Побочный эффект

Evanescence\Lost In Paradise (Instrumental) Evanescence\Imperfection       Вернувшись домой, Ксенофилиус Лавгуд тут же засел за статью о похоронах Дамблдора. Он очень соскучился по дочери, и поначалу его грызло чувство вины за то, что он не уделил ей должного внимания, не поговорил, не расспросил обо всём… Но, вскоре, увлёкшись, он так погрузился в материал, что перестал ощущать что-либо, кроме «журналистского зуда» в руках, когда хочется как можно скорее выплеснуть всё, что скопилось внутри и просится на бумагу. Тем более что писалось легко, слова сами выстраивались в предложения, окрашенные именно так, как и хотелось автору. В статье органично переплетались восхищение Ксенофилиуса перед величием личности Дамблдора, его скорбь по поводу гибели этого замечательного человека и суровое осуждение того, кто его убил. Ксенофилиус воодушевлённо описывал церемонию прощания, иногда отвлекаясь на то, чтобы поведать читателям кое-какие интересные факты об участниках этой церемонии.       Луна не мешала отцу, понимая всю важность его работы. Она поднялась к себе, неторопливо разобрала чемодан и уселась за стол, задумчиво глядя в окно. Все её движения были замедленными и какими-то рассеянными. Луна вспоминала похороны Дамблдора, плач феникса звучал в её ушах, а душу разъедала тоска и беспокойство о Северусе. Хотелось плакать.       Луна взяла карандаш и стала машинально водить им по лежавшему на столе чистому пергаменту. Вскоре процесс рисования увлёк её точно так же, как написание статьи увлекло отца. Рисование всегда помогало Луне успокоиться и облегчить душу. Время до ужина пролетело незаметно. Луна очнулась от своих мыслей лишь тогда, когда услышала голос отца, зовущий её: — Капелька! Спускайся, будем ужинать. — Иду! — отозвалась Луна, рассматривая то, что нарисовала, бессознательно, будто в трансе водя карандашом по пергаменту.       Конечно, это был Северус. Выражение его лица на рисунке казалось непроницаемым, а в глазах застыли усталость и боль. Сердце Луны сжалось. Ей так нужно было сейчас обнять Северуса! Жизненно необходимо — прижаться к нему, ощутить его тепло, вдохнуть запах и почувствовать, как от её прикосновений его боль постепенно уходит, уменьшается, тает, как снег под лучами солнца…       Луна кончиками пальцев погладила любимое лицо и спрятала рисунок подальше в стол. Что бы сказал ей папа, если бы обнаружил, что она рисует портрет убийцы, которого сейчас ненавидят все честные маги? Луна вздохнула и спустилась вниз.       Ксенофилиус сидел за накрытым столом. Вид у него был усталым, но довольным. Когда Луна вошла, он поднялся из-за стола, обнял дочь, отстранился и внимательно взглянул на неё: — Как же ты выросла, капелька! И похорошела…       Он хотел добавить: «Ты всё больше становишься похожей на маму», но промолчал, чтобы не расстраивать свою девочку. Не нужно грустить. В жизни и так много грустного. Сегодня они будут радоваться — встрече после долгой разлуки, вкусному ужину, удачной статье. — Садись, — Ксенофилиус легонько подтолкнул дочь к столу. — Хочешь, я прочту тебе статью? — Конечно, хочу, — улыбнулась Луна. — Только ты поешь сначала, ладно?       Ксенофилиус кивнул и принялся торопливо есть, как ребёнок, который спешит поскорее расправиться с нелюбимой едой, чтобы получить за это обещанную конфету. Луна ужинала с удовольствием — только сейчас она почувствовала, как сильно проголодалась.       Быстро покончив с едой, Ксенофилиус взял рукопись и стал громко и с выражением читать написанное. Луна внимательно слушала, и в голове у неё снова всплывали воспоминания о сегодняшнем печальном дне. И о тех событиях, которые ему предшествовали. Пассажи отца в сторону Снейпа отдавались в сердце Луны острой болью. Не было сил выносить гнев и ярость, направленные на любимого человека, тем более что все обвинения в его адрес были так несправедливы. Но ведь папа ничего не знал об истинных мотивах Северуса. Он видел лишь внешнюю сторону событий. А если бы он знал, что происходило на самом деле? Как бы он тогда отнёсся к нему? — Ну, как? — спросил Ксенофилиус, дочитав статью. В его голосе явственно слышалась гордость. И гордость эта была вполне обоснованной — статья и впрямь удалась. Отец сумел в ней передать все эмоции и настроение прошедшего дня и не упустить ни одного важного момента церемонии прощания. — Замечательно, папочка! — воскликнула Луна, улыбнувшись отцу. — Прекрасная статья. Только…       Она замялась. — Что «только»? — Ксенофилиус внимательно взглянул на дочь. — Только… Не слишком ли много ты ругаешь в ней Снейпа? Это выбивается из общего настроения статьи. Как будто что-то лишнее. Ну-у… как это сказать? Это нарушает гармонию — вот. — Да? — Ксенофилиус недоверчиво смотрел на Луну. Косящий глаз придавал его взгляду странную ироничность. — Но ведь по его вине и случилась вся эта церемония. Он — убийца и заслуживает всяческого осуждения. Разве нет? — Он не убийца! — в голосе Луны звучали слёзы. — Вернее… Да, он убил… Но… Дамблдор сам приказал ему! Это убийство было спланировано и согласовано. А он… он не хотел убивать. Он убил по приказу! Понимаешь, папа?       Луна всё же не смогла сдержать слёз, и они крупными горошинами покатились по её щекам. Ксенофилиус смотрел на дочь в полном недоумении. Что она несёт? — Откуда ты это взяла?       В голосе Ксенофилиуса в равных частях слышались недоверие и изумление. Он ощутил неприятный холодок в груди. Утверждение его дочери не было похоже на детскую выдумку. Было в нём что-то страшное, какая-то неясная, но ощутимая угроза. Предчувствие беды кольнуло сердце. Но ещё оставалась надежда, что Луна одумается, улыбнётся и скажет: «Я пошутила, папа. Не обращай внимания». Поэтому Ксенофилиус продолжал смотреть на дочь в тревожном ожидании, а его косящий взгляд выискивал у неё на лице признаки того, что это была всего лишь фантазия его «капельки».       Луна вздохнула, вытерла слёзы и тихо произнесла: — Садись, папа. Мне нужно кое-что тебе рассказать.       Ксенофилиус послушно сел на старенький продавленный диванчик. Луна перебралась к нему, взяла его за руку и заговорила, глядя в пространство перед собой.       Она начала с отправной точки, с того момента, когда заметила боль в глазах профессора, казавшегося всем окружающим мерзким ублюдком. Рассказала о той памятной отработке, когда часть её крови попала в зелье Северуса. И о странном эффекте этого зелья, который накрепко связал их обоих. Луна подробно объясняла, что и как она чувствовала, когда Северус выпивал это зелье, не подозревая о его странном свойстве. Говорила о том, как всё больше влюблялась в этого человека, становясь им, видя его «изнутри».       Ксенофилиус, обняв дочь за плечи, молча слушал её рассказ, не прерывая его никакими вопросами. Он лишь успокаивающе поглаживал её, когда видел, что его девочка начинает волноваться сильнее. Луна чувствовала облегчение. Как хорошо, что у неё есть папа, которому можно рассказать всё. Груз, свалившийся на её плечи, был слишком тяжёл, чтобы нести его в одиночку.       Луна положила голову отцу на плечо и продолжила говорить о том, какая на самом деле прекрасная душа скрывается за суровым обликом Северуса и его мерзким характером. Она горячилась, словно Ксенофилиус возражал ей. Казалось, она спорила сразу со всеми, кто мог бы сказать гадости про её любимого. Луне было важно объяснить всё так, чтобы папа понял её.       Ксенофилиус гладил дочь по волосам ласковыми умиротворяющими движениями, осознавая, что успокоиться нужно прежде всего ему самому. Рассказ Луны поразил его, словно гром среди ясного неба. Ксенофилиус думал о том, что он не ошибся, наблюдая за своей девочкой во время каникул. Она действительно влюбилась. Но, Мерлин всемогущий — в кого?! Если бы это был какой-нибудь мальчишка — её сверстник, Ксенофилиус смирился бы с неизбежным. Может быть, не сразу, но принял бы это, как данность, как жизненную необходимость. Но… Снейп?! Его ровесник, человек, годящийся по возрасту его девочке в отцы? Мутный тип с тёмным прошлым, последователь и ярый сторонник Того-Кого-Нельзя-Называть, непонятно каким чудом избежавший суда и втёршийся в доверие Дамблдора, которого в итоге и убил! К тому же, Ксенофилиус помнил, как в своё время над этим нищим неудачником хохотала вся школа, смакуя подробности о том, как он висел вверх тормашками на виду у всех, кому выпал случай полюбоваться его голой задницей и прочими «прелестями»… И вот это ничтожество любит его капелька?! Любит, зная о нём всё, если верить тому, что она говорит? А не верить дочери у Ксенофилиуса не было оснований. И чем горячей Луна говорила о достоинствах Снейпа, тем большее раздражение и даже ненависть к нему ощущал в душе её отец. Каков негодяй?! Воспользовался своим положением преподавателя и совратил его девочку! Мерзавец! Ведь она совсем ещё ребёнок…       Луна осторожно выпрямилась, прервав рассказ. Спина у неё затекла. Ксенофилиус положил на колени маленькую диванную подушку и, не говоря ни слова, притянул на неё голову дочери. Луна прилегла на бок, свернувшись калачиком. Ксенофилиус откинулся на спинку дивана, продолжая поглаживать Луну по голове. Луна заговорила вновь. Теперь она рассказывала о том, что произошло с Дамблдором, не вдаваясь, однако, в подробности о хоркруксах. Она сказала лишь, что директор пострадал от сильнейшей Тёмной магии, случайно надев заколдованное кольцо. И что жить ему оставалось не больше года. И что, понимая это, он приказал Снейпу убить его, когда придёт время, чтобы сохранить в целостности душу Драко Малфоя, которому Тот-Кого-Нельзя-Называть поручил это убийство.       Жаль, что в этот момент Луна не видела лица Ксенофилиуса. Иначе она бы непременно заметила, как в его глазах вспыхнул огонёк, который всегда загорается у журналистов, учуявших сенсацию. А сенсация, которая сама плыла в руки Ксенофилиуса, была такой, которая позволила бы его журналу занять ведущую позицию среди всех изданий магического мира. Сведений, полученных от дочери, не было ни у одного журналиста. Теперь важно только их правильно подать. Хотя… Такую информацию как ни подай — она произведёт впечатление разорвавшейся бомбы.       Ксенофилиус ощутил привычный зуд в ладонях. Ему захотелось немедленно сесть за статью. Что там говорит его капелька? Просит сохранить в тайне всё, что он от неё услышал? Ну конечно, он пообещает ей это. Она говорит, что от этого зависит жизнь Северуса и многих других людей. И её счастье тоже? Но раз уж так случилось, что она влюбилась в этого… Снейпа… Её имя будут связывать с ним. Имя его дочурки, его капельки связывать с именем преступника! Ведь для всех Снейп — убийца. Как ни крути, убийство — это преступление. По приказу или без, но преступление. Он не позволит думать об избраннике собственной дочери, как об убийце. Магический мир должен знать, почему Снейп убил Дамблдора. Даже если жизнь самого Снейпа при этом подвергнется опасности. Это уже его проблемы — что и как он будет объяснять своему хозяину. Главное — честное имя Лавгудов не пострадает. Если что-то случится с самим Снейпом… Что ж? Конечно, его девочка помучается какое-то время, поплачет… Но ведь у неё есть он, её отец. Он поможет ей пережить эту потерю, и в конце концов, она поймёт, что всё случается к лучшему. Поймёт и забудет этого своего… Забудет, как страшный сон и полюбит какого-нибудь доброго смелого мальчика той светлой и чистой любовью, на какую только способна его капелька. Ведь она достойна только самого лучшего. И кто, как не её отец, должен позаботиться о ней и о её репутации. И попутно сделать гигантский скачок в своей карьере журналиста и издателя. О, теперь «Придира» станет главным журналом современной магической Британии! А может быть, и всего мира. — Всё будет хорошо, — Ксенофилиус попытался придать своему голосу как можно больше уверенности и умиротворённости. — Всё будет хорошо, вот увидишь. — Папа, ты… Не сердишься на меня? — Ну что, ты, капелька? Как я могу сердиться на тебя? Ты же не виновата, что тебя настигла любовь. Она не спрашивает ничьего согласия. — Спасибо, папа. Ты не станешь ругать Северуса в своей статье? — Ну-у… Ты ведь понимаешь, что я не могу совсем обойти молчанием этот вопрос? — Понимаю, — вздохнула Луна. — Но ты хотя бы сам веришь мне и не обвиняешь Северуса? — Конечно, капелька.       Луна действительно испытала облегчение, рассказав обо всём отцу. Он понял её и принял её выбор! Какой же замечательный у неё папа! Теперь ей будет легче переносить разлуку с Северусом и тревогу за него, потому что рядом есть человек, который её понимает и поддерживает. И готов разделить с ней беспокойство и страх за любимого. — Иди спать, девочка моя, — Ксенофилиус продолжал гладить дочь по волосам. — Ты устала. День был трудным. Тебе нужно отдохнуть.       Журналистский зуд в руках давал о себе знать всё сильнее. Нетерпение становилось невыносимым. Ксенофилиусу срочно нужно было засесть за статью. Луна поднялась, обняла отца за шею и поцеловала в щёку. — Спокойной ночи, папа. — Спокойной ночи, капелька.       Ксенофилиус поцеловал дочь в ответ. Не проявить при этом признаков нетерпения стоило ему отчаянных усилий. Едва дождавшись, пока Луна скрылась на лестнице, ведущей в её комнату, Ксенофилиус схватился за перо и стал быстро писать, почти без исправлений, едва поспевая за мыслями, теснившимися в его голове и так и льющимися на пергамент бурным потоком.       Поднявшись к себе, успокоенная Луна вынула из потайного кармана монетку. Никаких сообщений на ней не было. Луна погладила старенький галлеон, прикоснулась к нему губами и прошептала: - Спокойной ночи, Северус. Я люблю тебя.       Уснула она быстро и спала крепко — впервые с того дня, как Северус покинул Хогвартс. ***       Проснувшись на следующее утро, Луна сладко потянулась в кровати. Внизу, в мастерской, привычно грохотал и лязгал печатный станок. Его обыденный звук никогда не мешал Луне спать. Вот и сейчас. Наверное, он уже давно работает, и стол в гостиной завален стопками нового выпуска «Придиры», чудесно пахнувшего свежей типографской краской. Интересно, что же папа написал о Северусе?       Луна соскочила с кровати и, наспех набросив поверх пижамы старенький халатик, который почему-то оказался ей маловат, скатилась вниз по лестнице. Отца в комнате не было, зато стол, как она и предполагала, занимали аккуратные стопки «Придиры». С обложки на неё взирали с колдографий Дамблдор и Северус, разделённые резкой чёрной линией. Надпись поверх колдографий гласила: «Убийца или спаситель? Смерть по приказу». У Луны всё внутри похолодело, сердце будто сжали ледяные пальцы, перехватило дыхание. Она схватила верхний журнал, развернула его дрожащими руками и быстро пробежала глазами статью.       Описанию похорон Дамблдора в ней уделялось совсем мало места. Большая часть статьи состояла как раз из того, что она вчера поведала папе под глубочайшим секретом. Болезнь Дамблдора, задание, данное Драко Тем-Кого-Нельзя-Называть и приказ, полученный Снейпом от директора убить его и спасти душу юного наследника славного рода Малфоев. Спору нет, Снейп выглядел, как настоящий герой и спаситель обоих — Драко от разрушения души и Дамблдора от мучительной смерти в когтях Фенрира Сивого. Но, Мерлин всемогущий! Это же был смертный приговор Северусу! Прочитав статью или только узнав о её содержании, Волдеморт просто убьёт его! Нет, не просто… Он будет убивать его долго и мучительно, пытаясь узнать всё, о чём говорил Северусу Дамблдор.       Луну трясло. Папа! Что же ты наделал, папа?! Луна бросилась к себе в комнату и вернулась вниз, держа в руке волшебную палочку. Остановив работу печатного станка, она воскликнула: — Акцио все экземпляры последнего выпуска «Придиры»!       Хвала Мерлину, распечатка не была закончена, а значит, тираж не успели отправить в продажу. Только бы ни один номер не затерялся! Луна на всякий случай повторила заклинание, после чего ещё раз взмахнула палочкой: — Акцио все папины черновики и записи по новому выпуску «Придиры».       На столе поверх кипы журналов появились рукописи отца. Луна мельком просмотрела их. Да, это они. Луна торопилась, руки у неё тряслись. В этот момент в мастерскую зашёл довольный Ксенофилиус. Он остановился в дверях, удивлённо кося глазом в сторону, пытаясь понять, что задумала его дочь.       Луна вновь взмахнула палочкой над столом: — Инсендио! — Что… Что ты делаешь?! Стой!!!       Ксенофилиус рванулся к столу, пытаясь на ходу вытащить из кармана волшебную палочку. Луна опередила отца: — Петрификус Тоталус!       Ксенофилиус, полностью парализованный, свалился на пол. Со своего места он мог прекрасно видеть, как ярким пламенем горит его детище, его надежда на славу и признание. А вместе с ним сизым дымом в потолок улетучивается всё, что связывало Ксенофилиуса с его капелькой. Его душа корчилась вместе с исчезающей в пламени бумагой от невыносимого чувства, что его маленькая Луна навсегда исчезла, сгорела в этом огне, и уже никогда не вернётся к нему, как и прошлое, которое их связывало. Из глаз Ксенофилиуса покатились слёзы, и не было возможности ни остановить их, ни утереть.       Кажется, Луна испытывала нечто похожее. Она неотрывно смотрела на пламя. Её трясло. Когда всё, что было на столе, превратилось в пепел и огонь начал лизать саму столешницу, Луна погасила пламя, на всякий случай залила его водой с помощью Агуаменти и, применив Эскуро, привела комнату в порядок. Её взгляд при этом оставался неживым, а движения — механическими, словно Луна была неодушевлённой игрушкой, в которой неведомый маг вдохнул жизнь. Последнее, что сделала Луна — освободила отца от Парализующего заклинания, после чего без сил опустилась на табурет и поникла всем телом, будто вся магия, дававшая "игрушке" силы двигаться, внезапно закончилась.       Ксенофилиус с трудом поднялся на ноги и вытер слёзы с лица. Он стоял перед Луной, не зная, что сказать и что сделать, полностью опустошённый и разбитый, терзаемый чувством непоправимости случившейся беды. Луна медленно подняла голову и устремила немигающий взгляд отцу в глаза. Сколько же боли и отчаяния было в этом взгляде! Сердце Ксенофилиуса рвалось на части. Он внезапно ощутил всю степень своей вины — и ужаснулся тому, что натворил. Как он мог? И ведь ничего уже не исправить…       Мгновения, в течение которых Луна молча смотрела на отца, показались обоим вечностью. Но вот губы Луны дрогнули, светлые брови странно изогнулись и из горла вырвался странный хриплый звук: — Папа…       Луне не сразу удалось справиться с голосом. Пришлось несколько раз прокашляться, прежде чем она смогла произнести: — Зачем… Зачем ты сделал это, папа?       В её голосе не было ни одной обвиняющей или возмущённой нотки. Только безграничное удивление. И — сожаление. Ксенофилиус понимал, что это — то же сожаление о прошлом, сгоревшем безвозвратно, которое испытал он сам, лёжа на полу, парализованный заклятием собственной дочери. Острое чувство вины и непоправимой утраты разорвало его душу на тысячу кровавых клочьев. Что он наделал? Как он мог? Что было в его голове, когда он решился на эту подлость? Почему только теперь понял, что это — подлость?       Ксенофилиус был готов рухнуть перед дочерью на колени и умолять её о прощении. Но он понимал, что этот театральный жест лишь сильнее оттолкнёт Луну. Но как? Как передать ей то чувство раскаяния, которое он сейчас испытывает? Как рассказать о невыносимом чувстве вины, терзающем душу? — Прости меня… Прости… Я… Я сам не знаю, что на меня нашло. Я хотел, чтобы все узнали, что ты связалась не с преступником. — Все? И Тот-Кого-Нельзя-Называть?       Луна по-прежнему смотрела на отца взглядом, переворачивающим душу. Ксенофилиус опустил голову. Сказать было нечего. — Ради моей репутации ты готов был убить его?       Голос Луны оставался бесцветным, лишённым каких бы то ни было интонаций, и от этого становилось ещё страшнее. Будто его девочка умерла и продолжала говорить лишь по инерции.       Не дождавшись ответа, Луна продолжила: — Я хочу, чтобы ты знал, папа… Если с ним… Если его не станет… Не станет и меня. Я не смогу жить без него. Так что… Убив его, ты убьёшь и меня.       Ксенофилиус осмелился взглянуть в лицо дочери и понял, что она говорит правду. В одно мгновение он вдруг осознал, что жизнь его маленькой Луны теперь неразрывно связана с жизнью этого негодяя, независимо от желания самого Ксенофилиуса. Нет, его девочка не наложит на себя руки, если вдруг этот дракклов Снейп погибнет. Она просто перестанет существовать — ведь не может тело существовать без души. Этот мерзавец отнял у него самое дорогое, то, ради чего он жил все эти годы после гибели Пандоры — любовь его дочери. И его за это даже убить невозможно!       Луна, казалось, прочла мысли отца. В её душе шевельнулась жалость. — Папа. Я очень тебя люблю. Но и его я люблю. По-другому. Понимаешь? Я не могу без него. И без тебя. Вы нужны мне оба. Ты думаешь, что, любя его, я предаю тебя?       Именно это Ксенофилиус и думал, только боялся сформулировать с такой отчётливой беспощадной ясностью. Он сам понимал, что это глупо, неправильно, но ничего поделать с собой не мог. Если бы избранником Луны был её ровесник, возможно, это не воспринималось бы, как предательство. Но тот факт, что дочь предпочла ему мужчину его возраста, причинял боль. — Прости меня. Я не знал… Я не подумал… — Ты думал, что это будет сенсационная статья, после которой «Придира» станет самым популярным изданием?       И снова ни намёка на обвинение — Луна просто констатировала факт. — Да, — упавшим голосом подтвердил Ксенофилиус.       Луна вновь подняла на него взгляд, устремлённый куда-то мимо, в пространство и одновременно в самую душу. Выдержать его Ксенофилиус не смог и опустил глаза. — Я верила тебе, папа… Я думала, что могу доверить тебе всё…       Взгляд Луны затуманился. Горло сдавило. Боль, звучавшая в словах дочери, вывернула душу Ксенофилиуса наизнанку, полоснула ножом по сердцу. Не думая о том, что делает и имеет ли он на это право, не заботясь о том, как это будет выглядеть со стороны, Ксенофилиус бросился к Луне, упал перед ней на колени и прижал её голову к себе. — Прости меня! Прости меня, капелька, родная моя! Я никогда больше так не поступлю. Обещаю тебе. Прости!       Луна сидела, оцепенев, будто неживая, и по щекам её катились крупные слёзы. Что бы ни говорил ей сейчас папа, Луна знала, что больше никогда не сможет довериться ему. Более того, до тех пор, пока он знает её тайну, она не может быть спокойна ни за себя, ни тем более за Северуса. Луна заставила себя сбросить оцепенение и обнять отца. — Хорошо, папа. И ты прости меня.       Она даже смогла погладить отца по голове и по плечам таким успокаивающим движением, что у Ксенофилиуса отлегло от сердца. Конечно, они оба понимали, что между ними никогда уже не будет, «как раньше». Он сам, своими руками всё разрушил. Но, по крайней мере, Луна простила его. Ксенофилиус поднялся с колен. — Ты напишешь другую статью? — поинтересовалась Луна бесцветным голосом. — Да. Не бойся, там не будет ничего сенсационного. Но мне придётся ругать… Снейпа.       Короткая пауза перед именем любимого ясно дала понять Луне, какие чувства испытывает к нему отец. — Ругай. — Я покажу тебе черновик. — Хорошо. — И ты первая увидишь её в журнале. — Спасибо.       Ксенофилиус вздохнул. Конечно, его дочь отдалилась и рассчитывать на мгновенное сближение было бы глупо. Но никто не мешал ему испытывать сожаление по этому поводу.       Говорить больше было не о чем. Статью нужно было написать как можно скорее. Поэтому Ксенофилиус отправился к себе, оставив Луну сидеть на табурете в мастерской. Как только отец скрылся в своей комнате, Луна бросилась наверх, вынула из потайного кармана своей домашней одежды старый галлеон и прикоснулась к его ободку волшебной палочкой. В тот же миг на ободке второго галлеона, спрятанного в кармане мрачной чёрной мантии, появилась надпись: «Срочно приходи! Очень нужно».