Твоя улыбка может обезоружить

      Девушка смотрит на изгибы музыкального инструмента и боится к нему прикоснуться. Кажется, прошло уже столько времени, все раны давно затянулись, вот только все равно страшно. Все равно каждая струна, блестящее дерево ощущается чужим. И стоит только тронуть корпус, как он тут же рассыплется пеплом и развеется на ветру. Будто это не ее жизнь уже давно. Она прекратилась в один миг, стоило умереть матери. За один день прервалось детство Колесниковой. Пришлось повзрослеть не по своей воле. Узнать, насколько тяжело бывает местами.       А от слов «будь сильной, ты должна» становилось только хуже. Ксюша боялась давать волю эмоциям. Боялась, что увидят — ни черта она не сильная. И не может бороться, когда не видит, для чего это. Когда нет никакого результата. Девушка лишилась частички себя. Невероятно важной частички. Ее просто бросили одну с этим горем. И Ксении пришлось справляться одной. Своими методами, пусть и дурацкими, но так хоть на пару минут, на пару дней отпускало, становилось лучше. Но вот только этот эффект был кратковременным. Хватало сил лишь на несколько дней, а затем волна боли снова захлестывала, будто на шее завязали крепкую петлю и ограничили кислород.       Ксюша держит в руках смычок. Ровно такой, как был в тот самый вечер, когда Колесникова играла в последний раз. Делает глубокий вдох и прикрывает глаза. А в мыслях все такой же родной мамин голос, который уверял, что она все сможет. Как же, черт возьми, больно. Но Ксюша должна. Подвести группу, которая так долго шла к этому полуфиналу, просто не могла. Именно поэтому начинает свою партию. По залу проносится чистейший звук, а инструмент снова отзывается в каждой клеточке. Стоит ей только остановиться, как вся группа тут же подхватывает, а Ксюша отодвигает виолончель и подходит к солисту. Она и не помнит, когда в последний раз пела. Но сейчас этого требует ситуация. И Колесникова не может подвести свою команду.       — Ты умница, Ксю, реально разорвала всех. Самое смешное, что ты выступила в сотню раз лучше, чем наша вокалистка, — улыбается Сергей и кладет руку на плечо девушки, а Ксюша лишь улыбается и растерянно отходит в сторону, стараясь держать дистанцию. Все это стало чуждым ей.       — Спасибо, — кивает и стягивает черную куртку. Опускается на стул и на секунду прикрывает глаза, переваривая произошедшее. Они все-таки вышли в финал. И завтра ей придется снова выступать. Единственное, что греет душу — в последний раз. Была надежда, что внутри зажжется этот огонек, однако, ничего. Абсолютная пустота и никакого ощущения счастья или наполненности.       — Может вернешься к нам? Будем как раньше выступать? Ходить во всем черном, поклоняться дьяволу? — парень выгибает бровь и прикусывает губу, рассматривая Колесникову. — Может даже отношения попробуем вернуть.       — Прости, Сережа, но я слишком стара для всего этого дерьма. Увидимся завтра, мне пора, брат дома ждет, — она хватает сумку и спешит к выходу. Ей некомфортно от этой атмосферы. И действительно хочется сбежать.       — Смотри-ка, братом он тебе стал. А раньше ты ненавидела его и считала предателем, — слышится едкий комментарий, но Ксюша громко хлопает дверью и выходит из здания, мечтая поскорее смыть грим и снять черную одежду.       Ксюша даже не замечает, насколько быстро доходит до дома. Внутри все буквально бурлит от эмоций, переливающихся через край. Эти ощущения не похожи на те, что были раньше, когда она выступала на сцене. Все изменилось. Теперь ей это казалось чем-то чуждым, глупым, бессмысленным. И она не была собой. Хотя, чего таить, Ксения уже давно не понимала, где же настоящая она. Где та девочка, которой не приходится постоянно носить маску? Где та девочка, которая могла доверять людям? Где та Ксюша? Неужели она умерла вместе с мамой?       — Иллюстрация Пушкина, работа Васнецова, — усмехается Колесникова и опирается на дверной косяк. — Мне интересно, а вы уходите с кухни или нет? Влад, ты же вроде работаешь иногда. Ну ладно этот представитель ленивцев, Миранчук, ты же вроде спортсмен, где тренировки по сто раз в день? — выгибает бровь и улыбается, а Леша закатывает глаза и показывает ей средний палец. — Фи, сударь, как некультурно.       — И тебе привет, исчадие ада. Уже поклонились Сатане? — говорит Влад и разваливается на стуле, рассматривая сестру. Как он отвык от этих черных цветов в ее гардеробе. Как он отвык видеть этот яркий, броский макияж и абсолютно пустой взгляд. Ведь голубые глаза буквально наполнены одиночеством, хоть Ксения так и старается это скрыть за безразличием.       — Мы не делимся такой информацией со смертными, прости, — пожимает плечами и стягивает с себя кофту. А следом из прически вытягивает пару шпилек для волос и длинные русые волосы рассыпаются по плечам.       — Знаешь, я готов пережить синие концы. Но только не снова в ряды готов, Сеня, пожалей мое больное сердце, — Владислав хватается за грудь с правой стороны, а Ксюша закатывает глаза и поворачивается к Леше.       — Как думаешь, может сказать ему, что сердце с другой стороны? — серьезно спрашивает у парня, а тот начинает смеяться.       — Не разочаровывай брата, его жизнь никогда не станет прежней, — Миранчук складывает ладони на стол и вдруг осознает, что ему комфортно с Колесниковой. В этот момент она даже не кажется маленьким ребенком.       — Актер без Оскара, прекращай, сердце с другой стороны. Что смотришь, да, я безжалостная, — откидывает волосы назад и зевает, ощущая, как каждую частичку тела поражает усталость. Как она отвыкла от этого чувства. — Я не вернусь в это. Не мое, сегодня поняла это. Завтра финал. Влад, придешь? Мне нужна твоя поддержка. Только там дресс-код.       — Конечно, как я могу пропустить такое мероприятие. Обязательно буду. Хоть и придется на один вечер поклониться Сатане. А этого можно взять за компанию? — кивает в сторону Миранчука, который в это время делает глоток чая и давиться им, начинает кашлять на всю кухню.       — Нет, боюсь, Сатана не оценит таких слуг, уж больно порочный даже для него, — пожимает плечами Ксюша и собирается выйти из комнаты.       — Не очень то и хотелось, — кидает ей в след Леша.       Ксюша заваливается на кровать и несколько минут смотрит в потолок, пытаясь переварить все, что произошло за день. И в очередной раз понять. Она будто проживает чужую жизнь. Это вовсе не ее путь. Такое чувство, что все чужое. Абсолютно чужое. И только при общении с человеком, абсолютно неизвестным юношей в сомнительном приложении, на душе становится легко и хорошо. Именно поэтому Колесникова хватает телефон и открывает переписку.

«Эх, мой восхитительный Робби. Ты даже не представляешь как иногда трудно воспринимать этот мир. Особенно если он кажется таким чужим»

«Кто посмел обидеть мою Патрицию? Какой бесстыжий человек отверг ее и заставил почувствовать себя чужой в этом мире?»

«Наверное, я сама. Удивительно, я не понимаю почему, не понимаю как. Но единственное место, где я чувствую себя собой — это здесь, с тобой, Робби. А ведь даже имени твоего не знаю. Еще немного и с ума сойду»

«Хей, Патриция, не вешай привлекательный носик. Я не дам тебе свихнуться. А если не успею — обещаю таскать апельсинчики в больницу»

«Как мило, Робби, ценю твою заботу. У меня концерт завтра. Придешь?»

«Обязательно. Не могу пропустить миг триумфа и восхождения к славе моей Патриции»

«Сколько пафоса и лести, но я польщена, сударь»

      Леша улыбается сообщениям в телефоне, а Влад уверен, что его друг нашел очередное приключение на ночь. Хотя, столь искренней улыбки у Миранчука он не видел давно. Колесников уже давно перестал узнавать лучшего друга. Алексей стал замкнутый, будто обитал в своем маленьком мирке, куда никого не хотел пускать. А Влад и перестал пытаться туда пробиться. Он помнил, как часто отстранялась от него Ксюша. И все попытки с ней сблизиться никогда не заканчивались успехом.       — Твою мать, — резко вскрикивает Владислав, рассматривая расписание в телефоне. — Я совсем забыл, черт.       — Что у тебя там случилось? Пропустил очередную встречу? — делает глоток чая Миранчук и продолжает невозмутимо листать ленту в инстаграме, рассматривая однотипных моделей, которые готовы вешаться ему на шею из-за славы футболиста и толстого кошелька. И все это уже давно перестало привлекать, наоборот, Алексея уже тошнило от всего этого.       — Я пообещал Ксюше прийти на концерт, а у меня завтра важная встреча по поводу контракта одного молодого и перспективного футболиста, без меня его просто сожрут, — Влад зарывается руками в волосы и шумно вздыхает, прикрывая глаза. Как же все отвратительно складывается.       — А если ты не придешь на концерт, то сожрет тебя уже Ксюша. Так что без вариантов, дружище, завтра тебя и настигнет твоя смерть. Мне начинать присматривать тебе венок? — он выгибает бровь и смотрит на друга, который кажется максимально подавленным.       — У меня только начали с ней отношения налаживаться, если я сейчас не приду на концерт, она начнет меня ненавидеть. А если я не подпишу этот контракт — меня уволят. И что, блин, делать? — парень кусает щеки изнутри и морщится, перебирая в голове кучу планов. — Леша, — протягивает Колесников и хитро улыбается, — а ты завтра вечером свободен.       — Влад, я не пойду в обитель зла. И точно не облачусь в приспешника Сатаны, даже не надейся, — отнекивается Алексей, но Владислав продолжает прожигать его взглядом, стараясь убедить в своей правоте. — Что мне за это будет?       — Смотри, ты идешь на этот концерт, присматриваешь за Сеней, потом забираешь ее домой, говоришь, что я тоже там был, просто сразу уехал. И все. И на эту неделю ты живешь не на диване, а в моей комнате, — Влад протягивает руку и смотрит на друга максимально серьезно.       — Две недели. Я пока не хочу к Баре возвращаться, — кивает Миранчук и пожимает руку. — И гримируешь меня ты. Но если это кто-то узнает, то сожрет тебя не Ксюша, не директор, а я. Собственноручно придушу и закопаю.       — Какие мы злые. Из вас с Ксюшей вышла бы прекрасная пара, — закатывает глаза Владислав и улыбается своей гениальности.       Концерт наступил слишком быстро. Казалось бы, есть еще куча часов до начала, но на деле Ксюша уже стоит за кулисами и поправляет макияж. Черные тени, темная помада. Она старалась сделать все максимально красиво и аккуратно, но на деле такое чувство, будто девушка вылезла из ада, где всю ночь протусила с Люцифером. Как же все это стало ей чуждо. Как же далеко от этого мира она ушла. И сейчас, выходя на эту сцену, Колесникова понимает. Это последний раз. Больше ни ногой на подобного рода мероприятия. Кажется, Ксюша переросла все это. Стала старше… и стала абсолютно другой.       Леша готов блевануть от своего отражения в зеркале. Это не он. Кажется, будто кому-то совершенно чужому нацепили его лицо, облачили в непонятные черные лохмотья и кинули на растерзание. На входе в клуб в нос ударяет едкий запах алкоголя и табачного дыма. Для Леши этот запах настолько привычный, что он даже не морщится. Вот только внутри разрастается тревога за Ксюшу. Она же, по его мнению, еще такой ребенок, при чем избалованный, а это добавляет ответственности. И парню хочется ее защитить. Ведь сейчас вокруг слишком много угроз. В лучшем случае Ксюшу будут пытаться споить, а в худшем — продадут в рабство Люциферу.       Везде гаснет свет и Леша пробирается чуть ближе к сцене, чтобы все рассмотреть. И через несколько секунд полнейшей тишины начинает звучать виолончель. Тихий, но уверенный. Миранчук приоткрывает рот, наблюдая за тем, как сосредоточена Ксюша. Кажется, будто инструмент в ее руках оживает, начинает подчиняться ей, отзывается на все прикосновения. И это, признаться честно, завораживает.       Стоит только Колесниковой запеть, как у парня тут же бегут мурашки по коже. Он никогда не любил рок, не слушал его, но сейчас. Сейчас он максимально отдает себя моменту. Перестает существовать все вокруг. Кроме нее и него. Миранчук не может оторвать от нее глаз. Это та Ксюша, которую он раньше не знал. Сильная, но в тоже время настолько слабая и беззащитная, что может сломаться под гнетом этого огромного инструмента. Она кажется такой красивой, даже с этим готическим макияжем. И почему Леша не замечал этого раньше? Не замечал, насколько голубые у нее глаза. И насколько аккуратные черты лица. Почему он раньше не замечал всех достоинств Ксюши?       Колесникова полностью отдает себя моменту. Она не замечает ничего вокруг себя. Понимает, что это последний раз. И прощается с той Ксюшей. Той, кто осталась там, в период подросткового бунтарства. Это все остается позади и туда больше не хочется возвращаться. Никогда и не при каких обстоятельствах. В жилах буквально кипит кровь от адреналина, а горло начинает болеть от высоких нот, которые приходится брать. Ксюша никогда ранее так не пела. Сейчас у всего зала, у нее самой пошли мурашки по коже. Это момент ее триумфа. Ее славы. И даже плевать, возьмут они награду или нет, займут первое место. Ксюша достойно прощается с прошлым. Так, чтобы никогда больше в него не вернуться.       Они все-таки побеждают в этом конкурсе. Вокруг ликуют люди, слышится аплодисменты, ее все обнимают. Но это вовсе не имеет значения. Ксюша осматривает зал, но все лица сливаются в единую кашицу, где невозможно хоть кого-то рассмотреть. Лишь один человек в этом зале кажется ей знакомым, но мозг отказывается верить, что Миранчук пришел на ее концерт, да и еще в общем готическом стиле. Вот только сколько бы Колесникова не моргала, Алексей никуда не девался. Все это напоминало какой-то дурацкий сон, но никак не реальность.       Девушка спускается со сцены и движется прямо к Миранчуку, но ее резко хватают за руку. Еще немного и она точно кому-то врежет за такое движение. Сколько можно незнакомым людям хватать девушку за руку так, будто Ксюша какая-то вещь, которой можно помыкать. Колесникова резко разворачивается и уже готова зарядить пощечину, как вдруг останавливается, понимая, что это ее бывший друг.       — Сережа, не делай так больше, иначе можешь отхватить, — шипит и пытается вырвать руку из этой зверской хватки, но парень лишь сильнее сживает ее кисть, отчего становится слишком больно. — Отпусти меня.       — Ну же, малышка, мы победили, давай где-то посидим. У меня дома, например, — он придвигается ближе и пытается обнять ее. — Ксюша, мы же были так близки, можем насладиться друг другом.       — Меня сейчас стошнит. Отвали, не будь таким мудаком, — шипит и пытается вырваться из этой хватки, но получается максимально плохо. — Ты уже выпил? — морщится Колесникова, чувствуя этот противный запах. Она терпеть не может пьяных людей. Она боится их. При чем с детства.       — Кажется, Ксюша предельно ясно сказала, что не хочет. Может уберешь свои мерзкие лапы от нее и пойдешь снимать девочку на одну ночь? — рядом возникает Миранчук, который буквально броситься с кулаками, но защитить Ксю. — Я непонятно объясняю? Руки убрал.       — Леш, не стоит, — качает головой Ксюша, а потом со всей силы дает ногой Сергею в пах. И пока тот корчится от боли, отскакивает от него прямо к Алексею, хватает его за руку и тащит к выходу.       Миранчук хоть что-то пытается понять, но не успевает, ведь мысли на ходу размашисто разлетаются в разные стороны, а сконцентрироваться, когда тебя тянут, крайне сложно. Он хочет услышать хоть каплю объяснения, но что-то внутри говорит о том, что Ксюшу лучше не стоит трогать. За это время парень успел выучить всю импульсивность ее натуры. И знает, что может сейчас так же отгрести в пах, если Колесниковой что-то не понравится.       — Да стой же ты наконец, — резко останавливается Миранчук и пытается отдышаться. — Ксюша, мы уже вышли из этого клуба. Моя машина немного в другой стороне. Хочешь бежать — беги туда, — усмехается и ждет, что получит в ответ несколько шуток или хотя бы презрительный взгляд, но Колесникова лишь стоит и не поворачивается, даже не отпускает его руку. — Ксюша? Ксюша, что такое? Слушай, я не планирую тут стоять несколько столетий, пока ты не решишься сдвинуться с этого чертового места. Либо мы идем, либо я иду сам. Хватит быть избалованным ребенком.       Он изрядно устал за последнее время. И даже не хотел этого говорить, все вырывалось само, Леша этого даже не контролировал. И где-то внутри ему было стыдно за эти слова, он переживал, что мог обидеть Ксюшу. Но снаружи не было не единой эмоции. Лишь маска безразличия и полного хладнокровия.       — Вот какой ты меня считаешь? Избалованным ребенком? Спасибо, Леша. Я очень рада, что произвела на тебя такое восхитительное впечатление. А я все надеялась, что ты не подонок, но, видимо, ошибалась. Меня только что пытался изнасиловать мой бывший, — она выплескивает все на него, а по щекам стекают слезы, смешанные с тушью и черными тенями. — Знаешь, вали куда хочешь, я доберусь сама.       Она резко разворачивается, но Миранчук ее перехватывает. И снова эта хватка за кисть. За последние несколько дней это изрядно надоело Ксюше. Она шумно вздыхает и, не переставая плакать, влепляет Леше пощечину. Звук удара разносится на несколько метров, а Алексей свободной рукой касается места удара. Оно неприятно жжет, и ему кажется, что там несомненно останется след.       — Признаю, я заслужил. И ты можешь ударить еще раз, если тебе станет легче. Но, прошу, сядь в эту дурацкую машину и дай мне отвести тебя домой. Ксюш, правда, нам лучше уехать отсюда. Тебя всю трусит, и я не понимаю, от холода это, от слез или от злости, — он мнется пару секунд, а потом стягивает кофту и накидывает на плечи Колесниковой. — И не пытайся даже, я не сомневаюсь в твоей независимости, но если ты заболеешь, то твой брат оторвет мне голову.       Колесникова шумно вздыхает и подчиняется. Нет больше сил сопротивляться. Она чувствует, как каждая клеточка ее тела буквально ноет от усталости. И поэтому Ксюша плетется за Миранчуком, садится на переднее сидение и укутывается в кофту. Ее всю трясет. И, верно сказал парень, даже Колесникова не понимает из-за чего именно. Леша сосредоточенно смотрит на дорогу. И эта тишина давит на него. Он понимает, насколько сильно облажался. Паркуется у небольшого кафе и несколько минут просто постукивает по рулю, обдумывая все.       — Ксюш, прости меня. Я не должен был тебя называть избалованным ребенком, — парень говорит это искренне, с большим сожалением.       — Ты ничего обо мне не знаешь, чтобы так утверждать, — бурчит себе под нос и сильнее закутывается в кофту. — И ты прости. За подонка и пощечину. На твоем месте должен оказаться Сережа. И мне жаль, правда. Я не считаю, что ты подонок. Ну, может если местами, и то, не подонок, а кретин или мудак.       — Это в корне меняет дело, Ксюш, — улыбается, а на душе появляется чувство облегчения.       — Болит щека? — она прикусывает губу и виновато смотрит на Лешу.       — Пустяки, я заслужил. Не переживай, забыли, — парень смотрит на кафе и понимает, что ничего не ел с завтрака. — Хочешь кушать?       — Миранчук, это что, забота? Я польщена, — смеется и рассматривает его. — Кстати, черный цвет тебе к лицу. Было интересно тебя увидеть в таком образе. Как тебе концерт?       — Они дилетанты. Кроме тебя, ты хорошо пела и играла. Молодец, вытащила эту группу на своих плечах. Мне понравилась только ты на сцене, — честно отвечает Леша, понимая, что и так слишком много плохого они наговорили друг другу сегодня.       — Кто ты такой и что ты сделал с привычным Миранчуком? Может стоит чаще давать тебе пощечины?       — У тебя тушь потекла, ты на демона похожа. Или на панду. Или на демоническую панду, выбирай сама, — усмехается и тянется за телефоном. — Я в кафе, возьму нам еды. Даже демонов надо кормить. А то еще мою душу съешь.       — Ее нет, поэтому останусь голодной, придурок, — улыбается и тянется за салфетками, пытаясь стереть неудачный макияж. А телефон начинает вибрировать, извещая о новом сообщении. «Патриция, ты сегодня блистала. Я восхищен твоей игрой на виолончели, он ожил от твоих касаний. А от голоса пошли мурашки по коже. Ты восхитительная»       Она не может перестать улыбаться. Девушка даже не знает, кто скрывается за этим именем персонажа романа Ремарка, но чем-то он зацепил ее. Да так, что отпустить будет уже очень сложно.