Побочный эффект

Evanescence\The In-Between (Piano Solo) Evanescence\Even In Death (Piano Cover) Apocalyptica\S.O.S (Anything But Love) (Instrumental) Apocalyptica feat. Brent Smith\Not Strong Enough       Выйдя в коридор, Снейп застал там ожидавших его Аластора и Кингсли. — Никто кроме детей не пострадал? — мрачно поинтересовался Снейп. — Тонкс, — лаконично ответил Кингсли. — Люпин отправился с ней в Мунго.       В голосе Кингсли звучала явная недосказанность. Снейп, сложив руки на груди, молча ждал продолжения. — И ещё… — Кингсли судорожно сглотнул. — Погиб Сириус.       Ни один мускул не дрогнул на лице Снейпа. Ни одним движением он не выдал своей реакции на это известие. Оставаясь в прежней позе, со сложенными на груди руками, Снейп чувствовал на себе пристальный взгляд Муди. Аластор буравил его обоими своими глазами, словно пытался докопаться до самых сокровенных, наиболее тщательно скрываемых мыслей Снейпа. — Как это случилось? — холодно поинтересовался Снейп. — Он сражался с Беллатрикс, когда все остальные Упивающиеся прекратили сопротивление, — в полутьме коридора густой приглушённый бас Кингсли звучал как-то особенно трагично. — Её заклятие ударило его в грудь. И он упал за арку смерти.       Снейп молчал, лишь желваки слегка вздувались на его желтоватых скулах. — Что скажешь, Снейп? — вкрадчиво спросил Муди. — Тебя не слишком огорчает эта смерть?       Северус медленно повернулся к нему и смерил холодным бесстрастным взглядом: — Не могу сказать, что безутешно скорблю. И что сожалею о потере члена организации. В Ордене не было более бесполезного человека, чем Блэк. — Он сражался, как герой! — взревел Муди. — Не стоит так орать. Здесь всё же больница, — Снейп кивнул в сторону двери, ведущей в лазарет. — Это сражение оказалось единственным подвигом «героя», — он вложил в последнее слово весь свой сарказм. — Он не смог сделать ничего более полезного, чем эффектно умереть в первой же схватке от руки женщины. Очень красиво и очень глупо. Так по-гриффиндорски… — Заткнись! — воскликнул Грозный Глаз, но уже гораздо тише. — Не смей порочить его имя своим мерзким змеиным языком! Ты всегда ненавидел его…       Снейп откинул назад голову и взглянул на Муди с нескрываемым презрением. Лёгкая усмешка искривила его рот: — Да, мы с Блэком всегда были врагами. Он не был, что называется, приятным человеком. Поэтому я и не считаю нужным в данный момент кривляться, изображая скорбь. Прими это, как данность, Муди, и не пытайся прожечь на мне дыру своим грозным взглядом.       Аластор открыл было рот, чтобы сказать этому мерзавцу всё, что думает о нём. Он ни на кнат не верил скользкому слизеринскому гаду и не понимал, отчего Дамблдор так уверен, что Снейп не предатель. Но Кингсли остановил его, положив руку на плечо и произнеся тихим глуховатым голосом: — Довольно препираться. Каждый из нас сделал в этой ситуации всё, что мог. Оставим личные оценки случившегося при себе. Идём, Аластор. Нам пора.       Бросив ещё один испепеляющий взгляд на Снейпа, Муди молча развернулся и направился к лестнице, ведущей вниз. Кингсли, не попрощавшись, последовал за ним. Снейп подождал, пока эти двое скрылись из виду и наконец позволил себе расслабиться.       Сейчас ему не нужно было следить за лицом. Он был один и мог позволить себе отпустить эмоции. Ему нужно было «переварить» это известие. Блэк погиб. Человек, из всех живущих на земле вызывавший в нём самое сильное чувство ненависти. Большее, чем Петтигрю — к тому Снейп, как ни старался, не мог вызвать настоящей, полноценной ненависти, испытывая лишь гадливость и презрение. Враг номер два, самый отвратительный после Поттера, отправился вслед за своим дружком. Рад ли он этому? Снейп прислушался к себе и не обнаружил в своём сердце радости. Чувство, которое он сейчас испытал, было скорее удовлетворением. Такие моменты возникают в жизни, как исключения из общего правила. Того правила, которое Снейп вывел для себя безоговорочно, раз и навсегда: «Жизнь — она вообще несправедлива». Приятные исключения, показывающие, что иногда жизнь всё-таки воздаёт по заслугам не только тем, кого невзлюбила с самого рождения, но и своим фаворитам, баловням, которых всегда одаривала слишком щедро и позволяла слишком многое.       Блэк… Самый близкий друг Поттера. А после того, как он женился на Лили — и её самый близкий друг. Она делилась с ним своими радостями и печалями. С ним, а не со Снейпом. Она доверяла Блэку. Ему, а не Снейпу… Наверняка писала ему письма…       Мысль о письмах будто окатила Снейпа кипятком. Она писала Блэку. А он — ей. Конечно, они переписывались. А значит, Блэк мог хранить у себя её письма. Письма Лили… И пусть они предназначались не ему, а Блэку. Но их писала ОНА. Вкладывала в строчки свою душу, свои эмоции. Он должен увидеть эти письма. Ему необходимо подержать их в руках, будто коснуться её. Сделать дорогой призрак хоть на толику более осязаемым. Прикоснуться к нему сердцем.       Снейп ринулся по коридору к лестнице, стремительно преодолел несколько пролётов, промчался по пустому холлу и выбежал за дверь. Небо на востоке медленно светлело. Снейп шагал к воротам, думая о том, что сейчас в особняке на площади Гриммо не должно быть никого из орденцев. Дамблдор наверняка уже у себя в кабинете, Люпин и Тонкс — в Сент-Мунго, Муди и Кингсли в Министерстве… В конце концов, дезиллюминационные чары помогут ему остаться незамеченным, если нелёгкая всё же занесёт кого-то из соратников на площадь Гриммо в столь неурочный час. Он ведь не собирается надолго задерживаться в родовом гнезде Блэков.       Оказавшись за воротами замка, Снейп аппарировал почти мгновенно. На площади Гриммо он сразу же наложил на себя чары невидимости и прошёл в дом. Процедура была привычной и отработанной до автоматизма. Всё было так же, как всегда. Всё, кроме одного — в доме не было Сириуса Блэка. ***       На пути в комнату своего погибшего врага Снейп не встретил ни одной живой души. Он не знал, куда подевался Кричер, но его это сейчас мало заботило. Мерзкий домовик не сможет увидеть его, а значит, можно не опасаться, что Кричер его выдаст. Портрет Вальбурги тоже вёл себя тихо. Интересно, как он отреагирует на известие о смерти наследника древнего чистокровного рода? Небось, старая ведьма обрадуется, что этот «позор семьи» больше не осквернит своим присутствием этот дом. К дракклу их всех! Этих заносчивых высокомерных тварей, считающих, что им всё позволено. К дракклу вместе с их пыльными, провонявшими плесенью родовыми гнёздами и с этой галереей уродливых ушастых голов на стене — мерзость какая!       Вот наконец спальня Блэка. Снейп вошёл туда, крадучись, будто опасался, что столкнётся с её хозяином. Но внутри было пусто, да и вся комната казалась нежилой, как будто владелец покинул её не сегодня, а несколько месяцев назад. Смятая постель выглядела весьма неряшливо. Под кроватью и в углу валялись пустые бутылки из-под пива вперемешку с тарой из-под огневиски. Снейп брезгливо поморщился и подошёл к письменному столу.       Выдвигая один ящик за другим, он методично пересматривал стопки бумаг, которых, впрочем, там было не так уж много. Не найдя ничего интересного, Снейп в задумчивости оглядел комнату. Где Блэк мог держать личную переписку? В чемодане, среди вещей?       Снейп заглянул под кровать. Там, на пыльном полу, среди грязных носков и бумажных упаковок от какой-то снеди, действительно стоял чемодан. Опустившись на колени, Снейп вытащил его и открыл с помощью нехитрого заклинания. Порывшись в немногочисленном барахле Блэка, он нащупал на дне небольшую связку пергаментов, перетянутых шнурком. Вот оно!       Дрожа от нетерпения, Снейп с помощью волшебной палочки развязал шнурок. Его тонкие пальцы лихорадочно перебирали листок за листком, отыскивая знакомый почерк. Вот, наконец-то! Одно-единственное письмо из всей пачки было написано почерком Лили. Всего два неполных листа, исписанных милыми дорогими каракулями. Из сложенного письма выскользнула колдография. Снейп подхватил её и сжал трясущимися пальцами. С колдографии ему улыбалось семейство Поттеров — счастливая, сияющая Лили, а рядом — Джеймс, державший на руках маленького Гарри.       Снейп долго смотрел на Лили, не в силах оторвать взгляд от её милого, такого любимого лица. Он трепетно прикоснулся к этому лицу кончиками пальцев. Горло сдавил спазм, и горячая влага подступила к глазам.       Стоя на коленях, Снейп задрожал всем телом и развернул пергамент. Прижавшись к нему лицом, Снейп вдыхал его запах, давясь от беззвучных рыданий. Наконец, совладав с собой, он начал читать, но слёзы мешали ему, застилали глаза и скатывались вниз по крючковатому носу.       Снейп заставил себя подняться. Он бережно спрятал письмо Лили у себя на груди под мантией, взглянул на колдографию, которую по-прежнему сжимал в руке и резко разорвал её пополам. Ту часть, на которой Поттер держал на руках сына, Снейп небрежно отбросил на пол. Клочок колдографии с улыбающейся Лили отправился под мантию вслед за письмом.       Захлопнув крышку чемодана, Снейп ногой запихнул его под кровать и стремительно покинул спальню. Не встретив на обратном пути ни одной живой души, он покинул особняк на площади Гриммо и аппарировал к воротам замка, когда поднявшееся уже довольно высоко над горами солнце золотило завитки на их кованой решётке.       Начинался новый день — обычный день преподавателя Хогвартса. ***       Это был, пожалуй, самый длинный день в жизни Снейпа. Он тянулся мучительно долго, и, казалось, ему не будет конца.       Завтрак в Большом зале прошёл в тревожном напряжении. Несколько пустующих мест за гриффиндорским столом невольно привлекали к себе внимание всех студентов и рождали в их головах невысказанные вопросы. В связи с этим отсутствие Амбридж за преподавательским столом вызывало вполне оправданные подозрения. Казалось, вся школа замерла, напряжённо ожидая, чем же всё это закончится.       Снейп с отвращением оттолкнул от себя тарелку с яичницей. Кусок не лез ему в горло, но вовсе не потому, что он разделял охватившее всех беспокойство. Его немного повеселило отсутствие Дамблдора за завтраком. Кажется, старик любит театральные паузы и эффектные появления не меньше Волдеморта. Видимо, ждёт, когда напряжение среди преподавателей и студентов достигнет апогея, чтобы внезапно появиться — тихо и скромно, тем самым вызвав особенно оглушительную реакцию.       Уроки в этот день проходили как попало. Ученики были невнимательны, даже те из них, кто в течение года не отличался расхлябанностью. Снейпу всё время приходилось следить, чтобы кто-нибудь из этих болванов не взорвал котёл или не приготовил нечто ядовитое, угрожающее жизни и здоровью всех присутствующих. Это немного отвлекало его, но в то же время злило невероятно.       Пергамент, исписанный милым почерком и обрывок колдографии всё это время находились в нагрудном кармане его сюртука и, казалось, прожигали насквозь ткань, опаляя тело. Мерлин, сколько же ему ещё терпеть! Терпеть и ждать, когда закончится этот невероятно, неправдоподобно длинный день, и спасительница-ночь, избавив его наконец от всех забот и обязанностей, позволит остаться наедине со своим сокровищем.       Как Снейп и предполагал, Дамблдор появился за преподавательским столом тихо и незаметно. Это произошло в обед, когда все студенты и профессора собрались за своими столами в Большом зале. Утреннее напряжение было не столь заметно — его будто скрыли впечатления текущего дня, однако оно никуда не исчезло, а лишь замаскировалось, укрылось под слоями обычных, будничных событий.       Боковая дверь тихонько растворилась. Дамблдор вошёл в неё так спокойно и невозмутимо, будто он делал это не далее, как сегодня утром. Пройдя к пустующему директорскому месту в центре стола, Дамблдор уселся на стул со словами: — Добрый день, коллеги. Приятного всем аппетита.       Все, кроме Снейпа, застыли с открытыми ртами и выпученными глазами. Кто-то так и не смог донести ложку до рта. Что ж, эффект и правда оказался потрясающим. Ради этого стоило потянуть паузу и не появляться утром, подумал Снейп. Когда всеобщее оцепенение прошло, радостный вздох пронёсся по Залу. Профессора дружно вскочили со своих мест и зааплодировали хитро посмеивающемуся Дамблдору. К ним присоединились аплодисменты и восторженные крики учеников. Вскоре весь зал стоя приветствовал вернувшегося директора, который весело раскланивался и отвечал на приветствия окруживших его преподавателей.       Снейп, бесстрастно взиравший на царившее вокруг оживление, стоял, время от времени смыкая ладони, что должно было изображать бурные аплодисменты. Зал бушевал. В воздух взлетали колдовские шляпы учеников. И лишь его слизеринцы, сидели за столом с кислыми минами, выражая свою «радость» беззвучными холодно-вежливыми хлопками.       Наконец Дамблдор поднял руки, призывая всех к тишине. — Друзья мои, — воскликнул он. — Я благодарю вас за вашу радость и за столь тёплый приём. Завтра вы узнаете обо всех событиях, которые предшествовали моему возвращению на пост директора Хогвартса. А сейчас я попрошу вас всех успокоиться и вернуться к трапезе.       Сказав это, Дамблдор уселся за стол и приступил к еде. Студенты и преподаватели постепенно угомонились и последовали его примеру. Снейп окинул взглядом гриффиндорский стол. Поттера за ним не было. Видимо, мальчишка тяжело переживал смерть своего обожаемого крёстного.       Едва дождавшись окончания послеобеденных уроков, студенты бросились срывать с досок ненавистные приказы, подписанные Амбридж. Члены Инспекционной дружины с мрачным видом спарывали знаки дружинников со своих мантий. Филч негодовал из-за творившихся по всему замку безобразий и невозможности наказать нарушителей.       До ужина Снейп просидел у себя в кабинете, проверяя образцы зелий, сваренных на уроках. После бессонной ночи и напряжённого учебного дня занятие это вызывало головную боль и раздражение. Снейпу пришлось выпить зелье, снимающее усталость — его личное изобретение на основе Животворящего эликсира. Он так ни разу и не вынул из кармана письмо Лили и её колдографию. Он не хотел делать этого сейчас. Ему нужно было остаться наедине со своим сокровищем, чтобы никто не смог помешать его свиданию с любимой женщиной. Сейчас его душа уже не сгорала от нетерпения, а тихонько ныла, ожидая окончания этого нестерпимо долгого дня.       Придя на ужин в Большой зал, Снейп с удовлетворением заметил за гриффиндорским столом младшую Уизли и Лонгботтома, а за столом Райвенкло — Лавгуд. Снейп с облегчением вздохнул. Признаться, он и думать забыл о девчонке, поглощённый переживаниями, связанными со своей утренней находкой. Однако сейчас он испытал удовлетворение, убедившись, что Лавгуд выглядит вполне здоровой. Правда, Золотое трио до сих пор не появлялось, но сейчас Снейпа это мало волновало. Дамблдор в замке — вот пусть он и следит за их физическим и психическим состоянием.       Снейпу не хотелось вспоминать всего, случившегося с ним нынешней ночью. Это сейчас было не важно. Важным было лишь то, что лежало в кармане его сюртука и уже не жгло, а лишь согревало сердце ожиданием скорого свидания. Осталось совсем немного… Скоро наступит ночь, и он наконец беспрепятственно сможет встретиться с любимой женщиной. Один на один с милым призраком…       Однако после ужина Дамблдор пригласил Снейпа к себе в кабинет, где они долго обсуждали всё случившееся в Министерстве и то, как Снейп должен вести себя с Волдемортом в сложившихся обстоятельствах.       Среди прочего Дамблдор рассказал о своём сегодняшнем походе в Запретный лес и о переговорах с кентаврами о выдаче Амбридж. — По-моему, никого, кроме самой Амбридж, не расстроило бы, если бы она осталась у кентавров навсегда, — поморщился Снейп. — Полностью согласен с тобой, Северус, — усмехнулся Дамблдор, — но мне было жаль кентавров. Кажется, они несказанно обрадовались тому, что я освободил их от собственной пленницы. — Интересно, что они собирались с ней делать? — по внешнему виду Снейпа трудно было утверждать, что ему это действительно интересно. — Они мне об этом ничего не сказали, — притворно вздохнул Дамблдор.       Снейп был благодарен директору за то, что в беседе он не коснулся гибели Блэка и не стал выяснять, что Снейп думает по этому поводу. Иначе он мог бы не выдержать и сорваться. Снейп был твёрдо уверен — Блэк получил по заслугам. И не желал, чтобы те, кто думает иначе, убеждали его в обратном.       Дамблдор понимал это, а потому сосредоточился на обсуждении ближайших и долгосрочных перспектив, связанных с дальнейшими действиями Волдеморта. Оба понимали, что перспективы эти далеко не радужные. Впереди грозным призраком маячила война не на жизнь, а на смерть. Война, в которой каждый из них мог расстаться с жизнью. Но сейчас, в данную минуту, Снейпу хотелось лишь одного — чтобы этот разговор поскорее закончился. Ему необходимо было оказаться в своей комнате, чтобы коснуться того куска пергамента, что был сейчас спрятан у него на груди. Это и только это сейчас было для него вопросом жизни и смерти.       Наконец Дамблдор отпустил его. Снейп нёсся к себе в подземелья, как мальчишка, спешащий на первое свидание. Хвала Мерлину, этот долгий-предолгий день подошёл к концу. Его ждала Лили — и от этой мысли ком подступал к горлу Снейпа, а сердце учащённо колотилось, пока он мчался по пустым полутёмным коридорам замка, словно хищник, дрожащий от нетерпения, жаждущий поскорее насладиться своей добычей. ***       Невыносимо долгий день остался позади. Дверь заперта. На неё наложены не только Охранные, но и Заглушающие чары.       Снейп сбросил мантию и машинально, не глядя, повесил её на вешалку у входа. Расстегнув на сюртуке все пуговицы разом с помощью волшебной палочки, он трепетно достал из нагрудного кармана драгоценные листки. Его руки дрожали в тот момент, когда он поднёс колдографию к лицу. Лили на ней по-прежнему счастливо смеялась и сейчас, когда она была одна, казалось, что источником и объектом этого счастья был Снейп. Он вглядывался в это родное, любимое лицо до рези в глазах, до дрожи в коленях, до боли, разрывающей его сердце на куски. Он громко застонал, не в силах вынести эту боль, и этот звук, больше похожий на вой раненого зверя, вернул его к действительности.       Снейп медленно склонился над колдографией и, прислонившись щекой к лицу Лили, замер, дрожа всем телом, словно ощутив её живое, настоящее тепло. Его ноги подкосились, и он рухнул в стоявшее рядом кресло, продолжая прижимать к лицу обрывок прошлого — клочок несбывшейся мечты, которая продолжала жить в его сердце все эти годы, терзая его и не позволяя затянуться страшным кровоточащим ранам.       Тяжёлые рыдания душили Снейпа изнутри, подступали к горлу, но не могли вырваться наружу. Слёзы, свободно катившиеся у него из глаз нынешним утром, теперь не находили выхода. Снейп вновь застонал — протяжно и безнадёжно — трепетно коснувшись губами лица любимой на снимке.       Содрогаясь от рвавшей его на части душевной муки, Снейп уронил на колени свои драгоценные реликвии и долго просидел, скорчившись, прикрывая лицо руками. Он не знал, сколько времени провёл в таком состоянии. В какой-то момент душевная боль ослабела настолько, что он стал способен чувствовать сквозь неё боль физическую. Голова раскалывалась. Снейп с трудом выпрямился, откинулся на спинку кресла и потёр виски кончиками пальцев.       Заставив себя подняться, Снейп добрёл до шкафчика с зельями и нашёл в нём пузырёк с лекарством от головной боли. Выпил содержимое одним глотком. Спустя минуту боль отступила.       Снейп вернулся в кресло, по дороге стянув с себя сюртук, который сейчас сковывал его, точно панцирь. Он был в комнате один, а потому не нуждался в этой броне, отделявшей его от всего мира. Защищавшей и скрывавшей от посторонних глаз его уязвимость, все болевые точки и незаживающие раны. Небрежно швырнув сюртук на спинку стула, Снейп расстегнул ворот рубашки и сделал глубокий вдох, растирая грудь, как будто всё ещё стянутую железным обручем, но уже не так сильно, как несколько минут назад.       И вновь его пальцы задрожали, прикоснувшись к заветным реликвиям. Снейп ещё какое-то время любовался счастливым милым личиком Лили, время от времени нежно дотрагиваясь до него кончиками пальцев. Наконец, слегка коснувшись его губами, Снейп отложил снимок и принялся читать письмо.       Строчки расплывались у него перед глазами. Вместо них он словно слышал нежный голосок Лили, которая болтала о всяких милых пустяках из жизни семейства Поттеров, весело рассказывала о проделках малыша Гарри, и в каждом её слове чувствовалась, как она гордится любым новым достижением своего мальчика — и тем, что у него появился новый зуб, и тем, что он сообразил, как открыть случайно попавшую в его руки коробку с чаем, который потом пришлось собирать по всему дому… А дальше Лили развивала тему, очевидно, поднятую в прошлом письме. Она не верила, что Дамблдор мог дружить с Геллертом Грин-де-Вальдом и считала, что Батильда, утверждавшая это, просто помешалась. Письмо заканчивалось словами: «С любовью. Лили».       И пусть эта любовь предназначалась не ему, а Блэку. Пускай Снейп сейчас чувствовал себя вором, укравшим эту маленькую частичку её любви у мёртвого мерзавца, которому эта любовь уже не нужна. Да и была ли нужна когда-нибудь? Её любовь по праву должна принадлежать ему, Снейпу. Потому что никто никогда не мог любить её сильнее, чем он. И это только его вина, что он не сумел донести до неё свою любовь, доказать её силу и добиться взаимности. Он сам всё испортил и всё разрушил. И сам стал убийцей…       Чувство вины, никогда не покидавшее Снейпа, сейчас резануло его с особой силой. Вновь ощутив навалившуюся на плечи тяжесть, он согнулся, скрючился, будто придавленный тяжким грузом раскаяния. Его пальцы разжались, уронив на колени драгоценный пергамент, а голова бессильно опустилась на руки, упиравшиеся в подлокотники кресла. Тело снова затрясло мелкой противной дрожью. Слёз не было.       И вдруг Снейп ощутил лёгкое прикосновение к своей руке. Он вздрогнул, но не поднял головы, боясь вспугнуть это нереальное, эфемерное, но всё же явное ощущение. Ему показалось, что чьи-то нежные, тёплые пальцы обхватили его руку и судорожно вцепились в неё. А чуть позже он почувствовал прикосновение чьей-то щеки к своей ладони. Прикосновение, тревожное и успокаивающее одновременно.       Снейп вздрогнул, вспомнив, откуда у него эти ощущения. Нет, это не призрак Лили коснулся его своим неземным теплом. Это дрянная девчонка Лавгуд бесцеремонно ворвалась в его мысли, нарушила свидание с единственным дорогим и любимым существом, встала между ним и Лили и посмела прикоснуться к нему, тем самым сделав то, что было позволено только Лили, а если не ей — то никому другому. Наглая дрянь, вечно врывающаяся без спросу в его жизнь и в его сознание!       Снейп вскипел. Гнев и ярость затопили его мозг, вытеснив оттуда все прочие эмоции. Он ненавидел Лавгуд за то, что она посмела напомнить о себе здесь и сейчас, в момент его полного единения с любимой женщиной. И он злился на себя за то, что позволил собственному сознанию вспомнить о какой-то глупой, никчёмной девчонке, тем самым испортив это странное, болезненное, но столь необходимое ему свидание с Лили. Он снова всё испортил! А всё из-за этой дуры ненормальной! Как он мог всю прошлую ночь сходить с ума от беспокойства за неё? За неё, а не за сына Лили, которого он поклялся защищать и оберегать перед памятью любимой женщины, погибшей по его вине. Как он посмел забыть о своём долге и трястись от страха, думая, не случилось ли чего с какой-то местной полудурочкой, которая где-то рисковала жизнью всю ночь, а потом, вернувшись под утро, заблевала ему мантию?       Снейп постарался сосредоточиться на этом моменте, чтобы вызвать у себя отвращение к девчонке. Но у него ничего не получалось. Вместо отвращения он испытывал жалость. И, к вящей своей злости, всё сильнее прорывающееся сквозь эту жалость чувство стыда оттого, что совершенно забыл об этой девчонке на весь день, так ни разу и не поинтересовавшись её состоянием. Мерлин всемогущий! Да что же это с ним происходит?       Снейп вскочил и, сделав несколько кругов по комнате, вновь вернулся в кресло. Схватив лежавшее на кресле письмо и обрывок колдографии, Снейп сосредоточенно уставился в лицо Лили. «Прости меня, — беззвучно шептали его побелевшие губы. — Лили, родная, прости меня…»       Женщина на снимке продолжала счастливо смеяться, но у Снейпа уже не было чувства, что этот смех адресован ему и что это он — источник счастья для женщины. Иллюзия развеялась. Рядом с Лили не было Поттера с младенцем на руках, но его присутствие Снейп ощущал каждой клеткой своего усталого тела. И слова «С любовью», написанные рукой Лили, предназначались не ему, а Блэку. Она любила его врагов, тех, кто издевался над ним и безжалостно топтал его душу на потеху всей школе…       Вновь сжавшая сердце боль была тупой и привычной. Снейп бережно сложил пергамент, спрятав внутри него обрывок колдографии и отнёс его в шкаф, в котором хранил самые ценные и дорогие свои реликвии. Наложив заклятие, скрывающее содержимое пергамента от посторонних глаз, если вдруг он попадёт в чужие руки, Снейп запечатал шкаф особым Охранным заклинанием и устало поплёлся в спальню. Там он без сил повалился на кровать, едва заставив себя снять ботинки. Единственное, что он чувствовал сейчас — это опустошённость. Огромную, страшную, всеобъемлющую пустоту в себе. Не было ни мыслей, ни чувств… Казалось, это исчез он сам. Наверное, так ощущается небытие. Однако у него не было сил даже испытать страх от того, что он перестал существовать.       Но вот среди всей этой бесконечной, бескрайней пустоты Снейп ощутил нечто, давшее ему понять, что он всё же существует. Что он не исчез, растворившись в пучине небытия. Это было ощущение тёплых цепких ладошек, схвативших его за руку. И прикосновение нежной девичьей щеки к его кисти. Снейп дёрнулся, физически ощутив горячую влагу на своей коже. И, несмотря на то, что его рука, бессильно свесившаяся с кровати, оставалась ледяной, он почувствовал, как странное тепло наполняет её, поднимается вверх по венам и разливается по всему телу. Тепло это, добравшись до мозга, затопило его чем-то мягким и нежным, наполненным запахом цветов и трав, шумом листвы и тихим журчанием ручья. Небытие отступило. Пустота наполнилась странными, несвойственными Снейпу ощущениями покоя и безмятежности. Спасительный сон смежил его усталые веки. Сновидений не было. Но не было и опустошённости. Снейп спал здоровым сном, дававшим ему новые силы, чтобы жить дальше. ***       Луна открыла глаза, когда солнце было высоко над замком и не заглядывало в окна, а с высоты заливало его крыши и башни своим ярким светом. За окнами стоял прекрасный июньский день. Именно день и, судя по всему, вторая его половина. Почему она так долго спала? И где она вообще находится?       Луна огляделась. Больничное крыло? Почему она здесь? Луна вновь закрыла глаза и вдруг вспомнила все события минувшего дня и ночи. Воспоминания навалились на неё в один миг, яркие и отчётливые, вовсе не похожие на смутные видения, бродившие у неё в мозгу вчера перед сном. Мерлин всемогущий, неужели всё это случилось с ней? С ней и с её друзьями…       Луна потянулась в постели, прислушиваясь к своим ощущениям. От вчерашней тяжести и боли во всём теле не осталось и следа. Луна чувствовала себя бодрой и отдохнувшей. Тело было лёгким, а голова ясной. Повернув голову, она заметила, что кровать, на которой вчера, точнее, сегодня, лежал Невилл, пустовала. Судя по тому, что она была аккуратно заправлена, Лонгботтом уже вернулся к себе, в гриффиндорскую башню.       Чуть дальше Луна увидела сидевшую на кровати Джинни. Мадам Помфри как раз осматривала её лодыжку. — Ну что же, мисс, — заявила целительница. — Состояние вашей ноги меня вполне удовлетворяет. Поскольку общий обед вы уже пропустили, сейчас вы пообедаете здесь — и можете отправляться к себе на факультет.       Упоминание о еде вызвало у Луны дикое чувство голода. Только теперь она поняла, до чего же ей хочется есть. Ещё бы — сутки без еды. Желудок ответил на эти мысли голодным урчанием, таким громким, что мадам Помфри обернулась на этот звук. Увидев, что Луна проснулась, целительница подошла к ней. — Как вы себя чувствуете, мисс? — спросила она. — Спасибо, хорошо, — улыбнулась Луна. — Только есть очень хочется. — Это прекрасно, — ответила мадам Помфри. — Дайте-ка я осмотрю вашу спину.       Луна послушно улеглась на живот, терпеливо ожидая, когда колдомедик ощупает её позвоночник, а заодно и затылок. Судя по всему, мадам Помфри осталась довольна её состоянием. Задав ещё парочку вопросов о том, не тошнит ли её и не болит ли у неё голова, целительница позволила Луне вставать, чем девочка с радостью воспользовалась, помчавшись в санитарный блок, чтобы привести себя в порядок.       Вернувшись, Луна увидела Джинни, которая, сидя на кровати, с аппетитом поглощала восхитительно пахнувший куриный бульон. Луна сглотнула и перевела взгляд на Рона и Гермиону. Те мирно спали и выглядели во сне довольно неплохо, если не считать забинтованных рук Рона. — А что у него с руками? — поинтересовалась Луна. — Ты что, не помнишь, что случилось в комнате с мозгами? — Джинни на минуту перестала есть и уставилась на Луну. — Нет, — качнула головой Луна, мучительно пытаясь восстановить в памяти ход событий. — А-а, точно, — вспомнила Джинни. — Ты тогда уже потеряла сознание. В общем, мой братец вытащил из аквариума мозги, а они начали опутывать его своими щупальцами. Вроде, эти щупальца были мыслями. Вот они его и поранили. — Как же он освободился от них? — Луна смотрела на Джинни, вытаращив глаза, напрочь позабыв о чувстве голода. — Не знаю, — вздохнула та. — В меня как раз попало какое-то заклинание — и я отключилась.       С этими словами Джинни снова принялась за еду. Как только Луна добрела до своей кровати, на тумбочке рядом с ней возник поднос, на котором девочка с удовольствием увидела чашку горячего, крепкого, изумительно пахнувшего куриного бульона и вазочку с сухариками к нему. Отбросив на какие-то время все посторонние мысли, Луна уселась на кровать и принялась медленно, с удовольствием есть, наслаждаясь ощущением приятного тепла, разливающегося по всему телу. Насытившись, Луна блаженно прикрыла глаза и ещё какое-то время полежала, откинувшись на подушку. Двигаться ей не хотелось, спать, впрочем, тоже. Возможно, девочка пролежала бы в этой ленивой истоме до ужина, но её вернул к действительности голос Джинни: — Луна! Эй, Луна. Ты что, спишь? — Нет, — Луна нехотя повернула голову на звук голоса. — Тогда пойдём. Хватит валяться.       Джинни энергично прохаживалась вдоль коек, словно испытывала на прочность свою сросшуюся лодыжку. Очевидно, оставшись довольна результатом, она несколько раз подпрыгнула и подошла к Луне. — Мадам Помфри сказала, что Рон с Гермионой будут спать до вечера. А потом, скорее всего, ещё и ночью. Она снова даст им снотворное зелье. Так что навестить их можно будет только завтра утром. Пойдём? — А Гарри? — с тревогой спросила Луна. — Гарри в порядке? Она об этом ничего не говорила? — Ты же слышала, как Кингсли сказал Снейпу, что Гарри в порядке и что Дамблдор отправил его к себе в кабинет, — нетерпеливо ответила Джинни.       Луну вздрогнула, словно от удара хлыста. Снейп! Она до сих пор ни разу не вспомнила о том, что произошло там, в холле и потом, по пути в лазарет! Как она осмелилась схватить его руку и прижаться к ней лицом… От этого воспоминания сердце Луны ухнуло куда-то вниз и сладко заныло. А после заколотилось часто-часто, разливая по телу вместе с потоком крови волну каких-то странных, неведомых ей ранее ощущений, приятных и тревожащих одновременно.       Наверное, Луна покраснела, потому что Джинни вдруг притихла и какое-то время пристально всматривалась в лицо Луны, пока та пыталась унять бешено колотящееся сердце. — Ну так что, идём? — Джинни попробовала придать своему голосу равнодушное выражение. Получилось фальшиво, но Луна, занятая борьбой со своим волнением, не обратила на это внимания. — Пойдём, — согласилась она, вспомнив, что собиралась написать папе обо всём, что произошло с ней вчера. Рассказ этот обещал быть долгим. Хватит ли ей времени до ужина? А на ужин нужно прийти обязательно. Ведь там она увидит ЕГО. ***       Письмо отцу получилось действительно очень длинным. Чтобы написать его, Луне пришлось скрыться в библиотеке. Студенты предпочитали готовиться к занятиям и к экзаменам на свежем воздухе, и Луна верно рассудила, что вероятность встретить там своих однокурсников для неё минимальна. Ей сейчас очень не хотелось рассказывать Джессике и прочим, где и как она провела прошлую ночь.       В письме Луна лишь вкратце обозначила все случившиеся с ней события, пообещав папе при встрече рассказать обо всём подробно. Правда, отослать письмо до ужина девочка не успела, решив сходить в совятню позже. Она спрятала пергамент в карман мантии и поспешила в Большой зал.       Странно, но там было всё, как обычно. Луне казалось, что после событий в Министерстве замок должен был претерпеть какие-то грандиозные перемены. Не менее грандиозные, чем те, что произошли в её собственной душе. Но Большой зал встретил девочку привычным уютом. В воздухе по-прежнему плавали сотни свечей, освещая Зал мягким тёплым светом. Джинни и Невилл заговорщически улыбнулись, когда Луна с порога устремила свой взор на гриффиндорский стол. Она знала, что не увидит там сегодня ни Гермиону, ни Рона. Но отсутствие Гарри её обеспокоило. Луна уселась на своё место. Её однокурсники вели себя так, словно ничего не произошло. Как будто Луна не отсутствовала где-то целые сутки. «Никто ничего не знает», — поняла девочка и наконец решилась открыто взглянуть в сторону преподавательского стола.       Дамблдор сидел в центре, на своём привычном месте, и этот факт искренне порадовал Луну. Создавалось впечатление, будто директор вовсе не покидал школу, что никогда на его месте не маячило мерзкое розовое пятно, именуемое Долорес Амбридж. И это вселяло чувство уверенности и спокойствия. Наверное, поэтому в Зале не чувствовалось напряжения, лишь ожидание каких-то новостей, которые, конечно же, не заставят себя долго ждать. Но это случится только завтра, когда совы принесут утреннюю почту. А сегодня, пока страницы «Ежедневного пророка» ещё только верстались в типографии, Большой зал Хогвартса наполняла атмосфера призрачного покоя и стабильности, которую никому не хотелось нарушать.       Луна украдкой взглянула на Снейпа. Тот сидел за столом со своим обычным холодно-непроницаемым видом. Луне показалось, что он чем-то озабочен. Во всяком случае, кусок точно не лез ему в горло. Снейп пытался делать вид, что ест, однако даже издали было заметно, каких усилий ему это стоило. Луна встревожилась. Может быть, с Гарри всё-таки случилось что-то нехорошее? Ведь только Луна знала, насколько этот чёрствый с виду человек переживает о нём и как велик груз ответственности, который Снейп добровольно взвалил на собственные плечи. Отсутствие Гарри и тревога Снейпа вполне очевидно связывались для Луны в одну логическую цепочку. Поэтому она даже не стала переживать от того, что Снейп всего однажды мельком взглянул в её сторону и больше не обращал на неё никакого внимания. Луна понимала его душевное состояние и не обижалась на него.       После ужина Луна подошла к Джинни. — С Гарри всё в порядке? — без предисловий спросила она.       Джинни ответила не сразу. В её глазах вновь промелькнуло подозрение, но Луна опять ничего не заметила. — Не совсем, — ответила она, чуть погодя. — Он очень сильно переживает гибель Сириуса.       Луна замерла, глядя на Джинни удивлёнными выпуклыми глазами. — Сириус Блэк погиб? — переспросила она. — Ну да, — печально подтвердила Джинни.       Луна тут же забыла о своих страхах, связанных с Гарри. Её душу заполнили совершенно другие чувства. Сейчас она думала только о Снейпе и о том, что тот чувствует в связи с гибелью своего давнишнего врага. Что-то подсказывало ей, что он не слишком скорбит по этому поводу. Не может он выглядеть таким встревоженным и взвинченным из-за известия о гибели своего заклятого недруга, человека, с детства желавшего ему смерти. Переживания Гарри по этому поводу тоже не могли слишком озаботить профессора. Тогда почему он показался Луне таким обеспокоенным? Что мучило его? Луна в этот момент даже пожалела о том, что Волдеморт не призывал Снейпа к себе. Если бы тот принял своё зелье, Луна смогла бы разобраться в его душевном состоянии. А теперь ей приходилось только гадать о его причинах. И задача представлялась ей нерешаемой, поскольку в ней катастрофически не хватало исходных данных. — А как он погиб? — Луна вынырнула из омута размышлений и увидела себя стоящей рядом с Джинни в холле перед Большим залом. Теперь к ним присоединился ещё и Невилл. — Пойдёмте отсюда, — предложила Джинни, оглядываясь на снующих мимо студентов, бросавших на них заинтересованные взгляды. Очевидно, слухи о происшествии в кабинете Амбридж уже успели разнестись по школе. — Хорошо. Только идёмте к совятне, — предложила Луна. — Мне нужно отправить письмо папе.       По пути к совиной башне Джинни с Невиллом рассказали всё, что им было известно о сражении в Зале Смерти. Луна слушала, затаив дыхание. Тайна Арки поразила её воображение. В отличие от Невилла и Джинни Луна слышала голоса, доносившиеся тогда из-за этой зловещей арки и теперь, представив воочию, как Сириус скрывается за её рваным чёрным занавесом, Луна почувствовала холодок, струящийся по спине.       Впрочем, рассуждения Джинни о том, каким прекрасным человеком был Сириус и как много он значил для Гарри, быстро разрушили это странное состояние в душе Луны. Ей очень хотелось возразить Джинни, рассказать, каким человеком был Сириус Блэк на самом деле. Но она понимала, что этого делать нельзя. И в данный момент полностью ощущала себя Снейпом, в присутствии которого хвалят его врага. В глубине её души зарождалось, крепло и поднималось наверх холодное бешенство — чувство, совершено чуждое для Луны и поэтому пугающее её. Джинни сейчас бесила Луну так, что у неё едва хватало сил не заорать на неё и не потребовать в самой грубой форме, чтоб та заткнулась. Неужели она способна чувствовать, как Снейп, даже если тот не принимает своё зелье? Неужели Луна настолько понимает его и до такой степени прониклась его эмоциями?       Страх внезапно прошёл. Луна почувствовала удовлетворение от своей близости к нему, от возможности понимать его и проживать его чувства даже тогда, когда их не связывает зелье. Бешенство постепенно уходило. Луне подольше хотелось задержать в себе это чувство близости и единения с профессором. С Северусом… Поэтому она была рада тому, что Джинни, дойдя с нею до совятни, наконец-то умолкла. Отправив письмо отцу, Луна с друзьями добралась до лестничного пролёта, на котором им предстояло расстаться, разговаривая по пути о том, как им лучше поддержать Гарри и помочь ему пережить смерть крёстного. Хвала Мерлину, никто больше не превозносил достоинств Сириуса, что позволило Луне окончательно успокоиться.       Распрощавшись с друзьями, Луна отправилась к себе и, не задерживаясь в гостиной, поднялась в спальню. Джессика попыталась было окликнуть её, но Луна сказала, что она жутко устала и хочет спать. — Поговорим завтра, ладно? — Луне не хотелось обижать подругу. Но говорить с ней сейчас у неё не было ни сил, ни желания. Ей необходимо было остаться наедине со своими мыслями и, самое главное — со своими чувствами. — Ну, завтра так завтра, — неохотно согласилась Джессика.       Луна забралась на кровать и задёрнула синий полог, отделившись от всего окружающего мира. Теперь она сколько угодно могла думать обо всём, что с ней случилось. И, самое главное, она могла беспрепятственно размышлять о НЁМ, не думая о необходимости следить за своим лицом и не допускать появления на нём эмоций, подозрительных для окружающих. ***       Луна тщательно, до мельчайших подробностей восстановила в памяти всё случившееся с ней по возвращении в замок. Она вспомнила бледное, осунувшееся лицо Снейпа с тёмными кругами под глазами и ещё более, чем обычно заострившимися чертами. Он явно не спал всю ночь. Скорее всего, бродил по замку, снедаемый беспокойством. Конечно, Луна понимала, что он переживал за Гарри, но где-то глубоко-глубоко в душе у неё теплилась надежда, что и её отсутствие было для него небезразличным. Профессор бросил на неё лишь беглый взгляд, такой же, как и на всех прочих. Но это неважно. Он ведь никогда не покажет того, что лежит у него на душе.       Луна вздрогнула, вспомнив слова, какими назвал Снейпа хихикающий Рон. Сказал то, что думал, что в своём обычном состоянии не говорил в лицо профессору, но всегда держал в уме. Луне было больно и неприятно от мысли, что её друзья так плохо думают о Северусе. Она знала, что он сам сделал всё для того, чтобы окружающие думали о нём именно так. Но Мерлин, как же ей хотелось рассказать друзьям — именно друзьям! — о том, какой он на самом деле замечательный человек. И как же она страдала от невозможности осуществить это желание.       Хуже всего было то, что её, именно её стошнило прямо у него на глазах. Мало того, стошнило на его мантию! Как ему, наверное, было противно смотреть на это! Почему это случилось именно с ней? Ведь она меньше, чем кто-либо другой хотела предстать перед ним в отталкивающем виде, тем более — оскорбить его. Рон, наверное, обрадовался бы возможности заблевать мантию Снейпа… Луна вздохнула. Лёжа в темноте, она точно знала, что сейчас её бледные щёки покрылись красными пятнами от стыда за саму себя. Но Луна всё же заставила себя детально вспомнить подробности этой сцены. Чтобы убедиться, что по крайней мере Снейп понимал — она сделала это не нарочно.       А дальше… Дальше… Как она только решилась схватить его за руку? В своём обычном, спокойном состоянии Луна ни за что не позволила бы себе сделать это. Наверное, она действительно очень сильно ударилась головой, раз у неё хватило смелости на такой поступок. Луна вспомнила, какой холодной была его рука. Она показалась Луне ледяной, при том, что её собственные ладони всегда оставались холодными в любую жару. Когда папа держал её за руку, он всегда поражался тому, насколько она холодная. Луна вспомнила, как папа брал её «ледышки» в свои большие тёплые ладони и старался отогреть их дыханием. «Ничего, — говорил он Луне, хотя, скорее всего, утешал самого себя, — ничего, что руки холодные. Это значит — сердце горячее».       И вот нашёлся человек, у которого руки были ещё холоднее, чем у неё самой. А каким горячим было его сердце, Луна знала абсолютно точно. Она знала, кому принадлежит его сердце и всё-таки посмела прикоснуться к его руке лбом, а после щекой. Воспоминания об этих прикосновениях остались у Луны на ладонях, на щеке, на лбу… Вот что означают слова «память тела». Луна сейчас чувствовала лёгкое подрагивание его холодной руки — свидетельство того, что она прижималась лицом не к глыбе льда, а к живой плоти, и тонкий запах его кожи… Луна поднесла руки к лицу, будто его пальцы по-прежнему оставались в её ладонях. Странно. Его рука была холодной, но от воспоминаний о ней по телу Луны разливалось удивительное тепло, непонятно почему заставлявшее её вздрагивать. Ей было жутко и приятно. И отчего-то хотелось плакать.       И пусть она показалась ему дерзкой. Сейчас Луна жалела только об одном — что она не осмелилась прикоснуться к этой руке губами. Лёжа в темноте спальни, Луна мысленно покрывала руку Северуса горячими поцелуями. Вот она коснулась губами его запястья, где тонкой жилкой бился пульс. Вот расстегнула манжет его рубашки и подняла её рукав вместе с рукавом сюртука вверх, чтобы иметь возможность дальше целовать эту прекрасную, словно выточенную из мрамора руку… И отпрянула, увидав на этом восхитительном благородном белом мраморе уродливое чёрное клеймо — знак вечного позора, оставленный чудовищем с красными глазами и жутким змеиным голосом.       «Что, мисс Лавгуд, — услышала она где-то над собой насмешливый голос профессора, — жизнь — это не всегда то, что вы думаете о ней, не так ли?» На что Луна, ничего не говоря в ответ, молча склонилась над предплечьем Северуса и коснулась губами его Чёрной метки. Он попытался вырвать руку, но Луна крепко держала её, продолжая покрывать поцелуями, от которых её тело содрогалось всё сильнее. Ей хотелось чего-то большего, но она так и не смогла понять — чего, потому что в этот момент проснулась с ощущением, что ей сейчас было почти так же хорошо, как тогда, когда она во сне была юным Северусом, ласкавшим Лили.       За задёрнутым пологом уже слышалась утренняя возня её проснувшихся подруг. Начинался новый день.