* * *
Встреча невесты и ее брата, прибывших за тридень до свадьбы, проходит на удивление спокойно. Ослепительный солнечный свет отражается от золотистого песка, мягких волн, белых одежд и алмазных бусин, а над головой не проносится ни ветерка. В самой голове бушует шторм, но его Нико уже привык не выпускать. Учись справляться с гневом. Не давай ему подчинить тебя. Нико вздыхает глубже и улыбается шире, потому что с парохода начинают спускаться люди: один впереди, двое за ним, еще несколько держатся на расстоянии. Когда юный судмирский правитель подходит ближе, Нико поражается их невероятному сходству с Варией. Во время обмена приветствиями старается найти хоть малейшее отличие в чертах лица, но не замечает ничего — только в глазах вместо глупой радости читаются ум и жестокость, а на лице, напротив, играет озорная, почти мальчишеская улыбка. — Прошу простить мою сестру, — говорит Динар, мельком оглянувшись через плечо. — Она плохо переносит морские путешествия. Нико, проследив за его взглядом, находит Варию: она идет, опираясь на руку какой-то женщины, слегка бледная, но счастливая. От вида ее улыбки ему снова становится не по себе. После ужина Динар предлагает побеседовать где-нибудь наедине: нужно многое обсудить. Обсуждение начинается с общих проблем, но в какой-то момент сворачивает в сторону литературы, затем плавно перетекает в короткий философский спор, оттуда — в воспоминания о последнем затмении и, наконец, превращается в разговор о традициях, к которым Динар, в отличие от своих подданных, испытывает стойкое отвращение. — Это ведь память предков, — говорит Нико, опираясь на балюстраду и глядя вдаль, на стремительно темнеющее в розовом свете заката море. — Традиции связывают нас с прошлым, нельзя просто взять и отбросить их. — У некоторых нанумбийских народов хорошей традицией считаются жертвоприношения. Их тоже нужно чтить и помнить? — Динар взмахивает рукой, случайно обрывая несколько листьев с лианы кампсиса. — Мир меняется, традиции меняются вместе с ним. Нико склоняет голову, осторожно соглашаясь: — В этом вы правы. — Кроме того, я не вижу причин держаться за прошлое, — задумчиво продолжает Динар, вертя в пальцах сочный зеленый лист. — Оно у нас не самое светлое. — Вы имеете в виду… — Моего отца, — подтверждает Динар. — Судмир достоин лучшей репутации. — И лучшего правителя. Динар грустно усмехается: — Отец так не считал. Он вообще не любил ни меня, ни сестру. Не будь так стар, наверняка избавился бы от нас. Нико не отвечает. Не в первый раз задается вопросом — любил ли отец его? Он никогда не говорил этого вслух, всегда был суров с ним, требовал безукоризненного подчинения. Но в памяти живет одно-единственное светлое воспоминание: слезы на щеках и во рту, на руке расцветает свежий ожог, тяжелая рука взъерошивает волосы, и отец говорит «ничего, пройдет». Может быть, это всего лишь сон — но ему хочется верить, что нет. — Кстати о моей сестре, — вдруг меняет тему Динар. — Как она вам? — Очень милая девушка, — сдержанно говорит Нико. Динар разочарованно вздыхает: — Я думал, искренность у вас в почете. — Он переводит взгляд на свои руки, и продолжает будничным тоном: — Вария ужасна. Капризная, ограниченная и наивная. Но красивая. Кажется, это — приоритет для вас. — Традиция, — Нико улыбается краем рта. Круг замкнулся.* * *
Следующим вечером Нико решает заглянуть к невесте: узнать о самочувствии, может, пригласить на прогулку — только чтобы понять, изменилось ли хоть что-то в ней за это время. Но нежелание сильнее любопытства, поэтому он идет самыми кружными путями, сквозь сады, залы и аркады, пение птиц и шелест листвы. Почти дойдя, замечает у входа одного из мышей — и к тоске, застигая врасплох, добавляется тяжелое чувство вины, мешком повиснувшее на плечах. С Чинушем они поссорились несколько дней назад, глупо и резко: острота за остроту, и былая вражда разгорелась снова, только теперь обожгла больнее — изнутри. Память регулярно подкидывает все новые и новые подробности разговора, обрывки злых, искристых мыслей — неужели нельзя было оставить это на потом? — думает Нико, и вдруг замирает на полпути к покоям Варии. Проклятье. Вот с чего все началось: примерно то же самое он говорил себе всякий раз, когда подворачивался удачный момент, чтобы разобраться с еще одной, непокорной и упрямой частью мира, которая не желала вписываться в общую картину. Чинуш в упор не видел в нем властия, явно не воспринимал, как врага, но и дружить не рвался. Нико должен был прояснить их отношения сразу, не отодвигая на второй план — и тогда, может, все сложилось бы по-другому… Нет. Не так. Сожаления были уместны в тот день, когда у них не оставалось даже надежды на будущее, но не сейчас. Все еще сложится по-другому, нужно просто найти немного времени. И, наверное, стоит извиниться. Вария открывает дверь и на долю секунды замирает, а затем лицо ее озаряется, и она с радостным вскриком повисает у него на шее, окуная в свой запах. Нико с трудом перебарывает желание задержать дыхание, обнимая ее в ответ. — Я так скучала по тебе, — щебечет Вария, чуть растягивая гласные, и смотрит на него сияющими голубыми глазами. — Так ждала этой встречи. Нико выдавливает из себя еще одну улыбку: — Может, прогуляемся? Вария вместо ответа целует его в щеку и берет за руку. Солнце клонится к закату, и в вечерней духоте сладкие цветочные запахи ложатся друг на друга слоями, не давая ни вдохнуть, ни выдохнуть. Они идут по знакомому до боли маршруту — Нико знает наизусть все плиты порфировой дорожки, помнит точное расположение фруктовых деревьев и количество шагов от одного поворота до другого. Вария рассказывает о том, как вернулась домой, как поссорилась со всеми подругами и рыдала несколько ночей подряд, как была рада сюда вернуться и как будет счастлива наконец-то стать его женой. Нико покорно слушает, улыбаясь в нужных местах, изредка вставляет короткие реплики или задает вопросы, которых она ждет — и с каждым словом убеждается: перед ним та же самая девушка, что и два года назад. Они доходят до конца дорожки. Вария кладет когтистые руки ему на плечи, улыбается нежно, радостно; дурман туберозы смешивается с цветущей вишней, а косые оранжевые лучи падают на лицо, согревая. Когда Нико целует ее — не чувствует ровным счетом ничего, кроме ледяной пропасти в том месте, где раньше дремало желание любить.* * *
Уже давно перевалило за полночь. Спать ему не хочется — хочется сбежать в прошлую жизнь и не возвращаться, но Нико всего лишь выходит на улицу. Ночной воздух свеж и спокоен, но от неясной тревоги не спасает; скорее, наоборот — в окружающей тишине удары сердца, заменяющие тикание часов, звучат особенно громко, вгоняя в панику — ту же ужасающую обреченность он чувствовал перед затмением. Нико перечисляет положительные стороны происходящего (главным и неоспоримым плюсом остается «никто хотя бы не умрет»), но и это помогает слабо. В задумчивости сворачивает к самому крупному фонтану, выстроенному в виде Солнечного сада: белоснежные стволы и тонкие ветви деревьев с бьющими струями вместо пышных крон, миниатюрные птицы, вырезанные на бортиках, тонконогие лани, олени и лошади, склоняющиеся к воде, а над всем этим — массивный позолоченный шар Солнца и низвергающиеся водопады. Нико надеется отвлечься на звук воды и хотя бы не чувствовать ход времени, но смотрит при этом вообще в другую сторону — поэтому когда замечает примостившуюся здесь же парочку, возвращаться становится поздно. Они к тому времени успевают отстраниться друг от друга и изобразить незнакомцев, незаметно восстанавливая дыхание. В парне Нико с полувзгляда узнает Чинуша — и вовсе замирает, как вкопанный. «Интересно, это мне так повезло или наоборот?» Чинуш ловит его взгляд. Некоторое время упорно смотрит в ответ, а потом, вздохнув, что-то говорит девушке. Та смеется, но уходит, сверкнув улыбкой ему и присев в почтительном полупоклоне перед Нико. — Ну и ради чего ты сорвал мне свидание? — спрашивает Чинуш, когда Нико садится рядом. В голосе — холод и безразличие, ни намека на истинный интерес. — Можно подумать, оно у тебя последнее. — Оно у меня первое. По крайней мере, официально. Нико собирается что-нибудь съязвить в ответ, но передумывает. — Я вообще-то извиниться хотел, — говорит он, решив не тянуть. На Чинуша это не производит никакого впечатления: — Считай, что извинения приняты. — Не хочешь меня видеть, так и скажи, — Нико резко встает — лучше уйти, пока они не разругались окончательно. — Я? — наигранно изумляется Чинуш. — По-моему, это ты не хочешь меня видеть. Нико садится обратно, разворачивается к нему лицом. — Я пришел поговорить. — Каждый наш разговор оборачивается очередными проблемами в моей жизни. — Чинуш складывает руки на груди, отгораживаясь от него, смотрит недовольно. — Не поверишь, в моей тоже, — Нико отводит глаза. — Слушай, я правда виноват. Я не должен был забывать о тебе, не должен был срываться тогда. Я просто хочу все исправить, пока не поздно. — Что ты хочешь исправлять? — пожимает плечами Чинуш. — Мы слишком разные. — С чего ты взял? — хмурится Нико, глядя вниз. — Ты всегда был лучше, — неопределенно отвечает тот. Нико усмехается, зачерпывает рукой воду и, наблюдая за тем, как она просачивается сквозь пальцы, сообщает: — Я много об этом думал. — И? — Не был, — просто говорит Нико. — Мы всегда были равны, и ты знаешь это не хуже меня. — Я без конца тебе проигрывал, — упрямо возражает Чинуш, уставившись на ветвистые рога застывшего рядом оленя. — Потому что без конца хотел выиграть. — Нико кидает на него взгляд, добавляет чуть тише: — Жизнь — это не соревнование, Чинуш. — А чего я, по-твоему, должен был хотеть? — изгибает бровь тот, игнорируя последнюю фразу. — Стать лучше, чем ты есть. Чинуш тяжело вздыхает, явно сомневаясь в его словах. Но молчит. Нико пытается понять, что он чувствует. Возможно, ему тоже не дает покоя жгучий комок, сплетенный из стыда, вины и застарелой боли — и, если это так, возможно, избавиться от него они смогут только вместе. Он поднимает голову к небу, выискивая знакомые созвездия и досадуя на то, что не потрудился разобраться в них получше. Поколебавшись, вытягивает руку: — Там, над нами, кажется, Факир, — говорит с сомнением, обводя скопление звезд, похожих на силуэт застывшего в причудливой позе человека. — Ага, — соглашается Чинуш, тоже закинув голову. — А рядом — Змей. — Откуда ты знаешь? — Нико двигается ближе, чтобы смотреть было удобнее. — Интересовался. — Чинуш указывает немного влево. — Две Сестры. Штурвал. Ак… Ал… — запинается, хмурится, пытаясь вспомнить, — короче, какая-то птица из росинских легенд. — Алконост? — предполагает Нико. — Вроде он. — А там? — кивает на другую часть неба. — Я не все помню. — Я тоже. Но вот это точно Метла, — три звезды по вертикали, пять по горизонтали; старая сказка о злой старухе, которая хотела повелевать звездами, но, взлетев на метле ввысь, окоченела настолько, что свалилась с неба и разлетелась на сотню осколков. — А вон там — Роза, — узкая спираль на севере. — Нико? — Что? — У тебя свадьба завтра. — А то я не знаю, — кривится Нико. — Не напоминай, и без того не спится. — Я так и не понял, чем ты недоволен. Нико качает головой: — Ты просто ее не знаешь. — Они все одинаковые, — невозмутимо возражает Чинуш. — Ты хотел другую? Нико вспоминает медовые кудри Данарии и черные глаза Ольи. Остроумие одной и заразительный смех другой. Изящные пальцы, мягкие губы, открытость, задор, очарование и сила — все то, о чем так долго пытался не думать. «Не все.» Но все равно не чувствует уже ни тоски, ни желания. — Нет. — Ну и все. Одну ночь как-нибудь переживешь. — Так себе поддержка, — невесело смеется Нико. — Я могу уйти, — разводит руками Чинуш. — У меня вообще-то свидание. Нико хватает его за плечо, удерживая на всякий случай: — Нет. Останься.* * *
Свет лампы разгоняет тени, и те сворачиваются клубками в углах и под потолком. Туда Нико старается не смотреть, чтобы случайно не разглядеть лишнего — галлюцинации обычно появляются на четвертые сутки, но лучше не рисковать. Воспоминания о свадьбе смазались настолько, что трудно понять, была ли она вообще. Остались гирлянды из белых цветов, замершие в ожидании лица, желтый солнечный свет, проникающий сквозь стеклянный потолок зала и восковые цветы проклятой туберозы в волосах Варии; восхищенные взгляды вокруг, бездонные голубые глаза напротив — поцелуй из памяти стерся в тот же миг; короткое поздравление от Такалама, в тот момент совсем похожего на мальчишку — и больше ничего. Почти-идиллическую картину из воспоминаний рушит стук распахнувшейся двери. Чинуш врывается к нему бесцеремонно, даже не здороваясь — как всегда. Подходит, окидывает изучающим взглядом заваленный бумагами стол: — Ты тут убираться не пробовал? — интересуется насмешливо. — Пробовал, не помогает, — усмехается Нико. Впервые за этот год в чужом присутствии он не чувствует себя истуканом с незримой короной на голове. С того разговора они встречались не чаще, чем обычно, но прошлым вечером неожиданно для себя разговорились и застряли на целый час — давно с ним такого не случалось. — Чего тебе? — спрашивает Нико. Чинуш фыркает: — Ты прям сама любезность, — но тут же становится серьезным. — Давно не спишь? Нико не видит смысла лгать: — Третью ночь. — К чему такая жертвенность? — спрашивает Чинуш. Глаза его темнеют, но голос остается прежним — беззаботным. — Вария, — коротко отвечает Нико, но, подумав, спешит объяснить: — Она приходит ко мне, а я видеть ее не могу. И прогнать тоже не могу. — Меня поражают твои способы решать проблемы, — после недолгого молчания говорит Чинуш. — И долго ты так собираешься? — А что еще прикажешь делать? — Нико, она — твоя жена. Поговори с ней. Нико закатывает глаза: — И нарвись на истерику. Нет. И вообще, это не твое дело. — Раз я отвечаю за твою безопасность — мое, — Чинуш обходит стол, встает рядом и кладет руку ему на плечо. — Пошли, сегодня отоспишься у меня. — А ты? — Переживу как-нибудь. — А завтра? — продолжает отпираться Нико. — А завтра ты с ней поговоришь, — отрезает Чинуш. Серые утренние сумерки высветляют комнату, утонувшую в мертвенной тишине. Чинуш сидит на окне, рассеянно скользит карандашом по бумаге, снова и снова выводя одни и те же черты, одно и то же лицо. Он рисовал Нико тысячи раз — от злости и бессилия, чтобы потом проклясть, разорвать и сжечь — и знал его так же хорошо, как неизменный вид из окна, как свое отражение; но в день затмения по давно знакомому образу прошла змеистая трещина, открывая новый, едва уловимый — божественный. «Да ты просто на нем помешался, » — лениво тянет внутренний голос. «Ничего подобного, » — вяло возражает Чинуш. В кои-то веки у него нет настроения спорить. «Себе хоть не ври, — ядовито отзывается голос. — Он поманит — ты метнешься к нему, он пойдет умирать — ты пойдешь за ним.» «Он просто…» «Он не просто, » — перебивает голос. — «Ты дня без него не протянешь.» Чинуш смотрит на слабые линии рисунка: тоньше и беззащитнее, чем в жизни. Переводит взгляд на Нико — тот даже во сне кажется непробиваемым, но если вдруг… «Он — все, что у меня есть.» — Чинуш устало закрывает глаза. «Поэтому ты решил в него влюбиться.» Желчные интонации — которые давно должны были прожечь дыру в его голове, настолько часто они звучали — сменяются какой-то странной обреченностью. «Так я влюбился или помешался?» «Это одно и то же.» Голос замолкает, оставляя его разбираться с собой в одиночестве, в вихре воспоминаний: бледная от ледяной воды кожа, светлое пятно в центре маленькой полутемной кельи, огромный белый круг и пушистые снежные кудри; горячие ладони, к которым хочется прижаться губами, теплый смех, который можно слушать если не вечно, то очень долго, и обжигающий расплавленным золотом взгляд. Все любят Нико, это аксиома. Проблема в том, что ему, кажется, никогда не была нужна ничья любовь. От легкой попытки вытянуть из руки листок с рисунком Чинуш дергается — и тут же просыпается, в последний момент ухватившись за стену, чтобы не упасть. Отдышавшись, поднимает возмущенный взгляд на стоящего перед ним Нико. — Поудобнее-то места не нашлось? — спрашивает тот, глядя на него почти сердито. Чинуш косится на окно, сквозь которое пробиваются жизнерадостные солнечные лучи. И долго он спал, интересно? — Сколько времени? — отвечает вопросом на вопрос, стараясь убрать рисунок куда-нибудь подальше. — Почти полдень, — отвечает Нико и добавляет: — Не знал, что ты рисуешь. — Еще бы ты знал, — хмыкает Чинуш. — Покажешь? — Нет. — Почему? У меня и без того с тобой проблем достаточно, зло думает он, но вместо этого говорит, спрыгнув с подоконника: — Некогда. Не объявишься у себя в ближайшее время — тебя начнут искать. И меня, кстати, тоже. — И что? — И твоей жене явно не понравится, что ты проводишь ночи не в ее комнате, — огрызается Чинуш. Нико на упоминание Варии реагирует коротким звучным ругательством и замолкает, заметно помрачнев. — Просто скажи ей, что у тебя много дел, — сжалившись, советует Чинуш. — Разберусь как-нибудь, — бурчит Нико. Они расходятся в разные стороны, не прощаясь — все равно еще встретятся — но через несколько шагов его догоняет оклик: — Чинуш. Он покорно оборачивается. Нико смотрит с легкой улыбкой — сердце вдруг решает пропустить удар, чтобы все точно было понятно. — Спасибо.* * *
— Что с тобой сегодня? — Си подпирает голову рукой, наблюдая за ним, в сонных глазах отражается тень на фоне окна. — А на что похоже? — спрашивает Чинуш, застегивая рубашку. — Какие-то проблемы, — предполагает Си. — Расскажешь? Чинуш знает, что к чужой жизни она относится иронически, иногда — с долей цинизма. Но именно ее слова легко возвращают ему способность здраво мыслить. Может, и правда стоит рассказать. — Да ты не бойся, — вдруг усмехается она, не так понимая его молчание. — Не разболтаю. Чинуш прислоняется к стене у окна. — Просто чересчур кое-на ком зациклился, — небрежно говорит, разглядывая виднеющийся отсюда черный кусочек неба. — Влюбился, — уточняет Си повеселевшим голосом. — Наверное, — ему не нравится это слово, оно отдает слащавой приторностью и безумием, но никаких других он придумать не может. — Кто она? — деловито спрашивает Си. Ее это ни капли не смущает — они нравятся друг другу, иногда проводят вместе ночи, на большее не рассчитывают и обоих это устраивает. Чинуш переводит взгляд на нее, с любопытством наблюдая за реакцией. — Это не она, — медленно говорит. — О, — Си садится, встряхивает волосами, накидывает на плечи одеяло и смотрит на него с неподдельным интересом. — И что ты собираешься делать? — Не знаю. — Он протягивает руку, пропускает сквозь пальцы ее волосы. — Научишь меня флиртовать с мужчинами? — Все так же, как с женщинами. Улыбайся и неси чушь. — У тебя были женщины? — Надо же было на ком-то тренироваться… — Си вздыхает. — Не думаю, что помогу. Может, само пройдет. Хотя, — она улыбается, светло и немного печально, — мама верила, что если любовь настоящая, то она навсегда. — И что нужно сделать, чтобы она стала настоящей? — спрашивает Чинуш. Не то чтобы верит, но ему кажется, что истина где-то неподалеку. — Самоубийца, — смеется она. — Помнишь песню? Любовь — это цветок. Ему нужна забота, терпение и тепло, иначе не вырастет. — Твоей матери не очень помогло, — замечает Чинуш. — Не тот цветок растила, — резко отвечает Си. Чинуш, уловив перемену настроения, наклоняется и целует ее. — Так кто это? — смягчившись, спрашивает Си. — Кто-то из отряда? Чинуш подхватывает с кровати плащ, закидывает его на плечо — он не на дежурстве, может без формы обойтись. Оборачивается только у самой двери, когда тяжелое, металлическое слово прокатывается в голове, уничтожая всякую надежду, и отвечает тихо, словно предать его могут даже толстые стены: — Властий.