***
Кит просыпается от того, что Джеймс забирается к нему под одеяло. — Привет… — Привет?! — яростно спрашивает Джеймс. — Ризави сказала, ты трахнулся с Холтом! — Она очень просила. — Кит переворачивается на спину, щурится на него в темноте. — Не надо было? Джеймс обнимает его, вздыхает. — Зачем я им тебя показал… У него дрожат пальцы, и Кит накрывает их ладонью, ласково поглаживает. — Я не должен был? — переспрашивает он. — Всё в порядке, Ризави же просила, — довольно ядовито отвечает Джеймс, продолжая гладить его по животу. — Имидж, все дела. — Джеймс. — Кит кладёт руку ему на затылок. — Ты сам сказал, что ничего не будет. — Ничего не будет! — Джеймс вскакивает и уже с порога рявкает: — Но если ты забыл, ты у нас живёшь! И мы можем тебя выставить вон в любую минуту! — Если я мешаю, скажи, я могу снять квартиру! — Нет, ты не будешь снимать квартиру! — Джеймс хлопает дверью гаража так, что с полки падает фонарь. Потом хлопает дверь дома. Вздохнув, Кит возвращает фонарь на место, заворачивается в одеяло и ложится обратно. Не спится. Он включает лампу, долго выводит случайные слова на обратной стороне черновика нового меню. Никаких мыслей. Растянувшись на своём матрасе, он смотрит вверх и вспоминает крошечную звёздочку на скуле. Как обводит её большим пальцем, целует, трогает языком. Почему-то возбуждение не приходит. Приходит спокойствие. Возбуждение приходит, когда Джеймс возвращается и с виноватым «я погорячился» откидывает его одеяло. Целует в живот, гладит, стягивая штаны. Ни на что не рассчитывая, Кит давит ему на макушку, толкается вставшим членом под подбородок, и Джеймс делает то, на что никогда прежде не соглашался. Крепко обхватывает рукой ствол, целует головку. — Не делай, если не хочешь, — шепчет Кит, весь кипя. Джеймс не облизывает — трётся щеками, дрочит, сплёвывая на ладонь, и этого достаточно, чтобы оргазм будто наизнанку вывернул. Кит лежит, разбитый и счастливый, не в силах двинуться, пока Джеймс обтирает салфетками его и себя, морщится, проверяя, не осталось ли на лице. — Не так противно, как я думал, — шутит он, ложась рядом. Противно становится Киту, но он готов и на большее, чтобы Джеймс уснул с ним.***
— Постой, вы серьёзно это играть собрались? — Нормальная песня! — Мы инди-группа, а не гот-метал-хрен знает что! — Ты вообще петь бросил! — Да как хотите! Переименуйте «Присциллу» в «Персефону», или что там достаточно мрачно! — Это не гот-метал, слышал, Гриффин?! — Ты помнишь, для чего мы собрались в первый раз?! Петь нормальные песни! Без этого вот! Без такого! — Он прав, Надия. Мы не для этого… — Да идите вы оба в жопу! Ризави вылетает из гаража, едва не споткнувшись о сидящего на пороге Кита, и уже во дворе кричит: — Я не умею писать! Кинкейд не умеет! А ты, Гриффин, не хочешь! Мне всё равно, что, я хочу играть! Давайте экспериментировать! — Ризави! — несётся ей вслед. — Я писал нормальные песни! — Напиши ещё нормальных песен и пусть Кит их поёт! — И напишу! — И напиши! Она забегает в дом, хватает с вешалки свою куртку и, потрясая ей, кричит в открытую дверь гаража: — Завтра репетируем то, что будет! У тебя есть ночь, Гриффин! — Я смогу! — Тебя так легко взять на слабо, Джеймс, — усмехается Кит. — Ты мне поможешь! — По пути к дому Джеймс хватает его за локоть и вздёргивает на ноги. — Пойдём! — Эй! — Кит пытается выдернуть руку, но после первого же яростного взгляда сдаётся и идёт за ним. — Чего ты бесишься? — примирительно спрашивает Кинкейд. — Нормально же репетировали. Мы можем взять и твои песни, и песни Кита. Джеймс демонстративно его игнорирует. Заперев дверь спальни, он толкает Кита на свою кровать и бросает ему на колени ежедневник с ручкой в кожаной петле. — Записывай. Мне так проще думается. Пожав плечами, Кит кладёт ежедневник на колено и открывает. Проводит пальцами по перфорации в уголке, аккуратно пишет на первой строчке «Песня Джеймса». — Слушаю, — говорит он. Джеймс расхаживает из угла в угол. Бесится, стискивает кулаки. Красивый — ещё красивее, когда злится. От звонка телефона оба вздрагивают. — Я на минутку, — говорит Джеймс и выходит на лестницу. Постучав ручкой по переплёту, Кит переворачивает лист и пишет ещё одну песню. Он заканчивает последнюю строчку, когда Джеймс возвращается. Смотрит на него, сжимая в руке телефон, читает, и у Кита под его взглядом начинает дрожать рука. Буквы получаются уродливыми, валятся со строчки. — Да почему каждый раз так, — устало вздыхает Джеймс и, забрав ежедневник, выдёргивает страницу и отдаёт ему. — Нельзя, что ли, написать песню, где в конце никто не умер? Кит не хочет бесить его ещё больше, поэтому складывает лист вчетверо, суёт в задний карман и отправляется обратно в гараж. — Извини за него, — говорит Ина, когда они встречаются на полпути, и сжимает его руку. — У Джеймса сложный период. — Я знаю, — кивает Кит. — Всё в порядке, Ина. Он ложится на свой матрас, отворачивается к стене и перечитывает текст. Хороший, может, лучший из тех, что он писал, только вот дождётся ли он своей музыки? Кинкейд, раскачиваясь на больших качелях в углу двора, наигрывает что-то из «Битлз». Кит ещё может пережить «Let It Be», но на первых нотах «Help!» суёт свой листок под подушку и выходит. — Раз уж всё равно нет репетиции, чего киснуть. — Кинкейд пожимает плечами. — Денёк такой хороший. — Угу. — Кит устраивается рядом. Солнце пригревает совсем по-весеннему, где-то за забором щебечут птички, и настроение начинает ползти вверх. К началу «Oh! Darling» Джеймс спускается и осуждающе смотрит на них с порога. Кинкейд снова пожимает плечами, Кит, гримасничая, тянет чересчур высокие для себя ноты, слишком увлечённый, чтобы злиться. — Да ну вас, — фыркает Джеймс и начинает подпевать, и это редкий случай, когда у них с Китом действительно получается что-то похожее на дуэт. // «Запрети мне себя»***
— Довольно странно, что так вышло. — Ина отворачивается к окну. Кит не вклинивается в её монолог, молча прихлёбывает кофе и смотрит на исписанную страницу из ежедневника. — Для Джеймса очень много значит «Присцилла». Мы начали играть вместе раньше, чем встречаться. Знаешь, как это бывает, — сначала ты влюбляешься в голос, в слова, а потом… — Она грустновато улыбается. — Потом начинается что-то большее. Но после смерти отца он бросил петь. Сказал, что должен отдать все силы бизнесу. Он старается. Если бы я не согласилась с ним работать здесь, мы, наверное, совсем бы не виделись… — Вздохнув, Ина смотрит на листок. — Можно, я прочту? — Я сам не знаю, что хочу сказать, — признаётся Кит, передавая ей текст. — Даже так: сам не знаю, что хочу. Точка. — Кит. — Она трогает его за руку. — Что бы между вами ни было, оставайся у нас, сколько тебе нужно. Я буду рада, если ты задержишься. Не из-за группы или из-за работы. Я не хочу терять хорошего друга. Помедлив, Кит кивает. — Тогда я спокойна, — улыбается она и начинает читать, как всегда, полностью сосредоточившись. Кит даёт ей время побыть наедине со своими мыслями и идёт собирать очередную партию посуды. Что угодно, только бы не думать, сколько ещё это продлится. Он ненавидит страх, но уже боится потерять непривычное чувство, что у него появился дом.***
— Не обижайся, — тихо просит Джеймс, лёжа рядом, на самом краю матраса. Вздохнув, Кит двигает его ближе и укладывает себе на плечо. — Вот это что сейчас было? — Жопу отморозишь. — Ну да. «Люблю, иди ко мне» не про тебя. — И что бы я услышал в ответ? — без тени издёвки спрашивает Кит. Джеймс не знает, как реагировать. Шутить не тянет. И посмотреть в глаза Киту он не может. Так и лежит, напряжённо размышляя о том, какие у них теперь отношения. Кроме наследования микрофона в «Присцилле». Песня так и не получилась. Джеймс снова начинает беситься. Сочтя молчание достаточным ответом, Кит натягивает на него одеяло и поворачивается на бок, выдрав плечо у него из-под головы. — Спокойной ночи, — говорит он. Джеймс хочет услышать в его голосе обиду, разочарование, злость, — хоть что-нибудь живое. Что-нибудь, за что получится уцепиться и… что и? Ничего там нет, кроме того, что Кит уже сказал. Поборов желание поцеловать его на ночь, Джеймс выбирается из-под одеяла и уходит. У Ины в спальне горит свет, на двери висит табличка «не беспокоить», и Джеймс сразу идёт наверх. Ложится в постель, выключает ночник и говорит себе спать. Вместо сна в голову лезет чёрт знает что. Восторженные вопли Ризави по поводу Холта. Сам Холт, которого он хрен знает сколько уже не видел. Слезливый текст Кита, который запомнился весь до последней строчки, как свои не запоминались никогда. Чтобы успокоиться, он думает об Ине. О её светлых глазах и прелестно вздёрнутой верхней губе. О поцелуях и объятиях. О том, как она подходит по утрам и упирается подбородком ему в макушку, чтобы посмотреть, над чем он смеётся в ленте фейсбука, пока пьёт чай. О том, как засыпает, свернувшись в клубочек в его объятиях. Совсем не такая, как Кит, но он не хочет терять ни её, ни Кита, и выбор сделать не может. И с этим тоже не знает, как жить.***
— Предельно просто: ты пишешь тексты — я не вмешиваюсь, я пишу музыку — ты не вмешиваешься. Или ты всё делаешь сам, а я жду, пока Ина напишет ту самую. Выговорившись, Ризави замирает, держа пальцы над клавишами. Она готова хоть сейчас — уже слышит в своей голове мелодию, — но Кит слышит другую, ясно по глазам. Гриффин трепался слишком много, из Кита и слова не вытянешь, — и она не знает, что хуже. — Я не умею писать музыку, — наконец, говорит Кит, поняв, что она не отцепится. До него быстро дошло, на самом деле, но каждый раз он будто надеется на что-то другое. Что она уступит или что он сам что-то придумает — Ризави понятия не имеет, что происходит в его голове. Ей и не обязательно понимать. Достаточно того, что эта голова выдаёт неплохие тексты. Очень неплохие. — Я никогда не писал. Подыгрывал себе на гитаре и всё. Я даже аккордов не знаю. Их знает Джеймс. Мне хватало. — Знаешь, что? — Ризави тащит его за собой к накрытому брезентом стеллажу. — Подними меня. Кит подхватывает её, сажает себе на плечо, деликатно придерживая. Ризави задирает брезент, смотрит под него, шарит в темноте. — Помочь? — спрашивает Кинкейд, заглядывая в гараж. — Ты изгнан! — рявкает Ризави. — Музыки ещё нет, уходи! Кинкейд подчиняется, а она нащупывает то, что искала. Шершавую ручку насквозь пропылённого чехла. Не выбросил. Ну надо же, а столько грозился. С глаз долой — из сердца вон? Нет, Гриффин, это так не работает. Она вытягивает чехол, поднимает над головой, и Кит ставит её на пол. То есть, их. Её и гитару. — Держи. Инструмент должен петь. Кит с недоумением смотрит на чехол, на неё. Расстёгивает молнию, и наружу выпадает сплетённая из ниток фенечка с колокольчиком. Его губы вздрагивают. Он хочет что-то сказать, но проглатывает слова. Расстёгивает молнию до конца, вытаскивает гитару. Гладит коричневую деку, ощупывает гриф и потёртый радужный ремень. Обнимает её — и улыбается. Так светло, как Ризави не ждала хоть раз увидеть. — Привет, Адель. — Так вы знакомы. — Пели вместе, — влажно смеётся Кит. — Так вот, Когане. — Ризави тыкает его в грудь. — Ты мне покажешь, что хочешь. Только тебе разрешаю. На гитаре, на пальцах, ногой топай — делай, что хочешь. У тебя есть полчаса, чтобы показать мне, что не так — или отправляешься за Кинкейдом и ждёшь, что придумаю я. И поёшь под это, даже если будешь рыдать весь концерт. — Понял, — кивает он серьёзно, — отсчитывай полчаса, как только я её настрою. Вместе они перетягивают струны, настраивают под тюнер. Ина бы справилась быстрее, но она отказывается участвовать в сочинении — слишком нервный для неё процесс. Готовую мелодию она умеет сделать своей — и это тоже искусство. Как искусство Кинкейда — добавить к ритму силу и драйв, а искусство Джеймса — соединить их всех своим голосом, превратить в единое целое, собрать звуки и слова в песню и окутать ей каждого, до чьего слуха удастся дотянуться. Искусство Кита… в том, что он отвязный, наверное. Ризави и сама пока не знает. — Считай, — говорит Кит и прикрывает глаза. То, что у него есть, вряд ли можно назвать мелодией. Это голос — стихов и его собственный. Голос истории, которую он хочет рассказать. Голос, которым говорит его сердце, но у сердца нет струн. Адель должна справиться за него.***
— Знаешь что, Когане? Я ревную. — Ты всегда ревнуешь, — ворчит Кит, прижимая гитару к груди. — Кто тебе разрешил её доставать? — Джеймс выхватывает Адель из-под одеяла, садится у Кита в ногах. — Чёрт. Ненавижу тебя. Ты всегда лучше умел её настраивать. — Ризави помогала. Джеймс фыркает. Ставит гитару на бедро, трогает струны, привычно берётся за гриф. — Ризави сказала, — тихо говорит Кит и садится, пригладив волосы, — ты хотел её выбросить. — Хотел. Но не смог. Не только из-за тебя, не думай. — Я бы и не подумал. — …зря. Он улыбается — так, как, Кит думал, уже разучился. Прикрывает глаза, и его лицо становится таким невыносимо нежным и таким родным. Кит целует его раньше, чем он споёт хоть слово. — Я скучал, — говорит он, накрывая ладонью его руку на грифе. — По тебе и по ней. — По тебе и по ней, — повторяет Джеймс, не открывая глаз. — Трахни меня, Когане. Как в былые времена. «Уверен?» — хочет спросить Кит, но знает, что Джеймс не уверен так же, как он сам. Возможно, он пожалеет. Или они оба. Возможно, нет. Как в былые времена, Джеймс всю дорогу сыплет проклятиями — пока Кит его растягивает, пока целует между лопаток, медленно вталкиваясь в него, пока ждёт, давая ему хоть немного расслабиться, и ласкает его обмякший член. Пока делает вид, что не замечает слезинку, ползущую по его щеке. Пока виновато целует за ухом и гладит по бёдрам. — Ненавижу тебя, — хрипит Джеймс, уткнувшись лбом в его подушку, и дёргается, когда Кит заставляет его шире расставить колени. — Ненавижу. Кит каждый раз надеется, что он сможет расслабиться… вернее, что захочет сделать это с самого начала. Каждый раз Джеймс предпочитает страдать, и каждый раз его слова оставляют где-то глубоко ещё один шрам. Если не на это похожа любовь, то на что ещё? И, как каждый раз, в один момент Джеймс расслабляется. Становится податливым, нежным, проклятия сменяются стонами, и Кит сходит по нему с ума. Обнимает, шепча, как сильно любит, и в каждом влажном соприкосновении их тел, в каждом стоне, в каждом вдохе — ответ, почему он здесь. Почему он вышел из дождя на порог этого дома и остался жить в гараже, никто, человек без прошлого и будущего. Дверь в гараж открывается, впуская в темноту свет фонариков и энергичное: — Я придумала!.. Ризави затыкается, Джеймс — нет. — Если ты сейчас остановишься… — выдыхает он куда-то в подушку. Ему не обязательно договаривать. Кит не в состоянии его отпустить. Кит собирает волосы в хвост, выбрасывает в пакет с мусором презерватив и очередную пустую банку от смазки, накидывает косуху и выходит во двор. Ризави сидит на качелях, меланхолично отталкиваясь ногой. — Можно? Она кивает и останавливается, давая ему сесть. Пряча глаза, Джеймс выскальзывает из гаража и поспешно скрывается в доме. — Ина знает? — Конечно, — усмехается Кит, так же, как она, глядя в никуда. — Можешь спросить у неё, если хочешь. Она предложила, чтобы я остался. Не Джеймс. — Да уж не Джеймс. — Ризави очень похоже передразнивает его голос: — «Кога-ане». Они раскачиваются ещё некоторое время. — Обиделась? — спрашивает Кит. — Нет. — Она снимает очки, протирает о рукав футболки. — Мне… наверное, всё стало понятно. Это. — Она обводит рукой гараж, дом и Кита. — Эта его закусочная, которую он ненавидел и всегда говорил, что лучше умрёт, чем станет дельцом, как его папочка. Этот приличненький дом с гаражом. Это кольцо, которое Ина так и не надела ни разу. У него… всегда проблемы с тем, чтобы сказать себе правду. — А ты бы сказала правду? — печально спрашивает Кит, глядя на свои расшнурованные гады. — Не знаю. — Ризави откидывается на деревянную спинку, скрещивает руки на груди. — Я никого так не любила, чтобы взахлёб. Чтобы посвящать песни и плакать в подушку. Чтобы бросить музыку. Я люблю музыку больше, чем любого человека на планете, вот мой секрет. Если Кинкейд и Ина решат завязать, я найду других людей, чтобы играть дальше. — Она шмыгает носом. — Но я бы, конечно, хотела именно их. — Понимаю, — соглашается Кит. — Поэтому ты его бросил? — Или он меня. Я так и не понял. Они молчат ещё. Кит дважды успевает покурить. — Так что ты придумала? — Мелодию твоей русалке. Тащи гитару, и в гараже заодно проветри. — Будем репетировать? — А ты как думал. Пятница-то близко. И кстати, — окликает она на полпути, и Кит оборачивается, — всегда так ходи. Я тебе на концертах запрещаю что-нибудь надевать под куртку. Смеясь, Кит распахивает двери гаража и вытаскивает Адель из-под одеяла. Инструмент должен петь. Они оба должны петь.***
Джеймс бочком прокрадывается в гараж. Садится на свёрнутый у стены матрас. Смотрит на Ризави исподлобья — ждёт, как она посмотрит в ответ. Ризави, как обычно, показывает «викторию» и смеётся. — Послушай, — говорит она, — мы с Китом вдвоём сочиняли. Ну, он как мог, а я немножко ему уступила. — Ты что с ней сделал? — хмыкает Джеймс. — Я обычно прекращал с ней спорить, когда она начинала махать саксофоном. Ни разу даже ноты мне не уступила. — А я не знаю нот, — смеётся Кит, держа вместо микрофона чехол с барабанными палочками. — Давай, Ри. — Ри? Кто ты такая и куда дела мою клавишницу?! — Твою мультиинструменталистку! Я съела её печень и внедрилась в её мозг, муа-ха-ха! Кит снова смеётся. Встаёт с ней рядом, глядя, как она настраивает синтезатор. Прикрывает глаза, весь в своих мыслях, и у Джеймса снова тянет между ног. Сидеть всё ещё дискомфортно, но оно того стоило. — Пошёл, — говорит Ризави, и по старой привычке Джеймсу очень хочется схватить микрофон. Но Адель висит на плече у Кита, и Кит, а не Джеймс, гладит её струны. — Далеко, за нежной гладью воды… — начинает он. Вставать через шесть часов, но Джеймс готов жертвовать сном.***
Nirvana — You Know You’re Right
Мэтта нигде не видно, и Кит не может решить, рад или нет. Впервые за два года у них с Джеймсом почти всё хорошо. Насколько между ними что-нибудь может быть хорошо. В любом случае, ему не хочется накалять обстановку. Потягивая пиво на том же самом диване рядом с Кинкейдом, он записывает в чате с самим собой разрозненные слова. Звёздочка на скуле не выходит из головы. Почему-то именно она. «Эта маленькая мразь», — пишет Кит и стирает. Пишет снова. — Пошли, Ризави всё настроила. — Кит слышит Кинкейда, но всё равно вздрагивает от хлопка по плечу. — Извини. Отвлекаю? Есть ещё время, посиди. Мы сначала инструменталку сыграем. Кит смотрит, как он идёт к сцене, держа над головой гитару, но видит совсем другое. Завиток дыма над тонким лицом, светлые волосы и эту сраную звёздочку. Нет, — говорит себе Кит. Слова не складываются дальше. Да и зачем, Ризави музыку всё равно писать не станет, пошлёт его на хер вместе с его метафорами. Огорчённый, он ложится на диван, закидывает ноги на подлокотник, разглядывая паутину ржавых труб под потолком. Со сцены слышится начало инструменталки. «Сирена». Первая мелодия с тех пор, как группа лишилась голоса, от и до написанная Иной. Такая светлая и печальная, что у Кита каждый раз сжимается сердце. Если бы Джеймс не знал, что Ина его любит, понял бы после первых же нот. В отличие от слов, он всегда умел слушать музыку. Может, поэтому Кит до него так и не докричался. Что бы там ни несла Ризави, «Присциллу» здесь знают и любят. Хлопают, одобрительно кричат. Ромелль вылезает на сцену, чтобы обнять Ину, отводит с её лба влажные волосы, целует в висок. У неё в руке почти пустая бутылка пива, золотые косы достают острыми кончиками до талии. — Эй! — кричит она в зал, выслушав что-то, что Ина шепчет ей на ухо. — У «Присциллы» для вас сюрприз! Мы ждём мистера загадку! Усмехнувшись, Кит встаёт и направляется к ним. Всего одна фраза — и он чувствует себя звездой и желанным гостем сразу. Как она это делает? — Песня про русалку! — выкрикивает Ромелль, прежде чем передать ему микрофон. — И про любовь, — добавляет Кит. Ризави ударяет по клавишам. Кажется, она всё ещё бесится из-за того спора в гараже. Но то, что получилось в итоге, нравится Киту намного больше. Взяв со стойки у стены Адель, он перебрасывает через плечо радужный ремень и касается пальцами звенящей фенечки. После стирки стала такой же яркой, как раньше. Ремню повезло меньше. — Далеко, за нежной гладью воды, — начинает он, вызывая в воображении дружно подпевающих фанов, которые ждали его всё это время. Ждали, пока он родится и вырастет, пока он придёт сюда, на сцену, ждали каждого слова, что он напишет для них, каждой ноты. Ждали, чтобы стать счастливее. Чтобы подпевать плеерам в автобусах и метро, коротать время в пробках и заниматься любовью. Ждали, пока его музыка станет частью их жизни, даже если сам Кит об этом никогда не узнает. — Твои глаза ловят меня на прицел. Взгляд выхватывает в толпе светлые волосы и звёздочку на скуле. Он пришёл.***
Кит Когане Вернись под шелест винила, под шёпот дождя по стеклу ты берёшь с меня обещания, которые я совсем не прочь тебе дать не быть с тобой, не идти за тобой, не плакать, когда ты уйдёшь, не забывать, как смеяться, когда ты уйдёшь твоя рука в моей руке, ты в моих руках, смеёшься, и солнце в твоих волосах. кажется, так будет вечно, кажется, я бы мог обещать под шелест винила, под шёпот дождя по земле я возвращаю тебе обещания, которые не хотел давать с горстью сырой земли я возвращаю тебе обещания, которые клялся исполнить, смеяться и улыбаться без тебя, не плакать, когда ты уйдёшь, не идти за тобой, когда ты уйдёшь я возвращаю тебе обещания, все до одного свои обещания, сидя рядом с тем, что было тобой, я возвращаю свои обещания