***
Вопрос повис в воздухе. И Сириус знал, что это один из тех вопросов, которые не предполагают никакого отличного от правды ответа, какой бы она ни была. Проблема заключалась в том, что он не был уверен, знает ли ответ. Тогда, давным-давно, в тёмное время страха и подозрения, не всё определялось и решалось логикой. — Мы не думали, что ты работаешь на Волдеморта… нет, дай мне досказать, — взмолился он, когда Ремус возмущённо открыл рот. — Не знаю, как это объяснить, но я попробую… Поднявшись на ноги, он подошёл к высокому окну и уставился на покрытые снегом холмы, повернувшись к лежащему оборотню спиной. — Как можно простить то, что мы недостаточно тебе доверяли? — в его голосе звучало неприкрытое беспомощное сожаление. — Знаешь, мы ведь никогда не обсуждали это с Джеймсом. Нам очень не хотелось верить, что один из нас — предатель. Но мы знали, что кто-то нас предал. И знали, что этот человек близок к Джеймсу и Лили. Ты же помнишь, они тогда уже едва выстояли три нападения. Он повернулся назад к Ремусу, опершись на подоконник худым бедром. Сложив руки на груди, он смотрел мужчине в глаза, словно ожидая его приговора. — Знаешь, во всём виноват я, — тихо молвил он. — Я боялся… Я с ума сходил от волнения. Мысль о том, что я могу потерять их, свою семью, душила меня. А потом мы узнали, что они — его главная цель, и ещё это дурацкое пророчество, и мы поняли, что он не успокоится, пока не поймает и не убьёт Лили с Джеймсом. И Гарри, Ремус! Моего Гарри… Он замолк, охваченный воспоминаниями о былой боли, о совершённых решениях, о непоправимых ошибках. — Дамблдор сказал нам, что единственный шанс — чары Фиделиуса. Очевидно, Хранителем Тайны стал бы я. Слишком очевидно… Мы: я, Лили и Джеймс — поговорили об этом. У нас не было времени… угроза была смертельной, а он мог найти их везде… Ремус, мы… я не хотел тебя подозревать. Я правда не мог вообразить, что ты предал нас, поверь мне. Но мы видели тебя всё реже и реже… я чувствовал, что ты отдаляешься от нас, но не знал, почему… у тебя появились тайны, а я… Я злился, я знаю, это было глупо и по-детски, и… — бесполезным, поскольку те всё равно обрамили его лицо извечными шелковистыми чернильными волнами, движением он провёл рукой сквозь волосы. — А он, мерзкий крысёныш, всё подбрасывал намёки, я знаю, это не оправдание! Но в итоге я перестал доверять собственной тени. Я жутко боялся за них, стал диким параноиком. А Джеймс… Мерлин, Джеймс только и делал, что тревожился о Лили и Гарри. И мы договорились, что проинформируем как можно меньше людей. Всё же поймать могли каждого, у каждого могли выпытать нашу хитрость. Чем меньше знающих людей, тем удачнее уловка. Мы убедили себя в этом. Поэтому знали только Джеймс и Лили, я, как официальный — для него — Хранитель Тайны, и… Питер. Сириус уткнулся головой в ладони, прижал их к глазам и сделал глубокий вдох. На миг его тело вздрогнуло, прежде чем он поднял голову и встретился взглядом с Ремусом. — Я был готов умереть. И я никогда не прощу себе, что позволил им сделать это за меня. Никогда. Но я не думал, что ты служишь Волдеморту, Ремус. Не по-настоящему. Не в глубине души. — Но почему? Сириус, скажи мне честно, ты правда не видел, как Сивый со своей стаей оставляют за ним кровавый след?.. Ты правда не понял тогда, что я такое на самом деле? В три длинных шага Сириус вновь оказался подле него. — Ты совсем не похож на Сивого! Как ты можешь так о себе говорить?! — А ты уверен? Знаешь, судя по твоим словам, когда он не убивает людей и не разрывает их на куски, он славный малый. — Он не такой! — Откуда ты знаешь? — Может, потому, что я встречал его?! — вскричал Сириус, и в его голосе было столько боли, что Ремус шокированно уставился на него. — Он ужасен! Даже тогда, за ужином у моих родителей, со своими хорошими манерами, он был чудовищем. Он сказал мне, что обращение в оборотня — самое лучшее, что когда-либо с ним случалось. Что его сила восхитительна. Что кровь хорошеньких малышей самая вкусная. Что он обожает их слёзки. Если бы он мог, он бы выследил их после и украл у родителей. Обучил бы их и сделал своими. Он не сомневался в своих поступках, не стыдился их, не винил себя ни в чём. В нём нет ничего человеческого. Не потому что он оборотень, а потому что он злодей! А теперь ты скажи мне честно: тебя бы вырвало при мысли о таком? Или, может, тебе бы это понравилось?!***
Ремусу ничего не оставалось, кроме как смотреть в горящие глаза друга изумлённым взглядом. Да, действительно, даже просто от этих слов Сириуса его затошнило. При мысли о том, что Сивый бы хотел и его украсть, ему скрутило живот, и пришлось сглотнуть желчь в горле. — Что?.. Как?.. Твои родители с ним… общались? Сириус опустился на пол у изножья кровати и помотал головой. — Нет, — ответил он устало, — обычно нет. Это же «мерзкие недолюди». Не их породы. То было особое исключение для меня. Причинить мне боль. Заставить меня ужинать с чудовищем, чуть не убившим моего друга, заставить слушать его… — он оборвал речь. — Ты мне никогда не рассказывал. Когда это было? — На рождественских каникулах. Пятый курс. Воздух застрял у Ремуса в лёгких. В тот год Сириуса, как всегда, в приказном порядке отправили на Рождество домой. Только в тот раз никто не хлопнул его по спине на прощание. Никто не писал ему писем на каникулах. Никто из них даже словом с ним не обмолвился. А после, заранее вернувшись в Хогвартс, Сириус пошёл в ванную, сел на пол в душе и вскрыл запястья собственной палочкой. — Что случилось тем Рождеством? — Ты о чём? — спросил Сириус устало. Он так устал… — Что-то точно случилось. — Ремус, у моих родителей со мной вечно что-то случалось. — Они… Они что-то с тобой сделали? Сириус ответил ему взглядом. — Сделали, не так ли?***
Лишь одна вещь в мире даёт нам силу перенести почти всё. Мысль, что однажды всё снова станет лучше. Это называется надежда. И, теряя её, мы практически теряем себя. Вышедшего из камина в парадном холле Сириуса встретила мёртвая тишина. Было уже поздно, и Сириус только хотел выдознуть с облегчением, когда в коридоре раздался скрипучий голос. — Что я вижу? Блудный сын ползёт в родные Пенаты. Сириус поднял взгляд на Вальпургу Блэк, статуей застывшую на балконе. — У меня не было выбора, не так ли, маменька? Даже при таком тусклом свете он уловил брошенный на него мрачный взгляд — единственное проявление её эмоций. — Ты считаешь, что правильно выражаешь заслуженное уважение к матери? — Если вам так угодно. — Прекрасно, — уголки её губ приподнялись; на ком-то другом это могла быть улыбка. — Очевидно, этой ночью ты предпочтёшь своей спальне погреб. Предполагаю, там ты чувствуешь себя как дома, ведь это куда более подходящие условия для гриффиндорской мерзости. Тогда я побеседую с тобой завтра. — Я уже рассказывал тебе, что это было её излюбленное наказание для меня. Я ненавидел тот погреб. Но было и другое, много всего… Любая боль, которую можно было нанести магически. Мой отец был весьма изобретателен, — голос Сириуса был спокойным и практически неживым. — Я ненавидел всё, во что они верили, и в ответ они ненавидели меня. Я был разочарованием, даже больше, позором семьи! И они ни на секунду не давали мне этого забыть. Но в тот раз… я не сопротивлялся — не смог. Она повернулась к нему спиной, и Сириус, не успев себя остановить, произнёс слова, от которых тут же поморщился и возненавидел сказавший их язык. — Нет. Пожалуйста. Не в погреб. Его мать развернулась, и в её взгляде он увидел замаскированное удивление и неприкрытое злорадство. — Хм, не в погреб? Ты пересмотрел свои взгляды на правила поведения в этих стенах? — Я… я попробую… — Нет, Сириус, дорогой мой, ты будешь послушен. — Д-да, мама. С тихим хлопком рядом с ним появился Кричер. Он слегка поклонился — скорее издевательский жест, нежели знак уважения. Впрочем, Сириусу было плевать. — Добро пожаловать, хозяин Сириус, — льстиво поприветствовал он его, чтобы продолжить тихим, но вполне слышимым тоном: — Вернулся снова запятнать благороднейший дом Блэков, грязный гадёныш, предатель крови. Бедная моя хозяйка! Сжав зубы, Сириус ничего не ответил. Не хотелось радовать ответом противную мелочь. Кричер щёлкнул пальцами над сундуком Сириуса, и тот поднялся в воздух и взмыл вверх по лестнице по указке последовавшего за ним домовика. Сириус желал лишь пройти за ними, залезть в кровать, уснуть и забыть обо всём, но ему ещё не разрешили. — Отец дома? — спросил он, когда тишина стала совсем уж гнетущей. Он терпеть не мог смотреть на неё снизу вверх, как делал сейчас, в вестибюле, и понимал, что только поэтому она его ещё не отпустила. — Нет. Он поздно вернётся. Поприветствуешь его завтра. Отчего при мысли об этом по его коже поползли мурашки? — Я могу пойти к себе в комнату? Вальпурга Блэк приподняла тонкую чёрную бровь. — Пожалуйста, — добавил Сириус, склонив голову. Она помедлила несколько секунд перед ответом, вынуждая Сириуса, сейчас тихого и послушного, оставаться в тревожном ожидании. — Хорошо. Увидимся завтра за завтраком. После этого она ушла, и Сириус тихо выдохнул с облегчением. В его комнате ничего не изменилось — всё лишь покрылось тонким слоем пыли. У домовых эльфов были дела поважнее уборки в его комнате. Он вытащил палочку и помахал ей, пытаясь исправить ситуацию, но эти заклинания ему никогда не удавались. О надзоре за использованием магии несовершеннолетними он почти не думал. По отцовским приказам он колдовал с тех пор, как научился ходить, говорить и держать палочку. — Стопудово ты и представить себе не мог, как я был жалок. Я умолял её. И она этим наслаждалась. Моя собственная мать. Но я больше не мог сопротивляться. Он лежал на кровати, уставившись на зелёный балдахин. Здесь — в комнате гриффиндорца — всё было зелёным. Конечно, кроме постеров, которые остались на стенах лишь благодаря его чарам вечного приклеивания. Ему было так хорошо, когда он их повесил, что это стоило жестокой порки, полученной им после. Хотя она была не такой жестокой, как та, что он получил, когда родители поняли, что плакаты невозможно снять. Это было нечто. Когда отец закончил, у него на спине живого места не осталось. Что бы он сейчас ни отдал за такую порку. Его бы не расстроила ни боль, ни слова, полные ненависти и разочарования, лишь бы только второй Сириус вернулся. Тот, ради которого он всё это терпел. Тот, который хохотал с друзьями, который был грозой бладжеров на квиддичном поле, который пробирался по тайным коридорам после отбоя, который дружил с оборотнем и возвращал на его лицо улыбку после каждого полнолуния, который мог общаться с лучшим другом одними взглядами. Того, который был непобедим. Который должен был быть непобедим. Долгие часы он неподвижно лежал на кровати, уставившись в никуда, купаясь в презрении к себе, а после уснул. — Обойдёмся без деталей. Скажу только, что пару дней я перетерпел, хотя, конечно, круто мне не было. А потом, в Рождество… все покатилось к чертям собачьим. Рождественские каникулы тянулись отвратительно медленно, но порку, которой Сириус ожидал, ему ещё не задали. Были жалящие и жгучие заклятия — всё же полностью довольны им родители, несмотря ни на что, не были, даже если нарочно он в этот раз не бунтовал. И его демонстрировали на бесконечных вечеринках, званых вечерах и чаепитиях, и заставляли его наряжаться, а на лице у него было выражение, которое мать считала улыбкой, и каждую насмешку, каждое фырканье он молча сносил, сжимая руки в кулаки, пока от ногтей не оставались раны. До того дня. На Рождественский ужин вся семья Блэков традиционно собиралась за одним столом. В тот год встреча проходила в доме дяди и тёти Сириуса, Сигнуса и Друэллы Блэков. Для Сириуса эти ужины всегда были кошмаром, особенно после того, как Меду, его единственную родственницу-подругу, изгнали из рода, и он остался с двумя адскими кузинами. Нарцисса его просто презирала, на что Сириусу было по большей части начхать. Но Белла… Белла была не такой. Беллатриса была из тех, кто любит раздирать человеческие души своими длинными острыми когтями. Замужество её не смягчило. Напротив, Родольфус, больной ублюдок, обожал смотреть, как его жена играет в кошки-мышки. Но это не было главной причиной того, что сейчас Сириуса едва не рвало. Он почти не сомневался, что выдержал бы свою жестокую семью маньяков, если бы не он. Жених Нарциссы. Люциус Малфой. Конечно, отвертеться он никак не мог. Лишь один раз в жизни мать разрешила ему не идти на этот ужин. Тогда ему было тринадцать, и он (не)случайно разбил вазу, которая оказалась пятисотлетней семейной реликвией. Он провёл Рождество в погребе, лелея сломанные рёбра. Но мать после осознала, что он и это предпочитал семейному ужину Блэков. Поэтому, что бы он с тех пор ни натворил накануне, наказание откладывалось. И он пошёл. Он не в силах был видеться с ним. Правда, не мог. Но знал, что его заставят. И тётя, словно прочитав его мысли, посадила его прямо напротив безупречно одетого длинноволосого блондина, поставив его перед выбором: смотреть на ублюдка или в тарелку. Весь ужин он чувствовал на себе взгляд ледяных глаз. До десерта он терпел и презрительные разговоры, и обзывательства в адрес друзей и людей, которых он уважал. Но, когда положили рождественский пудинг, случилось это. Люциус недавно обзавёлся добавлением к своей элегантной внешности, и при обычных обстоятельствах Сириус бы только усмехнулся: трости так старомодны! Но тогда, за рождественским пудингом, он внезапно почувствовал у себя между ног что-то длинное и гладкое. У Сириуса в лёгких застрял воздух, и все мускулы в его теле напряглись до предела. Серебристый набалдашник трости — это он и был — заскользил по голени, по колену, лениво его поглаживая, по внутренней стороне бедра… Внутри Сириуса что-то вскипело и прорвало плотину, и крепость пала, и вдруг стол взорвался, взлетел облаком из стекла, еды, вина и фарфора. Люциус кашлянул, пригладил волосы и стряхнул осколки с робы. — А вы, однако, вспыльчивы, дражайший кузен, — сказал он с довольной улыбкой победителя. — За рождественским ужином, при всей семье… стало слишком плохо, и я сорвался. Я взорвал стол стихийной магией. Ну, ты, наверное, понимаешь, что родители не были мной довольны. По возвращении домой у отца сорвало крышу. Взбучка, полученная Сириусом после этого, была самой худшей в его жизни. Отец не останавливался. Всякий раз, вроде бы замедляясь, он шипел: «Тупорылый негодник!» и приступал с новой силой. В итоге Сириус потерял сознание. Когда он очнулся у себя в комнате — было больно, но с большего его, очевидно, подлечили — мать стояла в дверях. Она приказала ему спуститься к ужину ровно к семи часам. — Мать сказала, что поскольку мне, очевидно, неинтересно ужинать в семейном кругу, они пригласили того, чья компания наверняка придётся мне по душе… раз уж мне так нравятся нелюди. Сириус был слишком измотан, чтобы испытывать ужас. Он хотел просто это пережить и вернуться в Хогвартс… А потом он вспомнил, что Хогвартс больше не был его спасением. Выхода не было. Только не для него. Он был всего лишь маленьким жалким куском дерьма. Гостем, естественно, оказался Сивый, хотя Сириус узнал, кто сидит напротив него, только посреди ужина. И, да, его таки не вырвало на сотканную эльфами узорчатую скатерть матери. Он успел добежать до коридора, где и опустошил свой желудок в подставку для зонтов. — После этого опять был подвал. А потом меня выперли назад в Хогвартс. Он провёл ещё сутки в излюбленной темнице матери, наедине с призраками прошлого и презрением к себе. И, когда его наконец выпустили, от него мало что осталось для Хогвартса. А после он вернулся в Хогвартс. Он знал, что ему должно быть легко и весело, помнил правильные эмоции, но они не приходили. Коридоры были не загадочными, а тёмными и мрачными. Проходя по ним, он чувствовал шёпот портретов и задумывался, как много они знали. Он побежал. Всё быстрей и быстрей. И, наконец остановившись посреди общей спальни, он засмеялся. А потом, упав на колени посреди комнаты, полной смутных призраков смеха, но теперь пустой, обещающей лишь тишину и отчуждение, он зарыдал. Поднявшись на ноги, он поспешил в смежную ванную, не зная, что он там забыл, кроме убежища из комнаты бывших друзей. Из зеркала на противоположной стене на него уставилось собственное лицо, и быстрым взмахом палочки он разбил стекло. Что-то врезалось в его щёку, в руку. Быстрая острая боль оставила за собой тупую пульсирующую. Он посмотрел на осколок, оставивший на его коже порез, и на алую кровь, выступившую на нём. Было хорошо. — Я знал, что ничего уже не будет как прежде. Я возненавидел того, кем стал. Я разбил зеркало, хотя хотел разбить себя. И боль мне нравилась, а кровь… ну, ты в курсе, что потом случилось. Он снял рубашку и побрёл в душ, но не смог заставить себя помыться. Вместо этого он колотил по плитке кулаками, пока не сбил костяшки в кровь. Он больше никогда не будет чист, он навсегда запачкан, запятнан внутренней чернотой. Она была у него в крови. Он снова взглянул на порез. А после уставился на своё белое запястье, на синие вены под тонкой кожей. Пиздецки хрупкое… Он направил палочку на запястье и вскрыл его. Он ничего не чувствовал. Это было хорошо. Мир вокруг него всё больше и больше расплывался, и это тоже было хорошо. Но было холодно. Он лежал на полу? Было холодно. Руки дрожали, ладони были липкими. Он чувствовал, как сердце бьётся, уставшее бороться, подобно загнанному зверю. Он устал. Так устал… …сириус-Сириус-СИРИУС! То был голос. Кажется, взволнованный. А потом были руки, горячие руки на его замёрзшей коже. Кто-то гладил его лицо, а он не мог поднять свинцовые веки. Из его ладони вырвали палочку, и чужая магия вызывала покалывание, а к пульсирующему от боли запястью прижали что-то тёплое. На мгновение он моргнул, и перед ним предстали испуганные заплаканные глаза, а потом он услышал: — Я прощаю тебя. Слышишь? Я прощаю тебя, Сириус. Но пообещай мне… пообещай мне никогда больше так не делать. — Ты спас меня. Я прощаю тебя. Надежда. — Прости меня… пожалуйста, Сириус, прости меня. Сириус поднял взгляд на друга. Он выглядел совершенно разбитым; в его глазах застыли слёзы. Сириус помотал головой. — Ремус… не делай этого, — взмолился он. — Я не для этого тебе рассказал… пожалуйста, не начинай себя винить. Ты ничего не знал. Я специально никогда тебе ничего не рассказывал о том, что творилось дома! Я не хотел, чтобы ты видел меня таким. Я не хотел быть таким. И я не был таким — с тобой. Но потом я накосячил и всё испортил, и всё по моей вине… Ты имел полное право меня ненавидеть. — Но я тебя не ненавидел! — вскричал Ремус, и солёные капли поползли по его щекам. — Никогда! Ты что, не понимаешь? Я никогда не мог тебя ненавидеть, Сириус! Даже когда хотел… даже когда думал, что это был ты! Я хотел тебя ненавидеть, когда считал тебя предателем. Я без конца твердил себе, что ненавижу тебя! Но не мог. Не мог и ненавидел себя за это! Прости, прости, прости меня, я… Я должен был понимать! Я должен был понимать, что в твоём сердце нет места предательству! Я должен был верить в тебя, Бродяга… — Мы уже это обсуждали, Ремус. На то были причины. Были свидетели. — Я должен был бороться! — воскликнул Ремус. — Я пытался… пытался добиться разрешения на визит к тебе, но мне отказали, и я просто смирился. Я не боролся. Я никогда не был борцом — в отличие от тебя. А знаешь, почему? Потому что боялся! Потому что я — жалкий трус, который боялся взглянуть тебе в глаза, боялся того, что в них увидит! Я боялся, что наша дружба, что твоё отношение ко мне — иллюзия! Глупый, глупый мечтатель Ремус, вообразил себе, что он кому-то нравится… Я боялся, что потеряю наше общее прошлое!.. — Ремус… — Ты всегда был рядом, все эти воспоминания, они не укладывались в голове, я должен был найти способ, должен был расспросить тебя, но я сдался, я бросил тебя, Сириус, прости, прости!.. — Ремус. — Я должен был понимать! На лице Сириуса расцвела робкая улыбка. — Ты хочешь сказать: «Я тоже тебя люблю»? И Ремус ответил ему взглядом, полным неприкрытого отчаяния, обнажая душу. — Да. Сириус потянулся к Ремусу, накрыл его ладонь, холодную, как лёд, своей. — Прости… прости, пожалуйста, — пробормотал Ремус. — Я -… Но Сириус не дал ему закончить, ласково прижав кончики пальцев к его губам. — Ш-ш-ш… не надо, Луни. Ты ничего не мог поделать. — Я должен был тебе доверять. Сириус больше не мог сдерживаться. Он наклонился вперёд и крепко обнял друга, утешая его и ища утешения, и это значило больше тысячи слов. — Всё хорошо, — пробормотал Сириус. — Мы оба ошибались. Я должен был быть честнее. Но тогда это был единственный способ выжить. Давай просто не повторять ошибок прошлого. Ремус кивнул Сириусу в плечо. На секунду он заколебался, но после с ощутимым напряжением прошептал: — Но было что-то ещё, верно?.. Ты что-то не договариваешь. Глубокий вдох. — Да. — Расскажешь мне когда-нибудь? — Возможно. Всё-таки он пообещал быть честным. Ремус отстранился и слабо улыбнулся ему. — Хорошо. Видя на лице Ремуса усталость, Сириус наклонился вперёд и поцеловал его бледный лоб. — Спи уже, Луни. Я побуду с тобой.***
Последние язычки пламени мерцали во мраке гостиной; у Сириуса слипались глаза. Всё-таки последние две ночи он не спал. Но он должен был ждать. Он откинул голову на спинку кресла, глядя на затухающее пламя перед собой. После такого физического и эмоционального напряжения Ремус проспал весь день, лишь ненадолго просыпаясь, чтобы принять из рук Сириуса очередную дозу лекарства. Оставшись в одиночестве посреди безмолвных комнат, Сириус углубился в размышления о том, о чём старался не думать со времён Азкабана. Всё же эти мысли занимали его мозг почти каждую проведённую там секунду дня и каждый сон ночью. Выбравшись оттуда, он затолкал их все как можно глубже. К счастью, у него был Гарри. Забота о щеночке, совсем ещё маленьком, отнимала всё его время, и призраки прошлого приходили к нему с тех пор лишь во снах. Но теперь он вернулся в реальность, к Ремусу, который всегда слишком хорошо читал его мысли и чувства, и все они пришли обратно. И он не мог убежать от них снова. Словно они были заперты вместе с ним. Его высокомерная мать. Жестокий, безжалостный отец. Разозлённый брат. Подхихикивающая им кузина. Мёртвый лучший друг. И Люциус Малфой, вновь пытающийся поставить его на колени. И Ремус. Жаждущий ответов. Заслуживший их. Только вот Сириус чувствовал внутри себя столько грязи, что, казалось, если выплеснет её — окажется навеки пуст. Как ни удивительно, однако, честная исповедь лучшему другу о детстве и о том последнем Рождестве на Гриммо не усилила призраков, но, казалось, уменьшила их и сделала менее страшными. Так что, возможно, Ремус был прав. Возможно, хорошо, когда у тебя есть кто-то, кто обо всём знает и не осуждает тебя. Но никуда не исчезали постыдные скрытые раны, воспоминания, даже при мысли о которых тошнило. К некоторым мгновениям он больше никогда не хотел возвращаться. Даже в мыслях. Но теперь ему стало спокойнее. Призраки ненадолго ушли. И он ждал. В комнате было тихо, лишь тикали стрелки часов да огонь в камине потрескивал. Веки Сириуса опустились, тело расслабилось; напряжение последних дней медленно покидало его. Сон как рукой стряхнуло, когда пламя внезапно разгорелось и позеленело. Он выкарабкался из кресла и опустился на корточки у камина. Из огня на него глядел Гарри. — Привет, щеночек, — сказал он нежно, — ты даже не представляешь, как я рад тебя видеть!.. Гарри с надеждой поднял на него сомневающийся взгляд. — Рад? — прошептал он. — Конечно, Гарри, — в глазах Сириуса мерцало сочувствие. — Прости, что я вчера тебе не разрешил, но так надо было. Я просто не мог с тобой разговаривать. — Я знаю, ты сказал не приходить, — склонил голову Гарри. — Прости, что я не послушался. Не злись, пожалуйста. — Гарри, я на тебя не злюсь! Наверное, мне стоило лучше объяснить… просто причина была довольно… запутанной. Гарри кивнул, не глядя на него. — Окей, — прошептал он. Его личико выглядело таким маленьким, таким растерянным, что Сириус вновь проклял обстоятельства, не позволявшие ему протянуть руку и погладить взлохмаченные волосы крестника, чтобы его успокоить. Гарри, которому всю жизнь катастрофически не хватало внимания, очень любил эти маленькие проявления нежности. — Гарри? Что-то случилось? Что-то не так? Гарри жевал губу, явно чем-то озабоченный. — Ты вчера сказал, что хотел со мной поговорить. Тебя что-то беспокоит? — Я просто… я подумал… что случится, когда… тебя отпустят? Сириус слегка поморщился от несомненного возмущения в голосе крестника, но решил его не поправлять. — Всё, что тебе угодно, Гарри. У меня есть деньги. Если меня освободят, мы уедем куда захочешь и будем делать всё что угодно. В рамках возможностей, конечно, — улыбнулся он мальчику. — И… мы всё ещё сможем видеться? — с надеждой уставились на него зелёные глаза Гарри. — Конечно, Гарри, — нахмурился Сириус. — Я… я планирую получить над тобой опеку. Чтобы мы официально стали семьёй. Ты этого не хочешь? — он сглотнул, но заставил себя задать следующий вопрос. — Ты передумал? Хочешь остаться с Уизли? — Нет! — помотал головой Гарри. — Нет, но… думаю, придётся. — Почему ты думаешь, что придётся, Гарри? — сконфуженно спросил Сириус. — Миссис Уизли так сказала? И снова жест отрицания. — Но они хотят… ус-сыновить меня, — несчастным взглядом проследил за ним Гарри. — И тогда они станут моей семьёй, верно? И… я не знаю… смогу ли с тобой встречаться, — по его щекам скатились две блестящие слезы. — Думаю, жить мне с тобой тогда не разрешат… но, может, я смогу к тебе иногда приходить… если миссис Уизли разрешит… не знаю… Слова маленького мальчика разбивали Сириусу сердце. — Гарри. Послушай меня. Это всё пока только предварительно. Если я выкарабкаюсь… если меня отпустят, я буду бороться зубами и когтями за нашу семью. Молли Уизли не имеет права решать это в одиночку. Но… просто на всякий случай, если вдруг не сложится… если меня осудят, и я не смогу о тебе позаботиться… может, Уизли — не самый плохой вариант? — А мы сможем видеться? — отчаянно спросил Гарри. Мерлин. Как объяснить ребёнку, что, возможно, то, что от него останется (если от него что-то останется), не будет способно с кем-то видеться? — Я… я не знаю, Гарри… возможно, я буду очень-очень далеко, и… ты не сможешь навестить меня. — Ты умрёшь? — всхлипнул Гарри. — О, Гарри… И тогда он сделал то, что сделал бы любой нормальный отец на его месте — развёл руки. — Иди ко мне. И Гарри вывалился из камина, сквозь пламя, в распростёртые объятия крёстного. Вновь усевшись в кресло, Сириус крепко прижал к себе малыша, укачивая его, плачущего ему в плечо. — Я сделаю всё, что смогу, Гарри. Обещаю, я буду бороться изо всех сил. И если я выйду из зала суда свободным, никто и ничто нас больше не разлучит. Я никому не дам разрушить нашу семью. Обещаю. — Я расскажу им… я скажу им, что они должны тебя отпустить. — Я знаю. Это очень храбрый поступок, Гарри, и я ужасно благодарен, что ты готов пойти на него ради меня. Только не вини себя, если они тебе не поверят, хорошо? Просто скажи им правду, и тогда мы скрестим пальцы и будем надеяться, что судьба сжалится над нами. Всё-таки до сих пор она жёстко с нами обходилась. — И ты меня ещё хочешь забрать? — просопел Гарри, подняв на него взгляд. — Я никогда не перестану тебя хотеть. Гарри, ты — моё самое главное сокровище. Только благодаря тебе я ещё барахтаюсь. И я не дам Молли Уизли отнять тебя у меня. Гарри облегчённо выдохнул, прильнул к нему и расслабился. — Я думал, может… теперь у тебя есть Ремус, и я больше тебе не нужен. Сириус крепко стиснул сидевшее у него на руках тельце. — Гарри, Ремус — прекрасный друг, и я очень его люблю. Но тебя я всегда буду любить больше всех на свете. Ты у меня самый нужный. Потому что ты — мой маленький щеночек. Что бы я без тебя делал? Он улыбнулся счастливым глазам крестника. — Только, думаю, Ремус не очень впечатлится тем, как я разрешил тебе сюда прийти, — усмехнулся он. — Он разозлится? — встревожился Гарри. — Не на тебя. Дядя Лунатик тебя просто обожает, — успокоил Сириус мальчика улыбкой. — Но он может немного отругать меня за безответственность. — Дядя Лунатик? — Мы прозвали Ремуса Лунатиком в школе, и я сохранил эту привычку до сих пор. Это как я называю тебя моим щеночком. Это значит, что мы его любим, — Сириус окинул взглядом внимательно слушавшего мальчика. — Ты не против? Хочешь, чтобы дядя Лунатик был членом нашей семьи? Гарри, казалось, задумался над этим, а после кивнул. — Он добрый, — слегка сдвинув брови, он оглядел комнату. — Где он? Он не с тобой? — Он наверху. Он немного приболел. Хочешь его проведать? Гарри кивнул. — Тогда пошли, — Сириус ободряюще подтолкнул Гарри под попу, и тот слез с его колен.***
Сириус взял мальчика за руку и провёл его наверх, в спальню Ремуса. Открыв дверь, он дал Гарри войти. Ремус по-прежнему спал. Гарри подошёл к постели, посмотрел на спящего мага и поднял на крёстного взволнованный взгляд. — Что с ним? — спросил он шёпотом. Сириус обошёл кровать, сел на стул рядом с ней и посадил Гарри к себе на колени. — Гарри, помнишь, я рассказывал тебе, как мы с твоим папой научились превращаться в животных и зачем? Гарри наморщил лоб, сконцентрировавшись. Он помнил, как Сириус рассказывал ему эту историю, но детали подзабыл. — Ты знаешь, кто такие оборотни? — снова спросил Сириус. — Чудовища? — неуверенно высказал догадку Гарри. — Так считаю магглы, — улыбнулся Сириус. — И, к сожалению, некоторые волшебники тоже. Но это как с ведьмами в мире магглов. У них просто плохая репутация. — Что такое репуптация? — Репутация — это то, что другие люди, которые тебя не знают, о тебе думают. Помнишь, в маггловских сказках ведьмы всегда очень злые, уродливые, едят маленьких детей и делают прочую ерунду? Гарри кивнул. — Но ты же встречал мадам Помфри. Она ведьма, но она не уродливая, она очень добрая и хорошая, правда? Гарри снова кивнул. — Поэтому люди, которые так говорят, очень сильно заблуждаются. С оборотнями то же самое. Оборотни — обычные люди, как мы с тобой. Просто в полнолуние — оно случается где-то раз в месяц — они превращаются в волков. Когда это происходит, они перестают понимать, кто они, уже не помнят свою жизнь и семью и не контролируют своё поведение. Не пойми меня превратно, Гарри, — окинул крестника строгим взглядом Сириус, — в таком виде оборотни очень опасны, потому что они охотятся на людей. Волк чувствует их запах и начинает охоту на них, как любой хищник — на жертву. Поэтому, если они натыкаются на другого человека в полнолуние, они его убивают или, как минимум, кусают, передавая ему таким образом ликантропию. Понимаешь? Гарри кивнул, глядя на Сириуса расширенными испуганными глазами. Сириус печально улыбнулся ему. — Большинство оборотней вовсе этому не рады, они не хотят никому навредить, но не могут предотвратить превращение. Поэтому на время полнолуния они надёжно запираются, чтобы убедиться, что они никого не покусают. Ты знаешь, что вчера было полнолуние? Гарри помотал головой. — Да, было. И дядя Лунатик заперся в подвале. Потому что он оборотень, — Сириус с радостью отметил, что Гарри не отшатнулся от кровати при этих словах, но продолжил слушать крёстного. — Видишь ли, Гарри, превращаться в волка очень больно. И после трансформации Ремус забывает, что он взаперти не просто так. Тогда он начинает очень, очень злиться. И, пытаясь выбраться из темницы, он калечит себя ещё больше. Особенно плохо, когда он чувствует поблизости человека, поэтому я вчера не мог с тобой разговаривать. Меня в собачьем облике Ремус помнит как товарища, потому что я пахну иначе. Но вчера ночью к нам пришёл кое-кто ещё, Ремус учуял его и серьёзно покалечился, — Сириус пригладил Гарри волосы и улыбнулся ему. — Но ему уже намного лучше. Он просто слегка устал. С кровати донеслась сперва какая-то возня, а потом — сонный голос Ремуса: — С кем ты говоришь, Бродяга? Сириус поморщился. — Только не злись, Лунатик. Ремус лениво повернул к ним голову, но, увидев Гарри, тут же подорвался. — Сириус! — воскликнул он. — Ты совсем с катушек съехал? Во имя Мерлина, откуда здесь Гарри? Что ты наделал? — А теперь успокойся и ляг обратно, — попытался разрядить обстановку Сириус, — не напрягайся, у тебя много травм. Гарри пришёл через каминную сеть. — И как он, интересно, до этого додумался? — раздражённо посмотрел на него Ремус. — Я отправил ему инструкцию и немного летучего пороха последним письмом. Явно встревоженный, его друг прикрыл глаза. — Ты хоть понимаешь, какие у нас будут проблемы, если кто-то узнает? — Лунатик, я не планировал изначально звать Гарри в дом. Но иногда людям нужны качественные обнимашки, — Сириус многозначительно приподнял брови. — Тебе так не кажется? — Дядя Лунатик, прости, пожалуйста, — тихо сказал Гарри. — Не злись на Сириуса. Я просто хотел зайти к вам. Ремус направил на ухмыляющегося брюнета ещё один раздражённый взгляд, в котором ясно читалось, что тактика Сириуса очевидна. «Дядя Лунатик?» — прошептал он одними губами. Ухмылка Сириуса только расширилась. Ремус очень старательно пытался сохранять во взгляде раздражение, но не мог не улыбнуться зрелищу у кровати. Радостно улыбающийся Сириус и Гарри, неуверенный, но явно надеющийся на лучшее, у него на руках. — Всё в порядке, Гарри, не волнуйся. Я очень рад тебя видеть, — успокоил мальчика улыбкой Ремус, — только надо постараться, чтобы никто ничего не узнал. — Ой, Лунатик, да не волнуйся ты так. Уже поздно. Дай нам ещё часик, а потом отправим его в постель, — Сириус встал со стула; Гарри мягко опустился на ноги перед ним. — А теперь подвинься, а то неудобно. Со вздохом Ремус подчинился, пытаясь скрыть веселье. Сириус прилёг на кровать и опёрся головой на её спинку; Гарри оказался посередине, между ними, и прильнул к крёстному. Вскоре маленький мальчик заснул. Всё-таки время давно уже было не детское. — Тебе не кажется, что пора отправить его назад, Бродяга? — сонно спросил Ремус. — Да-а, — согласился Сириус, зевнув. — Ещё пять минут… Четыре минуты спустя в комнате раздавались лишь тихое размеренное дыхание и периодический храп.