Patrick's American Stories

      Мои ноги меня не слушаются. Я готов упасть в любой момент, упасть лицом в грязную черную лужу на разбитом асфальте. Смотрю вниз, в эту мутную, перемешанную с песком и брошенными окурками воду и вижу свое лицо. Сегодня оно не такое красивое, как обычно.       Я делаю глубокий вдох. Ловлю такси. За рулем сидит неопрятный негр и докуривает дешевую сигарету, после чего выбрасывает ее в окно, в ту самую лужу, от которой я с трудом отрываю свой задумчивый взгляд.       В салоне автомобиля смертельная духота: расстегиваю пуговицы на своем пальто от Armani. Замечаю на себе завистливый взгляд негра. Мне хочется сказать ему что-нибудь дерзкое, но я осторожно молчу. Стараюсь не обращать внимание на неприятного водителя, потому что он начинает меня сильно пугать своей молчаливостью и серьезным грубым лицом.       В окне я вижу идущих по тротуару людей. Они никуда не спешат, ведь знают, что никто их нигде не ждет. Я поднимаю голову. В небе ярко светит солнце. Теплые лучи проходят через пыльное окно такси и касаются моих рук, но они не греют мои ледяные пальцы.       Нью-Йорк, как всегда прекрасен своими небоскребами, в которых сейчас сидят сотни тысяч ничего не делающих работников, таких же, как и я. Вижу, как по тротуару идут две сексапильные девочки. По стандарту: блондинки, большие сиськи, короткие юбки, загорелые ножки. Вдруг мне захотелось выбежать из такси и наброситься на них прямо там, на многолюдной улице, долго трахать их во все щели, а потом бросить их блядские тела на дорогу. Никто бы не заметил их смерти.       Но я с тоской отрываю от них свой желанный взгляд и быстро замечаю, что все здания вдруг становятся похожими друг на друга. Я смотрю на светофор, который горит бледно-зеленым.       В какой-то момент я понимаю, что перестаю видеть падающие на прохожих огромные черные тени от высоченных зданий. Мне кажется, что нью-йоркские кварталы и люди по ту сторону стекла теряют живые яркие оттенки, словно я смотрю черно-белое кино. Меня бросает в холод, когда я поднимаю голову. Все небоскребы Нью-Йорка — каменные надгробия.       Таксист тормозит и протягивает ко мне свою черную и грязную руку. Я не двигаюсь, пытаюсь приглядеться к зданию, возле которого мы остановились. Я осторожно спрашиваю: — Куда мы приехали? — Как и просили — Уолл-стрит.       Я смотрю на негра, потом на здание. К горлу подступает тошнота, когда вместо вывески «P&P», компании, в которой я работаю, я вижу надгробие с инициалами Пола Оуэна. Я весь напрягаюсь внутри. Негр с равнодушным видом просит меня заплатить за проезд. Он не видит того, что вижу я. Его вообще не волнует, что творится здесь, в этом чертовом городе, потому что он всего лишь таксист, который никогда не сможет позволить себе такую роскошную жизнь, как у меня. Никогда. Немного поразмыслив, я все же кидаю в него свой бумажник из крокодильей кожи и выпрыгиваю из машины, даже не взглянув в его ошарашенное лицо.       Не замечая вокруг себя ни одного светофора, я бегу через оживленную дорогу. Все машины оглушительно сигналят мне, но все равно проезжают дальше. Кто-то кричит мне: «чтоб ты сдох, урод». Я истерически смеюсь, показывая пальцем на надгробие Пола Оуэна, чтобы все видели, что этот ублюдок наконец-то сдох. Автомобили долго не задерживаются на мне. Они проезжают дальше, объезжают меня, стоящего на коленях и смотрящего на огромный обелиск, прорывающийся сквозь белые пушистые облака, к горящему солнцу, которое до сих пор меня не греет. Мне кажется, я только сильнее остываю под его лучистым светом, а моя кожа покрывается ледяной коркой. Эхом отдаются слова одной орущей с тротуара женщины: «Да он псих ненормальный. Вызовите копов». Я думаю: «Да, сука, да! Вызовите, вызовите уже наконец копов. Пусть все узнают, что именно я убил Пола Оуэна! Пусть все знают, какой Патрик Бэйтман на самом деле».       Но я не слышу полицейских сирен. Не слышу несущихся мимо меня машин. Не слышу кричащих на меня людей. Слова той непримечательной женщины растворился в гробовой тишине . Я не слышу ничего. Я верчу головой, в поиске хоть какого-то источника звука, но не вижу никого. Все исчезли. Лишь я стою посреди мертвой дороги и смотрю на черный, прожигающий мне глаза небоскреб. В животе так сильно крутит, будто мои внутренности перемалывают блендером. Слышу, как с характерным хрустом ломаются мои кости. Мне тяжело дышать. Я поднимаюсь с раскаленного солнцем асфальта и медленно иду вдоль опустевших черно-белых кварталов.       Иду по Двенадцатой улице. Замечаю лежащего в темном переулке бомжа. Я аккуратно подхожу к нему, держа одну ладонь на груди, надеясь, что этот жест спасет меня от ужасной физической боли в области ребер. Черный бездомный поднимает ко мне голову. Я не могу разглядеть его глаз. Я сажусь на корточки и внимательно вглядываюсь в его старое морщинистое лицо. — Что ты видишь? — спрашивает он хриплым низким голосом. — Покажи мне свои глаза, — тихо прошу я.       Я не могу сдвинуться с места. Мне жизненно важно сейчас увидеть его глаза. — Ты не помнишь? — он оттягивает нижнее веко левого глаза и злобно хрипит больным голосом. — Ты забрал их у меня!       Его глазницы пустые, из них сочится густая кровь и стекает ему на губы. Нос вдруг расходится на две продольные половинки, бомж начинает истошно кричать. — Верни мне их! — кричит он и тянется к моему лицу кровавыми руками.       Я резко поднимаюсь, но от острой боли в груди, падаю в грязную лужу, похожую на ту, которую видел перед тем, как сесть в такси. Ниггер медленно ползет ко мне, но я быстро реагирую и бью его ногой по липкому мокрому лицу. От его отчаянного плача, мои кости ноют. Я чувствую, будто кто-то сдавливает мое горло и не дает мне вдохнуть. — Если бы тебя не было, никто бы со мной такого не сделал! — ревет он.       Я со всей силы бью его по голове, слышу тупой звук и чувствую, как каблук моей туфли проломил ему череп и с легкостью входит внутрь. Мужик что-то неразборчиво кряхтит и замертво падает лицом на землю. Я аккуратно достаю окровавленный каблук из его проломленной башки, из немаленькой дыры вытекает густая кровь. Быстро поднимаюсь и не отряхиваясь выбегаю с переулка. Несусь по улице, боясь, что он может магическим образом ожить и догнать меня. У меня дергается подбородок, мне трудно глотать. Я ускоряюсь. Я боюсь, что он может убить меня.       Бегу по дороге, солнце выше поднимается над городом, но передо мной все тот пейзаж — черно-белые улицы Нью-Йорка. Я смотрю на свои ноги, потом на серый асфальт. От меня не падает тень. Я весь дрожу, но не сбавляю скорости, боясь остановиться и дать себе хоть пару секунду, чтобы отдышаться. Я уже не смотрю на дорогу, я потерялся в этом пустом и таком огромном городе: не могу понять, по какой улице иду и куда вообще направляюсь.       Вдруг я врезаюсь в кого-то. Я поднимаю голову, искренне радуясь, что я еще не полностью сошел с ума, что в этом городе есть кто-то еще, кроме меня. На меня смотрит пожилой мужчина, похожий на педика, в кашемировом свитере с высоким воротом, шерстяном шейном платке пейсли и фетровой шляпе. Он отвратительно улыбается, сосредоточенно смотря себе под ноги, и тихо говорит мне: — Посмотри на него. Правда он милый?       Я опускаю свой непонятливый взгляд вниз и замечаю бело-коричневого шарпея, который нюхает тротуар, чуть ли не вжимаясь в него своей складчатой мордой. — Его зовут Ричард. — Ричард, — шепчу я себе под нос, пытаясь вспомнить, где я мог слышать это имя раньше.       Собачонка смотрит на меня своими маленькими черными глазками. Неожиданно педик достает из кармана своих широких вельветовых брюк от Ralph Lauren острый, с зазубренным наконечником нож и смотрит на Ричарда жадными глазами. — Что вы…? — не успеваю спросить я, как на меня горячими каплями хлещет кровь.       Из вспоротого желудка собаки вываливаются красные и синие внутренности. Мужик подносит изуродованного шарпея к моему охеревшему лицу, и мерзко прищурив правый глаз, снова спрашивает: — Правда милый? Не хочешь забрать эту прелесть себе?       Я задыхаюсь от физической боли в области груди. Во мне клокочет чистый ужас. Меня начинает мутить, грудь и спина мгновенно покрываются холодным потом. Я медленно отхожу назад, стараясь удержаться на ватных ногах и не свалиться в обморок прямо здесь, перед этим ебаным психом. В моей голове проноситься лишь одна единственная мысль: «Почему он это сделал?». Мужчина замечает мой испуг, от этого его улыбка становится только шире, он с больным весельем начинает вертеть мертвую тушку собачонки в руках. Я со всей силы толкаю его и бегу. Слышу, как он начинает что-то кричать мне вслед, но я не могу разобрать слов. Чувствую, как меня вот-вот вырвет. Тяжело дышу и вытираю потный лоб грязным рукавом пальто. В глазах темнеет, я со всей дури врезаюсь в рекламный столб, потираю ушибленный лоб и поднимаю голову. На столбе висит уже давно заебавший меня постер «Отверженных». Я с жгучей ненавистью срываю его с бетонной стены и вытираю им липкое от пота лицо. Скидываю с себя теплое пальто и черный пиджак, швыряю испорченный постер на землю и чуть не поскальзываюсь на нем.       Пробегаю еще пару кварталов и оказываюсь, я уже ни в чем не уверен, но ,кажется, на углу Одиннадцатой и Первой. Мой взгляд натыкается на выделяющиеся на всем черно-белом фоне криво выведенные красные буквы: «Оставь надежду всяк сюда входящий».       Я испуганно хватаюсь за сердце, чуть ли не разрывая насквозь промокшую рубашку. Поднимаю голову к бесцветному солнцу и прошу его, чтобы оно наконец остановило поток горячих слез, которые прожигают мои ледяные, уже отнимающиеся пальцы, словно кислота. Я беспомощно кричу в небо, спрашиваю у него: «Почему?», но оно молчит. Никто не хочет говорить со мной. Никто не желает слушать меня. Никто не видит моих страданий, никто не видит во мне безумие, которое с каждым днем разрывает меня на части. Оно с каждым гребанным часом, все больше и больше отдаляет меня от реального, настоящего мира. Оно делает меня одиноким, окончательно хочет свести меня с ума.       Я знаю, что я далеко не в порядке. Я стою на коленях и молю о помощи. Хочу, чтобы все эти безликие люди повернулись ко мне, посмотрели в мои сумасшедшие глаза, хочу видеть их обеспокоенные или даже ненавистные лица. Я хочу, чтобы они знали, что я за человек. Но они просто проходят мимо меня. Никто не слышит моего признания. Они даже не делают вид, что слушают меня!       Во мне что-то ломается. Я прокручиваю у себя в голове слова какого-то мужика кричащего мне из автомобиля: «сдохни, урод». Я человек, который не может существовать в этом жестоком мире. Я знаю, что я безумен. А еще очень-очень одинок.       Вижу, как солнце заходит за стометровое здание, так сильно похожее на надгробие. На нем я вижу два слова, высеченные золотыми ровными буквами:       «Патрик Бэйтман»       Нет, это вовсе не катарсис.       В это мгновение я чувствую, как сломанные ребра насквозь протыкают мое черное сердце.