***
— Я не знаю ни одной вашей песни. — Даже «Кошечки пахнут колой»? — Что?.. Лотор хлопает Кита по спине так, что чуть не скидывает с дивана. — Наконец! Хоть один человек, который не слышал этого дерьма! — Он ненавидит наш самый известный трек, — доверительно шепчет Лэнс. — Даже не играл с нами тогда, — фыркает Мэтт. Он сидит на спинке дивана, перекинув ноги через плечи Кита, потрёпанная обивка сминается под подошвами жёлтых «мартинсов»; вероятно, он прячет у Кита за затылком стояк. Или не прячет, а наоборот, открыто демонстрирует свои намерения. Кит свои намерения до времени предпочитает прикрывать гитарой. — Значит, будем играть твою песню. — Широ, потянувшись за подлокотник, достаёт гитару — чёрную, обклеенную потёртыми стикерами с фестивалей; Кит бы полжизни отдал за право спеть хоть на одном. — Мы ведь всё слышали, да, Лотор? — Да, детка, — усмехается Лотор и берёт свой бас, фиолетовый, хищный, как он сам, с блестящими серебряными струнами. — А я послушаю. — Лэнс усаживается на пол, бросив под зад чью-то косуху. — Жду вашего мнения, — шутливо раскланивается Мэтт в его сторону и наклоняется к Киту, кладёт ладонь ему чуть ниже ключиц. — Текст с собой? Кит находит в телефоне фото страницы из ежедневника Джеймса, даёт ему, и Мэтт, пробежав глазами, кивает. — Ты веди, я подпою. Гадая, неужели он так быстро всё запомнил, Кит начинает петь — и тревожный звук баса крадётся за его голосом, как рябь на воде следует за всплывающей русалкой. Нежные переборы Широ вливаются в ритм Лотора, бросают на гавань лунные блики, раскрашивают ночь в воображении Кита серебряным и фиолетовым. Взволнованный, Кит косится на них — на удивительно нежное, нездешнее лицо Широ, ласкающего струны, на заострившиеся от напряжения черты Лотора. Они играют эту мелодию впервые, но им даже не нужно переглядываться, чтобы чувствовать друг друга, и между ними Кит до беспомощности лишний. Голос Мэтта, сладкий, как приворотное зелье, возвращает его к реальности, эхом вторит каждому слову — и делает Кита своим в давно сыгравшейся группе. Так не страшно. Так можно петь, будто восхищённая толпа уже качает их на руках, и каждое слово падает в нетерпеливо протянутые руки. Так, будто есть только музыка и они. Никаких неудач. Никакой боли. И ничего не стоит показать своё настоящее лицо. Он расслабляется, закрывает глаза, чтобы в его мире остался только звук и картины, начертанные струнами на волнах, и пропускает момент, когда из эха голос Мэтта превращается во вторую часть дуэта. Когда они начинают петь вместе, дразнить друг друга, шутливо соревноваться. К последнему куплету Мэтт поёт уже совсем в другой манере — и всё же она не противоречит Киту, а дополняет его. Как глухой тяжёлый вокал Кита дополняет вокал Мэтта — задиристый, дерзкий, вычурный. — Потрясающий, — выдыхает Мэтт, и Кит только тогда понимает, что последний припев был без музыки. — То, что мы искали. — Пожалуй, — рассеянно кивает Лотор, продолжая нежно пощипывать верхнюю струну. — Согласен, — говорит Широ, и все трое смотрят на Лэнса. Похоже, он тут последняя инстанция. Лэнс не спешит. Размышляет, постукивая пальцем по подбородку. Не так он прост. Только строит из себя принцессу. — Будет сложно, — наконец, заключает он. — Может быть, мы все разосрёмся, пока запишем этот твой альбом, Мэтт. Так, как никогда не срались. Но оно того будет стоить. — Да мы в любом случае разосрёмся, — легко соглашается Мэтт. — Я тебя опять на две недели в чёрный список брошу. — А я тебе морду набью, и Широ меня будет оттаскивать. — У меня появился защитник, — смеётся Мэтт, ероша Киту волосы, и Кит плывёт от этой непривычной нежности, от объятий, от тембра его голоса. — Ну, давайте сделаем самое страшное, чтобы Кит знал, с кем связывается. — О нет. — Лотор швыряет гитару на диван и уходит. — Я в этом не участвую! — Он её даже на концертах игнорирует. Стоит в углу с вот таким лицом. — Лэнс закатывает глаза. — Ну, Широ и в одиночку справится, правда? Озорно оглядевшись, он кладёт пафосный бас Лотора себе на колени и начинает выстукивать задорный ритм, а Широ добавляет к его импровизации пару простеньких аккордов. — Кошечки пахнут колой! — объявляет Мэтт и добавляет: — Бессмертный хит. Дай руку. — Что? — У меня нет микрофона. Я должен что-то облизывать. Кулак сожми. Вот. Без этого никак. Кит решает, что должен это видеть, и закидывает голову ему на бедро. Обеими руками сжимая его запястье, Мэтт проводит языком по костяшкам и выдыхает на влажную кожу: — Вы знали, но боялись спросить, чем пахнут кошечки? — Чем, чем? — подпевает Лэнс. На сцене играет очередная не знакомая Киту группа, но люди начинают стягиваться к дивану в тёмном углу. — Йей! — кричит Ромелль, проталкиваясь вперёд. — Что это я слышу? Запретные слова? Акша! Сюда, скорее! Здесь кошечки! — Колой! — орёт Лэнс во всю глотку, колотя по деке так, что Кит всерьёз опасается за её сохранность. — Кошечки пахнут колой!***
— У меня чувство, что ты изнасиловал мою руку, — смеётся Кит, растягиваясь в кресле, и только теперь понимает, как устал. — Я не спросил. Тебе понравилось? — Мэтт бросает на спинку кресла пиджак, сдёргивает майку, и у Кита становится тесно в груди. Он выпрямляется, чтобы снять косуху, но Мэтт толкает его обратно. — Оставь так, — шепчет он и садится на подлокотник. Кит кладёт руку ему на грудь, гладит светлые соски, тонкий шрам под ключицей, живот, обнимает за талию. Они целуются — и в поцелуях нет привкуса вины, к которому Кит так привык. Ему не с чем было сравнивать, в общем-то. — Тебе идёт грубая кожа. — Потому что я грубый? — фыркает Кит, поглаживая его по бедру. — Потому что у тебя нежные губы, — напевает Мэтт, и Кит не знает, строчка это из песни или очередной экспромт. — И нежное сердце, где-то там. Он ведёт ладонью по груди, под ворот куртки, на плечо. Кит тянет его к себе, усаживает на колени. С ним впервые такое — целоваться хочется сильнее, чем всего остального. Мэтт не торопится. Нежится, откровенно постанывает, трётся о его член, и каждое его движение на грани — ещё немного, и стало бы неискренним. Но нет. Он действительно такой. Трахается как поёт. В той же манере. Впрочем, Кит тоже. Как и обещал, Мэтт позволяет ему всё. Но всё, что Киту сегодня нужно — целую вечность трахать его пальцами, чтобы слушать его стоны и ловить их ртом, в перерывах целуя звёздочку на скуле. Размазать его сперму по груди и сцеловать с кончиков пальцев. Впустить его руку себе под одежду — откровеннее, чем он ожидал, и намного приятнее. Стоять в кресле на коленях, отдаваясь его рукам, спереди и сзади, и всхлипывать от удовольствия, уткнувшись лицом в рваную обшивку. Без вины. Без стыда. Без страха. Отдаваться ему так, как можно отдаться только музыке. Без остатка. — О чём думаешь? О том, как мне хорошо, — сказал бы Кит, но вместо этого лезет в карман джинсов, заставив Мэтта приподняться, и вытаскивает телефон. — Извини. Мне надо кое-что записать. Мэтт молча кивает и продолжает курить, раскинувшись у него на коленях. Текст приходит весь целиком, и Киту всё равно, что Ризави откажется это играть. // «Утопи меня в любви»***
— А Кит где? — растерянно спрашивает Джеймс, пока Ина обнимает его за шею и расслабленно покачивается в его объятиях. От неё пахнет пивом, на щеках следы розовой и тёмно-фиолетовой помады, и она совершенно счастлива. Даже завидно. — Сказал, его не ждать. — Ризави раздражённо суёт ему в свободную руку чехол с гитарой. — Вот твоя Адель. Всё равно до утра вряд ли понадобится. Широ тебе привет передавал. — Ты видела Широ? — Ты бы его тоже увидел, если бы не торчал дома по пятницам. — И Лотора, — добавляет Ина, улыбаясь. — Всем понравилась новая песня. — В смысле? Там был Лотор?! — Ну, Широ же приехал. — Они собрались, чтобы попробовать Кита, — мрачно сообщает Кинкейд, захлопнув дверцу с такой силой, что джип вздрагивает. — Райан, не бесись, — мурлычет Ина, — Широ ведь сказал, Кит им нужен только на один проект. Чтобы записать альбом. Два раза в неделю, не чаще. — Да мы сами два раза в неделю не всегда репетируем! — рявкает Кинкейд. — Они у нас уведут вокалиста! — Кит сам решит, уходить ему или нет. — Ина пожимает плечами. — Рано об этом думать. — Когда они ему предложат контракт, будет поздно! — кипятится Ризави. — Ну нет, — вступается Кинкейд, — они ни разу никому ещё контракт не предлагали. Это же надо с Мэттом сработаться, а не просто на вечеринке его трахнуть. — Что происходит? — Паникуя, Джеймс смотрит на Ину. — О чём вы? Какой контракт? — Помнишь, «ковбои» искали для нового альбома второго вокалиста? — Помню, как Мэтт с половиной Манчестера разосрался, потому что так и не смог объяснить, что хотел. Слухи даже до меня долетали. А Кит тут причём? — Кит ему понравился. — Ина закидывает голову, мечтательно глядя в небо. — Похоже, он именно такого человека и искал. И ему всё равно, что думает сам Кит. Ну, как обычно. — Я поговорю с Когане, — сквозь зубы обещает Джеймс, чувствуя, как в груди закипает ярость. — Он, кажется, забыл, что к чему. — Если ты с ним поговоришь в таком тоне, он точно уйдёт, и совсем не из-за «ковбоев». — Ина выворачивается из его рук. — Вы рано паникуете. Кит ещё ни на что не согласился. К тому же Мэтт может научить его тому, чему мы не можем. — Мы не так уж плохо играем! — возмущается Ризави, и Кинкейд кладёт руку ей на плечо. — В отличие от всех нас, Мэтт профессионал. — Пожав плечами, Ина направляется к дому. — Нам это в любом случае будет выгодно. Закажите что-нибудь поесть, а я прилягу. Мы с Ромелль и девочками столько танцевали сегодня… Проводив её взглядом, Джеймс уставляется на Ризави. — Что?! — недовольно спрашивает она и складывает руки на груди. — Почему вы оставили Кита одного? Какого хрена «ковбои» вообще ему что-то предлагают? Он наш вокалист! — Знаешь, что, Гриффин, я музыкант, а не нянька! — снова взвивается Ризави. — Хочешь блюсти своего Когане — сам с ним по клубам и езди! Или трахай так, чтобы на сторону не смотрел! — Ризави, — одёргивает Кинкейд, но она сбрасывает его руку. — Песни его послушай! — шипит она, яростно глядя на Джеймса. — Даже я всё, блядь, понимаю. Пойду пасту закажу. Кинкейд, будешь пасту? — А китайская еда есть? Хочу поострее. Они удаляются, голоса затихают за дверью, а Джеймс идёт в гараж, швыряет Адель на матрас поверх скомканного одеяла и бессильно сжимает кулаки. Грёбаный Когане. Человек-сюрприз, блядь.***
Зажатый на заднем сиденье между Широ и Лотором, Кит нервно облизывает губы. Распущенные волосы Лотора щекочут шею, но убрать неловко, отодвинуться от Широ, обнимающего гитары, некуда, остаётся терпеть. Ведёт Лэнс — одной рукой, второй помахивает в открытом окне, подпевая весёленькой мелодии времён хиппи. — Это будет сверхновая, — азартно рассказывает Мэтт, невообразимо изогнувшись на переднем сиденье, и Киту очень стыдно за то, что у него на шее на самом видном месте ослепительно яркий засос. — Я покажу тебе, что уже записано, и что собираемся писать. Концепция ещё сыровата, но ты идеально вольёшься! — Ты уверен, что у меня получится? — Более чем! — Мэтт смеётся. — С нами петь легче, чем с «Присциллой», обещаю! — Ты почти ничего не слышал, — возражает Кит, но Широ похлопывает его по колену, будто они давние приятели: — Мэтт разбирается. — Надеюсь, вы знаете, что делаете. — Он откидывается на спинку, и Лотор недовольно отодвигается. — Я бы не был так в себе уверен. К тому же я не профессиональный певец. — Мы тебя подтянем, — пожимает плечами Лэнс. — Тебе не придётся делать ничего невероятно сложного, даже Мэтт справляется. — Вот гондон штопаный, — нежно откликается Мэтт и, хитро сверкая глазами, указывает на него: — Он всегда так. Не верь ни одному его слову. Все знают, что я лучший. — Первое место среди озабоченных отморозков Манчестера, — в том же тоне отвечает Лэнс и резко тормозит у старого кирпичного дома. — Всё, приехали. Выматывайтесь. Лотор неторопливо выходит, чтобы выпустить Кита, а потом возвращается в объятия Широ, и прежде чем машина отъедет, Кит успевает увидеть, как они целуются. — Ёбаный холод, — шипит Мэтт, утягивая Кита за собой к подъезду. — Я думал, вы меня до дома подбросите, — улыбается Кит. — Мы и подбросили. До моего. Или ты думал, всё, что хочешь, можно сделать в кресле среди мусора? — Я не очень-то много думал. — Кит плотнее запахивает куртку. — Надеюсь, ребята не будут волноваться. — У Ризави есть телефон Широ. Дознается. — Мэтт закоченевшими пальцами пытается приложить к домофону ключ и роняет. — Твою мать! Кит поднимает и прикладывает сам. Пока они карабкаются по крутой тёмной лестнице, Кит теряет счёт этажам. За обшарпанной дверью, которую Мэтту приходится несколько раз пихнуть плечом прежде, чем удаётся повернуть ключ, такая же обшарпанная квартира, клочья отслоившейся краски на стенах повествуют о разнообразии вкусов предыдущих жильцов — целых поколений, возможно. — Не разувайся. — Мэтт проходит дальше по длинному коридору, под «мартинсами» хрустит отвалившаяся побелка. — Здесь босиком даже йоги ходить не рискнут. Толстые стены щедро делятся накопленным холодом; маленький гараж за ночь удаётся прогреть, такую громаду — вряд ли. Поёживаясь, Кит прячет руки в карманы и идёт на кухню, где Мэтт в свете чайника пытается включить обогреватель в висящую на проводах розетку. — Сейчас станет получше, — оптимистично обещает он. — Давно здесь не был. — Не твоя квартира? — Моя. Я чаще ночую в студии. — Мэтт подходит ближе, усмехается. — Как насчёт меня согреть? Он дрожит под тонким пиджаком; Кит прижимает его спиной к себе, укрывает полами косухи, обнимает. Похоже, Мэтт только этого и ждал — закидывает голову ему на плечо, прикрывает глаза и расслабленно шепчет, щекоча дыханием подбородок: — Ты би или гетеро? — Всегда думал, что гей. — Кит прижимается губами к его скуле. Чёрт, у него фиксация на этой татуировке. — Не похож? — У меня сложное чувство, — Мэтт лениво поднимает ресницы, и Кит торопится поцеловать его соблазнительную улыбку, — будто ты не очень-то знаешь, что делать с моим щедрым предложением. — Есть немного, — неожиданно легко признаётся Кит. — Как насчёт, — Мэтт ведёт кончиком пальца по уголку челюсти, по уху, и Кита пробирает сразу, с одного прикосновения. Член дёргается вверх, непривычная теснота в груди возвращается, мешая вдохнуть, — по примеру приличных джентльменов начать с чашечки горячего чая? Кит кивает и, выпустив его, садится на шаткий табурет, а Мэтту оставляет второй, ближе к обогревателю. — Нет-нет! — Мэтт немедленно его пересаживает. — Этот шатается! — А ты? — Я сяду сюда. — Разлив кипяток, Мэтт бросает в чашки по два чайных пакетика и устраивается у Кита на коленях. — Удобно? — Очень. — Кит распахивает косуху, но вместо того, чтобы вернуться в тепло, Мэтт ведёт ладонью по его груди, по животу, цепляет пальцем пуговицу джинсов. От одного этого под кожей рождается жар. — Я не очень приличный джентльмен, — хмыкает Мэтт и поддевает языком его верхнюю губу. — Ты уже, наверное, понял. Скомкав в кулаке лацкан замшевого пиджака, Кит дёргает Мэтта к себе, стискивает за талию и целует. Табурет жалобно скрипит. — Чай, — шепчет Мэтт и суёт ему кружку. — Пара глотков, потом в душ и в постель. Плавясь под его взглядом, Кит послушно пьёт — и пара глотков тянется как вечность.***
Разговор не клеится. Кинкейд рядом с угрюмой Ризави ковыряет свою острую лапшу, как в воду опущенный, и чем дольше Джеймс на него смотрит, тем сильнее бесится. Доев, они предсказуемо собираются по домам. — Нормально всё будет, не парься, — неубедительно утешает Кинкейд, задержавшись на пороге. Ризави даже не прощается. Закрыв за ними дверь, Джеймс заглядывает к Ине. Похоже, она правда очень устала — не просыпается, даже когда он заходит и садится на край кровати. Господь всемогущий, зачем Когане вообще появился в его жизни. Почему нельзя было сразу встретить Ину, играть с ней, любить её одну. Почему в его грёбаной жизни всё так сложно. Невесомо погладив Ину по волосам, Джеймс плотно прикрывает за собой дверь и возвращается в гараж. Адель всё ещё лежит на матрасе. Сколько раз Джеймс порывался её выкинуть, продать, подарить, забыть — и каждый раз рука не поднималась. Если бы он не был так сентиментален. Если бы мог разбить её о стену, разнести в щепки, чтобы посмотреть на лицо Когане; но он не может. Сев на сложенное одеяло, он расстёгивает чехол, пропускает между пальцами разноцветную фенечку с колокольчиком. Кит сплёл, когда было хорошее настроение. Сказал, чтобы не перепутать с чужой на квартирниках, и добавил — на удачу. Как они потом долго целовались… Струны послушно натягиваются под пальцами, когда он сжимает гриф. Морщится, вспоминая аккорды, которые когда-то знал наизусть. Мозоли на подушечках давно сошли. Завтра опять будет больно. Как будто ему недостаточно боли. Как будто недостаточно того, что он предал своих друзей — и предал ещё раз, когда позволил Киту с ними петь. Ясно как день, что Кит уйдёт, не из-за него, так из-за Холта. Ясно как день, что Холт с него не слезет после одного альбома. Джеймс бы не слез. Когане, гений грёбаный. Как без него было легко — работать, петь, строить свою жизнь, засыпать по ночам. Только вот без Когане ни единого слова бы он из себя не выдавил. Никогда бы не запел и не взял в руки гитару. Не встретил бы Ину. Переборы вспоминаются сами собой, и так же вспоминаются слова. «Индиго». Первое, что они с Иной сыграли вместе. Он замечает Ину, только когда заканчивает последний куплет. Похоже, она давно здесь, — слушает с таким лицом, будто привидение увидела. — Разбудил? — Он быстро обмахивает лицо рукавом, но с подбородка капает на деку. — Прости, я, наверное, дверь не прикрыл… — Ты поёшь, — обрывает Ина и, кинувшись к нему, обнимает. Прижимает к себе, ерошит волосы, целует в щёки. — Поёшь, Джеймс! — Я не хотел, — оправдывается Джеймс, но она просит: — Пожалуйста, продолжай. Я так сильно люблю твой голос. Так сильно… Джеймс думает, что она сейчас заплачет, и тогда у него точно разорвётся сердце. Но Ина берёт свой бас и садится рядом. — Пожалуйста, — умоляюще повторяет она. Проглотив все нелепые возражения, Джеймс заставляет себя переступить через страх и боль, через усталость и непринятые чувства, через проклятого Когане и работу без выходных ради цели, которую он сам толком не видит. Ничего этого не было, когда он пел. Может быть, и сейчас не будет.***
Meg Myers — Desire
От чая согреваются только губы и язык; Киту достаточно и этого, но после очередного жаркого поцелуя Мэтт тащит его в ванную. Вопреки ожиданиям, там всё вполне современно — кафель, хром, даже пушистый коврик на полу. — Раздевайся, залезай, я принесу полотенца. Горячая вода заставляет вздрогнуть всем телом. Кит подставляет ей лицо, закрывает глаза, только теперь понимая, насколько продрог. Запахи, к которым успел притерпеться за вечер, сползают с него — булочки и кофе три в одном, пиво, сигаретный дым, травка. Он наконец чувствует себя чистым. Распахнув стеклянную дверцу, Мэтт выпускает из душевой клубы пара и забирается внутрь. Места хватает на двоих, но он снова прижимается вплотную — и Кит снова не против, хотя не помнит, когда был с кем-то настолько голым. Во всех смыслах. — Так что, — Мэтт обнимает его за шею, внимательно глядя из-под мокрых ресниц, — расскажешь, как тебе нравится? — Я не могу понять, почему тебе доверяю, — вместо этого говорит Кит. — Всё дело в ней. — Мэтт кладёт его пальцы себе на левую скулу. — В звёздочке. И целует запястье. Скрывать свою реакцию бессмысленно, да Кит и не пытается. — Итак, — Мэтт потирается о него, неторопливо, будто они медляк танцуют, и Кит вспоминает, что ему правда некуда спешить. Они одни. Никто не войдёт. Завтра даже не нужно рано вставать — по выходным на смену выходит Ви. — Ты умеешь делать минет. Умеешь довести мужчину до оргазма пальцами и поцелуями. Как насчёт всего остального? — Я очень заинтересован во всём остальном, — шепчет Кит и наклоняется его поцеловать. Чёлка залепляет глаза. Он трясёт головой, и Мэтт, смеясь, отводит его волосы назад. — Скажи, когда станет жарко. — Он звонко шлёпает ладонь Кита себе на зад. — Раз ты заинтересован, дальше как-нибудь разберёмся. Пар из душевой заполняет всю ванную и оседает на большом зеркале. — Бежим! — кричит Мэтт, накинув на голову полотенце, и суёт ноги в шлёпанцы. — Пока не успели замёрзнуть! Кит ограничивается шлёпанцами и догоняет его уже в спальне, в кровати — небольшой, едва ли рассчитанной на двоих, — ныряет под одеяло, всё ещё улыбаясь после неожиданных догонялок. Мэтт встречает его поцелуем, обвивает руками и заваливается назад. Одеяло сбивается где-то у него под головой, ноги покрываются мурашками — обогреватель у кровати делает температуру приемлемой, но и только. Приходится повозиться, чтобы укрыться снова. Кит ищет длинную сторону, а Мэтт с нетерпеливыми стонами извивается под ним. — Что ты делаешь? — смеётся Кит, заводясь всё сильнее. — Гондоны ищу. — Он вытаскивает откуда-то из-под матраса целую горсть и смазку заодно. — Вот. Наслаждайся. Кит наконец делает то, чего так хотел с первой встречи. Целует шею, плечи, вылизывает соски и живот, гладит выступающие рёбра. — Блядь, — шепчет Мэтт, толкаясь членом ему в живот, — неделю ждал, чтобы ты мне вставил… и я тебе… если у тебя нормально с этим… — У меня нормально, — усмехается Кит и натягивает на пальцы презерватив. — Сейчас растяну. — Шутишь? Ты меня на два дня вперёд растянул. Кит краснеет, длинно выдохнув ему в грудь. — Эй? — Мэтт приподнимает его голову, касается губ. — Извини. Тебя смущает? Мне замолчать? — Нет. Всё… всё в порядке, честно. — Кит перебирается выше, лицом к лицу, опирается на локоть и замирает, когда Мэтт обхватывает его ногами, без всякого смущения подставляясь под его пальцы. — Я просто… волнуюсь. — Твои партнёры не любили анальный секс? — …партнёр, — признаётся Кит. — Ему всегда больно. — Так вот в чём дело. — Мэтт подмигивает, ероша его мокрые волосы. — Мне не будет. Даже с тобой. Снова краснея, Кит медленно вжимает в него член, вздрагивает, когда Мэтт подаётся навстречу, замирает, чтобы дать время привыкнуть. Мэтт не собирается привыкать — теснее сжав его коленями, выгибается под ним и со стоном двигается сам. — Твою мать! — Он сминает затылком подушку, повиснув у Кита на плечах, и в его голосе что угодно, кроме боли. — Как хорошо, как же хорошо… Господи, Кит, давай, давай же… Кит прижимает его к кровати, вбивается до упора; стиснув его до темноты в глазах, Мэтт жарко стонет ему в рот, ведёт языком по щеке, вскрикивает, прижимаясь горящим лицом к его шее. — Сделай со мной всё, — повторяет он, — с тобой я хочу всё. — Твоя очередь. Давай, давай. — Мэтт переворачивает его на живот и шлёпает по пояснице. — Не заставляй меня ждать. — Тебе правда нра… — Кит задыхается: Мэтт без предупреждения засовывает в него язык. — Мэтт… ты не обязан… — Конечно, я не обязан, — ворчливо отвечает Мэтт и шлёпает его снова. Кит утыкается в подушку, сгорая от возбуждения и стыда. — Попробовал бы ты меня заставить. Язык ещё лучше пальцев. Всего пара движений — и Кит чувствует себя… готовым. Разогретым, влажным, жаждущим большего, — но Мэтт не собирается останавливаться. Вылизывает, шлёпает — не больно, только чтобы раздразнить, — кусает за ягодицы, и Кит уже не понимает, где предел у его желания. — Зачем столько? — беспомощно спрашивает он, пока Мэтт смазывает его — кажется, намереваясь влить в него всё, что осталось в баночке. — Ты в меня кулак впихнуть собираешься? — Не сегодня, — шутит Мэтт и добавляет ещё. — Не заставляй меня думать, что с тобой плохо обращались. — Что, если так? — глухо спрашивает Кит. — Если так, — Мэтт ложится на него, обнимает, с удовольствием трётся членом, не спеша вставлять, и вот теперь Киту всерьёз хочется его заставить, — я заберу тебя себе. — Мэтт… — просит Кит, сглотнув. — Это слишком. — Чтобы никто не посмел тебя мучить, — добавляет Мэтт. Когда он входит, Киту не больно. Совсем. И хорошо настолько, что жжёт в груди. — Нормально? — обеспокоенно спрашивает Мэтт, обнимая его крепче. — Или подождать? Кит вскидывается навстречу. Неважно, сколько это продлится. Он хочет всё, что Мэтт готов ему дать.***
Placebo — Running Up That Hill
— Почему ты бросил? Она никогда не спрашивала, в отличие от Ризави, которая с ним чуть не подралась, не обижалась, в отличие от Кинкейда, не злилась, как Ви, не удивлялась, как Широ и Лэнс, не подшучивала, как Ромелль. И за это Джеймс был ей бесконечно благодарен. Благодарен и за то, что она спрашивает именно теперь, когда они лежат вдвоём в темноте, и больше никто не может услышать ответ. — Хотел бы сказать, что из-за Кита, — говорит он, прижимаясь лицом к её боку; её мозолистые пальцы раз за разом пробегают по спине, по шее, по волосам, даря всю нежность мира, вознося на вершины любви, где он так жаждал оказаться, но до Ины не знал пути. — Но нет. Из-за него я начал. — Ты не ответил. Джеймс молчит, поглаживая её по животу, целует восхитительную маленькую грудь и выступающую косточку на плече. — Я не знаю. Может быть, я просто устал. — Возвращайся. Попробуй заново. — У вас уже есть Кит. — Это у тебя есть Кит. Джеймс прикрывает глаза, вздыхает, теснее прижимаясь к ней, теряется в её прикосновениях, в её тепле, в её ровном дыхании. — Я попробую. Я не обещаю, но я попробую.***
— Что ты пишешь? — Не открывая глаз, Мэтт зевает Киту в плечо, и после всего, что было ночью, утренний стояк всё равно неизбежен. Кит обнимает его крепче, второй рукой продолжая набирать текст на телефоне. — Допишу — покажу, если хочешь. — Хочу, — бормочет Мэтт и перекидывает руку через его живот. Слова складываются, плетутся, как нить на веретене, одно цепляет и тянет другое; Кит не знает, откуда приходят образы, но видит их так ясно, будто кто-то вложил их в голову. Он ничего не хотел бы менять. Не уступил бы ни слова. Закончив, он бросает телефон себе на живот и целует Мэтта в лоб, в растрёпанную густую чёлку. — Очередная песня, которую никто не захочет играть, — усмехается он. Мэтт требовательно протягивает руку, и Кит даёт ему посмотреть. За ночь комната прогрелась, можно больше не кутаться в одеяло с головой. Глядя, как Мэтт сосредоточенно читает, Кит гладит его по спине, по плечам, снова и снова касается губами волос. Старые часы на стене отсчитывают минуты. Две. Три. Четыре. — И? — не выдерживает он. — Играть никто не захочет, говоришь? — бросает Мэтт почти зло и сталкивает его к стене. — Жопу подвинь. Он вытаскивает из-за столика у кровати исцарапанную акустическую гитару. Ёрзает, пытаясь пристроить её на бедре поверх сползающего одеяла. — Ризави меня убьёт, если ей такое притащу, — растерянно говорит Кит. — Передай ей, — Мэтт оттопыривает средний палец и со вкусом его облизывает. — И слушай. Так или не так. Кит понятия не имеет, что это за волшебство, но Мэтт не нуждается в объяснениях. Он играет то, что Кит бы хотел сам — с первого раза. Словно музыка всегда была здесь, словно пришла к нему так же, как к Киту пришли слова. Это почти страшно. Было бы страшно, не будь так хорошо. // «Путешествие, в котором нельзя оглядываться назад» («Беги»)***
«Звёздные ковбои» Кошечки пахнут колой Вы знали, но боялись спросить, Чем пахнут кошечки? Чем, чем? Кошечки пахнут колой! Все вы знали, все вы, конечно, знали, Чем пахнут кошечки, Мокрые, сладкие кошечки! Кошечки пахнут колой! Оуооо! Кошечки пахнут колой! Я открою вам секрет, Самый грешный на свете секрет, То, что не каждый пробовал, Но каждый уверен, что так и есть! Кошечки пахнут колой! Влажные, сладкие кошечки, Готовые на всё кошечки Обязательно пахнут колой! Кошечки пахнут колой! Скажи мне, если хочешь попробовать, Признайся, если хочешь попробовать, Я дам тебе попробовать, убедись, Кошечки пахнут колой! Оуууооооо! Кошечки пахнут колой! Эй! Эй, конфетка, подойди ко мне ближе, Ты ведь ментос, а я бутылка колы, Давай устроим взрыв, чтобы весь мир узнал! Кошечки пахнут колой! Кошечки пахнут колой! Оууооуууооо! Кошечки пахнут колой!***
Кит Когане Запрети мне себя (Русалка) далеко, за нежной гладью воды, твои глаза ловят меня на прицел глубоко лежит корона твоего отца, ещё глубже спрятано твоё сердце запрети мне себя целовать, запрети входить в тёмную воду далеко, там, где кончаются сказки, спрятана жемчужина твоего сердца крепко стиснуты челюсти древней раковины, ещё крепче держат твои нежные руки запрети мне себя ласкать, запрети заплывать за буйки в ласковой колыбели воды мы качаемся, ты и я, и ты обвиваешь меня хвостом, нежная, нежная девочка из сказки, не знающая, что такое любовь запрети мне держать твою руку, запрети любить ту, у кого нет сердца я был далеко, когда всё случилось, когда твой отец поплыл в синюю глубину и разомкнул трезубцем створки раковины, чтобы швырнуть тебе твоё сердце запрети мне тебя вспоминать, запрети подпевать твоим песням жемчужина в твоей ладони, что же с ней, что же с ней делать, с маленькой блестящей штучкой, которую ты никогда не видела прежде запрети мне гладить твою чешую, запрети трогать раковины на твоих сосках в твоих руках было величайшее сокровище, но ты обронила его, беззаботная русалка, и где-то в ледяной морской бездне захохотал на троне твой отец, твой довольный отец запрети мне входить ночью в гавань, запрети целовать твои острые зубы я ждал любви, но принцесса превратилась в пиранью я отдал тебе своё сердце и всё мясо со своих костей, скормил тебе свои мозги и свою печень, но ничто не могло утолить голод той, у кого нет сердца запрети мне любить твой свирепый оскал вот только если бы я слушался запретов