Не причина, а следствие: Радиоактивно!

      Поверженный нестерпимой буквенной тяжестью Россия недвижимо распластался на столе. Выделенный цветом набросок почти бессвязного текста, словно залитый свежей кровью снег, пестрил ярко-алым. Вникать в подробности, чтобы вносить правки, слишком непосильная задача: последний час не удавалось сконцентрироваться от слова совсем, лишь во всю тянуло прокрастинировать.       РФ успел сыграть в шашки, три в ряд, пасьянс и уже бы замучал мини-Беларусь, если бы тот был способен устать. Отвлекало буквально всё. Делом заниматься через чур невыносимо, но и от бесполезной траты времени настырно зудела совесть. Больше. Нужно сделать больше. Только как, когда от монитора почти физически тошнило, а от чая, которым обычно запивалось это ощущение, воротило не меньше?       Страна едва ли не бился лбом об столешницу, вынуждая себя просидеть ещё хоть сколько-нибудь. Если устроить перерыв, то тогда в ближайшее время к работе навряд ли удастся вернуться. А успехи в ней крайне посредственные. Однако стоило только вчитаться в документы, как сонливость на пару с отвращением словно тянули веки сомкнуться. В последний раз собрав всю волю в кулак и напрягшись, федерация изо всех сил постарался сосредоточиться на тексте. — Мммммммм…данные, полученные на основе…на-на-на…исключая такие-то факторы…бла-бла-бла-бла-бла…корреляция не…господи-и-и…       Увы, будто получив отрубающую оплеуху, он уронил голову, вновь терпя неудачу. Смысл супа из слов не доходил до него: за них просто-напросто невозможно уцепиться. Издевательство какое-то! Россия досадливо откинулся в кресло, потирая заболевшие виски. — Как же я это, блять, ненавижу…       Острый ком подавляемого раздражения застрял в глотке, словно опять требуя взяться за сигареты. Для того пачки и разбросаны по всей квартире: чтобы совершенно в любой момент, не отвлекаясь на поиски, сказать ёмкое «пиздец» и закурить. Но, к преогромнейшему огорчению, те, что находились рядом, уже кончились. Пепельница полна с горкой, из дыма образовалась лёгкая завеса.       А за окном пытался пробиться рассвет.       Целая ночь безрезультатно потрачена на бесполезный кусок дерьма. И, пожалуй, пока хватит. Поднявшись с насиженного места, РФ громко похрустел суставами и лениво почесал бок. Надо чуть проветриться и проветрить квартиру. Воздух в ней и правда висел совсем тяжёлый.       Зал по-прежнему ещё малость пугал, но там, за длинным белым тюлем, скрылся балкон. Открыв тот и впустив прохладную свежесть в комнату, хозяин прошёл вперёд, сразу нахмурившись, ведь вид на улицу закрывала морозная корка, покрывшая стёкла. Попытка раздвинуть их провалилась: из-за перепада температур примёрзли скоты!       Оценив масштаб ледникового периода, федерация достал из широких штанин вездесущий перочинный нож, который незаменимый друг и товарищ в любой ситуации. Выбрав среди инструментов шило, и вовсю готовый применить грозное орудие, страна у самой цели внезапно в лёгком замешательстве замер. Принюхался. Из ниоткуда снова взялся какой-то знакомый тревожащий аромат.       Россия подумал, что когда переодевался в домашнее и учуял нечто подобное, то это лишь показалось. Но, видимо, нет. Стоило только махнуть рукой, будто отгоняя недогалюн, как шлейф на мгновение проявился ярче. Озарённый догадкой, федерация приблизил к носу своё «страшное оружие». Собственно, то и пахло, так кисло-сладко… яблоком? Бррр. Сразу вспомнился Польша, а затем и бредовая перепалка с ним на формальной части собрания, заставляя непроизвольно тряхнуть головой. — Тьфу. Если не мерещится, то кто-то явно брал нож. Возможно, когда я был в отрубе на «вечеринке»…       Однако улик слишком нет.       Бормоча, РФ насупился ещё больше, но, не придав неожиданной странности особого значения, приступил аккуратно счищать мешающий лёд. На удачу, схватилось не намертво.       Порыв холодного ветра ударил в лицо и, будто тонкими иглами, пробрался под самую кожу, заставляя крупно вздрогнуть, зябко поёжиться. От глубоко вдоха закололо в носу. Изо рта вырвалось облачко пара. Страна тут же пожалел, что одет слишком легко, и нашарил среди хлама куртку, валяющуюся здесь как раз для таких случаев. Подпалив сигарету, он облокотился на раму.       На улице пасмурно и темновато, но постепенно грузные тучи светлели под упорным натиском солнца, спрятанного за ними. Везде грязь и монохром серого, когда всё окружающее сливалось в одну едва ли живую чахлость. Весна. Неужели.       Чернеющие безжизненные деревья тянули в высоту свои сухие ветви, как множество истощённых рук, печально раскачивая ими, будто на последнем издыхании умоляли о чём-то. Но разве кто услышит?       Когда нет листвы и растений, пейзаж особенно отягощали облезлые разрушающиеся фасады с разводами от воды и ржавчины, с кое-где трещинами, а иногда и уродливыми граффити. И это ещё довольно приличный вариант.       Вроде бы, смотреть не на что, а смотреть хотелось. Федерация находил в том что-то болезненно приятное, сравни удовольствию мазохиста. Кому как не долгожителям воплощениям знать: мир неудержимо менялся, глазом не успеешь моргнуть, а что-то только-только недавно «рождённое» (будь то что-то живое, возведённое или вовсе абстрактное) уже догнивало свои последние дни. Наблюдать за постоянным обновлением и конечностью любого бытия отчаянно печально, но и было в том нечто особенно чарующее. И неясная тоска съедала изнутри, хотя отчасти освобождала от невидимого груза.       У России иногда случались такие моменты, как сейчас на балконе, когда «бьющая ключом» жизнь, которая не позволяла продохнуть лишний раз, внезапно притормаживала, перестав проноситься едва различимой вереницей — и вот он в прострации ненадолго смотрел на привычные вещи по-другому, осознавал абсурдность, глупость, тщетность всего вокруг, всех поступков и желаний, стремлений и страхов, правил и норм. А потом отворачивался и сбегал от тех мыслей, чтобы снова влиться в обычный ритм рутины.       Замёрз.       Руки достаточно быстро окоченели, однако уходить рано, поэтому, зажав фильтр в зубах, пришлось экстренно их прятать, хотя это мало помогало.       Долгий пристальный взгляд на горизонт — в голове вместо мешанины формулировок документов возникало такое большое ничего, опустошающее и пробирающее, горчащее и острое, мерзкое и заслуженное, цепко ползло по спине, обвивалось вокруг шеи…       На выдохе дым цвета облаков застелил зрение, словно само небо опустилось и заполнило собой опустение вокруг. Только страна почти мог поспорить, что дыру в его душе не закрыть поглотив и целый мир, ведь его внутренний мир она прожорливо изъела.       Кривая ухмылка прорезала лицо, а веки сомкнулись. Тлеющий огонёк сигареты уже потух. РФ явственно ощущал, как нечто будто мертвенно холодными тисками коснулось горла, обхватывая, сжимая, издевательски медленно перекрывало кислород и шептало отвратительные вещи, однако лишь рассказывало о нём, о всём том, что он сотворил за свою жизнь. И Россия позволял крови в жилах остывать, замерзать изнутри. Колоть. Изрезать. Разрывать. А дрожь всё равно не унималась. До непоколебимой прочной глыбы бесконечно далеко. Если бы только можно было совсем ничего не чувствовать… Глупая несбыточная тень мечты.       С новым порывом ветра, с балкона сдуло и федерацию.       Возню с документами он не любил, но, что парадоксально, гораздо больше не любил выходные: совершенно терялся, что делать и куда приткнуться. Его распирало от бесполезности. А теперь ещё и от тревожной неизвестности.       Вернувшись в тёплую комнату, он сразу собирался написать Петербургу, чтобы не явиться в неподходящий момент, однако телефон попросту не реагировал на отмороженные пальцы, что едва слушались. А компьютер был уже выключен. И только умывшись горячей водой, удалось спросить город, который, как выяснилось, не возражал против гостя в столь ранний час.       Описать квартиру Санкт-Петербурга можно как место просторное, но наполненное, строгое, но не лишённое некоторой роскошности, и очень умиротворённое. Подобной атмосфере способствовали высокие потолки и убранство с налётом старины, сделанное со вкусом.       Конечно, не все помещения были такими. Россия очутился в достаточно неприметной узкой комнатушке, где и провёл последние полгода. Односпальная простенькая кровать чуть натужно проскрипела от навалившегося на неё веса. Удивительно, как она ещё давно не прогнулась в форме РФ.       Сразу как-то накатило взращённое месяцами здесь липкое затягивающее болото размышлений. Глубокое, мерзкое, зловонное, однако настолько обыденное, что невероятно быстро погружало в себя. На языке вкус тины и горькой вины, ноги и руки обездвижила густая трясина.       А за окном погода неожиданно ясная. Совсем нежные цвета неба подчёркивались редкими изящными облаками. Чистый прохладный свет солнца затапливал улицы, неспеша, потихоньку подобно приливу. И то как нереальная чудесная картина, когда в настоящем грязь и серая тоска заставляли захлёбываться собой. Сложно невольно не засмотреться.       Давно ощутив присутствие гостя, СПб отсутствующе стоял неподалёку, сначала решив пока не тревожить и не обращать внимания на себя, однако вскоре поняв, что, похоже, такими темпами его вовсе проигнорируют, тактично покашлял. Страна тут же вскинулся и обернулся. — Немного отвлёкся, снова привет. — Здравствуй, — Питер приблизился и заключил того в объятия, — Выглядишь не так плачевно, как я предполагал.       Федерация крепко стиснул город в ответ, подозревая, что тот чутка привирал, если, конечно, не представлял что-то уж совсем печальное. — Хмх, должно быть действительно сносно, — Россия, хохотнув, отстранился, — Надеюсь, не сильно помешал. — Теперь без твоей компании непривычно.       РФ лишь выдавил неловкую улыбку, не развивая эту тему. — Сильно отхватил от Москвы?       Петербург не сдержал пренебрежительного смешка: — Да что этот напыщенный заносчивый индюк может мне сделать? — на немного расстроенный зырк вскользь СПб закатил глаза, отходя, — Ты же здесь не для того, чтобы обсуждать Москву, так ведь? Ни к чему это пустословие. — Ах какие мы серьёзные! — умилился федерация и растянул губы от уха до уха, ведь успел соскучиться по северной столице.       И город скромно, но искренне тоже улыбнулся. Он мало кому позволял обращаться к себе крайне фамильярным образом, однако России позволял, и потому смягчился, совсем не желая спорить в таких мелочах. — Слышать о нём ничего не хочу, — только отмахнулся, стараясь сохранять нейтральный тон, — А что серьёзный, то правда: для веселья особого повода нет. Не буду томить. Но не здесь, не здесь. Пойдём.       Он взял РФ за руку и увлёк во внушительную гостиную.       Квартира Санкт-Петербурга обладала особым шармом. Во многом это заслуга удивительной замудрённой лепнины, что, красотой подобной морозному рисунку, украшала бледно-голубые стены, хотя довольно неброско, по сравнению с белоснежными потолками, на которых пышно раскинулся словно заснеженный сад. А резная мебель гармонично дополняла идиллию, добавляя тепла. Всё же Петербург имел некоторую тягу к помпезности.       Страну объяло ощущение какой-то торжественности, но вместе с тем и спокойствия. Навевало о совсем других временах…       Двое присели на большой диван. В комнате едва улавливался запах книг, клея и выпечки. У Питера почти всегда пахло старой бумагой и какой-нибудь едой. Внезапно федерация понял, что нехило проголодался. — Перед тем, как мы начнём, есть перекусить пару медных проводов?       Вопрос застал крепко задумавшийся город немного врасплох, сбив с мыслей, как лучше преподнести «сюрприз» и о последствиях. — …Надо смотреть. Возможно, какая моя душенька и оставил что-то, — обычно кухня не пользовалась спросом у того, — Однако не советую, пока что. — Боюсь, что после новостей я потеряю аппетит. Но да ладно, всё-всё, не отвлекаемся.       СПб согласно кивнул, сидя ровно как штык, сложа ладони на коленях. Ему хоть и не впервой исполнять роль гонца с плохой вестью (ведь кое-кто любил скидывать на него эту ответственность), но непредсказуемость России уж точно не способствовала душевному равновесию. Однако деваться некуда, и будь что будет.       Попросив про себя Святого Петра дать сил преодолеть это испытание, Санкт-Петербург перешёл к сути: — Знаю, тебе не нужны хождения вокруг да около, к тому же это только больше нервирует. Позволь только уточнить, что сложившаяся ситуация не конец света, — РФ, пусть и насторожился, но одобрительно моргнул, слушая, похоже, с нетерпением и неподдельным интересом. Петербург, собираясь с духом, глубоко вздохнул и по мере возможностей произнёс как можно менее удручающе, — Новая пандемия.       Произнесённое отчётливо отразилось от стен, прежде чем повисла тишина, словно висельник на раскачивающейся скрипучей верёвке. Должно быть, шокирующе. В сущности, неважно кто и как сообщил бы федерации новость, намного важнее «где», чтобы одно потрясение не стало причиной другого.       Ничего не происходило, никто не двигался и ничего больше не говорил. Опасно ли что-то сейчас предпринимать? Вполне. Город сохранял невозмутимость, наблюдая, как после озадаченности выражение лица страны постепенно теряло всякую осмысленность, бледнея. — Ч т о?       Единственный совсем краткий вопрос напоминал отколовшийся от айсберга кусок льда. Отвечать бесполезно. Питер бессильно потупился.       Иногда ему казалось, что очень мало кто в полной мере видел, насколько Россия весь пропитан какой-то безнадёгой: его смех, злость, радость, грусть, его слова, стенания, молчание. Движущийся по инерции по протоптанным дорогам, он неизбежно падал и тонул, стоило лишь кому-то настойчиво попробовать его образумить и показать иные пути. Из-за чего, переполняясь болью и отчаянием, РФ разрушительно выплёскивал те. Невозможно прямо, в лоб навязать ему что-то. И помочь получалось только тогда, когда тот приходил сам, допускал это, но подобное относительная редкость.       А Санкт-Петербург не мог быть безразличным из-за благодарности за когда-то по-настоящему отеческую заботу, да и за заботу в общем.       Минута за минутой — под напором сострадания терпение ломалось и крошилось. Вдруг уже обошлось? Нерешающийся СПб всё же обернулся к застывшей рядом фигуре. Опрометчиво.       Шорох — в ту же секунду, как выжидающий хищник, федерация резко кинулся вперёд, в одно движение схватив за запястья, навис почти впритык. От внезапности сердце испуганно забилось быстрее. Однако Петербург ни на миллиметр больше не дёрнулся, встречая давящий взгляд, в котором ни намёка на осознанность. В том разверзлась пропасть и замёрз ад. РФ не моргал и словно перестал дышать. Глаза его совсем замерли, ненамеренно пригвождая острым блеском стали. И без пелены безучастности, застелившей их, они явно источали бы убийственную опасность, как вызов на смертельный бой.       Однако на это зрелище Питер достаточно насмотрелся за полгода, впрочем, и так страну не боялся. Всё бы ничего, если бы тот не сжимал руки с такой силой, что, безусловно, останутся синяки. Не хотел навредить, но просто не в состоянии контролировать испепеляющие чувства. — Россия, отпусти меня, пожалуйста, — совершенно мирно воззвал город, однако сквозь зубы, потому что было действительно больно. Однако ледяные пальцы страны будто заклинило, как тугие кандалы, — Приди в себя…       Только тот остался глух к просьбам и по-прежнему только безмолвно пытал взглядом, методично давя, казалось, ещё немного и вовсе продырявит насквозь. Гляделки граничащие с безумием. Когда-то давно подобное от России являлось осознанной целенаправленной угрозой, но не теперешнего.       Терпя, Санкт-Петербург смиренно прикрыл веки, не перемещаясь, хоть и мог: федерации необходимо оклематься самостоятельно, не дай бог буянить начнёт. Хватка сразу лишь усилилась, будто заставляя вернуть зрительный контакт, однако и без него яркое ощущение приставленного к голове лезвия оружия не исчезало. Оставалось только ждать, пока буря внутри РФ уляжется.       Неизвестно сколько продлилось такое общее мучение. Но в какой-то момент страна вдруг затрясся, всё-таки разжимая кулаки, и, наконец, схлынул, освободил немного пространства между собой и городом. — Всё хорошо, всё хорошо…— сбивчиво шептал он себе под нос, рвано и часто вдыхая, словно забыв как, — …хорошо, всё хорошо, всё хорошо, хорошо, хорошо, всё…       Неустанно повторяя одно и то же, близко, а оттого навязчиво, тот будто делился своим помешательством. Петербург, чуть морщась, растирал запястья, совсем не рассчитывая на продолжение давления в новом формате, и потому отрезвляюще кинул: — Знаешь, нет, не всё хорошо. Но и не смертельно.       И тут же пожалел, встрепенувшись: федерация отшатнулся от него на несколько шагов словно в первый раз увидел. — Россия, постой!       Потеряно озиравшийся от оклика сощурился, фокусируясь на зовущем, и спустя пару долгих секунд широко распахнул глаза. — Я… — совершенно сбитый с толку, он посмотрел на свои скрюченные подрагивающие пальцы, а затем обратно на северную столицу, что переживающе свёл брови, — Что я…       «Натворил» так и не прозвучало: взгляд задержался на чужих руках, бережно прижимаемых к груди. РФ с мгновение неверяще остолбенел как громом пораженный, а затем его лицо исказилось ужасом и раскаянием. — Опять..? Я не хотел…не хотел…нет, нет, нет, нет…не хотел…       Тот вновь зашёлся в повторениях, и СПб запоздало попробовал немного успокоить: — Послушай, ничего критичного, едва ли синяки будут. Не паникуй.       Положение это не очень спасало. Хотя, на сей раз услышав, страна сразу смолк. Он скованно опустился на диван, схватившись за голову, и несчастно еле слышимо произнёс: — Что же это такое..? — но тут же резво вскочил в порыве, — Я лучше уйду!       Питер, не шевельнувшись на резкое движение, лишь уверенно бросил ему в спину: — Останься.       Федерация завис, уставившись в одну точку перед собой, явно колеблясь, однако с мрачным видом сел обратно. — Россия, я всё понимаю. И не осуждаю тебя.       На что тот крайне нервно усмехнулся. — А надо бы. От меня всегда только неприятности. — Санкт-Петербург лишь сдержанно вздохнул, потому что относительно привык к подобной риторике за полгода, здесь главное не тратить силы на переубеждение, это как об стену горохом — абсолютно безрезультатно. — Похоже, Москва действительно зол на тебя, раз спихнул такое.       Город недовольно фыркнул, хоть думал так же, однако на злость столицы ему глубоко фиолетово. — Избавь меня от подобных рассуждений. Достаточно того, что он уже провёл «профилактическую беседу», точнее выразиться, весь мозг мне выклевал. Дятел. Долбоклюв. Долбо-       СПб сам себя прервал, считая тему недостойной столь бурной реакции, просто раздражение от боли ещё не рассеялось. Его мнение о МСК улавливалось на раз-два. Причин предостаточно, они редко шли друг другу на уступки, и потому трепали нервы знатно. Взять хотя бы ту всю относительно недавнюю ситуацию.       Когда перепуганный донельзя РФ появился в квартире Петербурга, то это отчасти обыденность, скорее всего влез опять в какую-то передрягу. Но вот когда Москва точно со сдвигом по фазе обрушился на входную дверь — уже что-то новенькое. И только-только относительно успокоившийся и обретший разборчивую речь Россия тут же забился в угол, истерично умоляя не пускать столицу. Даже самый неинтресующийся знал об их натянутых отношениях, потому Питер без суда и следствия сразу встал на сторону федерации и доводов МСК даже не слушал. Да и что, в сущности, слушать-то было? Разъярённую тарабарщину?       Из обрывков фраз и общей картины происходящего, он пришёл к не совсем правильным выводам: страна что-то сделал, и исходя из реакции обоих, Москва, похоже, убить его собрался. Хотя у гнева того была совершенно иная причина. И так между двумя городами постоянно происходили недопонимания. Хоть позже столице удалось-таки адекватно объясниться, своего тот всё равно не получил.       Отгоняя неприятные воспоминания, Санкт-Петербург поправлял манжеты рукавов, пока смятённый Россия потирал свою шею у затылка, непроизвольно царапая её в кровь.       Пауза позволила обоим немного разгрести завал мыслей. — Теперь, должно быть, мы можем переместиться на кухню, — в итоге предложил СПб.       РФ рассеянно кивнул.