Насилие. Признак того, что ты слаб и не можешь сопротивляться. Плывешь по течению, смирившись с обстоятельствами. На запястьях сомкнутся чужие руки, вытянув тебя так, будто собираются распять. На тело плевать, лишь бы дух не сломили. Не сломили, не растоптали, не сожгли. Ведь если без кипящей крови в жилах, то верная смерть поджидает за углом.
Эта мысль не давала мне покоя целый день. Мутило, кажется я совсем осунулся. Даже госпожа Анна предложила позвать лекаря и отложить церемонию на время. Но ирония в том, что нельзя медлить. Ведь если ты не забеременеешь или просто перенесешь церемонию хоть раз, то будут подозрения со стороны хранителей и их организации именуемой «Око». Око следит за каждым нашим шагом, взглядом в сторону, не себе под ноги. Контролирует командоров, выполняют ли они угодную "Богу" миссию деторождения, и остаются ли их души столь решительными и богобоязненными, а глаза хранят жестокость и самонадеянность. Спроси меня еще два года назад, что я знаю о насилии. Я бы ухмыльнулся, бессловесно. Возможно это рассмешило бы мой юный, ничем не загруженный ум. Смешно до крови у самой глотки. Смешно до кровоизлияния в глазах и следов от электрошока под ребрами. Тысячи звезд вылетающих из закоулков сознания к центру восприятия боли. Не в силах на ногах удержаться. Кажется больше никогда не почувствуешь себя хуже, чем когда по ступням со всей силы плеткой проходятся, по спине. К женщинам омегам относятся лучше. Не надо укрощать строптивость молодых умов и подчинять себе. Снова и снова подчинять себе, сажать на невидимый ошейник, чтобы снова и снова использовать. Вся эта система построена на использовании и насилии. И я в ней новейший винтик. Идеально смазанный. Чисто метафорически, ни единой царапинки.Церемония
Или иначе день когда я могу забеременеть. Течка, говоря на языке грешников. Сейчас в Геладе запрещены все таблетки для её сдерживания или прерывания беременности. Как же сейчас их не хватало. Отдал бы все деньги хотя бы за одну пачку. Жаром обдает кожу, затем резко бросает в холод, не давая возможности толком разобрать где ты и что с тобой делают. Самое ненавистное это быть никем. Пустым местом. Мешком с мясом. Нас учили в красном центре, что быть слугой или служанкой это высшая награда, данная нам Богом. Но никто из этих людей, ни во время переворота, ни во время терактов в парламенте или на станциях метро, не думал, что мы все еще люди. Никто не подумал назвать людей в красном "людьми". Есть только тот, кто может давать этому обществу детей и те, кому эти дети нужны.Для них мы просто мешки с мясом
Сейчас мне жарко. Если бы библию не запретили, как и любые книги, которые мог прочесть омега, я бы сказал, что круги ада выглядят привлекательнее, чем это чувство. Разрывает. Но у меня есть свои обязанности в этом доме. Маленькие, но это лучше чем ничего. Теперь приходится цепляться не только за наивные и никому не интересные, светские, напоказ, разговоры, но и за поручения, которые до войны казались обыденными. Сходить в магазин, помочь с уборкой, погладить простыни. Есть вещи, которые нам нельзя делать. К примеру открывать дверь. За это могут состричь волосы. Нельзя читать, иначе отрубят палец. Хотя это лучше, чем потерять руку за словоблудие. И лучше, чем болтаться на стене за клевету. Сильвия оставила на кухне талоны на овощи и банку тунца. Теперь в магазинах все по талонам. Вернее только еда. Одежду выдает государство, ее же и стирает, штопает. Бытовую химию убрали из открытого доступа после того, как одна из служанок, в прошлом учительница химии, изготовила взрывчатку и подорвала себя на каком-то мероприятии. Тогда погибло тридцать командоров, а омег, к сожалению, чуть больше. Сейчас я радуюсь, что они погибли. Раненые телом, теперь душой свободны. Но не я.Лезвие сейчас бы под кожу. Холодное, жестокое на вид. Как льды в Антарктике, с голубым отливом.
***
Госпожа Анна дала мне обезболивающее, чтобы я хоть немного держался на ногах. В моей комнатушке мало мебели и таблетку некуда запрятать. Разломил ее пополам и выпил одну. Надо придумать место куда спрятать вторую половину. Мерю квадратные метры предоставленные для моей бренной тушки в раздумьях. Сапоги? Вторую пару никто явно не будет проверять, верное место. Открываю шкаф и достаю обувь, чтобы спрятать таблетку, то что от нее осталось. Ставлю пару на место. Можно идти, только переодеться в уличную одежу. За калиткой ожидает моя пара. Красные всегда должны ходить парами и быть кроткими. Тихими как мышки, так говорила тетя Лидия. Моя пара выглядит слишком набожной. За те несколько походов в «мясо и пряности» или «молоко и мед», не обмолвилась ни словом кроме подстрекания слухам о том, что мятежников уже выбили с четвертого фронта. Еще несколько лет назад его называли Баварскими землями. -Дай бог сил нашим храбрым солдатам — Маркова даже не смеет повернуть свои шоры в мою сторону, чтобы посмотреть хоть раз в мои глаза. Конечно, ведь в них нету ничего кроме искреннего желания выпотрошить собственный мозг от такой банальщины — Рано или поздно они должны будут сдаться Геладу. Направь, Господь, их на путь истинный, да очистятся их души в схватке жестокой — Мысленно прикусываю себе язык, а лучше - вырываю его с корнем — Да будет Господь милостив — Ноги снова ватные и кажется даже она понимает все слишком быстро. Не думал, что богобоязненные омеги могут хоть немного рассуждать, пораскинуть мозгами временами. - У тебя сегодня церемония? — Маркова продолжает идти рядом в сторону магазина и даже не сбавляет шаг. Кареглазая тварь. -Верно. Молюсь дабы был я достоин моего командира и его ребёнка — тошнит от таких слов. Знаешь что сегодня будет тяжелый день, но не настолько, что кишки сворачиваются в тугой узел от одной мысли. Потрахушки. Ебля. Соитие. Совокупление. Секс. Синонимы, но никак не занятию любовью. То, что происходит с красными раз в месяц — не любовь. Никто не любит тех, кто делает из тебя раба. Даже хуже, чем раб. Весь мир знает только то, что Гелад более не секта, а государство. Со своей экономикой и менталитетом. Для всего мира красные — добровольцы омеги, готовые пожертвовать свое здоровье ради повышения рождаемости.Гелад не заботит, что мы тоже люди. Поэтому нам вырывают ногти
Более с Марковой я не обмолвился ни словом. Ни в магазине, ни по дороге обратно. Лишь сказав дежурное -Да разверзнет Господь- Кажется это из Библии. Но на территории Гелада запрещены любые религии, кроме той, что здесь как закон и образ жизни писана. Фраза звучит жестоко, но таков закон. Таковы правила общения. Хвататься за любое общение лучше, чем молчать. Прохожу в дом, несу сумку с продуктами на кухню. Сильвия в спешке берется ее разбирать, попутно ругает за покупки -В следующий раз бери молоко свежее. Скажи для кого и они не смогут отказать, ты же знаешь — робко кивают, согласившись с женщиной. К чему моя робость? -В «молоко и мед» Обещали привезти завтра свежий воск. Если дашь талоны, то завтра я схожу за ним- смотрю на женщину, начинающую готовить ужин. -посмотрим. Переодевайся, пока я сделаю тебе ванную- молча киваю и с поджатыми кишками ухожу в свою каморку.***
Перед Церемонией положена ванная. Тщательно вымытый, вкусно пахнущий, как сука на выставке, предстану перед командором и его женой. Она похожа на языческий ритуал, где в жертву приносят душу и мою девственность. Столько лет хранить себя и свой разум, чтобы сломаться за один вечер. «Не на того напали» — все о чем я стараюсь думать Вода с ромашкой, лежу в ней по горло . Здесь дверь тоже нараспашку. Им важно видеть мое унижение, видеть не буду ли я удовлетворять себя, или как теперь говорится в законе «рукоблудничать». По тонкой пленке на поверхности воды растекаются тонкие дорожки эфирных масел. Среди них плавают кусочки сушеной ромашки. Самых любимых цветов. Помню, когда мы были молодыми, то срывали во дворе нашей многоэтажки все ромашки, даже те, что росли на клумбах. И у каждого из нашей компании дома обязательно стоял хоть маленький букетик этих цветов. Обезболивающее перестало действовать и тело постепенно опускается в неосязаемый огонь. Ромашки заставляют меня улыбаться, хотя в душе мне так хочется сломать себе тазовые кости.Треск ломающихся костей такой же острый и холодный, как и стальное лезвие с голубым отливом. Кто-нибудь проведите им по моим костям, обнажив ребра
По жилам растекается сталь. Режет изнутри остриём, пока не дойдет до мозга взрывая потоки мыслей. И сейчас я чувствую только животный страх перед этими людьми, которые читают молитвы над моим обнаженным низом. Анна держит меня за плечи, а командор Ярцев откладывает книгу без надписи со словами «аминь». Его губы так отвратительно выглядят, что будь моя воля, то они были бы размазаны по асфальту без капли сожаления. Дыхание перехватывает, когда чужие руки спускают с моей бренной тушки нижнее белье. Хочу закрыть глаза, но не могу. Все тело сковал ужас. Ужас от осознания собственной бесполезности и временности бытия. Никого не заботит крик боли, когда мужчина со всей силы входит в меня. Пусть это течка, но никто не говорил этим людям что я девственник. И никому из этих двоих, мужа и жены, нету дела до того, что они творят. Есть высшая цель, которую они сами вдолбили в свои отвратительные головы.Рожай детей, стреляй в людей
Смотрю в потолок не в силах двинуться, даже вдохнуть полной грудью. Кажется внизу все в крови и естественной смазки от течки. Командор двигается резко, принося этим еще большую боль. Не выдерживаю и скалюсь, за что получаю пощечину.Заткнись
Движения все более быстрые и на задворках покидающего меня разума, понимаю, что этот момент не вечен. Не вечен, как и их жизни. Не вечен как количество крови в жилах командора Ярцева. Он кончил. Короткая сцепка. Отстранился, быстро надел приспущенные брюки и вышел из комнаты. Анна отпустила мои плечи и достала из-под подушки контрабанду — сигареты. -Убирайся — женщина огрызнулась, по взгляду стало понятно, что может влепить еще одну пощечину. Два раза не нужно повторять. В спешке надеваю красное и хромаю в свою комнату, по пути замечая большое красное пятно на кровати командора. Это теперь мой протест. Нельзя принять душ. Иначе будет плохо для будущего ребенка, говорит тетя Лидия. Не могу заснуть битый час и чувствую подступающую рвоту, вспоминая все до мельчайших деталей. Паника. Внутри разрастается сорняком паника со скоростью света, по ощущениям. Не понимаю, как так быстро и бесшумно скатываюсь по лестнице вниз, выскакиваю на улицу. Холодный воздух режет легкие изнутри, а ощущение того, как семя командора стекает по моему бедру вниз, убивает. Тело больше не сгорает, только мой разум приказывает долго жить в таком пекле. По щекам текут такие же горячие, как и мысли в буйной голове, слезы. Я не плакал несколько лет. В последний раз когда на ухе сделали клеймо.Сука на выставке.
Забываю о приличиях и кротости. Мне всего 19, а несколько часов назад меня изнасиловали, чтобы я родил им ребенка. Кажется теперь все вокруг полыхает, сжигая все составляющие меня. Меня как ребенка. Меня как взрослого. Меня как омегу. Как человека. Давлюсь слезами и иду к клумбе с цветами и беру рядом с ней большой камень, будто специально заточенный кем-то. Руки дрожат как у пожилого с Паркинсоном. Больно физически, лишь стоит отстраниться. Не дай мне сгореть, молю свою решительность, подставляя пальцы под удар, камень выпадает из рук от резкого толчка. Трясусь как ветка на дереве во время грозы. Глаза стального цвета с голубым отливом и горячие, как раскаленной в огне металл, ладони на моих ледяных щеках.Работай Случайно влюбись в ровесницу Найди место в зацикленном геноциде Вырасти дерево Чтоб было на чем повеситься Вырасти сына Чтоб было кого ненавидеть