— Данила, где вы сейчас находитесь?
— Это просто пиздец, я ничтожество.
— Данила, слушайте мой голос.
— Ничтожество!
— Данила!
Дыхание сбивалось, а сердце подходило к горлу.
Как он вообще дошел до того, чтобы сидеть тут, посреди заметаемого снегом Новорижского шоссе. Сидеть, поджав колени, рукавом утирать слезы, от пожирающей обиды в кровь раскусывать губы и мычать в трубку психотерапевту:
— Раньше я был чудовищем, а теперь ничтожество.
— Послушайте.
— Я не могу.
— Нет, ты можешь, — на выдохе и уже как-то совсем серьезно, почти что тоном мамы. — Всё ты можешь.
Терапевт всегда ловко умела ловить данино настроение и то, какой ей быть с ним сегодня, ведь Данила-то был почти что всегда разным. То заходился в ухмылке, смеялся, то прерывисто дышал и крепко, до побелевших костяшек, сжимал кулаки, то шмыгал носом и рукавом кофты утирал пробивающиеся сквозь броню слезы.
— Не могу! — закричал Даня.
— Слушай мой голос.
— Как он мог вот так?
Вообще-то Поперечный изначально понимал, что им вдвоем не суждено долго быть вместе. Они начинают друг друга душить, дышать становится всё сложнее с каждый днём. Но почему-то был уверен в том, что это именно он всё разрушит. Задавит своим чувством собственничества, словно бетонной плитой на стройплощадке. Но вышло совсем по-другому.
У Егора проблемы с головой, не иначе. Ведь не бывает такого, чтобы настолько хорошо играть в любовь. Просыпаться каждое утро, варить кофе, улыбаться, целовать. А что, если Булаткин действительно всё это время играл в чувства?
Нет, глупость.
— Что случилось, Данила? Расскажите мне.
— Простите, что я вот так вот резко среди ночи, — парень потёр виски и прикрыл глаза. — Мне стало вдруг сейчас пиздец как стыдно за то, что вам приходится всё вот это вот слушать.
— Теперь даже самой интересно, что такого могло произойти, — терапевт, как показалось Дане, улыбнулась в трубку. — Не помню Вас в таких состояниях.
Даня сейчас расскажет, а терапевт на том конце провода закатит глаза и выдаст что-то вроде: «Данила, я ведь вас предупреждала! Нужно было быть готовым к такому повороту событий», не иначе.
Говорить тяжело из-за кома слёз в горле, который не проходит, а становится всё больше. Как лавина на склоне, которая в один момент сносит лыжника с ног, а тот просто погибает под огромными слоями снега, пока его родственники всё не теряют надежду его отыскать. Но на деле же он пропал под снегами в горах. Как и Данила, которого теперь будут искать неизвестное количество времени. Он будет тонуть и тонуть, всё глубже уходя под слои ледяного покрывала.
— С нашей с вами последней встречи было всё вроде как даже неплохо. То есть, он будто бы успокоился, перестал пропадать. Такой классический конфетно-букетный период. Потом однажды он не пришел домой ночевать, — в даниной голове всплыли картинки того, как он ждал Егора ночью, а тот всё не приходил.
Парень постепенно начинал успокаиваться. Внутри всё также клокотало, но уже в такт мыслям, свободно расставляя внутреннюю библиотеку по алфавиту. Наверное, нужно было хотя бы кому-то рассказывать, помимо психотерапевта. Возможно, тогда был бы не такой сильный взрыв. Снова та же ошибка, как в прошлый раз — держать в себе до последней здоровой нервной клетки, позже потеряв и ее.
Только в прошлый раз душил он, с каждым днем всё сильнее сжимая ладонь ревности на шее бывшей. Она брыкалась, дергалась в конвульсиях, но оставалась рядом. Пока Данила однажды не сжал ладонь настолько сильно, что всё человеческое в ней перевернулось с ног на голову и окончательно не послало его нахуй.
— Он тогда очень извинялся. Говорил, что просто не слышал телефон, но я ему не поверил, — на долю секунды задержал дыхание, чтобы избавиться от нервной икоты, и продолжил. — Не поверил, потому что он вернулся будто бы какой-то не такой. Знаете, как пластиковый. Эта деланная улыбка, сухие поцелуи.
Психолог нужен даже не для того, чтобы получить совет или банально высказаться. Он нужен для того, чтобы ты мог рассказать кому-то и в сам момент рассказа разложить всё по полочкам, ощутить инсайт.
Сложно никому не доверять, кроме терапевта, которому ты платишь огромные деньги. Зато не испытываешь вину из-за того, что нагружаешь других людей. И больше никто от тебя не отвернется, не использует информацию против тебя, не ткнет носом в эту кучу, как обделавшегося котёнка.
— Все дни пропадал в социальных сетях. И будто бы, знаете, улыбался только из-за этого. То есть, улыбался кому-то в переписке, но не мне.
Теперь еще немного успокоившийся Данила резко начал ощущать пронизывающий февральский ветер. Он задувает в каждую клеточку, а снег на джинсах от человеческого тепла подтаивает и невероятно жжет кожу ледяной жидкостью.
Вот если бы он так и продолжал никому не верить, кроме самого себя, то не было бы этого всего шоу с плачущим клоуном. Разок бы хорошенько въебал Булаткину и послал куда подальше. Чёрствым быть намного легче, и сейчас он в очередной раз в этом убедился.
Теперь же за десять месяцев всей этой тяжбы развязаться самостоятельно было практически невозможно. Поперечный слаб духом. Это только на словах он бесконечно дерзкий и смелый, но на деле же теряет себя почти каждый раз, когда хоть кто-то обратит на него внимание. Для чего ему вообще был нужен Егор Крид? Это ведь осознанный шаг к окончательному саморазрушению.
— Данила.
— Да?
— Продолжайте.
— Я как полный идиот напросился поехать с ним в Москву. Теперь понимаю, что не нужно было, — терапевт зевнула в трубку, а в даниной груди снова начал нарастать ком. — Давайте лучше продолжим на сеансе?
— Почему?
— Вы хотите спать, а мне очень трудно говорить, — ухмыльнулся Данила. — Я успокоился, и на том спасибо.
На другом конце трубки послышался тяжелый выдох.
— Знаю, что Вы думаете, что я начну сейчас читать нотации.
— А как иначе? Вы ведь действительно предупреждали.
— Да, но это в любом случае бы не спасло. Вам было жизненно необходимо пережить такой опыт, чтобы-
— Чтобы понять, как не надо себя вести, да.
— Не совсем. Этот нужно было для того, чтобы вернуться в точку, с которой Вы начали. Достичь катарсиса, понимаете?
— Сейчас ничего не понимаю.
Данила поднялся с заснеженной обочины и огляделся. Где он? Как долго он бежал?
— Где Вы?
— На каком-то шоссе, — рассмеялся Поперечный.
— Почему?
— Лучше расскажу на сеансе, — чуть прищурился, пытаясь рассмотреть надпись на указателе.
— Вы будете в порядке?
— Если не замерзну до смерти, то да.
Терапевт хмыкнула.
— Отлично, вы уже шутите. Значит, еще не всё потеряно.
— Я бы не надеялся на это.
— Вам есть куда пойти? — проигнорировав фразу.
— Разберусь, спасибо.
Время натягивать броню на израненную душу. И пусть уже бессмысленно, пусть уже не только он один знает, что всё это — ранит его глубоко-глубоко в сердце. Просто легче жить, когда ты с броней, не совсем голый душой.
Время четыре утра.
«Москва 20 км»
— Блядь.
Данила хочет взять такси, но не знает, с какой точки вызывать. Чтобы хоть еще раз он вот так, чтобы куда-то бежать, чтобы плакать. Чтобы еще хоть раз. Ебаный Крид, ебаный Поперечный. Виноваты все, как и всегда.
Номер в какой-то гостишке Красногорска, куда подкинул мужик на Ладе Гранта, встретил проснувшегося Данилу давящей из окна серостью и подернувшимся плесенью потолком. В углу старый телевизор. На похожем он смотрел у бабушки «Комиссара Рекса». Даня тогда еще заплакал, когда умер инспектор Мозер. Бабушка с заботой погладила по голове и сготовила те-самые-булочки-с-колбасой.
Невероятно, только вчера Поперечный предавался истерике на хрен-знает-каком километре МКАДа, а сегодня он абсолютно чист и собран. Всё по полочкам. Это тот самый инсайт, что так долго не мог пробраться через данину стену непонимания себя самого, или же банальное опустошение после классической ночной истерики?
В любом случае, сейчас парень дышит на удивление легко. Как-то подозрительно легко для обитавших в его голове тараканов.
«Ты где?» — сообщение от Егора.
Теперь еще и рассмеялся. Это же насколько сильно нужно не уважать ни других, ни самого себя, чтобы испаряться с вечеринки, а потом вот так вот просто объявляться с абсолютно уёбищного вида вопросом.
«Тебя это ебёт?»
Внутри Поперечного вчера что-то треснуло, надломилось. Наверное, встречный ветер, сопровождающий его на Новорижском шоссе, сдул все эти зыбучие пески, которые стояли уже в данином горле, мешали говорить, удушали.
А сейчас пески сдуты, словно домики Ниф-Нифа и Нуф-Нуфа. Остался только нерушимый дом Наф-Нафа, коим был сам Данила, его внутренний стержень.
«Беспокоюсь просто, а то у Рамиля тебя нет» — приходит в ответ почти мгновенно.
В голове безумные воспоминания вчерашнего вечера, руки трясутся то ли от злости, то ли от подступающей к горлу ярости. Данила не поддается. Открывает окно, закуривает.
«Лучше за себя беспокойся, белоручка)»
Хорошо справляется, практически идеально. Только еще бы вот сердце унять и успокоить трясущиеся руки, и было бы вообще отлично.
Егор больше не присылает ни единого сообщения, а данино просто мертвым грузом висит в переписке, режет взгляд двумя галочками. А ему самому так отчего-то легче.
Легче добраться на такси до Шереметьево, легче сесть на ближайший рейс до Питера, легче прилететь в Пулково, а потом домой в свою абсолютно неидеального вида квартиру к Ракете, его самому близкому существу на планете Земля.
И всё вроде бы хорошо, но на столе до сих пор стоят две кружки с недопитым кофе, а на плите недоеденный омлет, который перед их отъездом приготовил Егор.
У соседей громко играет музыка. Она, вкупе с антуражем, давит намного сильнее, чем плесневелый потолок в гостинице Красногорска.
Всё напоминает о тебе, а ты нигде.
Остался мир, который вместе видел нас
В последний раз
— Будешь?
Данила открывает крышку сковороды с омлетом, протягивает блюдо псу. Тот недовольно фыркает и идет лакать воду из миски.
— Значит в мусор.
Нет, я не жду тебя, но знай, что я любила
В последний раз, в последний раз
Сковорода летит в раковину и, кажется, разбивает стоящий в ней стакан. Физически дышать Дане все еще легко, но слёзы уже застилают глаза, всё плывёт.
Время пройдёт, и ты забудешь всё, что было
С тобой у нас, с тобой у нас
«Увидимся?»
«Ради Бога, Егор, отъебись»
Сейчас совсем нельзя откладывать посещение психотерапевта, иначе вскоре это будут не просто слезы, льющиеся из глаз сами по себе, а затяжная депрессия длиною в год.
Данила дает себе волю надломиться, растечься по кухонному полу, словно разлитое растительное масло или случайно выпавшее из рук сырое яйцо. Ладони сами сжимаются в кулаки, а затылок чувствует на себе всю мощь домов старого фонда.
Он бьется затылком об стену не для того, чтобы причинить себе боль и даже не для того, чтобы в какой-то момент добиться обморока. Поперечный просто напросто пытается выгнать из своей головы мысли о Егоре: о том, что тот сейчас делает; о том, что делал ночью, когда оставил Данилу одного.
И теперь о том, как же Даня будет дальше без Егора. Без совместных посиделок под пледом с пивом и фильмами, без крепких объятий перед сном, без ссор и летящих в голову керамических кружек. Безо всех этих вещей, к которым он уже так привык с мая месяца 2018 года.
Подаренный егором браслет летит в сторону сковороды, на звон которого бежит Ракета. Он радостно виляет хвостом, потом осматривается и видит Данилу, сидящего на полу у стены, склонившего голову и поджавшего колени, и тут же спокойно ложится рядом. Солидарность.
Пусть ничто не вечно под луной,
Но ни на час я не забуду дня, когда ты был со мной
В последний раз
