Наир из Митхимляны

Погода испортилась — два беспросветных дня лил дождь. Едва ли из-за такой мелочи могли перенести присягу, но Наир втайне надеялся на это. Стало легче дышать, лучше спалось, и мысль вернулась к нему. И было о чём подумать, укрывшись за сплошной стеной дождя. Где-то далеко за ней бурлила жизнь, а в нём, Наире — затихла. Не стал ли он за этот месяц в самом деле змеем, дремлющим в холод? И море, бурное и грязное, не радовало глаза и не манило больше. Ботинки месили грязь. Анвар, напротив, ходил гордый и воодушевлённый. Все они примерили парадную форму, и, чёрная с золотом, она шла Анвару необыкновенно. Казалось, парень резко повзрослел, ушли его нервозность и дёрганные движенья, но было ещё что-то, неуловимо изменившееся в нём. Наир не смог бы описать: так переходят порог, так, выбравшись из пучины, всегда носят её в себе. О случившемся в ту ночь они не говорили, да один и не осмелился бы напомнить другому: всё осталось между ними тихим теплом, печатью легло на уста. Но причиной радости Анвара были, конечно, не одежда и даже не скорые перемены. Он не скрывал, что не может дождаться встречи с родителями — Наиру же предстояло встречать своё торжество одному. Он пообещал себе, что когда увидит Варда Орма, то обязательно спросит об отце, попросится съездить в Митхимляну увидеться с ним — пока не началось страшное. Анвар говорил ещё про какие-то выплаты семьям бойцов, что тоже было бы кстати. Во время войны контору наверняка закроют, и старику придётся тяжело. Опять же, Митхимляна — город аветийский, а загнанные в угол аветы способны на любую подлость. Лучше всего, конечно, было перевезти отца в спокойное место. Только где сейчас спокойно? Да, следовало поговорить с Ормом. Наир был готов, если нужно, отдать жизнь за народ, а потому имел право настаивать, чтобы его родные были в безопасности. Может быть, стоило это обсудить заранее, а он не подумал, совсем ни о чём не подумал, и вина жалила его в самое сердце. И другое тоже задело его — что присягу они должны были принять не в городе. После ужина наставник Агим объявил, что завтра они едут на старый аэродром за Лои. Но Наир прекрасно помнил, что в тех цветущих лугах когда-то, во время великого восстания, собирались аветы. У Лои был иной дух. Город процветал при владычестве Гемы и Тугкора: путники и торговцы со всего света приезжали туда, мастера и господа города стремились укрепить и украсить его, а вокруг росли рыбацкие посёлки. Многолюдство и разнообразие наречий, изобилие даров леса и моря, воля и согласие — тем славился он, что было утеряно позже, растоптано аветами. А в книгах только и писали, что о том, как Минна принесла в Лои аветийское изящество и утонченность, да о набережной, о белой лестнице, ведущей в море, о мраморных ступенях, омываемых волнами. Как спускалась на закате к шумящей воде и пела, распустив рукава-крылья, святая аветийская королева. Следовало исправить вековую несправедливость. Вечером, при свете масляной лампы он готовил форму, чтобы блестели змеиные знаки и пуговицы, горела бляха на ремне, чтобы ни одна чёрточка не подвела его. Анвар, хмурый и подавленный, сидел рядом, наблюдая за пляшущим на сквозняке огнём и вдруг спросил: — А правда, что чёрный князь Тугкор тайно любил святую Минну? Я слышал от ребят. Наир тяжело вздохнул. Все знали сказку о несчастной любви крылатого змея к белой деве с золотыми глазами, и только глупец не узнал бы в этих героях Агдама Тугкора и Минну Ар-Фиримон. Но, если принять то за правду, детская сказка становилась оскорбительной для тугкоров — любовь к изменнице, да ещё тайная и горькая, не красила князя, ведь у него была благородная жена и дети: златокудрый Лорган, ясный, как солнце, и вероломно убитый Ибгир. Для авет омерзительной показалась бы та любовь, ибо ничто скверное не могло коснуться святой. — Это выдумки, — твёрдо сказал Наир. — Не верь им. Как он хотел теперь, чтобы они, одичавшие на пустынном берегу, закалённые, с обострёнными чувствами, прошли победителями в Лои, ногой наступив на всё это аветийское — воздушное, кружевное, затейливое! Предстояло отвоевать, вернуть другую эпоху — могущества, исходящего от земли, от крепких корней, время отважных людей, не признающих границ и не терпящих оскорбления. И если и стоять памятнику в Лои, то Тугкору или чёрной Айле. И ни одного аветийского святилища — пусть, если хотят, молятся в своей Мисахе или в Храме. У Наира не было крыльев, как у Тугкора, чтобы подняться над землёй, но едва ли не больше он грезил о том, как однажды вернётся домой победителем. Подождёт их Лои, подождёт Митхимляна! Но наверняка у правителей были причины поступать так, а не иначе. Наир без сожалений попрощался с берегом, с нелепыми домиками и зарослями выцветающего златоцветника. Через лётное они прошли торжественным маршем, и знамёна над ними реяли правильные, с Крылатым Змеем. В воздухе висела морось, остро пахло скошенной травой. Наиру, пусть и горожанину, был хорошо знаком этот запах, но здесь он был гуще, дурманил, давил на виски. Наир будто увидел себя со стороны: ботинки, как в крови, в зелени, ремень, винтовка за спиной. Он воин отныне. В тугкоровских хрониках битву сравнивали с жатвой — или даже Великой жатвой, но нет, неверно. Жатва — это дома, где умирают, отжив свой век, старики. Это больницы, где после долгой борьбы смиренно отдаются на волю Великой Матери. Поле битвы — покосы, когда в полной силе и цвету падают травы. Это таинство не Матери, но Сына. Для чего беречь себя, если скоро начнётся увядание, и солнце возьмёт своё? Они выстроились напротив простого деревянного стола — не было ни трибуны, ни возвышения. Людей на поле собралось много, пришедших со всех концов Острова. Некоторых позвала нужда, иных — жажда мести. От молодых бойцов держались они поодаль, и немудрено — мощью и грозой веяло от тех, облечённых в чёрное. Лишь влага серебристой сеткой покрывала роскошные ткани, прозрачными бусинами собиралась на металле. Пропела труба, и от ангаров выдвинулась процессия из десятка, не больше, человек. Вожди — правитель и проповедник — шли впереди, два молодых парня несли золотые чаши, а белокурый мальчик — книгу, и прочие следовали за ними. Гильде Рил, в наглухо застёгнутом пальто с высоким воротником, подойдя к столу, приветственно поднял руку. Он говорил слабым, будто простуженным голосом, а рядом, высокий, с горящим взглядом, стоял Вард Орм. Вдвоём они напоминали самих покорителей Острова, Гему Великого и Тугкора Смелого: один немногословный, непоколебимый, другой — живой, как змей, как ручей. Гильде почти дословно повторил свой манифест: что от моря до Великой реки — царство тугкоров, и Лои — их твердыня, что они вооружены, и окажут помощь собратьям на востоке Острова. Мисахе они не подчиняются, податей не платят, а полиция и армия аветийские низложены. Наир начал скучать и тут же одёрнул себя. Ну и что, что Гильде таков, что скуп на чувство и медлителен — кто-то же должен думать о будущем. Глупец не оказался бы у власти, не стоял бы там. Туман стелился по траве, лился под ноги, и город вдали нависал, как огромная туча. Наконец Вард сменил Гильде. Голос проповедника звучал звонко — он не спорил с ветром, но летел с ним на все стороны. — Много веков назад наши великие предки высадились на Остров, — глаза Варда сверкали, он говорил и будто высекал искры. — И что же увидели они? Надменных авет и изнурённых, замученных смертных. Мы принесли сюда благородство и культуру — и подлинную свободу, сбросив аветийскую тиранию. Но благодарности — благодарности мы не дождались. Прошло время, и разбойник Ставр из чужой страны с бандой морских головорезов начали смуту, и тьма пала на эти земли. Народ Гемы Великого погиб, и лишь горстка тугкоров уцелела. Веками прозябали мы, сохраняя память, подвергаясь унижениям и гонениям... Наир почувствовал, как рядом вздрогнул Анвар. Жаром полыхнуло лица, и душа, свернувшаяся глубоко, отозвалась, разошлись сомкнутые кольца. — И вот мы возвращаем отнятое, — провозгласил Орм. — Сыны Змея, будьте готовы к битве! Раздались одобрительные крики, но из груди Наира вырвался только хрип — верно, простыл. Все бойцы сотворили правой рукой змеиное знамение, как их учили, как они делали сотни раз, но впервые — с полным правом. Гильде и Вард взяли чаши. Каждый благословил свою и отдал другому. Книгу положили, раскрыв, на стол, и, подходя под одному, бойцы зачитывали святые слова, а затем пили из чаши. Конечно, едва касаясь губами подслащённой воды, чтобы хватило всем. Но не было ли в том знамения Великой матери? Её бездонная чаша, неиссякаемый источник, неизреченная щедрость. Сегодня каждый становился Крылатым Змеем, её Сыном и Возлюбленным, припадающим к Её роднику. Между двумя чашами не было различия, но Наир хотел принять её из рук Варда —так и случилось. Текст присяги Наир помнил наизусть. Голос его немного дрожал, и Вард, давая ему отпить, легко дотронулся до плеча. После присяги разрешено было идти к родным, чтобы разделить с ними пищу — войско и народ едины. И тогда зазвенел на поле смех, засияли радостью усталые лица. Но немало было среди бойцов и одиноких, неприкаянных — они собирались вместе, как стая чёрных птиц. Наир подумал было присоединиться к ним, когда его окликнули. — Это Наир! — подбежал Анвар, дёрнул его, остолбеневшего, за рукав. — Он мой лучший друг. Да что там! Он — лучший! Смотрите. Наир, это мои — Эвел и Лина от Удела Филомелы. Мужчина выглядел, как глубокий старик. Худой — рыжая рубашка и нелепая меховая жилетка висели на нём, как на скелете. Он шёл, прихрамывая и размахивая длинными руками, его вытянутое, болезненного цвета лицо, спутанные бесцветные волосы, мутноватые глаза навыкате отталкивали, едва не пугали, но женщина — Наир готов был поклясться, что никогда не видел такой светлой, чистой, без аветийской резкости красоты, таких безупречно-правильных черт. Зелёное, яркое платье её колыхалось, как волны, чёрный платок покрывал голову, и Наир не стал спрашивать, по ком. Но он заметил, что огненные волосы у Анвара — от неё. Наир едва-едва не разрыдался. Обездоленные, беглецы — и такая судьба ждала честь, славу и красоту тугкоровскую при аветийском господстве. Лина была похожа на кого-то до боли. Только на кого? — Госпожа моя, — разволновавшись, он произнёс аветийское приветствие. Это аветы добавляют "моя", и звучит оно подобострастно и унизительно, не говоря о том, что совсем по-птичьи. Но женщина или не поняла, или была слишком добросердечна, чтобы обратить внимание на его оплошность. Они постелили покрывало, сели, и Лина развернула узелок, предложила Наиру варёные яйца и вяленое мясо. — Вы ешьте, ешьте. Ничего вкуснее он не пробовал раньше. Анвар нёс какую-то чепуху, а женщина всё смотрела на Наира. И от этого взгляда было ему и неловко, и странно-хорошо, как если бы солнце пригрело. — Вас хорошо встретили? — спросил он. — О, да, — Лина растерялась. — Мы нашли комнату в пригороде. И замолчала. Ещё бы — наверное, там совсем крохотная комнатушка, а соседи вовсе не радушны. Женщина опустила взгляд на свои руки, красноватые, огрубевшие. Пожалуй, только они и выдавали её нелёгкую участь. — Присмотри за Анваром, — прошептала она, когда сын отвернулся, о чём-то увлечённо рассказывая отцу. Эвел тонко смеялся. — Да, я позабочусь о нём, госпожа, — пообещал Наир. Кто-то рядом говорил о новом светлом доме, и хотелось верить, что такой обретут бежавшие от притеснений, что все их страдания скоро закончатся. Не будет страха, только свобода — свобода дышать и говорить, жить, как тугкоры. Он поднялся, позволяя семье побыть вместе, без посторонних. К другим сынам Змея Наиру идти почему-то не хотелось. Может быть, стоило побыть одному, но, увидев Варда, он вспомнил о своём обещании. Вард беседовал с двумя мужчинами, Наиру не знакомыми. Один, грузный, пухлый, розовощёкий, был в чёрной тугкоровской форме, но вытертой — а Наир-то думал, что в чёрном не воюют. Второй одет был в привычное зелёное, крест-накрест обвязан пулемётными лентами. Золотой змей обвивал его ремень, и подобный ему, но вышитый, был на чёрной повязке на лбу. Весело смотрели его тёмные глаза, он улыбался белозубо, открыто. Отступать было некуда. Наир почтительно приветствовал их троих. — Мой друг Наир! — воскликнул Вард. — Счастлив был сегодня засвидетельствовать твою верность. — А это — наши друзья с востока. Ньяр Лассе, — он показал на весёлого в зелёном, — и Гамал, сын Фарада, из Гнады. — Наир. Наир из Митхимляны. Сын Фингельта, — он замялся — кому первым подать руку? Всё-таки решил, что Ньяру. Тот добродушно рассмеялся, пожимая руку Наиру. Ньяр располагал к себе — простой, крепкий, от него веяло радостью жизни, а война была для такого лёгкой прогулкой. Гамал же выглядел встревоженным. Лицо его неприятно блестело от пота. Они вернулись к разговору — и теперь Наир становился его участником. — Не следует их недооценивать, — продолжал свою мысль Гамал, — они пережили века гонений. Вард скривился. — А мы? Разве мы не пережили столетия угнетения, едва не уничтожившие нашу идентичность? Это куда как страшнее. Они могут утопить восточный берег в крови, но весь Остров им не покорить. Как всегда, ему не было равных в споре. Кто сравнился бы красноречием с проповедником из Митхимляны? — Мне так стыдно, — вырвалось у Наира. — Я столького не знаю — что вообще происходит сейчас на Острове? — Нечего стыдиться, — ободрил его Вард, — об этом не говорили... Ньяр с Гамалом переглянулись, и Наиру захотелось провалиться сквозь землю. — Война, уже? — догадался он. — На Востоке, у Кви? — Да, — сказал Гамал. — И Мисаха уже обратила туда взор. Ар-Нелл выступил. — Ар-Нелл-старший, — уточнил Ньяр, будто Наир знал или должен был знать, о ком речь. — А младший? На Запад пойдёт? Ньяр залился громким, заразительным смехом. — Ну уж нет, — он поправил съехавшую повязку. — Тот полудурок никуда не полезет. Полудурка Наир знал только одного — и в животе скрутило от стыда, в уголки глаз будто иголкой кольнули. — Тогда зачем я всё ещё здесь? Я готов — и в бой, и на Восток... — Нет, Наир, — Вард подошёл к нему совсем близко. Мягкой, плавной была его речь. — Ты будешь нужен здесь. Не зря же вас хранили, как сокровище, и готовили, как оружие. Видишь Лои? Аветы бунтовали, но нам удалось выстоять. Скоро начнётся ужасное. — Я готов, я, — слова покинули его. — Я... — И я верю тебе, Наир! Труба запела второй раз, призывая собираться. Впереди был Лои — непокорный, бунтующий, полыхающий кострами. О том, что аветы, не принявшие новой власти и не попавшие в тюрьмы, удерживают в городе целый квартал, Наир узнал уже через полтора часа — от Думуза, своего командира.