***
Фриск почувствовала, как солнце коснулось ее лица, несколько месяцев обделённого теплом живительных лучей. Ветерок погладил щеки, нежными дуновениями растрепал волосы. Это поверхность? Она оглянулась через плечо и улыбнулась. Позади стоял ее дом. — Мамочка! Мамочка! Иди сюда! — Дыхание на секунду замерло, когда до ушей долетел звонкий голос маленькой девочки. Фриск побежала в задний двор и забралась на батут к дочери. — Малышка, что случилось? — Девочка улыбнулась. Красивая. Внешне она пошла в мать. В детских очах вспыхнул красный огонек. — Я просто хотела, чтобы ты поиграла со мной, — Фриск хихикнула и сняла туфли. — Ох, конечно, — они немного порезвились, пока женщина запыхавшись не растянулась на батуте. — Милые дамы, можно к вам примазаться? — Папочка, батут же тебя не выдержит, — мать засмеялась над острым умом дочери, унаследованным от ее отца. — Ой, да херня— — Не выражаться! Он усмехнулся и наклонился над батутом, как только Фриск перевернулась на живот — лицом к нему. Она не видела его, но слышала привычный голос, не придавая ему большого значения. — Ты права, прости, — женщина напевала себе мелодию, пока их маленькая девочка, смеючись, прыгала ввысь. — Папочка, хочешь покажу над чем я тренировалась? — Фриск приподнялась и, казалось, утонула в его руках. — Что ж, не затягивай с ожиданием,— жена легонько шлепнула мужчину, на что тот невинно фыркнул. Она чувствовала, как он прижимался к ее волосам в нежном поцелуе. Это все, чего она желала — чувствовать себя любимой. Кто этот человек? Как звали ее дочь? Вот бы жить в этом сне вечно. Открыв глаза, Фриск в тот же миг побледнела. За спиной дочери маячил огромный череп дракона, в пасти котором собирался дым, перед тем как открыть клыкастые челюсти. — Нет! — вскричала она и испарилась в одно мгновение, ощутив палящий жар на своей коже. Но она не была мертва, а шла сквозь густое облако черного дыма, но после оказалось, что по колено, пробиралась вброд в жиже. Пустота. Фриск заметила дверь. Сердце пропустило удар. Нервно дергая за ручку, девушка хотела лишь вырваться из грез, которые в одночасье превратились в кошмары. Почему она очутилась в комнате Санса? По стенам стекала черная слизь. Дышать было невозможно, уши заложило радио помехами. Фриск ощутила на себе взгляд Санса, что в неверии отступал назад. Прямо над ним нависала фигура. Тьма. Повернулась, и она задохнулась от страха. На нее смотрел череп. Две четкие трещины проходили по противоположным полушариям его лица. Он широко улыбнулся ей и снова обратился к Сансу, беспомощно стоящему перед ним. Никогда еще сон не казался ей таким реальным. — Похоже, она тоже к нам присоединилась…***
Фриск резко вскочила с постели, глотая воздух, будто воду, с широко раскрытыми глазами отыскивая Флауи. Тот мирно спал, свернувшись калачиком на столбике кровати. Ариал прокралась в комнату, притягиваемая кошмарами, устроившим катавасию в голове у непричастной. Шейд прыгнула ей на колени. — Привет, — вздохнула девушка, пальцами погрузившись в клочья тени. Ариал замурлыкала, удивительным теплом успокаивая напряженное тело. — Этот сон был страннее, чем все мои предыдущие. Надеюсь, он больше не повторится… — она избегала упоминать самую тревожную часть сновидения. У нее была дочь. Едва ли не осязаемая, маленькая, милая. Фриск испуганно оглядела комнату, ожидая, что стены начнут сочиться черным веществом. — С тем местом было что-то не так. Точно ничего хорошего оно не сулило. Кошка моргнула, словно соглашалась. Фриск откинулась на спинку кровати и натянула одеяло до подбородка. Кто… или вернее что это была за тьма в комнате Санса? Ощущение такое, будто она не должна была там оказываться, не должна была вторгаться в совершенно чужой кошмар. В отличие от ее последнего повторяющегося сна… она слишком хорошо помнила этот. Каждая деталь запечаталась в памяти. Голос мужа из сна… она узнала его и не хотела признаваться себе, кто был обладателем. Смутная мысль раскалывала голову. Похоже, она тоже к нам присоединилась… Девушка вздрогнула и повернулась к Ариал, поднявшую на нее серебристый взгляд. — Он был таким реальным… — шейд кивнула и аккуратно уткнулась ей в лоб. Фриск медленно сомкнула веки, когда на нее упало толстое одеяло изнеможения. Серебряные глаза закрылись, а вместе с ними и разум Фриск. На этот раз никакие сны не разворашивали ее подсознание. Те кошмары больше никогда не проходили мимо голодных клыков Ариал.***
Позже в тот же день, вернувшись с работы, девушка решила искать утешения в библиотечных книгах, стараясь занять себя чем-нибудь, чтобы не думать о тревожном сне. Флауи разделял с ней время на кухне и рисовал, к большому удовольствию Фриск. Она повесила его последнюю картину над кроватью, и планировала повесить и эту. Не пропадать же таланту. Обсуждение вопроса об обучении танцам Лолы закончилось восторженным согласием Шарлотты. Совершать добрые дела для общества, помимо исполнения Фриск роли служанки братьев, согревало сердце предвкушением и энтузиазмом. Привыкшим к ее присутствию и доброжелательному поведению, жителям стала нравится новая обывательница. Если бы они только знали, с кем виделись и пересекались день ото дня. Девушка подняла глаза, стоило Сансу войти в кухню. Одно его появление погрузило уютную атмосферу во мрак. Сегодня он рано вернулся с работы. Сердце замерло, и Фриск обнаружила, что села прямо, расправила плечи, сжала колени вместе. Скелет старался не смотреть в ее сторону. Когда ей все-таки удалось поймать его выражение, она заметила, насколько бывалая нахальная ухмылка превратилась в вымученную гримасу. Он выглядел… пристыженным. Проскальзывало еще несколько эмоций, но так быстро, подобно пойманной мокрой рыбке, что проворно выпрыгивала из рук ловца. Дрожь пробежала по спине: красные огоньки, как обычно, мельком оглядели ее. Он казался виноватым… и напуганным? Но чего он боялся? — Смотрите, кто к нам явился! Фокусник со своим фирменным трюком исчезновения, — проворчал Флауи. Фриск стиснула зубы. Санс прозаично хмыкнул. Никакого препирательства или угроз цветку расправой. Кажется, что только вчера они дурачились здесь, бездыханно швыряя друг в друга яйца и смеясь вместе. Не сказав ни слова, он вышел с бутербродом в руке и направился наверх — в свою комнату. Если бы это случилось в первый месяц ее жизни с братьями, она бы почувствовала облегчение и, возможно, даже самодовольство от того, что он откровенно избегает ее. А сейчас… ее переполняло разочарование. Она не понимала до конца, было ли это разочарование в себе и в том, что тело предало ее основные убеждения, или оно было направлено на самого Санса. Флауи подглядывал за ней из-под маски безразличия. Фриск взглянула на него и что-то промычала, перелистав страницу. Вздохнула, когда ей надоело его молчаливое осуждение. — Что? Флауи пожал листочками и снова принялся раскрашивать картину. Фриск прикусила губу. Почему Санс ведет себя так нелепо? Он не мог продолжать игнорировать ее… ведь так? Знакомое ощущение камня в животе вернулось, когда она вспомнила, что произошло в тот роковой вечер вторника. Взгляд, которым наградил ее Папирус. Что-то в этом взгляде заставляло ее чувствовать себя совершенно ненужной, одноразовой посудой, которую не зазорно выбросить после употребления. Вскоре Папирус, собственной персоной, присоединился к ней на кухне. — Добрый вечер, человек. Фриск кивнула ему в знак приветствия. Мысли забрели в далёкие дебри, что она потеряла искомые строки в тексте. Скривившись от досады, начала все сначала, возвращаясь к верхней части страницы. — Добрый. Девушка закрыла книгу. Невозможно было сосредоточиться на чтении, посему Фриск решила понаблюдать за скелетом, тщательно разглядывавшего посуду на наличие мелких пятен (их там быть не должно). Может, он что-то скрывает? Однако Папирус не относился к ней иначе… — Папирус, не мог бы ты принести мне стакан воды, пожалуйста и заранее спасибо. Как же хорошо, что Флауи своей непосредственностью снимал напряжение. Скелет бросил испепеляющий взгляд на цветок и неохотно наполнил чашку водой из-под крана. — Сегодня вечером у меня назначена встреча с Королем, — пробормотал Папирус, и, честно говоря, так тихо, что Фриск даже не заметила, что он обращался к ней, отчего подпрыгнула на месте. — О, правда? Насчёт чего? — лейтенант уставился на рисунок. Флауи застенчиво спрятал незаконченное творение за листочками. Папирус хмыкнул и покосился на нее сузившимися глазницами. — А ты как думаешь? Фриск сразу все поняла и опустила голову. — Верно. Что ж, удачи. Папирус усмехнулся и поправил китель. — Удачи? Великому и ужасному Папирусу не нужна удача… но спасибо. Пока меня не будет, можешь причесать Калибри? Это было бы очень кстати, — сказал он, натягивая кожаные перчатки. — Ты не возьмешь его с собой? Папирус покачал головой. — Чем скорее я там окажусь, тем быстрее вернусь. Кроме того, Калибри сам попросил тебя прийти. — О… ну, если Калибри настаивает, то у меня нет другого выбора. Как я могу ему отказать, — подмигнула Фриск. Папирус холодно кивнул ей и вышел из кухни. — Хочешь, я пойду с тобой? Девушка взглянула на рисунок. У него отлично продвигалась работа. Незачем его отвлекать. — Нет-нет, ты можешь остаться. Мне нравится проводить время с Калибри, — он улыбнулся ей, и она, убедившись, что друга не задел отказ, отправилась к конюшне. Вступив на священную землю, как считала Фриск, она интуитивно склонила голову и поприветствовала единорога. Калибри кивнул в знак признания ее присутствия и тихо заржал. Девушка улыбнулась, проводя рукой по его боку, похлопала по крупу и взяла щетку. — Ты ведь хороший слушатель, верно? Ей нужно было высказаться. Просто… поговорить. Поговорить обо всем, что ее беспокоило. Калибри медленно моргнул и копнул землю раздвоенным копытом. Она восприняла это как согласие на выход ее мыслей. Фриск улыбнулась про себя и принялась расчесывать серебристо-черного отлива шерсть единорога. — Я не знаю с кем поделится. Монстры, которым я хочу довериться, не знают, что я человек, а тем кто знает, я не до конца доверяю. Мне просто кажется, что я… балансирую на канате. И такое чувство, будто в любой момент на меня налетит порыв ветра и собьёт с ног. Бывает, доверишься кому-то, а потом тебя кусают — стоит только протянуть руку. Как со стаей диких собак, честное слово, — Калибри дернул ухом. Шерсть со спины выпадала клочьями. Кажется, он линял. Она стряхнула щетку, наблюдая, как черные комки падали на покрытую опилками землю. — Понимаю, это глупо, но меня никак не покидает плохое предчувствие. Не знаю, может быть, я просто создаю драму на ровном месте… Нет. Я имею полное право чувствовать себя так. В конце концов, быть единственным человеком здесь временами немного беспокоит, оттого я и пребываю в смятении. Возможно, я просто привыкла к тому, что со мной обращаются как с мусором, ожидая от всех подвоха… Я имею в виду, что если он игнорирует меня, потому что боится собственных чувств? — Калибри фыркнул с легким раздражением. Фриск рассмеялась. — Ты прав. Это нелепо. Я не должна даже помышлять об этом. Я не могу потерять из-за него голову. Ни в коем случае! Не после всего, что он сделал со мной… но он… Уф, я не знаю! В последнее время события приняли странный оборот. Ты знаешь, после той ночи он больше никогда не причинял мне боли. Я уверена, он был искренне противен самому себе… Да что со мной? Какое это имеет значение? Он — монстр… Oh mon dieu, je ressemble à une écolière (Господи, я рассуждаю как семиклассница), — Калибри выпустил резко воздух из ноздрей над последним заявлением, и она покраснела. — Ты знаешь, я правда стараюсь видеть во всех только хорошее. Меня протащили через ад, но… мне не хочется отчаиваться. Я хочу уверенно идти вперед. Ради самой себя… даже если не получается доказать остальным, что я не та, через кого можно запросто перешагнуть, — прошептала Фриск. Единорог моргнул и опустил голову в молчаливом понимании. Девушка слегка улыбнулась, погладив Калибри по широкой щеке. Он был прекрасным зверем. Фриск надоело играть роль девицы в беде. Вся ее жизнь строилась на лжи, жестокости и предательстве. Люди совершали с ней вещи, о которых сложно упоминать вслух. В конце каждого дня, глядя в зеркало, Фриск пыталась увидеть маленькую девочку, которая любила танцевать. Маленькую девочку, которая просыпалась на заре, чтобы хоть недолго провести глубокие разговоры с отцом, прежде чем он уйдет на работу. Маленькую девочку, которая видела в каждом хорошее. Именно эта маленькая девочка воспитала в ее душе решимость. И именно эта решимость спасла ее и заставила идти дальше. Ей крупно повезло. Не у многих людей в душе имеется решимость. Легко можно согнуться под давлением жизни, стоит ей только усилить нажим. Она знала нескольких людей, которые сломались бы из-за жестокости Санса в первые несколько ночей. Фриск дала себе обещание, что станет сильнее, что справиться со всеми ударами судьбы. Решись Санс на деяния злее и нечестивее, она боролась бы с ним до конца. А потом, конечно же, он отступил и прекратил глумиться, поставив ее в новом затруднительном положении. Девушка стала частенько задумываться над тем, о чем на днях размышлял Флауи. Неужели ей нравился Санс? Мозг вопил, кричал упрямое «нет», но душа тянулась к нему, а тело выдавало правду. Таким людям, как Санс, нельзя доверять. И все же каким-то образом… он производил на нее смешанное впечатление. Глупая, глупая девчонка. Какая же я идиотка! Боже, а что, если Санс переживает те же мысли, что и я? Я не могу винить его за то, что он избегает меня. С таким эмоциональным запором, как у этого мудака, вероятно, и я бы держалась подальше от того, кого… ЗАТКНИСЬ! Единорог заржал, тряхнул гривой, и она поняла, что стала слишком агрессивна в расчесывании. — Извини, — произнесла она с застенчивой улыбкой. Калибри неодобрительно фыркнул. — Верно. Мне нужно сосредоточиться на себе… и на тебе, конечно, — хихикнула Фриск, лаская бархатистую, вытянутую морду.***
Каждый звонкий топот сапог вызывал в Папирусе битву двух противоборствующих сил, пока он шел по золотым залам Зала Суда. В этот раз он направлялся не в Зал Песен, а в небольшую комнату совещаний, недалеко расположенную от золотого коридора. Он просил о личной встрече с королем. Ужас вскрывал его гнойные раны, но Папирус не мог позволить Азгору учуять скверный запах страха. Подойдя к двери, он стряхнул с себя нервозность, как воду с гуся, и глубоко вздохнул. Лейтенант нерешительно постучал. Дверь открылась сама, будто по своей воле. — Входи, жнец, — мощно пророкотал Азгор. Папирус подавил трепет и шагнул в тускло освещенную комнату. Между ними тянулся длинный стол. Голова работала на полную катушку над тем, как заставить короля ада нуждаться в нем. Нуждаться в нем больше, чем в Андайн. Папирус ведал, что на самом деле Азгор держал их рядом потому что, в каком-то смысле боялся их предательства, следуя правилу искусства войны «держи друзей близко, а врагов — еще ближе». Папирус безбожно погрузился в свои мысли, что чуть не забыл поклониться, заметив предостерегающий блеск в глазах бафомета. Он опустился на одно колено, низко поклонился и не поднимался, пока Азгор не хмыкнул, выразив свое удовлетворение. — Объяснись: зачем ты просил о встрече? Твой шанс высказаться улетел с концом весенней песни. Папирус сглотнул и сжал перчатки, придумывая ответ. Разум со скоростью стремительной молнии зацепился за нужные слова. Огоньки сверкнули злобной оранжево-красной искрой. — Вы могли отказаться, и все же согласились. Это заставляет меня верить, что вы цените последнего жнеца в вашей армии гораздо больше, чем показываете, — король вперил в него оценивающий взгляд, который Папирус встретил прямо, несмотря на трубившие во все фанфары опасения. — Последний жнец… Неужели ты и твой неотесанный брат в самом деле остались последними? — спросил он, ухмыляясь. Папирус дернулся от провокационного вопроса. На лице застывшее выражение безразличия. Слава богу, какие бы высшие силы не существовали, он отличался темпераментом от Санса. Он, должно быть, пытается вывести меня из себя… Великого Папируса не так-то легко победить. — К счастью для вас. Азгор встал. По недовольному блеску в глазах короля он понял, что выразился очень смело, буквально фрондировал напрямую. Когда каждый пресмыкается у ваших ног, иногда стоит испытать небольшой вызов, хотя бы для того, чтобы было интересно. — И что это должно значить? — Папирус притворился равнодушным, обратив взор на книжные полки, заполненными старыми пыльными записями древних королей и войн. Фриск с удовольствием прочитала бы их. Он стряхнул с себя эти мысли и повернулся к Азгору. Не отвлекайся. — Вы умный правитель, король Дриммур. Я уверен, вы признаете мощь жнецов… и поэтому к счастью для вас, что все они мертвы. За исключением двух самых преданных вам, — сказал Папирус, сокрушаясь изнутри от боли постоянного отступничества. Король и его подчинённый обменялись многозначительными взглядами, и Папирус почти заметил проблеск уважения. Почти. — И как же ты мне больше всего верен? — Папирус чуть было не плюнул в ответ: Потому что я еще не убил тебя, гнусного чепушилу! Однако сдержался, изобразив фальшивую улыбку и постучав по столу. — Тебе известно, что значит истинная преданность, лейтенант? Истинная преданность — это принимать побои своего хозяина и служить ему, несмотря ни на что. Верность превыше любви, лейтенант, верность — это единственное, о чем я могу просить своих офицеров. Так что же делает тебя преданным? — Азгор пропустил скрытого, немигающего взгляда Папируса. Остаться последним живым из своего вида, смотреть, как мою мать прилюдно казнят, подниматься на коленях из ниоткуда — не значит для тебя принимать побои и служить, несмотря ни на что? Кого еще преданнее ты найдёшь? — Преданным меня делает то, что я нахожусь здесь, в этой комнате, а не отсиживаюсь где-нибудь в Ватерфолле, рыдая о своих горестях и тщетно пытаясь бороться с вами. Я здесь… и вся моя сила и ум в вашем распоряжении, — заявил он чинно. Азгор усмехнулся. — Если бы ты хотел убить меня, то сделал бы это прямо сейчас, пока я один. А это значит, ты мне верен. Хорошо. Это все, чего я ожидал от… Гастера. Скелет почувствовал, как его душа потонула челноком в кручине. Отец тесно сотрудничал с королем, но даже это не спасло их семью от кровожадности. Папирус мало что знал о своих родителях, в отличие от Санса. Может, это было к лучшему… — Но ты сильно отличаешься от своего отца. Ты не напичкан любовью, этой бессмысленной, непостоянной чушью. Ничего хорошего она мне не принесла, лишь ослабила. Тебе не помешало бы это запомнить. Из тебя выйдет хороший солдат, — Папирус не мог не ощутить прилив гордости за себя от похвалы. — Надеюсь. Король ухмыльнулся и сел обратно. Скелет неотрывно смотрел, как он начал перелистывать страницы некой книги. — Ага, вот… послушай. Прекрасные строки: «Мой сын! Опасен Бармаглот, Чей коготь длинен, крепок зуб, И Брандашмыг задаст хлопот С причудищем Джубджуб*». Лейтенант, как ты относишься к поэзии? Папирус неловко заерзал на стуле. — Нейтрально, читать стихи раз за разом не приходится. Азгор неодобрительно хмыкнул. — Придумано, написано человеком… Удивительно, не так ли? Знаешь, это даже жалко, — задумчиво произнес он. Папирус бросил на короля озадаченный взгляд. Теперь этот ублюдок действительно запутал его. — Жалко? — Бафомет вздохнул, глянул на недоумевающего скелета и почти печально кивнул. — Да, жалко, — он швырнул книгу на пол, — что мы разрушим барьер и вторгнемся на поверхность, забрать то, что принадлежит нам по праву. И если мы отомстим за зло, причиненное нам невежественными маленькими паразитами, то человеческого искусства больше не останется. Все обратится в пепел. Возможно… оно и к лучшему, — его душа содрогнулась от этих слов. Они сидели в ледяном молчании добрую минуту, что была сравнима с настоящей пыткой, пока Азгор не заговорил, прочистив горло. — Итак, жнец, ты верен, могущественен… Полагаю, ты пришел просить сместить с должности Андайн? — спросил он с возбужденной оживленностью. Папирус спрятал растущую ухмылку рукой, приняв маску задумчивости, скромно пожимая плечами. Он должен играть правильно. Одно неверное слово отправит его в петлю, или еще хуже… опозорит. — Андайн доказала свою надежность и компетентность. Я думаю, из нее получился хороший генерал. Ложь. Папирус не испытывал ничего, кроме презрения к пассивной поддержке Андайн тирании короля. Азгор от души рассмеялся, что потрясло Папируса. — Андайн — хороший воин, но боюсь, ее источник преданности в ином ключе. Тебе ведь известно, что она… запятнана любовью, — Папирус состроил сконфуженный вид, однако он не сильно притворялся. Неужели король действительно рассматривал его кандидатуру? Может, ему не придется сдавать Фриск… И не надейся. Ты знаешь, что он любит играть в кошки-мышки. Дай ему намек, что согласен на предложение. — В эти дни она служит мне только для своих целей. А за тобой я приглядывал с того самого случая с генералом Левиафан. Было одно «но». Какие планы может строить Андайн? Слова короля вернули его к действительности. Значит, я был прав. Он хотел поговорить со мной. — И, конечно, если ты поистине хочешь эту должность… то тебе есть что доказать мне, — идеальная, удобная возможность предстала доложить о Фриск, но это слишком хорошо, чтобы быть правдой. Не заглатывай наживку. — Назначив жнеца своей правой рукой, вам воздаться сторицей. Я гарантирую. Мой вид… любит давать обещания, — сказал он, вставая. Азгор наблюдал за ним с нескрываемым любопытством. — Я бы указал, что у тебя нет права заключать со мной сделки… Но, лейтенант, этой весной я чувствую себя великодушным. Назови свои условия, — провозгласил бафомет, самодовольно откидываясь на спинку стула. Пф, чувствует себя великодушным. Папирус вспомнил о пленниках, которым дали второй шанс. Как же странно. Все это было неспроста. — Все, о чем я прошу, — это чтобы вы были непредвзяты и поняли, что я поступаю очень неортодоксально. Тем не менее я так поступаю. Вот мой уговор: несравнимая сила жнеца для открытого разума. Очень скоро вы поймете, что это значит, — Азгор поднялся со стула и кивнул. — Так и быть… Вы, Гастеры, вечно любите изъясняться туманными загадками. Открытый ум значит. До тех пор, пока в моем разуме есть, чему положено открыться. Если нет, то ты зря потратишь мое время, а меня не радует, когда время тратится впустую. Ультиматум. Прогресс. Папирус еще раз поклонился царскому тирану, прежде чем поспешил к выходу. Дрожь пробежала по длинному позвоночнику, и наконец он позволил себе расслабленно вздохнуть, сжав и разжав руки в перчатках. Все кончено. Его план приведен в действие. Остаётся только надеется, что открытый разум Азгора примет истинную личность Мокси Валентайн.