Кащенко

Третий этаж, триста девятый кабинет. Данила пару раз стучит, а затем опускает золотистую ручку двери из темного дерева. — Данила, добрый день! — терапевт поправляет очки на лице. — Рада вас видеть. — Здравствуйте. Парень с тяжелым выдохом присаживается в изумрудного цвета кресло. — Не могу сказать, что тоже рад. Терапевт никак не реагирует. Предлагает Дане напитки, тот отказывается. — Как ваши дела? — Пришел к выводу, что зря в июне отказался от консультаций, — хмыкает. — Что явилось катализатором вашего визита? Поперечный даже не знает, с чего начать. С обвинений в егоров адрес? С индульгенции по поводу собственной влюбленности в мужика? С жалоб на абсолютно токсичного вида отношения, выхода из которых парень пока не видит? — Мне тяжело. И по какой-то совсем непонятной причине сердце ухает в пятки, учащая пульс. Ему и правда тяжело. Почти что все праздники Даня провел дома в полной изоляции, только раз в день выводя Ракету на прогулку. Егор ему писал, много писал, но отвечать совсем не хотелось. Это ужасное ощущение тяжести и невозможности объяснить свои внутренние состояния даже самому себе. «Я тебя тоже люблю» — проносится в голове. Почему текст всегда четче слов врезается в память, побуждая к бесконечной сублимации и визуализации? Данила думал о лице Егора в момент даниного признания, и о своем, когда парень говорит об ответных чувствах. Они бы, наверное, после этих слов крепко-крепко поцеловались, плюхнулись на диван, возможно, занялись сексом, а потом все каникулы провели бы дома. Но все пошло совсем не так. Ссора выбила рыжего из колеи, подводя к выводу, что самостоятельно справиться уже невозможно. Ведь все его спокойствие — просто затишье перед бурей, а бури он боялся до дрожи в коленях. «Прости меня, я очень хуевый человек» «Давай мы поговорим и все решим, а?» «Даня, с тобой все хорошо? Ответь что-нибудь» «Может мне приехать?» «Книга действительно хорошая, спасибо» «Бля, Дань, ответь. Я пиздец как соскучился» И еще великое множество сообщений и пропущенных вызовов. Поперечный банально боялся брать трубку. Потому что отвеченный вызов равно принятию на себя огромного пласта ответственности. А сейчас ответственность за не совсем здорового вида отношения парень брать просто не мог. Он не готов. Чего греха таить, он был не готов даже говорить Криду о любви, оно само вырвалось. Сейчас психотерапевт был единственным островком надежды и способом разобраться во всей этой ситуации. — Вы можете мне довериться. — Да знаю я, — Даня потирает виски. — Просто не понимаю с чего начать. — С самого начала. Прожить все еще один раз. Он ведь так никому и не рассказывал о том, что происходит. Все внутри и, наконец, просится наружу. Переполненный сосуд с водой. — Там долго. — У нас много времени. — Это все началось в мае месяце, — чуть помедлив и на выдохе. — Мы случайно пересеклись в магазине, потом посидели в кафешке, потом поехали ко мне домой. Тогда это было по-дружески. В то время мне банально хотелось узнать его, — Даня поднимает взгляд на терапевта в ожидании реакции, но ее лицо никоим образом не меняется. — Потом я начал что-то чувствовать, не знаю что. Это было что-то такое вязкое, знаете, но в то же время почти что неощутимое. И мне тогда захотелось окунуться в этот омут, но не думал, что уйду с головой. Редкое чувство жалости к себе накрывает, хочется плакать. Воспоминания отчего-то наносят душевный урон, сдирают корочку с почти что затянувшихся ран. — Помните, я приходил к вам в конце июня? Терапевт молча кивает. — Тогда все только начиналось. Я страдал от того, что не знаю человека, что меня раздирают разные эмоции и совсем странные желания. Потом стало как-то спокойнее. Не в том плане, что я ничего не чувствовал. Отнюдь, меня разрывало на части, но это перестало искать выход. Наши отношения нельзя было назвать стабильными или что-то в этом духе, нет. Он каждый раз заставлял меня поверить в то, что дальше все будет хорошо, и плохое как-то само собой забывалось. Но потом, из раза в раз, он окунал меня лицом в грязь. Уходил, появлялся. Ощущения собаки на поводке. Воздуха становится все меньше, слезы рвутся наружу. Парень дает себе волю. Ведь если ты уже один раз ошибся с тем, чтобы послать куда подальше терапевта и снова вернулся с нему, ошибиться второй раз, ухудшая положение своей закрытостью, было нельзя. Поперечный глотает слезы, ругает за жалость к себе и отвратительное желание свернуться калачиком и разрыдаться на бежевом махровом ковре терапевта. Рукавом свитера утирает предательски льющиеся слезы. — Хотите воды? — А потом мы сошлись уже более-менее серьезно, или как там это называется, — игнорирует предложение Даня, шмыгнув носом. — Первое время мы практически не ругались, все было более, чем хорошо. Он варил мне до безумия вкусный кофе, говорил глубокие вещи, улыбался, целовал, — в горле ком. — Я настолько сильно хотел узнать все его грани, что сейчас об этом жалею. У нас начались ссоры. Сначала ему не нравилось, что я задерживаюсь на работе. Потом началась удушающая ревность. Он бил посуду, кричал, уходил из дома, где-то напивался, возвращался утром и каждый раз на коленях клялся в любви, просил прощения. Нельзя сказать, что я безоговорочно верил или типа того. Просто мне банально хотелось тепла и спокойствия. Но чувства поводка и руки на шее все усиливались. Парень останавливается, и чувство инсайта будто бы все проясняет. Это же почти как какой-то цирк, театр абсурда. Егор бьет посуду, кричит; Даня подначивает, смеется. На чем вообще стоят их отношения? На трех невидимых черепахах. — Почему вы остановились? — с подобием материнского успокоения спрашивает терапевт. — Подумалось кое-что. Мне стоит продолжить или и так все понятно? — Продолжайте. Поперечный долбоеб. Все его ожидания так или иначе каждый раз разбиваются о реальность, которая на самом деле существует. Отвратительная новогодняя ночь, отвратительное признание. — За две недели до Нового года мы сильно поссорились. Тогда почти что первый раз у меня возникло ощущение, что что-то не так. Совсем плохо, что я этого всего не замечал, да? — ухмыляется парень. — Ничего плохого в этом нет. — Ну разумеется, — смеется. — Данила, — одергивает терапевт, — продолжайте. Совсем не хотелось приближаться к развязке. Она дискредитирует его, опускает. Вытаскивает наружу мягенькое тельце, которому так хочется простой безоговорочной любви. — Блин, мне очень стыдно, знаете, — Поперечный улыбается и трет переносицу. — Скажу вам честно, ничего нового я пока не услышала, от того и стыдиться вам нечего. — В общем, — Даня откашливается и вздыхает, — он извинился и пригласил встречать Новый год вместе. Подарил мне какой-то бесконечно дорогой браслет. Даже страшно узнавать его точную стоимость. Я подарил книгу. Абсолютно несоразмерно, конечно. Потом оказалось, что на самом-то деле никакого идеального праздника на двоих у нас не получится. Он потащил меня на какую-то вечеринку. Сейчас будет история о том самом скандале, что так врезался Дане в голову. Он проник туда своими щупальцами, вцепился мертвой хваткой и не давал думать ни о чем другом. И дело совсем не в обиде. Здесь на сцену выходила банальная жалость к себе и чувство стыда за открытую душу и, кажется, несвоевременное и ненужное признание. Оголенный нерв. — Я вас слушаю, — терапевт возвращает в реальность. — Вам нужно все это проговорить, чтобы мы смогли поработать над ситуацией как бы со стороны, разобрать все по полочкам. — Не буду особо вдаваться в подробности. Короче, перед самой полуночью у нас случился очередной скандал при всех. То есть, он снова безосновательно приревновал меня, закатил скандал, который даже дошел до небольшой потасовки. Я тогда, к сожалению, не смог сдержаться и среагировал. Хотя, совсем не был тому удивлен. Никогда не могу сдерживаться, когда мы вместе где-то, кроме дома. В общем, по итогу меня все выставили виноватым, и я ушел оттуда прямо в полночь. Сейчас нужно рассказать главную причину сегодняшнего сеанса, а Даниле будто бы что-то мешает. Ему очень стыдно и страшно. Глупый детский стыд, как если бы малыш описался в штаны в детском саду и боялся сказать об этом воспитательнице. Она бы его, конечно, помыла, переодела, но страх пристыжения казался сродни ужасной трагедии мирового масштаба. — Он мне звонил. Сначала я не брал трубку. Потом почему-то стало так спокойно. В итоге, ответил на звонок. Мы перебросились парой каких-то фраз, уже не помню. Тогда в голове была пустота и прострация. И тут я просто ни с того ни с сего признался ему в любви, — Данилу затрясло. — Признался и сразу сбросил вызов. Он мне потом звонил еще миллион раз, писал какие-то сообщения. Я ни на одно из них не ответил, звонки также пропустил. И вот прошла уже где-то неделя, да? Сегодня седьмое? — Восьмое. — Ну вот, неделя и один день. Все это время совсем ни на что не отвечаю, ухожу в какой-то отказ. Вроде и хочется поднять трубку, ведь я признался совсем искренне и чувства взаимны, но не могу. Просто, знаете, рука не поднимается. Как-то вот так вот. Выносите скорее вердикт. Сколько мне осталось? — нервно улыбается парень. Терапевт выдыхает и тоже улыбается. — Данила, в вас есть такая замечательная черта, — спускает очки на нос, — преувеличивать ситуацию донельзя. — В каком смысле? — В том смысле, что ничего очень страшного и неразрешимого в этом нет. Данилу будто бы немного попускает. С горла ушел ком, мысли прояснились. И ведь правда, не так страшен черт, как его малюют. — Скажите, как мне вообще себя вести в этой ситуации? — Врать не буду. Скажу сразу, что будущего у этих отношений скорее всего нет. Это как стоять у расстрельной стены. Ты уже знаешь свое будущее, но все равно надеешься на смягчение приговора. — Я не говорю о том, что нужно резко сейчас все прекратить, но вы должны быть готовы к этому. Теперь виски снова начало давить, здесь мало воздуха. Информация давит, а вместе с ней и стены. Не то, чтобы Даня надеялся на бесконечные отношения, свадьбу где-нибудь в Германии и, прости Господи, детей от суррогатной матери. Но вдруг бы они все же смогли так, чтобы надолго и хотя бы не очень болезненно. Январский солнечный луч пробился сквозь стальное небо и освещал кабинет. Часы на столе тикали, отвлекая от тяжелых мыслей. — Как можно быть к этому готовым? — парень не отводит взгляд от тикающих часов. — Начнем с того, что вам нужно понять, что ваши отношения с партнером идут не по принципу партнерства. Здесь принцип «жертва-палач». Только сейчас вы сами не палач, а жертва. От этого и создается ощущение того, что отношения дают вам что-то новое. — Но они и правда добавляют красок в мою жизнь. Егор улыбается, кусает Даню за мочку уха, еле слышно что-то шепчет. Потом отстраняется, щурит глаза и хрипло: — Как мне с тобой хорошо, ты бы только знал. Проходится пальцами по спине. Это и есть краски в даниной жизни. — К моему сожалению, это созависимость. В голове вновь проносится, как Булаткин изо дня в день приползает к Дане пьяным, стоит на коленях в дверях. — Дань, прости! Я мразь и хуйло, но я ж ебнусь без тебя, я ж тебя люблю. Поперечному до жути неловко от вида стоящего на коленях парня. Он поднимает гостя, снимает с него заляпанную алкоголем куртку. Затем ведет в спальню, укладывает, ложится рядом. Они так и засыпают в обнимку. Изо дня в день, из раза в раз. — Вы когда-нибудь слышали от него слова о том, что он не может дышать рядом с вами? Данила осторожно кивнул. — А помните, как вы мне говорили то же самое про ваш прошлый опыт? Вновь кивок. — Он точно также, как и вы раньше, будучи палачом, в отношениях использует метод «кнута и пряника». — Как тогда быть? — данин голос дрожит. — На данный момент, от вас требуется лишь установить рамки. Каждый раз, когда вы чувствуете, что вступаете в роль жертвы, мысленно поместите себя в купол, понаблюдайте за ситуацией со стороны. И как только внутренне дистанцируетесь, жестко ставьте рамки. — Как? — В зависимости от ситуации, Данила. — Нет, приведите пример, потому что я не понимаю. В голове парня проносятся картинки. Он жестко, почему-то указывая пальцем, говорит Егору о том, чтобы тот так себя не вел. И тут же следом битая посуда, кровь из носа и данина язвительность. — Пример простой фразы: «Мне неприятно и больно. Пожалуйста, впредь я прошу тебя не переступать мои границы». Даня отчего-то заулыбался. Это все — будто бы детский сад. Нет бы просто взять, как-то совсем по-киношному выставить вещи за дверь и больше никогда не открывать, не брать трубки, не скучать и спокойно жить дальше. Или сбросить вещи из окна. Так даже было бы лучше. — А если ему будет все равно на эти мои границы? — Тогда приходите ко мне, и мы разберем иные варианты действий. — Спасибо. Парень поднимается с кресла. Лицо раскраснелось и чуть распухло от слез, спина затекла. Нестерпимо хочется курить. И чувство какой-то незавершенности сидит внутри. — А почему вы не сказали мне просто закончить эти отношения? Так ведь проще, — говорит уже в дверях. — Вам бы это не помогло, — терапевт щелкает ручкой. — На месте него появился бы другой такой человек. И так до бесконечности. Знаете, мне банально жалко своего труда, чтобы потом смотреть на то, как вы себя закапываете в этой яме. — Я могу вам позвонить при случае? — В любое время. Яма. Данила ранее не задумывался о том, что это все так серьезно. Оно ведь сначала все было просто, как-то даже по-гедонистски. Им двоим захотелось, им хорошо, так почему тогда просто не быть вместе? Парень сбежал по лестнице. При выходе на улицу глубоко вздохнул и закурил. Ему нужно научиться ставить рамки и грозно так, пальчиком, будто бы Ракете, указать на те самые границы дозволенного. — Данила, — Егор отвечает на звонок почти сразу. Так странно. Он еще никогда не называл его Данилой. — Сможешь приехать? В трубке слышится согласие. А вдруг это самое будущее у них все же есть, и терапевт ошиблась? Даня научится ставить рамки, указывать Криду на свои границы, а тот все поймет. И будут они так мелодраматично лежать на разложенном диване, смотреть сериалы, по выходным ездить в Ашан, в ванне мыть Ракету хозяйственным мылом. Егор будет держать пса, смеяться от того, что последний ударяет его мокрым хвостом по носу. А Даня намылит сначала пса, а потом егоровы волосы. И тот, конечно, очень картинно психанет, покажет язык и обольет Поперечного из душа.