Не причина, а следствие: Радиоактивно!

***

      Дверь хлёстко с грохотом впечаталась в стену, да с такого размаха, что чуть не прилетела обратно, прямо по лбу незадачливых входящих. Каким-то невероятным образом придержав её, Беларусь втащил в тёмную гостевую комнату полуадекватного Украину, цепляющегося за него как бешеный кот и голосящего на всю округу: — Пошёл этот сучий выродок! Я бы ему ещё!..       Он несдержанно тараторил, смешивая свой, международный, польский, белорусский, русский и даже немецкий проскальзывал. Большую часть этих языковых выкрутасов РБ совсем не переваривал, поэтому с усталым пофигизмом не обращал внимания. У самого мозги набекрень. За время собрания сегодня особенно, да и за последние полгода слишком заебался, чтобы вникать в клубок чужих бредней. Но, похоже, очень «важных бредней», ведь безразличие совершенно не устраивало: — Ну и что ты молчишь?!       Очевидно республика что-то упустил из всего того словесного многообразия, однако виду не подал. — Может, потому что ты несёшь ахинею? — Я?! Да и ты пошёл! — и слегка отпихнул.       А затем, уже сам игнорируя, Украина небрежно скинул свою толстовку прямо на пол и неуклюже (чуть ли не мимо) завалился на кровать. Беларусь же, чуть пошатнувшись от толчка, в некой нерешительности продолжал стоять, наблюдая за страной, который, схватившись за голову, весь кривился.       Как к этому всё пришло? Почему всегда так неудачно находятся приключения на одно место? В голове навязчиво гудело, словно в поле с высоковольтными вышками. Где? Кто? Что? Господи.       Разрозненные образы, подобия маломальских размышлений, как сухая трава и мусор, несвязные, но собранные вместе, перегонялись ветром по обширному пространству сознания, такие бесполезные, ненужные, будто выброшенные, гниющие.       РБ утомлённо провёл ладонью по лицу. Терпкую темноту ночи, заполнившую комнату, смягчал теплый свет фонарей из окна, разлившийся по полу словно янтарное виски, горькое, однако согревающее. И в этой взболтанной, но не смешанной атмосфере мутный, усталый взгляд вновь зацепил силуэт скрюченного брата. Нельзя бросать того в таком состоянии. Однако не специально бесить лишний раз тоже не лучшая перспектива. Ну и ситуация. Впрочем, пиздец был до этого. Хуже же уже не станет, да? Да? Пожалуйста…       Украина, которому не особо-то полегчало от смены положения, всё-таки спохватился, обратив внимание на прежнее чужое присутствие и ступор. — И…извини, я не хотел…       Тяжкий вздох. Республика давно разучился раздражаться на его резковатые выражения в подобном состоянии, поэтому, окончательно решившись, осторожно, стараясь сильно не тревожить, присел рядом. — Очень болит? — Мгм, а ты, блять, как думаешь? — тот зашипел, правда, скорее из-за своей опять несдержанной грубости, хотя потом именно болезненно замычал, — Сейчас расколется-а-а… М-м-м…       Покумекав, РБ придвинулся к стенке и, подсунув под свою спину маленькую подушку, скомкал покрывало на коленях, чтобы затем подзывающе похлопать по ним. — Ложись. Тебе нужно успокоиться.       Пусть страна и перелёг на его ноги, лицом к нему же, однако неумолимо бухча: — Легко сказать «успокоиться». Всегда ты так. Я что, по-твоему, совсем ебанутый?       М-м-м, любимые загоны. Беларусь положил руку тому на спину и начал поглаживать. — Не совсем. Но с ебанцой.       И, конечно, неизбежно получил тычок в бок. — Ну спасибо! Сам ты с ебанцой. — И я-а-а то-о-оже. — Не говори со мной как с отсталым, — что заставило лишь глаза закатить. Какой капризный. Но чужие «сюрпризы» не закончились на том, — Вообще не говори, замолчи! Не хочу тебя слышать! Не хочу! Заткнись, заткнись, заткнись!       Украина вжался в него, ещё больше напрягаясь и мелко дрожа. РБ и сам вздрогнул из-за этого.       Снова накатила истерика, снова тот взорвался. Когда к подобному получится привыкнуть? Смириться с чужой болью? Будто бы никогда. К тому же они давно не виделись, а тем более давно не приходилось брата успокаивать, поэтому происходящее ощущалось настолько остро, насколько возможно, и тяжесть на сердце тянула словно в пропасть.       Украина всё бормотал и бормотал себе под нос одно и то же словно безумный, жмурясь, затыкая уши, впиваясь ногтями в кожу, царапая до крови, как и буквально десять минут назад, когда вырванные им же цветы с собственной головы осыпались на кафель, и Беларуси, что сам был ни жив ни мёртв, пришлось утаскивать того прочь. Тогда силы нашлись, а теперь лишь волна измотанности накрывала с новой силой. Совершенно и абсолютно.       Однако республика пытался не позволить обрести форму гнусным образам, которые дёгтем стекали по горлу, мешая дышать, таким мрачным и прогорклым, что даже настойчиво отгоняемые, они оставляли удушающий грязный след, слишком знакомый, слишком невыносимый. Онемение растеклось по телу как родное, в раз парализуя, будто бы превращая в недвижимый камень даже холодный пот, проступивший от подступающего ужаса.       Опомниться помогло только ощущение в своих руках чужой уязвимости. РБ нагнулся, чуть приобнимая, однако не сковывая, не давя, хотя очень хотелось прижаться близко-близко, потому что нечто из потёмок также близко тянулось к нему. — Укра, ну же, тебе только хуже от этого, расслабься чуть-чуть, пожалуйста, — он приободряюще легонько потрепал того за плечо, давя собственную панику, так и норовящую проскочить в голосе, — Давай, совсем немножко. — Не могу-у-у, — чуть ли не взвыл тот, от чего второй республика едва не подпрыгнул на месте, — Я всё слышу: как скрепит пол, как шуршит ткань, как ты тяжело дышишь, как дышу я, как шумит кровь в ушах, как бьётся сердце, так громко, очень громко. И слова, они такие громкие, будто гремят, пусть все заткнутся, пусть заткнутся!       Острый слух превращался в серьёзную проблему, когда уничтожала каждая мелочь.       Беларусь постарался говорить как можно тише, всё ещё поглаживая, но медленнее ненавязчивее: — Цш-ш-ш, не зацикливайся на этом, слушай меня, ладно? Ох, Господи… Тебе удобно? Ничего не мешает? Может повязка давит? Давай снимешь её?       Сбивчиво тараторя, он слегка-слегка провел пальцем по фиксирующей резинке, чтобы отвлечь. И, на удивление, это сработало. Не совсем сразу, но словно действительно задумавшись, Украина немного утихомирился, по крайней мере, перестал судорожно закрываться, хоть рук и не убирал. — Глаз… Сейчас глаз будет выглядеть просто отвратительно, — робко констатировал брат. Очень мило, что даже в таком положении пытался заботиться.       РБ чуть улыбнулся, пусть и отчасти нервно. — Но мне ведь не обязательно смотреть? — Вот и не смотри, — страна порывисто приподнял чужой подбородок, — Стена: одна, другая, третья; потолок полностью в твоём распоряжении. — Аха, ладно, хорошо.       Беларусь имел неплохое ночное зрение, что, впрочем, не мешало воображению играть с ним злую шутку. Поэтому он с горем пополам старался просто смотреть в окно, пока Украина возился с повязкой, но когда последний закончил и вновь прилёг, первый машинально повернулся. — А ну-ка! Я же сказал.! — не позволяя ничего увидеть, республика вновь направил его лицо в сторону и беззлобно, даже растерявшись, спросил, — Совсем дурак, что ли.? — Ой… — РБ сам едва понял, как так вышло, — Я случайно. — Ага, и случайно получи инфаркт. — Получу, только если у тебя из глаза опять будет штырь торчать.       Было дело, под конец восьмидесятых. Но Украина лишь равнодушно отмахнулся. — Тьха, вспомнил тоже. — Да в тот день я реально чуть приступ не словил! — Неа, «словил», вообще-то. Прямо на пороге комнаты рухнул замертво. В обморок. — А. Да… — в миг посеревший Беларусь не на долго вперился в пустую темень, однако так же вдруг встрепенулся, — А кто не словил тогда? — Хмх, никто больше? Кому не плевать?       Лукавил чертила. Но подыграть можно. — Гонишь, все же в шоке были, от медсестёр до России. А Каз даже поджопников понадавал тебе потом, — брат промолчал, хоть небольшая улыбка тронула его губы. Рядом с прикрытым веком чернеющей окантовкой подсохла кровь. РБ всё-таки не удержался и глянул на него, однако относительно быстро вернулся к всматриванию в окно, — Хотя неудивительно, если ты плохо это помнишь: наверное, последнее отбил.       От Украины послышался смешок. Он уже чуть забылся и слегка расслабился, пусть иногда и подрагивал: ему дискомфортно от собственной слабости. Естественно понятно, что страна уже вымотан и физически, и эмоционально, поэтому неплохо если тот уснёт, хотя это ещё та задачка. Ну, во всяком случае, Беларусь продолжит отвлекать: самому же на душе спокойнее становилось. — Помнишь в одном из походов, ох, я даже не скажу, летом это было или весной, осенью, может быть даже? В о-общем… — Аха-ха, мастер конкретики. Не зимой точно?       Вот холера. — Точно! Тогда птицы были, я же ведь о них как раз. — Зимой тоже есть. Снегири, по-твоему, кто, грибы? — Иди ты, — республика хихикнул, немного хлопая брата по спине, — Совсем нет разницы когда. — Да ясно уже. Птицы, и что? — Вот ты птичка мозгоклюйка, независимо от времени года. — Э-эй, а ты тогда кто? Глазелка? Или Извращечка? Сыч-вуайерич? — Я художник — я так вижу, — самодовольно ухмыльнулся РБ, — Тихо вообще, дашь мне рассказать-то? — Ну давай-давай, — тот лишь зевнул, получше укладываясь, — Очень интересно. — Паразит. Интересно ему. — Да-да, я паразичу, а ты полезно рассказываешь. Молчу. — Неужели, — Беларусь с готовностью прочистил горло, но затем вдруг потерялся, — О чём я?       Украина весело прыснул. Однако пообещал — язык за зубами. — Э-э-э, — оставалось только застопорено чесать затылок. Ничего не лезло в уставшую голову, но шестерёнки в ней усилено работали, и, к счастью, достаточно скоро озарило, — Поход! — Кх! Не ори… — брат вздрогнул и слегка вновь скукожился. — Прости-прости! — уже шёпотом. — Мг…       РБ неловко замялся из-за того, что потревожил больное, однако второй республика пусть чуть и поморщился, снова опустел лицом. — Ты про тот раз, когда мы заблудились, птиц ища.? — Ну… Если тот — это один из четырёх… — Четырёх?! — Если не больше. — Да когда такое было?! — даже подскочил Украина. — Спокойней, — страна вернул его обратно, — Могу рассказать о каждом. — Окей, окей, теперь действительно интересно. — А до этого, значит, не было? — Всё-всё, по делу давай. — Так вот…       Одна небольшая история затрагивала иные, а затем вспоминались и третьи. Слегка односторонний диалог постепенно превращался в монолог: количество уточнений и замечаний мало-помалу уменьшалось, пока Украина совсем не стих, вовсе задремав, хотя ещё периодически коротко бурчал из-за шума в коридоре, но всё же провалился в глубокий сон. Однако Беларусь знал, стоит только перестать болтать, и он тут же проснётся. Поэтому говорил.       В ход шли маленькие смешные и не очень рассказы, о них и о других, давно знакомые и нет, уходящие даже в какой-то абсурд и просто описания вещей вокруг, главное — не замолкать. И республика говорил, говорил и говорил, когда погасли фонари и рассветные сумерки поползли из-за горизонта, наполняя комнату холодным синеватым оттенком, когда новый день входил в череду таких же одинаковых дней, сливаясь в один бесконечно длинный.