assorted

-Вот же щенок, — прошипел Тэхен, замахиваясь на вцепившегося в его штанину волчонка, но тот сильнее завилял хвостом, заигрался и в попытке обхватить побольше ткани, куснул и мясцо. Тэхен взвыл во весь голос, вслед заскулил отпихнутый под зад волчонок. -Почему ты зовешь его щенком? — полюбопытствовал со своей скамьи Намджун, никак иначе не реагирую на потасовку. Привык. -Не дорос еще до волчонка. — процедил сквозь крепко сжатые зубы Тэхен и задрал разорванную штанину. Кровь не просто пошла, а хлынула из разодранной раны. -Надо бы соль присыпать. — но Тэхен отмахивается и полностью стягивает штаны и окровавленные шерстяные носки. -Заживет само. — достает крючок, жилы, а под столом в сплетенной корзине на два размера меньше его кожух с чужого плеча, истрепанную ткань которой использовалась для починки годной одежды. Пересев к окну, хотя не шибко много света дает красная полоска зашедшего солнце, а снег и вовсе больше слепит, бойко приступил к работе. -Жениться бы тебе. -У тебя сегодня фонтан советов? Делать нечего, чего застрял у меня? — Намджун кивает за его спину, намекая на воющую метель на улице, и Тэхену нечего на это противопоставить. Выгнать душонка не позволяет. Да и надобность пропадает — тихо скулящий волчонок подползает к нему и мешается под ногами, не дразнится как в прошлый раз, а лижет покусанное место, хотя на коже остались лишь разводы крови — рана сама стянулась. Закончив с починкой, Тэхен неспеша занялся привычной нудной вечерней работой — докинул дрова в печь, достал туго скатанное одеяло и расстелил на ней, готовя постель ко сну. Докинул корм курам в подпечье, которые боялись показываться волчонку. Надо завтра слепить им в курятнике новую печь, хоть из замерзшей вдрызг грязи с огорода. Волчонок, хоть и не голодает, но хищное животное, да еще и мелочь игривая, цапнет, потом останешься без свежих яиц по утрам. -На ночь останешься? — кинув косой взгляд на темный двор, в котором властвует свистящий ветер, Тэхен, не дожидаясь ответа, достает второе стеганное одеяло, крепко скатанное в рулон. Намджун и не думает жаловаться, когда Тэхен сдвигает две скамьи и там ему стеллит. Напротив, с учетом негостеприимства Тэхена, про себя благодарит, что не на полу, с этой тварью хищной. Которая кстати хвостом виляет и пускает слюни на его сапоги из коровьей кожи. Тэхен тем временем сам раздевается до нижней рубахи, гасит все свечи до одной, которую ставит на подоконник, и залезает на печь, под теплое одеяло. Темнеет слишком быстро. Намджун так-то не привык ложиться так рано, но в гостьях хозяйские правила. Он тоже, раздевшись, залезает под свое одеяло, отмечая, что внутри довольно тепло и он не замерзнет, когда уснет и полностью расслабиться. Про ужин даже не заикается, знает, что Тэхен обычную еду не употребляет, поэтому на хранение оной и не тратиться. Ему хватает выпить пару сырых яиц за сутки, а если таковых нет, то и неделями может не кушать, но вынужден пропасть в степи или в Шкивовых горах на охоте. А после возвращения не показывать свое окровавленное рыло и покрасневшие глаза. Тэхен ворочается на печи. Намджун задавал себе вопрос, правда ли такое существо как он нуждается во сне, но рискнуть проверить никогда не решался. Да и спрашивать такое ребячество как-то неловко. Огонек свечи колышется от продуваемого ветерка, привлекая внимание скучающего. -Ты все еще надеешься? — вырвалось у Намджуна. Он славится тем, что лезет не в свое дело, его непрошенные советы чего только стоят. Но с Тэхеном часто зажимается и аккуратно подбирает слова. Не потому, что тот одной только силой воли перекидывается в плотоядное существо, способное перегрызть горло и разорвать пополам, а потому что…сломанный. Покинутый, преданный, а потому и поломанный. В их краях нет места слабости и душевным терзаниям, тут успевай сеять, убирать и пожинать свой труд, от которого зависит, переживешь ли ты суровую зиму. Но Тэхену-то голод не указ, холод не помеха, для него что снег, что дождь — не грозят болячками. Ему даже проще пережить зиму закопавшись в снег под горой и проснуться весной, чем возиться с чисто человеческой рутиной. -А не должен? — Намджун не рискует дать очередной совет, он лишь вздыхает, даже не старается сделать это тихо — Тэхен все равно услышит. -Он ведь не обещал вернуться. — Тэхен лишь хмыкает, словно знает больше Намджуна. Но проблема в том, что не знает. Тот, чье имя они не произносят и не вспоминают ушел еще летом, когда Тэхен был на охоте. По возращении его ждала ладья с чистой водой под солнышком, свежая одежда тут же на скамье у крыльца, а из дома, как ни странно, пахло едой. Тот, чье имя они не вспоминают, никогда не готовил, это делал сам Тэхен. Тэхен понял, что его оставили лишь ночью, когда было уже поздно. Его за весь день даже не посетила мысль, что его покинут. Тот, чье имя нельзя произносить, и раньше уходил по своим делам без предупреждения, да и естественно это — ведь не станет же он сидеть и ждать Тэхена с охоты, будто у него нет собственных планов. Неладное Тэхен заподозрил, когда Намджун пришел к ним под ночь за Тем, чье имя нельзя называть. Пришел проведать, так как не видел последние пару дней, хотя, по словам Тэхена, в доме все еще свежо пахло им. Да еда была недавно приготовленная. В печи теплились угли. Кинуться по следу не имело смысла — домашний скот, которого привели с пастбища, разнообразил окружающий воздух тошнотворным амбре, да и не имело смысла кидаться по главной дороге — Тот мог уйти как угодно. Даже через собственный огород. Да, не имело смысла в поиске, но Тэхен искал его. Искал больше месяца, пока костлявый, с выпирающими скулами и впалой глазницей не приплелся обратно, в тупой надежде, что Тот сам вернется домой. Но вот третий месяц зимы на исходе, но его еще нет. Тупая надежда не истлела. На полу раздается копошение и рычание, и Намджун с отборной руганью сползает со скамьи и отбирает у волчонка свой сапог. -И зачем тебе эта тварь?! -Потому что заставляет чувствовать себя живым. — Намджун не надеялся на ответ, лишь душу отводил праведным криком, но когда услышал, в глотке кость встала, хотя он ничего и не кушал за вечер. Присев на скамью, он окинул взглядом горницу: в подпечье копошатся с десяток упитанных кур и два петуха, в любой момент готовые к приготовлению, ведь Хосок любит курятину; в доме прибрано и тепло, все как Хосок предпочитает; в чердаке, в тепле и в кругу чеснока, чтоб не добралась мышь, лежат пуд мешка и пшена, для горячей выпечки и кашки. Вся хата готова к возвращению Хосока, особенно тот, кто поставил одинокую свечку на подоконник, словно Хосок, если захочет, даже с закрытыми глазами не сможет найти свой дом. -Тебе бы оставить это. — более серьезно, чем дневное предложение с женитьбой, роняет Намджун, и спина Тэхена сжимается под грузом жалости и сожаления в его голосе. -Он вернется. — упрямо отвечает он, и более громко и грубо продолжает, когда слышит, как Намджун вдыхает для очередной речи. — Заткнись и ложись, Намджун. Я не в настроении слушать твои поучения. Намджун послушно ложится, жалея, что вообще затеял этот разговор. Он смотрит на спину Тэхена, которая все еще напряжена, вытянута, как тугая стрела, и засыпает до того, как Тэхен успокаивается. Он даже не уверен, что тот успокоился, а не вышел во двор и не бродил всю ночь — когда Намджун проснулся спозаранку, постель Тэхена была уже убрана, а сам шумел в курятнике. -Тяжело вам придется, волчонок, — «ведь Хосок не вернется», не смог он бросить сопящему в лапы волчонку, ведь Тэхен его наверняка расслышал бы, потому, одевшись, ушел не попрощавшись.