«Ибо время, столкнувшись с памятью, узнаёт о своём бесправии»
-Ты ведь никогда от меня не уйдешь? -Кихён трётся крохотным носиком о шею Чангюна, пока тот улыбается, прикрывая глаза. -С чего такие вопросы? -Просто. Я недавно посмотрел грустный фильм. -Неужели кто-то умер? — Им усмехается, на что Кихён никак не реагирует. -Там парень, — продолжает он, — он бросил любовь всей жизни. -И ты подумал, что я тоже тебя смогу оставить? Какой ты у меня глупенький, — Чангюн тихо смеётся, заполняя своим низким басом помещение, и опускает Кихёна к себе на колени. -Дело не в этом. Его девушка спросила, будет ли он плакать, когда она уйдёт. -И что же он ответил? -Нет. Он ответил нет. Он солгал. Брюнет усмехается, а старший смотрит в глаза и берёт его лицо в свои руки, заставляя обратить на себя внимание. -Ты будешь плакать, если я уйду? -Кихён, прекрати. -Да или нет? -Нет. Кихён от услышанного застывает на пару секунд и аккуратно выпускает лицо Чангюна из тёплых ладоней. -Ты ведь лжешь мне? -Я никогда тебе не лгу. Тишина разбивает атмосферу, заполняя абсолютно каждый метр пространства. Кихён не сводит взгляда от парня напротив, а после уже собирается встать, но его хватают за руку и возвращают обратно. -Я не буду плакать, — начинает Им, — потому что тебя никто, — целует нос, — никуда, — оставляет поцелуй на правой щеке, — никогда, — мажет губами по левой, — не отпустит, — парень направляет взгляд на улыбающегося Кихёна, не может не улыбнуться в ответ. -Запомни кое-что: ты навсегда, а моём сердце. Я навечно в твоём. Моя рука в твоей руке на веки, вечность моя. Он приближается, целует Кихёна в губы, не дав тому даже слова вставить, но получает ответные касания, выражающие абсолютное удовольствие.***
Кихён медленно открывает глаза, чувствуя холод, что бежит по коже. Стоит подняться с постели, резкая боль пронизывает голову. Парень начинает тереть лицо руками и чувствует влагу. Снова слёзы. «… потому что тебя никто, никуда, никогда не отпустит. Вечность моя.» — воспоминания рождают мысли о судьбе, в которую он верить так и не научился, являющейся той ещё сукой. Шону давно у себя и Кихён не беспокоится о том, что его услышат. Камера настраивает на столе, он сам устраивается перед ней. -Привет. Сегодня 15 августа. Кажется, три часа ночи. Я проснулся ото сна. Точнее, это было воспоминание. Да, это было оно. Я даже не знаю, что из этого хуже, — он выдерживает паузу, устремляя взгляд потухших глаз в пустоту, а после, вспомнив что-то важное, продолжает. -Не переживай, Чангюн, я говорю шёпотом, потому что боюсь разбудить хёна. Я сейчас у него. Им всем так спокойнее, и мне здесь хорошо. В квартире Шону свежестью пахнет, он ведь любитель открытых окон, — Кихён слабо улыбается, углубляясь в воспоминания. -Я рад, что ко мне приходят сны. Первое время я хотел выстрелить себе в висок, чтобы больше этого не видеть, а сейчас уже лучше. Я понял, что это хорошо. В них есть ты. Ты снишься мне часто, практически каждую ночь. Это похоже на что-то сказочное. Кажется, что ничего лучше я больше не увижу. Хотя память — самое страшное наказание для итак убитого жизнью, но мне она не даёт согнуться окончательно. Воспоминания о тебе заставляют вставать с кровати каждый день, — он отводит взгляд к окну и улыбается, наблюдая за ночным городом. Поистине волшебно. -Мне нравится помнить, потому что я знаю, что когда-нибудь глаза высохнут, а я смогу вспомнить о смысле своей жизни, как о человеке, когда-то заменявшем мне кислород. Я буду рассказывать сказки нашим детям, и тогда я буду уверен в том, что это будут самые светлые отрывки моей памяти, — Кихён переводит взгляд на бутылки рядом, после вновь поднимает на камеру. -Ты называл меня своей вечностью, а я сохранил в этой вечности все воспоминания о тебе. В комнате снова становится темно, а парень снова поворачивает голову к окну. -Кстати, я соврал тебе. Сейчас не три ночи, а пять утра. Через пару минут солнце встанет. Вновь небольшая пауза. Глаза слезятся от недосыпа и постоянного трения, но бесконечное моргание помогает держаться. -Знаю, — усмехается он, — ты бы сказал, что надо спать, но я не могу даже глаз сомкнуть, ведь ты снишься мне каждую ночь, чёрт. Воспоминания всплывают и приносят желание вставать с кровати далеко не дня продолжения радостной жизни. Я встаю, чтобы снова взяться за бутылку сигареты или лезвие. Снова усмешка. -Это похоже на издевательство, Чангюн. Парадоксально, но этот сказочный сон — кошмар какой-то, — Кихён смотрит прямо в камеру, думая, что смотрит в глаза собеседнику и продолжает говорить. -Я слишком сильно скучаю по тебе, но хуже этого то, что каждый день я пытаюсь делать вид, что никакой тоски нет. Вот что настоящее убийство моего сердца, — он замолкает, наблюдая за рассветом, что медленно наполняет улицы, многоэтажки, а затем и его комнату. Парень улыбается слабо, сил ведь совсем никаких, понимает, что Шону скоро проснется. Пора заканчивать. И приготовить бы завтрак.***
Кихён копошится на кухне, пытаясь сообразить что-нибудь съедобное из найденного в холодильнике. Шону почти не ест ничего, больше не бегает по утрам и спит по несколько часов в сутки, если повезёт. Квартира, когда-то уютная и тёплая, превратилась в забытое логово, свет которому, время от времени, возвращает лишь сам Кихён. Когда он здесь всё становится на свои места. Всегда вкусно пахнет, убрано, а у старшего внутри медленно восстанавливается его мир. Шону любит запах свежести. По крайней мере, Кихён слышал именно это. Но сам брюнет не выносит холода. Буквально в каждом углу его квартиры лежит тёплый плед, а сам хозяин постоянно ходит с горячим напитком в руках. Но Кихёну это знать не обязательно. Ему ни к чему и то, что Шону намеренно распахивает окна и морозит тело, дабы успокоить вечно подкатывающие истерики. Он постоянно пытается заставить себя забыть тепло, что дарил ему младший пару часов назад, перед отъездом. Шону ведь прекрасно знает, что случается после возвращения Кихёна домой. Он знает, что снова начнутся, кажущиеся бесконечными истерики, пьяные дебоши, звонки посреди ночи, которые заставляют подрываться, босиком бежать, и погромы, погромы, погромы. Кихён ломает, ломает: вещи, психику, себя, всех вокруг. Вскоре после начинаются извинения, мольба со слезами, стоящими в глазах. И, конечно же, все его прощают. Потому что невозможно обижаться на того, ради кого продолжаешь своё существование. Потому что нельзя просто так взять и бросить близкого человека умирать. Но Шону никогда не жалеет Кихёна. Парень прекрасно понимает все его чувства. Ему гораздо больнее. Человек Кихёна ушёл, быстро и безболезненно, хоть и оставил за собой огромный уничтожающий осадок и разлагающееся изнутри подобие человека. А человек Шону всё ещё существует, давно уже не живёт, лишь разрушает себя. Медленно. Больно. Раня осколками людей рядом. Кихён способен зажечь лампочки внутри Шону одним своим присутствием, но все же выживает рассудок. А в его отсутствие со старшим творится какой-то ужас. Парень разваливается на части, точно предмет его обожания, вместе с ним, но если Кихён делает это на глазах, то Шону прячет все чувства на дне, выдыхая стоны в одинокие стены квартиры, что без младшего понемногу, комната за комнатой, заполняется отчаянием. Оно топит его. Топит. Топит. И пока окончательно не накрывает с головой, не заставляет задыхаться от собственной безысходности, не отступает. Шону бы сорвался, уехал, попытался спастись, вынырнуть из этого океана горечи, а после, так и не достигнув успеха, сбросился бы с какого-то небоскрёба, но он не может. Он не оставит Кихёна. Одного. С этой болью, которую понимает только он. Шону просто не имеет на это права, что значит и отсутствие шанса на спасение. «Ни малейшего шанса на спасение», — напоминает себе парень. «Мы не справимся. С этим невозможно справиться», — вспоминает брюнет сразу же.//FlashBack\\
Прошла неделя. Целая неделя. Кихён все ещё не оправился. Он лежит в четырёх стенах больницы с телефоном в руках. Все думали — он справится, выстоит, но он не смог. И, кажется, никогда не сможет. Парень не спит, не ест, ни с кем не говорит. Его жизнь поддерживают постоянные капельницы и препараты. Шону не отходит от палаты, пока Минхёк бродит в поисках выхода. «От этого нет спасения. И выхода тоже никакого нет. Ни малейшего шанса на спасение», — всё, что говорит Кихён перед тем, как окончательно закрыться в своих мыслях. Врачи говорят — это плохо. Он думает, что прошла всего неделя. И нет ничего хуже принятия этого. Одна неделя, а Кихён уже в таком состоянии, что трудно сказать, живой ли человек сидит перед тобой. Что же будет дальше? Что парень будет делать через месяц? Что с ним случится за год? Кихён даже не представляет. Никогда не представлял. Не мог подумать о жизни без Чангюна. Уже неделя. Он все ещё звонит и пишет на номер любимого, наивно надеясь на ответ. Но его не будет. Только разрывающие сердце холодные гудки и равнодушное «абонент недоступен». Минхёк говорит — так быть не должно. Но он не знает, что случилось на самом деле. Прошла всего неделя. Кихёну ещё страдать и страдать, но он думает, что больше не протянет. И задыхаясь от мерзкого голоса в мобильном, понимает, что абонент не будет доступен уже никогда.//The end FlashBack\\
Кихён удовлетворённо кивает, оглядывая недавно приготовленный завтрак, пока Шону наблюдает за ним с прохода. Обернувшись, парень пугается, на что старший лишь улыбается, проходя за стол. -Ты не голоден? Брюнет запихивает в себя яичницу, пытаясь связно говорить. -Я выпил кофе. -Нет. Поешь со мной, а после мы сходим прогуляться. Тебе нужен свежий воздух. -А твоя работа? -Я начальник, у меня свободное посещение, — Шону улыбается, заражая настроением и младшего. Кихён вновь воскресил бабочек внутри парня одной ответной улыбкой.***
Минхёк просыпается слишком рано, солнце ещё не встало, а Чжухон и вовсе не ложился. Лишь сидел, пытаясь собрать все мысли в единую цепочку событий и смириться с самой главной из них, что красной нитью проходит в голове и распиливает мозги. Старший бесшумно подходит, удобно устраивая голову на холодной спине. Блондин слегка вздрагивает, чувствуя контраст температур, но после накрывает руки Мина на животе своими. -Я хочу позвонить Хёнвону, — раздаётся голос Чжухона. -Зачем? Это ведь не обязательно. -Мы не справимся, Минхёк. Не сами. -Чжухон, — парень мотает головой, отстранившись от любимого, -всё не настолько плохо. Это всего лишь потеря, мы справимся. -Ты и без меня знаешь, что сами мы его не вытащим. -Чжухон. -Хён, ты ведь видишь происходящее вокруг. -Всё ещё можно исправить, а ты сдаёшься. -Стараюсь найти менее болезненный выход. Для всех нас. -Менее болезненный? Ты так шутишь? — Минхёк вскакивает с постели, выражаясь слишком громко для слабого Чжухона, отчего младший морщится. -Хёнвон своими варварскими методами доведёт нас до очередного нервного срыва. -Он хороший психолог, он может помочь. -Как помог Чангюну? Чжухон поднимает взгляд с пола на Хёка, а тот прикусывает язык, понимая, что зашёл слишком далеко. Мин садится на колени рядом с младшим, гладит по щеке ладонью. -Он ему помог. Ты и сам прекрасно это знаешь. Чангюн сам не захотел спасения. Минхёк кивает каждому слову в нежелании расстраивать Чжухона сильнее, касается губами лба и перелетает руки. -Делай как знаешь — шепчет парень, обнимая блондина крепче.***
В парке бурлит жизнь. На поляне расположилась семья, дети бегают вокруг родителей, играя друг с другом, а сами взрослые наслаждаются компанией друг друга. Кихён задерживает на них взгляды, но потом резко отводит, натыкаясь на пожилого мужчину, сидящего на скамейке. Он, кажется, кормит, голубей. Его умиляет картина, и парень бы так и сидел, любуясь жизнью вокруг, думал, что мир остановился только ради него, но на парня набрасывается маленькая собачка. Рядом на скамейке Шону любуется смеющимся Кихёном. Для него это редкое зрелище. -Кихён, хочешь сладкой ваты? -Конечно. Спасибо, хён. Брюнет скрывается из виду, а младший вновь заключает щенка в объятия, но слышит оклик со стороны. -Простите? Подбегает тёмноволосый и широко улыбающийся парень. Он стоит, засунув руки в карманы рваных джинс, а Кихён смотрит в эти до боли знакомые черты, пока память захватывает его разум. -Чангюн? -Что? — юноша напротив удивляется, — Нет-нет, я Мин Юнги, — он улыбается, смотрит на собаку, а Кихёна медленно покидает его душа. -А это моя собака, — добавляет Юнги, — Её Холли зовут. Простите, она вас побеспокоила. Брюнет опускается на траву, подзывая к себе собаку, а та, немедля бежит к хозяину. Юнги поднимает животное на руки и, попрощавшись, уходит. Кихён так и стоит столбом, не в силах что-то сказать. Парень приходит в себя, пытается взглядом отыскать в толпе Юнги, но всё тщетно. Цепляться за прошлое не стоило. Мин Юнги совсем не Им Чангюн. Он почувствовал не себе лишь отражение игры больного рассудка сумасшедшего параноика, каким Кихён считает себя. Вот как люди сходят с ума? Паранойя преследовать не только ночью. Он думает. И мысли съедают. Кихён лихорадочно трёт глаза, но от этого память не стирается. Ближайшая скамейка помогает избежать разбитые коленки, ведь ноги его вряд ли сейчас удержат. Голова кружится, сознание уплывает от него, но крепкие руки не позволяют упасть. -Кихён? Что-то случилось? У тебя что-то болит? — Шону водит обеспокоенным взглядом по телу, пытается докричаться до младшего, но получает отрицательный кивок. Болит. Но вряд ли он сможет излечить. Как помочь тому, у кого вся душа исполосована? Разве можно залечить сердце, что стало подобием решета? «Можно», — думает Кихён, — «Другим человеком». Но он так не хочет. Сейчас, когда ему известно о том, какова на вкус душевная боль, он никому её причинить не посмеет. -Шону, отвези меня домой. -Кихён, ты… -Я хочу домой. Пожалуйста.***
Дорога проходит в гнетущей тишине, Шону не говорит ничего. Он итак немногословен, а когда Кихён — невзорвавшаяся граната, он даже взгляда не опускает. В квартире парень запирается в своей комнате. Снова. Шону ведь знал, что так будет. Так случается каждый раз. Перед истерикой. Перед очередной волной. Перед очередной попыткой. И старший уже не стучится в двери, отчаянно моля объяснить происходящее. Эту станцию проехали уже давно. Брюнет молча переодевается и уезжает на работу. Что-то произошло. Кихён слишком силён, чтобы поддаться отчаянию просто так. Что-то случилось, и парень это знает. Но младшему необходимо время, и Шону будет ждать, пока Кихён залетает в комнату, задёргивает шторы, что ещё утром распахнули, и, не снимая одежды, валится на кровать. Эта встреча не должна была произойти. Он ведь так отчаянно хочет забыть. Парень ведь итак с ума медленно сходит, ему нельзя терять голову окончательно. Уж лучше сразу умереть. Но вряд ли ему позволят уйти вот так легко. Каждая попытка пресечена. Его спасали. Неоднократно. Его ангел-хранитель уже выдохся доставать с того света. Лезвие. Таблетки. Петля. Для полной коллекции не хватает высоты. Зачем белокрылый его вообще спасает? Такие как Кихён не должны быть здесь. Они морально истощены, убиты горем, беспощадно расстреляны собственным сознанием. Подробные только зря место занимают, дышат воздухом, который и так в дефиците. Душа в нимбе думает, что так будет лучше. Видит какой-то смысл в этом пустом существовании. Спасает так отчаянно, будто свет находит каждый раз в конце тоннеля. Вот только света нет. Кихён уже понял. Скоро и ангел это поймёт и устанет так же, как устал Ю. Устал плакать. Устал убивать себя или ждать, пока его разум сделает это. Устал молиться. Просить у Бога устал и его хранитель. Двое отчаянно молятся каждую ночь, пытаясь дозваться Отца. Но достучаться не выйдет. Он покинул детей. Иначе Кихён просто не может объяснить, как он такое допустил. Почему было не убить его вместе с Чангюном? Зачем его оставили одного на этой догорающей планете с этой безразмерной болью? Парень постоянно спрашивает себя. По ночам он скулит в подушку, взывая к Богу, но тот игнорирует все крики о помощи. Кихён отчаянно хватается за остатки здравого смысла, надеется на что-то, бьётся в истериках, задыхаясь собственными слезами, бессмысленно колечит себя и льёт кровь, давясь стонами и криками. Он пытается найти Бога в каждой щёлке разбитой стены, так же, как и его душа, намеренно бьёт кости о белую поверхность, но помощи так и не находит. Ведь он так отчаянно хочет верить. Ведь вера — все, что у него осталось. Кихён пытается заткнуть эти мысли, что водоворотом в голове проходят и, поднимаясь с кровати, растирает слёзы по щекам. «Где-то должна быть бутылка виски» — думает парень, хватая со стола белую пачку. Где-то бутылка действительно находится. Он делает затяжку, распахивая все окна в квартире, Шону ведь будет ругаться, когда вернётся. Отпивая из горла, вспоминает, что читал о боли, которая отступит так же быстро и неожиданно, как и появилась, и мысленно соглашается. «Это когда-нибудь кончится». Кончится. Как всё кончается. Но доживёт ли сам, он не уверен. Кихён возвращается в комнату, садится перед уже настроенной камерой и делает ещё глоток. -Ну привет, — парень слишком резко вдыхает табачный дым и заходится кашлем. -Снова. Снова ты явился! И даже не во сне! — Кихён не контролирует речь, кричит, будто его кто-то слышит по ту сторону и докуривает первую. -Это какой-то ужас. Ну почему ты не оставишь меня в покое? Почему мне нельзя нормально жить? Почему я должен помнить тебя, если ты доставляешь мне такую боль? Слёзы застилают глаза. Бутылка опускается на стол, туда же летит начатая сигарета. -Это уже смахивает на паранойю, знаешь. С каждым днём положение всё хуже и хуже. Раньше ты приходил лишь во сне, а сейчас в лицах незнакомых мне людей, — он пытается собрать смазанные воспоминания, а после усмехается собственной глупости. -Этот парень ведь даже не похож на тебя. Это так неправильно, Чангюн. Так быть не должно, — Кихён всхлипывает и чувствует вновь пришедшую в гости истерику. -Я ведь уже должен двигаться дальше, но почему же я остановился на этапе депрессии? Когда же перейду к заключительной части? Небольшие ручейки солёных капель перетекают в град слёз. Парень плачет навзрыд, каждый раз пытаясь остановиться, но с каждым разом безуспешно. Он безнадежно трёт глаза, пытаясь запихать воду обратно. -Я так скучаю по тебе. Почему ты меня оставил? — он трёт нос и, наконец, поднимает взгляд на камеру. Если бы эти красные зудящие от бесконечных солёных океанов глаза видел Чангюн, — он бы выстрелил себе в висок. Когда-то он говорил, что убьёт любого, кто причинит боль его рыжему чуду. Но он не узнает. Не сможет помочь. Не получится у него защитить Кихёна. Единственный, кто его обижает — это он сам. Парень не может винить в этом никого, особенно Гюна. Он прекрасно понимает, — Им бы умер, но боли не причинил. Кихён бы сорвался, наглотался бы снова чего-нибудь, а после, так и не достигнув успеха, шагнул, наконец, в окно, завершая заветный список, но он не может. Что же потом будут делать остальные? Думается парню, что ещё одну потерю друзья не вынесут. -Получается, бежать мне некуда, милый. Все выходы закрыты. А я, кажется, уже сошёл с ума. Ладони поднимают выброшенную сигарету, долго возятся с зажигалкой, а после позволяют парню насладиться утешительной долгой затяжкой. Ему бы поспать, но сон не идёт. Был бы Кихён дома, разгромил бы всё к чертям, но это квартира Шону. И скоро он вернётся, застанет всю картину. Тошно от этого. Он совсем не заслужил всего, случившегося с ними. Шону заслужил спокойствия и счастья. Парень вовсе не должен быть на нервах каждую ночь. Не должен подрываться и гнать по ночной дороге к квартире Кихёна. Не должен проводить дни и ночи в больнице, молясь за спасение самой родной его души. -Хён должен быть счастлив, Чангюн. У него должна быть красивая и заботливая девушка. Она бы заботилась о нём. Ему ведь это так нужно. Не я. Он должен быть счастлив. Они все должны. Почему же они не хотят жить нормально? Упрямые идиоты, — парень заливается истерическим смехом, переходящим в плач, делает глоток, неприятно морщась. И плевать он хотел, что желудок пуст и нуждается хотя бы в воде. Плевать ему на язвы и на то, что утром его будет рвать всем выпитым и желчью вдобавок. Сейчас ему необходимо заполнить пустоту. -Это омерзительно, Чангюн. Слишком омерзительно это осознавать. Шону ведь до одури любит меня. Такой же, как и ты. И хоть я отчаянно гоню и его, и Чжухона с Хёком, хочу, чтобы они забыли о моём существовании и начали жить, наконец, но они все цепляются за меня, — он усмехается сам себе. Надо же, так неправильно сравнить абсолютно схожую любовь. -Но проблема даже не в этом. Семейство Ли навсегда останется со мной, ты ведь мне их завещал. Но Шону. Кихён докуривает вторую сигарету, вновь возвращая внимание камере. -Я не чувствую к нему того, что я должен чувствовать. Я любил тебя так сильно, что сейчас не могу любить никого другого. Я пуст. Ты всё из меня высосал. Но парадокс в том, что даже в этом нет твоей вины. Вслед за сигаретой, заканчивается и алкоголь, пустое стекло отбрасывают в сторону. -Меня ведь предупреждали. Все говорили. Да чуть ли не с плакатами приходили. «Не надо так глубоко нырять, Кихён» говорили. «Потонешь» говорили, а я не слушал. Начитался романов. Дурак, — он зажигает новую сигарету, зажав меж зубов, трёт лицо и пытается сдержаться. -Если бы я тебя сейчас отпустил, возможно, то, что от меня осталось, смогло бы полюбить Шону. Но один я не вынырну, плавать не умею. А они все слишком слабы сами, чтобы доставить меня из-под толщи. Ещё затяжка. Затуманенный взгляд Кихёна скользит от объектива к разрывающемуся мобильнику. -Он постоянно говорит мне о своей любви, а я даже ответить ему ничего не могу. На это невыносимо смотреть. Я вижу, как в нём что-то с хрустом ломается и летит в бездну, но ничего сделать не могу. Только разрушаю его. Его, Минхёка, Чжухона. Это так жалко. Парень докуривает сигарету, берётся за телефон, вглядываясь в экран. -Да, Шону-хён? -Нет, я в порядке. Уснул. -Хорошо, буду ждать. Кихён быстро сбрасывает звонок, отбрасывая устройство рядом с пустой бутылкой. -Наверное, я здесь всё преувеличил. То что я чувствую, всего лишь зависимость, а я и вовсе не скучаю. Может быть, я болен? Кихён поднимается, бормочет про то, что пора приводить себя в человеческий вид, грустно улыбается, вырубая камеру, и идёт приводить квартиру в порядок.