***
Звонок застаёт Кита на крыше недалеко от старинного здания, куда Лэнс привёз его давать интервью. — Привет, — начинает Ризави и замолкает, будто боится, что её пошлют. — Привет, — пробует Кит. Голос почти не дрожит. — Приятно тебя слышать. — Правда? — Робкое молчание сменяется куда более привычным шквалом. — Слушай, мы сегодня затеваем кое-что у Гриффина в кафешке. Как насчёт заехать вечером? Если ты не занят со своими «ковбоями», конечно. Тебе понравится! Знаешь, как Ина и Кинкейд обрадуются! — Думаю, Джеймс будет против. — Да мне насрать, что он будет, я хочу тебе пиво купить! — Ризави понижает голос. — Кит, я… я извиниться хочу. За всё, что мы тебе устроили. Я надеялась и дальше с тобой работать. Круто было. Я знаю, ты старался. И ты… ты, может, и не ушёл бы. Если бы не это всё. То, что там было. В этом гараже, — устало добавляет она, видимо, отчаявшись найти более подходящие слова. — Я соскучилась. — Я бы с удовольствием с вами посидел, — улыбается Кит. В груди теплеет. — Если Джеймс не станет возражать. — Да он просто ссыт тебе звонить, — довольно сообщает Ризави. — Я бы на его месте тоже не высовывалась, знаешь ли. Приезжай к восьми. Мы петь будем. Ещё немного посмотрев на свои ботинки, кричаще алые на фоне серых улиц внизу, Кит собирается с силами и всё-таки открывает сообщение от Лэнса, ожидая увидеть не меньше десятка грязных ругательств. «Звонил доктору, пока без изменений». Прижав к губам кулак, Кит с облегчением выдыхает. «Спасибо», — пишет он и бросает телефон в карман. Слезать с шестого этажа по раздроченной ржавой лестнице, кое-где отходящей от стены, — то ещё удовольствие, но так можно хоть ненадолго забыть об утомительном ожидании.***
Frank Carter & The Rattlesnakes — I Hate You
Без двадцати восемь Кит глушит мотор на привычном месте рядом с машиной Ины и удивлённо смотрит на новую вывеску, оранжевый свет за стёклами и сцену в том углу, где нравилось сидеть Мэтту. Людей в зале намного больше, чем до его увольнения бывало по вечерам в понедельник. От хлопка по спине он вздрагивает и едва не роняет шлем. — Кит! — Кинкейд встряхивает его так, что подпорка мотоцикла скрипит по асфальту. — Приехал! Да ладно! — Конечно, приехал, это я его пригласила! — кричит Ризави. — Привет, рок-звезда! Она подходит ближе, но не решается тронуть — так и топчется рядом, будто на стеклянную стену наткнулась. Её улыбка гаснет, и Киту снова становится горько. — Не извиняйся, — просит он и обнимает её первый. — Обещала же пиво. Обняв в ответ, Ризави вцепляется в его куртку, утыкается носом в плечо. — Спасибо, — шепчет она. — Нравится? — спрашивает Кинкейд, гордо показывая на вывеску. — Скажи, лучше стало! — Показывайте скорее! — улыбается Кит. Вкус Джеймса чувствуется во всём — в винтажных фото на стенах, в приятных глазу, приглушённых цветах, в изящной мебели и ажурных салфетницах, в едва заметной гравировке на металлических плафонах. Стильно, основательно, сдержанно. Мэтт, наверное, приколотил бы столики к потолку и забрызгал неоновой краской на глазах у первых почётных гостей — и вместе с самими гостями. Засмотревшись, Кит не сразу замечает, что Кинкейд его снимает. — Как тебе? — важно спрашивает Ризави, вместо микрофона протягивая пустой стакан. — Отлично, — честно говорит Кит. — Намного лучше, чем раньше. Хотя мне и раньше нравилось. — Споёшь с нами русалку? В знак примирения? — Ри, — упрекает Кинкейд. — Ты ещё не извинилась. — Точно! Ви, Ви, мне срочно нужно пиво для Кита! — Кит приехал? — переспрашивает Ина и торопливо оглядывает зал. — Кит! Кит первым успевает поднырнуть под стойкой, и там его ждут ещё одни объятия — самые крепкие. — Ты выглядишь грустным, — шепчет Ина, поглаживая его по голове. — Что-то случилось? — Нет, ничего. — Кит заставляет себя улыбнуться. — Устал. Мы много работали. — Прошу, береги себя, не будь как Мэтт. — Она берёт его за руку, ведёт за собой. — Смотри, как всё здесь стало. Намного удобнее. — Помочь? — Нет, ты сегодня почётный гость! Не волнуйся, Ви и Роло справятся. Джеймс! Смотри, кто здесь! Пойманный врасплох, Кит нерешительно оборачивается — и замирает, глядя на такого же растерянного Джеймса. — У вас что, дуэль, кто первый моргнёт? — недовольно спрашивает Ризави и ставит перед Китом бокал «гиннеса». — Вот мои извинения, Когане. — Когане, — повторяет за ней Джеймс и наклоняется через стойку, сверкая густо подведёнными глазами. — Мог бы хоть позвонить! Совсем зазвездился? Только у Лэнса в сторис тебя теперь видеть буду?! — Привет, Джеймс «я не эмо» Гриффин, — фыркает Кит и дёргает его за малиновую прядь в зачёсанной на лоб чёлке. — Ну ты и вырядился. — Поскромнее некоторых! Голых мужиков не вылизываю на сцене, в отличие от тебя! — Мэтт раздевался?! — Ризави тут же лезет в инстаграм. — Где, где?! — Джеймс драматизирует, — смеётся Ина. — Да опять! — разочарованно воет она. — А я надеялась! Кит, раздень его уже, ну пожалуйста! — Джеймс, подвинься, я хочу, чтобы всех было видно, — напоминает Кинкейд. — Гриффин, пойдём петь! Он поёт, Кит! Видал, да?! — Я сейчас приду, — резко отвечает Джеймс, и вся троица деликатно отправляется к сцене, а они с Китом остаются одни, разделённые стойкой. — Слушай, Когане. Давай без обид. — Я не обижался, — глухо говорит Кит и снова щупает в кармане телефон — не вибрирует ли. — Я просто… я… — Ты всегда просто. — Джеймс стискивает челюсти, и, как всегда, злость делает его ещё красивее. — Просто бросаешь всё и съёбываешь. Без объяснений, без извинений, без всего, что делают нормальные люди. Это больно, понимаешь? Понимаю, — думает Кит, глядя на его тонкий профиль, на поджатые губы, на дрожащие длинные ресницы, но вслух соглашаться себе дороже: не хочется портить вечер. — Так или иначе, я рад, что ты заскочил, — справившись с собой, продолжает Джеймс. — Нравится, как здесь стало? — Очень, — отвечает Кит. — Похоже на твои мечты. — …точно. Я уже и забыл. Что-то такое мелькает в его взгляде — что-то из прежней жизни. Той, где хватит одной на двоих гитары, чтобы покорить всю Британию, а за ней и целый мир. Той, где Джеймс собирался сменить свою скучную фамилию и никогда больше не возвращаться в Манчестер. Той, где Кит ещё не был ему чужим. — Останешься послушать? Кит кивает и провожает его взглядом. — Вон там, — Ви указывает ему на столик рядом со сценой, — для вас бронь. Располагайся. Она улыбается, и с ней Кит обнимается тоже. Свет для сцены, Кит уверен, сделан специально для Ины. Вся в белом, с взбитыми волосами, в серебристом луче она похожа на единорога. Гитара Кинкейда взрёвывает из тени, клавиши Ризави выдают сладкое, щемящее соло, — и первый звук, слетевший с губ Джеймса, звучит как поцелуй. — Я встретил твой взгляд, твой одинокий взгляд в ночной тишине, там, где заканчиваются все дороги, — разносится по маленькому залу пронзительно и нежно, и Кит прикрывает глаза, вслушиваясь. Этой песне самое место здесь, в камерной тишине, среди почтительно внимающих из своих кресел слушателей, в окружении тёмно-красных стен и оранжевых ламп. В старом кафе у оживлённого проспекта, на островке покоя среди городской суеты. Среди людей, которые стали Джеймсу ближе семьи, — и среди которых нет и не могло быть Кита Когане. Но Кит по-прежнему её любит. Может быть, даже сильнее, чем раньше. И, как и каждый раз, на последней строчке они с Джеймсом встречаются глазами. — Давай, звезда, — усмехается Джеймс, спихнув Кита с дивана, и садится на его место. — Встряхни здесь всё. — Русалка! — кричит Ризави. — Мы будем играть песню про русалку! В дальнем конце зала кто-то хлопает, несколько человек подходят ближе. Поднявшись на сцену, Кит подстраивает под себя микрофонную стойку. — Не забыл ещё за месяц, как с нами петь? — с весёлой улыбкой спрашивает Ина. Месяц, — потрясённо думает Кит. — Всего месяц. Он так отвык от кого-то, кроме своей группы. Своей. Вот чёрт. — Привет, — говорит он, проверяя микрофон. — Рад всех видеть. — Это Кит Когане, — представляет Ина. — Мы выступали вместе. — Мы его знаем! — кричат из-за столиков два или три человека. Слышатся аплодисменты. К зрителям у сцены присоединяется Ви. Дождавшись, пока все успокоятся, Ина отходит к своему микрофону и трогает струны. — Далеко, за нежной гладью воды, — начинает Кит, и со знакомой и уже совсем чужой мелодией к нему возвращается вкус вины, сожалений и горьких поцелуев. Мэтт сделал эту песню другой. Драйвовой, качающей, злой. Такой же, как он сам. Такой, чтобы каждый поверил — оно того стоило. Стоило рискнуть ради любви. Стоило войти в воду и потерять всё. Или, может быть, обрести. Вошёл бы в воду я сам? — думает Кит в конце первого припева и сбивается, задохнувшись. Ина сводит его проёб почти на нет — подпевает, склонившись к его микрофону, и Кит выправляется. Следующий куплет зрители подхватывают вместе с ним — как он ещё недавно мог только мечтать. Рассеянно покачивая головой под музыку, Джеймс выводит на салфетке какие-то слова. Может быть, новую песню. По крайней мере, Кит хотел бы на это надеяться.Sea Wolf — Priscilla
Подвыпивший зритель подсаживается к ним за столик, как к старым друзьям; если он и представился, Кит не расслышал имя. — Почему «Присцилла»? — настойчиво спрашивает он. — Как жёнушка Пресли? — Только не это! — стонет Джеймс, а Кинкейд, словоохотливый после трёх пинт пива, хлопает ладонью по столу. — Это из-за песни! — восклицает он. — Дело было за городом! — И тоже по пьяни, — вставляет Ризави и направляет на него камеру. — Даже Гриффин нажрался! Захватывающая история! — Мы всю ночь пели «Битлз», — продолжает Кинкейд. — К утру решили, что сколотим группу, но у нас не было названия! — Как он меня заебал этим названием, — фыркает Джеймс, нежась в объятиях Ины. — Всё ему было не то. Я отлить пошёл, сказал, не придумаешь к моему возвращению — назову группу «Блевота». — И вот лежу я на траве, костёр потух, август, рассвет, туман, и Джеймс ко мне идёт из леса, земли будто не касаясь, как фея какая-нибудь с холмов, а у меня в голове «Присцилла» заела, и я говорю: «Присцилла», давай так назовём, пусть загадочно будет! — Я уже был готов на «Блевоту», решил, покатит для начала. — Джеймс пожимает плечами. — Вы бы видели, с каким он просветлённым ебалом в этой траве лежал. — То есть ты, что ли, Присцилла? — Любопытный зритель заливается обидным смехом. — Вы группу назвали в честь гейских фантазий Кинкейда, серьёзно? Густо покраснев, Кинкейд уставляется в своё пиво. Взбешённый Джеймс бьёт кулаком по столу: — Ты охренел?! Я не гей, ясно?! У меня невеста есть! — А ты уверен, что она не мальчик? Кит медленно поднимается, и под его тяжёлым взглядом шутник мгновенно захлопывает рот. — Я курить, — глухо говорит Кит и протискивается к выходу. Вечер промозглый, ветреный — отлично остужает голову. Кит прислоняется к стене, откидывается затылком на ледяные кирпичи. Не гей, — повторяет он и горько усмехается. — Конечно. Не гей. Покривившись, он вместе с пачкой сигарет вытаскивает телефон. Новое уведомление в чате группы высвечивается мгновением позже. Мэтт. Схватив ртом воздух, Кит только с третьего раза попадает по нужной строчке. Мэтт смотрит на него с селфи в больничной койке, облизывая средний палец. «Я жив, сучки». В чат начинают сыпаться сообщения. Стикеры с плачущими котиками от Широ, эмодзи от Лотора, ответные селфи Лэнса, и снова стикеры, вопли капсом, гифки и короткие голосовые. Трясущейся рукой отмотав наверх, Кит увеличивает фотографию, смотрит на трубки, уходящие под белое одеяло, на непривычно осунувшееся, заострившееся лицо, и сползает на сырой асфальт. Звонок застигает его врасплох. — Ты почему ничего не написал? — сварливо интересуется Мэтт. — Не рад? Эй? Кит? Ты чего молчишь? Занят? Я помешал? Из сварливого его тон делается грустным. — Мэтт, — выдавливает Кит, — Мэтт. — Да живой я. — Теперь он кажется испуганным. — Эй. Ты в порядке вообще? — Я — да. — Кит вытирает слёзы рукавом, но их всё равно слишком много. Больше, чем на сцене. Больше, чем когда-нибудь вообще в его жизни. Идущая мимо девушка останавливается, жестом спрашивает, всё ли в порядке. Кит показывает большой палец, и она отправляется дальше. — Я… очень рад тебя слышать. — Доктор говорит, можно будет через неделю меня навестить. Да блин, они там никак не перестанут спамить, у меня сейчас телефон вскипит! Ты приедешь? Меня ещё не выпишут, правда. Всё запрещают. Ходить, курить, есть нормально. Как будто я на пенсии. Говно. И такая хуйня целых три месяца будет. Я, наверное, сдохну от овсянки. — Нет, Мэтт, — смеётся Кит, уткнувшись лбом в колени. — От этого не умирают. Уж точно не от овсянки. Ты рок-звезда. Ты должен сторчаться. — Или хотя бы из-за СПИДа откинуться, — соглашается Мэтт и, помолчав, тихо продолжает: — Я тебя тоже люблю. Извини, что тогда промолчал. Не хотел… не хотел, чтобы ты думал… что это только из-за дурацкой операции. Ты не тот человек, которого любят от отчаяния, Кит. Ты заслуживаешь всего. Может, только потому я и здесь. Должен был тебе сказать. Кит? Кит?! Эй? Ты меня слышишь? Ты живой там? Блядь, я, наверное, должен Широ позвонить. Где ты вообще? Ты дома? Кит! Скажи что-нибудь, я волнуюсь, мне доктор запретил волноваться! Чумной космонавт вызывает победителя дракона! Кит! — Люблю, — влажно шепчет Кит, надеясь, что где-то в Германии Мэтт его слышит. — Я тебе ужасную песню написал. — Значит, жив. Чёрт, у меня отнимают телефон. Напиши им в чат за меня, что надо билеты купить! Пока! — Мистер Холт! — слышит Кит строгий женский голос, а дальше наступает тишина. Скользя пальцем по мокрому экрану, он снова открывает фото Мэтта и смотрит на него, чувствуя себя самым счастливым человеком в мире. В тысячу первый раз смерть проиграла космическому герою из будущего. Значит, всё того стоило. — Кит? — окликает Ина. Кит поднимает голову, и она, испуганно округлив глаза, садится рядом, прижимает его к себе. — Кит, что случилось? Это из-за Джеймса? Кит мотает головой, показывает фото Мэтта. — Боже, так вот почему ты выступал один. Он в порядке? Он поправится? Кивая на каждый вопрос, Кит обнимает её в ответ. — Прости, — сипит он, — я просто… Я так боялся за него. Я так рад. — Всё хорошо, — успокаивает Ина, укачивая его, — теперь всё хорошо, правда ведь? Я так рада за вас, Кит. Подбросить тебя домой? — В следующий раз, — обещает Кит, но не может отказать себе в удовольствии посидеть с ней ещё немного.***
Лёжа в постели под ставшую привычной «Аиду», Кит наконец прочитывает все сообщения и отвечает каждому, кто спросил, в порядке ли он и почему не отвечал. А потом, отдышавшись и умывшись, тоже делает селфи для общего чата. «Когане, — пишет Лэнс, — я тебе завтра с утра куплю новый телефон, ты звезда, тебе нельзя никому показывать такое уёбище». «Я тебя отпизжу за уёбище!» — тут же пишет Мэтт и пропадает. Вероятно, медсестра засекла его с телефоном быстрее, чем в прошлый раз. Зайдя в личные сообщения, Кит находит там ещё одно фото — кокетливо выставленное из-под одеяла бедро. «Скучаю». «Я эмо», — пишет он в ответ, — «опять плачу вместо того, чтобы дрочить». Вбросив Лэнсу информацию про билеты, Кит вытягивается в постели и закрывает глаза, чтобы уснуть с восхитительным чувством, что в его мире наконец всё, абсолютно всё правильно. Первое, что он делает утром, — открывает чат, чтобы снова посмотреть на фото Мэтта. Единственное новое сообщение гласит «Но потом подрочи». В приподнятом настроении Кит идёт в душ, выглядывает на балкон, щурясь на солнце, и делает себе кофе. Неделя. Через неделю они увидятся. Он землю готов перевернуть, чтобы семь суток прошли побыстрее. Он заглядывает в кафе за хот-догом, заезжает в студию, распечатывает фото с телефона и начинает наигрывать на гитаре. Уроки Широ сказываются — ему стало легче выразить то, что он смутно представляет, когда пишет свои тексты. Писк замка заставляет его вздрогнуть. — Здесь уже? — хмыкает Лэнс и бросает на соседний мешок коробку с новым телефоном. — Инстаграм заведи, я тебя на фотках буду отмечать. Он делает селфи на фоне Кита и уходит возиться в закуток, а Кит, улыбнувшись, продолжает наигрывать мелодию, которую мир когда-нибудь понесёт дальше. Может быть. Если она понравится Мэтту.***
— Да почему он коричневую выбрал?! — кипятится Лэнс. — Я лучше получился на розовенькой! — Коричневая удачнее по композиции, — отмечает Широ, перебирая пробники вкладышей для дисков, ещё пахнущие типографской краской. — И Мэтт на ней смотрится выигрышнее. — Вы серьёзно смогли наклонить тачку Мэтта? — вздыхает Лотор, разглядывая обложку. — Я думал, мне показалось. — Ладно, давайте посмотрим, что внутри. — Всё ещё недовольный, Лэнс вытаскивает вкладыш из пакета, разворачивает — и его брови взлетают так высоко, что Широ и Лотор едва не сталкиваются головами, спеша заглянуть ему за плечи. Кит тоже подбирается поближе. На развороте те самые фото с кукурузными звёздочками. Слева одна на языке — действительно точно по центру, и Кит вспоминает лёгкую сладость и хруст на зубах; справа — его чёрный профиль на фоне бьющего в глаза света и блёстки, кружащие над открытым в мольбе ртом. — Ни хера себе, — глухо говорит Лэнс. — Я думал, вы порно снимете. — Я бы сказал, что это не порно, но не могу, — прокашливается Широ. — Лотор, что думаешь? — Идеально элегантное решение, — обстоятельно сообщает Лотор, вынув буклет из ослабевших рук Лэнса. — Первое фото — соблазн, провокация и отсылка к имиджу группы. Второе — чистый концепт, лирический герой Кита как он есть. Тёмный, скрывающийся от всех, включая себя, человек без лица, жаждущий света и любви как дара небес. Мотив поглощения и секса одновременно, — он обводит пальцами поток конфетти, с нежностью разглаживает сгиб буклета, — и хотя Кит на фото один, Мэтт очевидно вписан в оба кадра через символику. Абсолютное озарение. Вы же заметили здесь отсылки к следующему альбому, которые станут понятны только после его выхода?.. — Да он ёбаный гений! — нарушает Лэнс потрясённую тишину. — Если мы попадём на радио, производители сухих завтраков будут валяться у нас в ногах, умоляя сняться в рекламе! Я эти кадры на афиши пущу! Мы станем новыми иконами гей-рока! — Надеюсь, ты сейчас глэм-рок имел в виду, — ухмыляется Лотор. — Или ты только про себя? — Кит, скажи что-нибудь. — Широ передаёт вкладыш Киту. — Посмотри поближе. Тебе нравится? Всё ещё травмированный речью Лотора, Кит пожимает плечами. — Не думал, что могу нормально получиться на фотке. Лэнс бьёт себя рукой по лицу. — Господи, дай мне сил, — только и говорит он.***
Едва пристегнув ремни, Лотор укладывает голову Широ на плечо и мгновенно засыпает. Широ и Лэнс слишком взбудоражены — у них в руках диск из первой партии для рассылки по предзаказам. Они щёлкают пластиковой коробочкой, рассматривают вкладыш, трут бумагу, вчитываются в тексты песен. Кит на следующем ряду, около окна, рядом с Ромелль и Акшей, и всё ещё не верит, что неделя уже прошла. — Будешь спать? — спрашивает Ромелль, хитро глядя на него. — Или дашь мне повод для новых слухов? — Я бы поговорил, — подумав, отвечает Кит. — У меня появился один вопрос после твоего выступления в клубе. Личный, так что можешь не отвечать. — Давай же сюда свой личный вопрос! — возбуждённо требует она. — Я так заинтригована, чем смогла удивить человека-загадку! — Как ты чувствуешь себя, когда выходишь на сцену? О чём думаешь? Что видишь, когда поёшь для людей вокруг? Мне… очень важно знать. Растроганно улыбнувшись, Ромелль отводит взгляд. Задумывается. — Глупо, наверное, — тихо начинает она, — но эта «валькирия» ко мне ещё со школы приклеилась. Я сначала бесилась, а потом подумала — почему нет? Ты, наверное, знаешь это чувство дурацкое, когда зал холодный. Всем на тебя насрать. Вы с девчонками старались, ночей не спали, писали свой ссаный альбом, а люди только прибухнуть пришли и на сиськи ваши попялиться. Я терпела, терпела, а потом разозлилась. Сказала, будут им сиськи, только они нам в глаза будут смотреть. Ни одной суке в зале не позволю скучать и пялиться в телефон, пока мы поём о славных героях. Что-то такое я думала, когда шла к микрофону. Что раздеваюсь не для секса, а для войны. Может, для кого-то сцена — это пьедестал или зелёный лужок с цветочками, а для меня — поле битвы. Я иду на смерть, и все умирают со мной, а я собираю их души. Достаточно страшно? — Она смеётся, и Кит с ней. — Почему ты спросил? — Я что-то такое и чувствовал, — признаётся Кит. — Хотел знать, ошибся или нет. — Ты бы в любом случае не ошибся, — фыркает она. — Музыка для каждого своя, что бы я там ни несла и что бы у меня не было в башке. Всё равно люди слышат то, что им близко, а я, может, и представить не могу, как в них мои песни отозвались. Но я рада, что тебе нравится моя версия. Хотя я, конечно, думала, ты спросишь, почему у меня прищепки на сосках. Даже обидно, что тебя совсем не волнует. — Почему? — сдаётся Кит, глядя в её хитрые глаза. — Просто так! — сияя, отвечает она. — Потому что я звезда и делаю что хочу! — Невыносимая, — нежно усмехается Акша. — Так я ради неё и бросила колледж.***
— Лэнс, видно? — Видно, видно, давай, я снимаю! — Лэнс пихает в спину Лотора, который торжественно держит над головой диск с альбомом. — Мэтт! Мы несём тебе твоё дитя! — Это он! — доносится из палаты, и у Кита от одного голоса падает сердце. Он привстаёт на носочки, но Лэнс, Лотор и Широ, толпящиеся на пороге палаты, заслоняют весь обзор. — Давайте мне его скорее! — Мистер Холт! — укоряет медсестра. — Вам нельзя вставать! — Боже, боже! — причитает Мэтт. — Он такой коричневый! Прямо как я хотел! — В плёночке ещё! — Лотор входит, шурша бахилами, и Кит смотрит, как он размахивает диском у Мэтта над головой. — Специально для тебя оставили! — Ну скорее! — требует Мэтт, подпрыгивая на койке, и под суровым взглядом медсестры Лотор наконец кладёт ему в ладони затянутую в полиэтилен коробочку. — Держи, папаша. Дрожащими руками Мэтт срывает хрустящую упаковку, откидывает крышку, недоверчиво трогает надписи на дисках, вынимает обложку, открывает, трёт, рассматривает под разными углами, и Кит всерьёз ждёт, что ещё и на вкус попробует. — А бумага почему матовая? — спрашивает Мэтт недовольно. — Я хотел глянцевую! Лэнс?! — Повёлся! — в восторге вопит Лэнс. — Да глянцевая будет, попросил специально для тебя один на матовой распечатать. — Ублюдок! — негодует Мэтт, и Широ, сдавшись первым, тянется его обнять. — Я так соскучился, — растроганно бормочет он. — Если ты пиздишь, у меня для тебя плохие новости! — Мэтт вертится в его руках, тыкая пальцем в сторону Лэнса. — Я за твой счёт всю партию отзову! — Да в порядке всё с бумагой, — успокаивает Лотор. — Ори тише, иначе нас выгонят. Кит смотрит, как они обнимаются. Чувство, что он самый счастливый человек на планете, всё ещё с ним. Возможно, всегда будет с ним. Мэтт манит его ближе. — Я уже все записи с тобой до дыр засмотрел, — говорит он и, поймав за край футболки, тянет Кита к себе. — Скорее бы домой, видеть не могу эту сраную овсянку. И даже в больнице, одетый в белую робу, обклеенный пластырем и с торчащим из руки катетером, он целуется как рок-звезда. — Мне всё ещё нельзя трахаться, — драматически сообщает Мэтт, едва их оставляют наедине. — Тогда я пойду? — смеётся Кит, не отнимая его руку от губ. — Когда прилечу, будет уже можно. — Мэтт зарывается лицом ему в плечо. — Дождёшься? — Почему ты спрашиваешь? — Кит целует его в висок. — Я бы всю жизнь тебя ждал. — Покажи ужасную песню? — Нет. Когда прилетишь. — Эй! — Будет стимул быстрее выздороветь, — дразнит Кит, умирая от нежности. В дверь стучат. — Мистер Холт, — напоминает медсестра, — у вас тридцать секунд! Прощальный поцелуй длится минимум тридцать пять. Кит поднимается с кровати, но Мэтт продолжает цепляться за его запястье, и нет никаких сил скинуть его руку. — Мэтт, — со вздохом напоминает доктор, — мы и так сделали для вас исключение. Мы впускаем к пациентам только членов семьи. — Они и есть моя семья! — возмущается Мэтт, и какая-то штука с ним рядом захлёбывается писком. — Не по документам. Отпустите мистера Когане. — Скоро домой, — утешает Кит. — Самое страшное позади. Деликатно придерживая за плечи, медсестра выводит его из палаты, а Мэтт с отчаянием смотрит вслед — такой непривычно хрупкий в свисающей с плеч больничной робе, такой одинокий, такой душераздирающе печальный. — Теперь всю ночь будет говниться на то, что ему дизайн успел разонравиться, — смеётся Широ в коридоре. Кит притыкается к стене с ним рядом и складывает руки на груди, стараясь не думать о том, как прожить следующие недели в пустой квартире и не сбрендить. — Мистер Когане? — окликает доктор, выглянув из палаты, и протягивает Киту сложенный листок. — Мистер Холт просил вам передать. Остальные отворачиваются, когда Кит разворачивает записку, но разговоры стихают. — «Вы охуенные», — зачитывает Кит. — «Мечтаю о новом концерте. Передайте Лэнсу, что он говнюк». И ещё сердечко. — Вот говна кусок, — растроганно всхлипывает Лэнс. — Это всё там? — Дальше только мне. «Для Кита, — гласят прыгающие, торопливо нацарапанные буквы. — Я хочу тебя и твою ужасную песню. Если ебучая овсянка меня доконает, знай, что я тут думаю только о тебе». — Надо придумать аранжировку для «Мрази», пока Мэтт здесь, — тихо говорит Кит. — Вы же мне поможете? — Всегда в деле! — обмахивая мокрые щёки бумажными платочками, бодро сообщает Лэнс. — У меня уже есть варианты, — нетерпеливо добавляет Широ. — Кто я такой, чтобы не хотеть гранж, — кивает Лотор. — Но сначала в бар. — Ромелль обнимает Кита за плечи. — Вы же не собираетесь улетать из Германии, не попробовав местное пиво?!***
Cigarettes After Sex — Heavenly
Три недели спустя, замотавшийся после репетиции, Кит привычно ложится в постель под «Аиду». В прогревшейся за первый жаркий день комнате пахнет весной, «Брат Белоснежки» в сотне самых популярных треков Британии, но Кит променял бы все новости об успехе нового альбома на дату приезда Мэтта. Как назло, Мэтт в своей обычной манере кормит всех завтраками и «со дня на день», и проклятия Лэнса, пестрящие в общем чате, становятся всё заковыристее. Устав думать о вариантах мелодий для «Мрази», которых у Широ на этот раз, похоже, действительно сто сорок восемь, Кит спихивает одеяло к изножью и засыпает. Он открывает глаза на рассвете — и не понимает, почему только сейчас. Мэтт спит рядом, привычно упираясь коленом ему в бедро, отросшие волосы падают на лицо. Захваченный врасплох и бесконечно счастливый, Кит смотрит на багровый шрам, рассекающий его грудь, на спокойную, как всегда во сне, улыбку, на то, как Мэтт стискивает подушку, а потом двигается ближе. — Прости, ты так сладко спал, — бормочет Мэтт и сонно тянется к его губам. Кита затапливает с головой — нежностью, радостью, тоской, возбуждением. Всем, что копилось в нём, пока Мэтта не было рядом. — Я хотел сделать сюрприз. — У тебя получилось, — всхлипывает Кит, утыкаясь носом ему в щёку, торопливо ведя ладонью по спине, по заострившимся лопаткам. — Ты мне не снишься? — Если я тебе с этим снился — обижусь, — Мэтт тыкает пальцем в шрам, — доктор сказал, месяца через три почти не видно будет, ну, как раз к тому времени, как мне можно будет трахаться в какой-нибудь ещё позе, кроме наездника… Кит? Эй, Кит? Если я не нравлюсь тебе со шрамом, скажи сразу! Нет, лучше не говори, я должен подготовиться! Нет, лучше… я не знаю, я запаниковал! Кит прижимается губами к звёздочке на его щеке; впереди месяцы строгой диеты, ограниченной подвижности, ворчания и яростных споров с группой по поводу возвращения на сцену, но он готов — к этому и к чему угодно. У него есть мотивация, и эта мотивация нетерпеливо заваливает его на спину. — Злишься? — спрашивает Мэтт, задумчиво поглаживая Кита по затылку. — Нет. На что? — Сейчас Кит даже не может вспомнить, как это — злиться. Зачем, если он может лежать, устроив голову у Мэтта на плече, касаться губами его ключицы и ни на мгновение не выпускать его из рук. — Я так сильно скучал. — Я видел записи с того концерта. Мне кажется, вообще все, какие только были. — Мэтт горько кривится, и Кит крепче обнимает его. — Я не хотел, чтобы ты плакал из-за меня. Только музыка стоит твоих слёз, не другие люди. — Он печально фыркает. — Даже я. — Это было из-за музыки. — Врёшь. — Только наполовину. — Кит утыкается лбом ему в грудь. — Мэтт… Я не злюсь. Я бы на твоём месте тоже не сказал. И ещё разосрался бы с тобой перед отъездом, чтобы тебе не было жалко меня потерять. — Я думал об этом. Но решил, лучше мы напоследок потрахаемся, чем поругаемся. Хотел тебе оставить на память что-нибудь хорошее. — Знаешь, — хмыкает Кит сквозь слёзы, — ты действительно гений. — Это сейчас сарказм был?! — Нет, серьёзно, ты умеешь расставлять приоритеты. — Всё-таки сарказм! — Ты заслужил немного сарказма. — Кит нежно обводит пальцем его подбородок, целует в губы. — И всю любовь мира. — Ты обещал мне ужасную песню, — шепчет Мэтт. — Покажешь? — Прямо сейчас? — Шутишь?! Я три недели умирал от нетерпения! — Вот. — Кит отыскивает в чате нужную запись. — Широ её для меня расшифровал. Я… в общем, плохо понимал, что делаю, и… Мэтт не слушает — читает. — Боже, ты запомнил шутку про коготь сатаны… — растроганно шепчет он, потирая скулу. — Кит… Я… Клянусь, я больше никогда не заставлю тебя плакать. Он всхлипывает, трёт нос, и Кит снова прижимает его к себе. — Я не против, если заставишь, — ласково шепчет он. — Пожалуй, я уже привык.***
The Smashing Pumpkins — Ava Adore
— Как вы знаете, я парень не очень весёлый. — Кит кривовато улыбается всем, кто сегодня пришёл, — тем, кто уже видел его на сцене, тем, кто смотрел записи, тем, кто успел послушать новый альбом и, может, парочку старых, и тем, кто впервые видит «Звёздных ковбоев» и не подозревает, что их ждёт. — Так что вы, наверное, соскучились... Он выдерживает драматическую паузу, обводя зал взглядом, и Лэнс мелодично звенит палочкой по тарелке, привлекая внимание к тому, кто ждёт своего звёздного часа за кулисами. Они специально не объявляли, хотели сделать сюрприз, и Кит держит голос, но не может удержать дрожь в руках. Он волнуется больше всех. — ...по Мэтту, — заканчивает он. В первом ряду кто-то начинает плакать. Мэтт выходит из-за кулис развинченным шагом грёбаного Меркьюри, и если во влажных снах он видит косуху Кита, наброшенную на голое тело, то Кит может вечно дрочить на эти узкие голубые джинсы. — Я тоже скучал, — говорит Мэтт, забрав у него микрофон, и озорно высовывает язык. — Спасибо, что держали за меня пальцы! Видите, помогает! Зал взрывается приветственными криками. — А знаете, что Кит сделал, пока я валялся под капельницей? Посвятил мне песню! Скажи, как она называется. — «Мразь», — вздыхает Кит и добавляет: — Это не потому что я его наедине так называю. — Он чего похуже заслужил, — фыркает под нос Лэнс. — Слышали? «Мразь», — повторяет Мэтт, обнимая Кита за плечи. — Такое можно написать только по большой любви! Им кричат, хлопают, свистят, и, видя, сколько плачущих и смеющихся людей в зале, Кит с каждым хочет поделиться своей любовью. У него столько любви, что трудно дышать. Столько, что хватит всем и останется ещё больше для того, кто делает его самым счастливым человеком на земле.***
Кит Когане Мразь эта маленькая мразь метка на твоей щеке чарует и манит что она обещает мне? звёздную россыпь или крышесносный минет то, что я уже пробовал, и то, что ещё нет маленькая мразь метка на твоей щеке поцелуй солнца или самого сатаны маленькая мразь эта маленькая мразь дай мне поцеловать эту маленькую мразь как бы ни бежал, не могу догнать даже будь у меня крылья каждый знает, нельзя коснуться звёзд ёбаных звёзд и тебя ты далеко, ты так далеко когда я хочу, чтоб ты был во мне эта маленькая мразь зовёт меня в каждом сне я ползу, и это лишь начало пути ногти содраны, руки в крови как вскарабкаться на небосвод через колющий, режущий звёздный лёд? маленькая мразь метка на твоей щеке я хочу тебя выбросить но сильнее – чтоб ты был во мне спусти мне лассо, звёздный ковбой, или придуши и отправь на покой маленькая мразь эта маленькая мразь я мог бы танцевать с русалками но зачем-то я здесь вытащи меня из воды отряхни с меня землю я ненасытное чудовище из твоих сказок и я пришёл тебя взять маленький принц берёг свою розу я буду стеречь тебя строже закую в цепи, оберну в ночь чтобы ты не смог от меня спрятать эту маленькую мразь маленькая мразь метка на твоей щеке поцелуй ангелов или след когтя самого сатаны моя звезда, я иду за тобой на восток и на запад на север и к дьяволу на рога как сбрендивший конкистадор, рыщу в лесу сновидений, где нет света, лишь маленькая мразь эта маленькая мразь капля света на твоей щеке жизнь и погибель и всё, что только нужно мне я искал тебя в каждом сне, чтобы проснуться от твоего поцелуя маленькая мразь эта маленькая мразь самое чистое, чего я касался губами эта маленькая, маленькая мразь и я молюсь на эту маленькую, маленькую мразь самое светлое, чего я касался губами на маленькую, маленькую мразь