слушать? Я несовершеннолетний, остался один. Они бы просто сдали меня соцработникам дожидаться приезда матери. Я решил выяснить все сам, в первую очередь мне надо попасть в клинику, в его кабинет. - Сомневаюсь, что твой отец стал бы хранить что-то важное в рабочем кабинете, это первое место, где будут искать, - сипло комментирует женщина, хмурится – во что вляпался этот мальчишка из-за своей самодеятельности, в какую передрягу попал? Ей было сложно сосредоточиться, но нутром полковник чувствовала: что-то не вязалось во всем этом. Не в его рассказе – в целом. - Мне семнадцать, товарищ полковник, забраться в клинику мне показалось очень логичным. Но ты права, это было глупо… Эта глупость очень дорого мне обошлась. Просто я знал об отце то, что могла не знать Мария и тем более ее отморозки из службы безопасности: он всегда сохранял важную информацию на нескольких носителях. Я не сомневался, что так он поступил и в этот раз, спрятал информацию на самом видном месте, но так, что никто не догадается, а я мог, мог понять. Мне нужно было попасть в его кабинет. За несколько тысяч рублей мне удалось договориться с парнем из класса постарше, чтобы одной ночью он организовал отвлекающую диверсию. Все знали, что он продает наркоту на территории школы. Все прошло отлично, я пробрался в клинику, проник в кабинете отца. И оказался прав – отец не отступил от своей привычки делать копии. На двадцать третье я подарил ему флэш-накопитель не просто в форме зажигалки, а вмонтированный в настоящую работающую зажигалку – она так и лежала на столе, на самом видном месте, рядом с клавиатурой. Я успел ее забрать, - парень выуживает из кармана на бедре похожую на «Зиппо» зажигалку, серебряную со славянским символом Перунов цвет. - Правда, я не уверен, что на ней что-то важное… Я не успел посмотреть. Но в одном у меня нет сомнений: авария отца была не случайна, и обыск у нас дома… думаю, даже его кома, и кома Даны. Все связано… - слова обрываются, и он резко вскидывает голову. - Слышишь? – с улыбкой спрашивает он. Галина тоже начинает вглядываться в небо, в ту же сторону, что и он. Вначале она слышит только ветер, а потом в него вклинивается ровный гул, который становится все ближе и ближе. - Вертушка. Я же говорил, все будет хорошо… - он улыбается с грустью, а потом словно опомнившись, начинает судорожно быстро шептать: - Я спас тебе жизнь, я не знаю, можно ли помочь Дане и отцу… но пообещай мне, что ты выяснишь, что происходит в этой чертовой клинике. Умоляю тебя… Пожалуйста, - он сжимает ее руку. Галя смотрит на него, в темных глазах переплетены страх и уверенность в своей правоте, и еще отчаяние и обреченность. Странное сочетание. - Я спас тебе жизнь… - повторяет он. - Ты должна! - Я… - женщина закрывает глаза и вздыхает, - я сделаю, все что смогу… - Спасибо, - он наклоняется, целует ее в лоб, потом улыбается с благодарностью и поднимается. Рокот становится громче и ближе, вскоре в молочной дымке она уже может различить белый с серым пузом вертолет МЧС. Неужели она все-таки увидит Валю? Облегчение заполняет ее, вытесняя боль и холод. Она улыбается и ищет глазами мальчишку, но рядом никого нет.***
Внутри бурлит невозможный восторг и радость. Вокруг, насколько хватает взгляда, простирается поле с исполинскими подсолнухами. Она заливисто смеется, шкодный летний ветер ворошит ее светлые волосы. Валентина оборачивается, ищет взглядом подругу – Рогозина так и стоит у машины, засунув руки в карманы, наблюдает за ней с нежностью и теплотой. - Галя! – кричит она. - Мы же срежем парочку?! Ответа она уже не слышит, он тонет в режущих слух звуках, сон схлопывается как карточный домик. Антонова открывает глаза, первые пару секунд, как и всегда бывает после резкого пробуждения, она дезориентировано шарит глазами по комнате. Звук повторяется, зловещая мелодия - снова сбились настройки. Женщина на автомате тянется к телефону на прикроватной тумбочке. - Валя… Больше Круглову ничего не надо говорить – она все понимает по тяжелому тону и нерешительности. Сердце срывается, в ушах начинает шуметь, перед глазами расползаются черные мухи. - Что с ней? – с огромным трудом Антонова выдавливает из себя вопрос, изо всех сил старается удержать голос ровным, не слететь в истерику. «Скажи мне только одно – она жива?! Прошу тебя, скажи, что она жива… умоляю», - продолжает она мысленно, только эта мольба так и остается в голове, не находит выхода. Пальцы сжимаются вокруг стального корпуса. Ее самый страшный кошмар ревоплощается в реальности. Галя… - Связь с их вертолетом пропала сутки назад, но местные тянули с докладом наверх… Вначале надеялись, что это просто неполадки, потом… Знаешь же, как у нас все. Затянули с началом поисков… - Коля! – не выдержав, Антонова резко перебивает его. - Что с Галей?! Господи, скажи мне, что с ней!? - Жива… Валь, она жива! Ее сразу же с места крушения на вертолете доставили в Новосибирск в институт травматологии и ортопедии. Валя на мгновение закрывает глаза, позволяя облегчению прокатиться по телу, впитаться в него. - Мне нужен билет до Новосибирска! – Антонова резко поднимается и в спешном порядке начинает одеваться. - Тихонов уже заказал. Вылетаешь «Сибирью» из Домодедово через пять часов, за тобой Данилов заедет. На мгновение женщина замирает: - Спасибо… - искренне благодарит она.