"Ты спросишь: "И кто же ты?", И слёзы мои превратятся в смех"
Солнце давно поднялось из-за горизонта и сейчас заполняет пустой город своим ослепляющим светом. В столь раннее время на улицах ни души, все дороги пусты, лишь одно авто гонит, пытаясь прибыть в пункт назначения как можно скорее. Им, весь путь ноющий из-за больного сердца и садящихся рук, успокаивается и засыпает лишь по приезду в дом. Парень за утро выблёвывает свои внутренности несколько раз, а к обеду, когда Шин, сославшись на работу, оставляет их с Хёнвоном наедине, стонет из-за разрывающейся головы. Воспоминания о прошлом вечере в памяти смазаны, а он сам ничего практически не помнит. Парень торчит в душе больше получаса, а после оказывается под бесконечными причитаниями Чё. -Тебе не стоило к нему ехать, — вздыхает старший, — Своим появлением ты сделал хуже. -Ничего ты не понимаешь, — бубнит в ответ Им, глотая третью таблетку аспирина подряд. -Да почему вы, идиоты, постоянно одно и тоже повторяете, а правду мимо ушей пропускаете. -Какую правду, Хёнвон? В чём она, по-твоему, заключается? Объясни мне, а то я что-то запутался. -Она состоит в том, Чангюн, что твоя рухнувшая надежда не даёт тебе спать по ночам, и ты отчаянно цепляешься за шансы, что всегда ускальзывают, но когда Кихён вновь обрубает все концы, ты снова ныряешь в омут разочарования, окончательно доводя себя. А потом тебе становится не просто плохо — невыносимо, и ты думаешь, что вот она — точка невозврата, но после становится хуже в несколько раз, хотя, казалось бы, предел пройден, все девять кругов ада на твоей увядшей душе испытаны. Ты страдаешь, боль с каждым днём съедает тебя, и, в конце концов, твоё самобичевание вновь приводит тебя к дверям Кихёна. Хёнвон говорит монотонно, безразлично будто, словно куски отрывает, оставаясь холодным, и всё, сказанное им, является неоспоримой истиной. Чангюн это знает, потому молчит долго, смотря в глаза напротив. Ощущение внутри противное, хочется сморщиться и более к этой теме не возвращаться, но во время нескончаемого***
День проходит незаметно. Так считает Чангюн, все то время отходивший от безумной ночи. Парень прокручивает в своей голове случившееся уже в сотый раз, от чего ноющая боль не покидает виски, но всё, что удаётся разложить по полкам — лишь неудавшийся приём, свою необузданную ревность и несколько бокалов шампанского, после которого следовало что-то покрепче. Гюн вспоминает даже подробности, но ни приезда к Кихёну, ни разговора с ним его память не выдаёт. Он не может понять: такая неизвестность из-за тупой боли в голове или из-за выпитого ранее, и всё сводится к тому, что парень вспоминает лишь разбитые в кровь кулаки и признания в любви. Им всё ещё на кухне, заливает в себя четвёртую чашку горького кофе подряд и мысли в порядок привести пытается. Недовольно морщась от жгучего ощущения на языке, он думает, почему не пристрелил Намджуна прямо там, вместе с Шону, но из раздумий его внезапно выдергивает дверной звонок. Чангюн, обрадовавшись, уже хочет наброситься на Хосока с расспросами, но у домофона замирает, в монитор вглядываясь. Ему кажется — он сошел с ума. И это было бы не удивительно, а наоборот правильно. С такими загонами среди людей не место. С подобными ранами жить невозможно. Хрупкий парень по ту сторону двери нервно пальцы ломает, по сторонам оглядывается и также размышляет по поводу своего сумасшествия. Иначе, как объяснить то, что он пришёл к Чангюну, который сплошные шрамы оставил повсюду, в тот же день, сразу после очередного скандала. С такой любовью только в психбольнице лежать. С этой привязанностью лучше сразу убиться. Им впускает старшего, но как только Кихён оказывается в доме, они оба стоят на расстоянии вытянутой руки, но слов друг для друга найти не могут. В одном играет гордость. В другом упрямство. Один хочет закричать и уйти, хлопнув дверью. Другой хочет выпить очередную порцию чёрного кофе, закурив последнюю в пачке сигарету. Они слишком разные и вместе быть не должны априори. Но что-то продолжает тянуть. Бежать бесполезно. Попробовать можно, но ничем хорошим это не кончится, лишь больше шрамов на итак исполосованных душах. -Привет, — спустя слишком затянувшуюся минуту раздаётся неуверенный голос Ю, — Мне Хёнвон дал адрес, и я. Проверить тебя зашёл. Ты сильно напился. Вчера, — старший запинается, говорит медленно, словно лишний неверный шаг сделать боится. И плевать, что ошибиться страшно здесь должно быть вовсе не ему. -Проходи, — тихо произносит Гюн, кивая на дверь. Между ними повисает неловкая пауза, никем из них не прерываемая, и люди, которые раньше получали чистейшего вида кайф от молчания в компании друг друга, сейчас опасаются говорить. Кихён боится сказать лишнего, разрушить такой хрупкий мир между ними. Чангюн боится вновь ошибиться, сделать что-то неправильное и потерять свой смысл в очередной раз. Парни как по минному полю ходят. Если вдруг оступятся — конец всему. Взрыв такой силы, что способен унести за собой всё, ударит по ним, разорвав оставшееся от них на маленькие кусочки. -Может быть, ты хочешь кофе или чая? — всё же решает заговорить Им. -Нет, — мотает головой старший, — По правде говоря, я понятия не имею, зачем сюда пришёл и почему вдруг забеспокоился о тебе. Парень отказывается поднимать взгляд, уже к выходу срывается, но Чангюн во время хватает за руку, остановиться вынуждает, в глаза нарочно смотрит непозволительно долго. Кихён в такой близости теряется окончательно. -Ты правда не знаешь, зачем пришёл? — шепчет младший, на что слабый отрицательный кивок получает. -Возможно, за этим. Парень усмехается, резко приближаясь к Ю. Он целует напористо, как и всегда, показывает, кто кому принадлежит, второй рукой шею обхватывает, и на этот раз Кихён отвечает, прижимаясь ближе. Парень целует, под чужими руками мякнет, внутри всевозможных бабочек, каких описывают, говоря о любви, ощущая. Им сплетает их языки, прикусывает губу. Он наслаждается таким податливым парнем в своих руках, полностью в его власти, и отстраняется только когда кислород полностью покидает их лёгкие. Они дышат сорвано, на друг друга больше не смотрят. Кихён быстро ситуацию осознаёт и от Гюна отстраняется. -Мы не можем вот так просто начать сначала, — тихо шепчет он. -Нет? А твой ответ говорит об обратном, — сильнее усмехается Им. -Я не должен был отвечать. -Но ты ответил. -У меня новая жизнь, Чангюн, и тебе в ней места нет, — вертит головой Кихён, вызывая у младшего истеричный смешок. -Новая жизнь с Шону? После всего, что было, ты предпочел его? — Гюн, говоря, хмурится, зубы сжимает, пытаясь внутреннего зверя сдержать. -А что было? Кихён повышает голос — в нём слышится насмешка, и с вызовом глядит на человека напротив, что после вопроса на месте так и замирает. Действительно. Ведь ничего и не было. Они всего лишь встретили друг друга однажды и головы потеряли. Какой-то период тонули в друг друге так сильно, что Марианской впадине и не снилось, а после ушли, забрав весь свет и смысл с собой. Оставили за собой жизнь без друг друга, без чувств к кому-либо, да и без самого её смысла. Вначале оба были настолько зависимы, что сейчас ни с кем другим не получится, потому что не хочется никого больше, кроме определенного человека. Вправду. Их чувства, что практически живого места на них не оставили есть повод для насмешки. -Сначала мы любили друг друга, но потом ты ушёл, обманул меня. -Но я вернулся. -Слишком поздно, Чангюн. Время прошло, а с ним и мои чувства. В помещении вновь повисает столь оглушающее молчание. Пустая тишина почти перепонки разрывает. Никто не знает, как ещё солгать, чтобы продолжить ранящий их разговор, но оба прекрасно понимают — они снова умудрились всё сломать. И пусть ещё не взлетели на воздух, но вновь умудрились разрушить всё, что ещё было возможно. -Ты говорил мне о том, что ничто не властно над твоими чувствами ко мне, — шепчет Чангюн, — Ты обещал мне вечность когда-то, — усмехается, на этот раз уже он, — А теперь скажи мне, кто из нас в итоге лжец? Младший глаза поднимает, столкнувшись с разбитым взглядом напротив, в упор смотрит, а у Кихёна вид испуганный, абсолютно выцветший. Огни в нём давным давно погасли, а сам он устал настолько, что свалиться прямо здесь готов. Им невольно сравнивает его с маленьким лисенком, но разве животное может быть настолько жестоко? Разве оно способно топтать чужой мир с абсолютно отчужденным выражением лица? -Как ты можешь? Как смеешь спрашивать меня о таком? Ты не знаешь, как долго я ждал тебя, верно? — задаёт многочисленные вопросы Кихён и сам же отвечает мгновенно, «Дурацкая привычка» — замечает Чангюн. «Она осталась со времен записей» — вспоминает Кихён. -Это продлилось полтора года. Ни на одну секунду я не переставал думать. «Я кричал по ночам» -Каждый день со дня твоего. исчезновения. «Я захлебывался в собственной крови» -Я ждал тебя. Думал, что ты откроешь дверь и скажешь, что всё это — плохой сон. «Но на ночной кошмар была больше похожа моя жизнь» -Я заждался тебя до такой невыносимой боли в груди. «У меня кости ломало» -Но тебя всё не было и не было, и я уже смирился с твоей лже смертью. А когда я научился обходиться без тебя, ты вернулся вновь. «И сломал во мне то, что было важнее костей» Кихён произносит предложение за предложением и сам не знает, зачем им такие откровения. Но парень точно уверен в одном: пусть сейчас он говорит о нелюбви, но, поступи Чангюн так снова, сопротивления бы точно не встретил. Им разбил его на мелкие микроэлементы. Разнёс в пух и прах их. Но он всё равно так же слепо любит его, хотя сам не понимает, откуда такая нездоровая преданность человеку. Парень стоит, больше ничего говорить не смеет, на Гюна смотрит лишь, пытается мысли понять, ведь раньше это удавалось слишком просто, но тот, будто в оцепенение стоит, не находя достойного ответа на откровенные признания Кихёна, которому скоро уходить к Шону, но он всё ещё стоит, хочет посмотреть на Има ещё и ещё раз, подольше, желает насладиться зрелищем, воистину прекрасным, которое, как уверен он, совсем скоро исчезнет из виду. И, несмотря на то, что знает не понаслышке — лишний взор опасен, всё равно гладит прямо. Парень думает, что хватит с него. Жизнь уже итак нанесла слишком много ударов, слишком сильно покалечила, оставив лишь руки в грязных шрамах, по вине которых приходится носить лишь рубашки и худи с длинными рукавами и кажущиеся бесконечными флаконы с разноцветными пилюлями, что нужно глотать во избежание очередного срыва. И Кихён знает прекрасно — ему нужно идти, однако взгляд глубокий своих погасших глаз с младшего не спускает. Хёнвон говорил не единожды, что это лишь нужда, привязанность, зависимость. И им обоим известно лучше других, что всё, происходящее с ними, всего-навсего, последствия общей боли, от которой они бежали, и которую***
Одинокая квартира встречает своего обитателя холодной пустотой. Свет повсюду погашен, отчего мрачная темнота впивается в кожу, заставляя дрожь бежать по телу. В каждой комнате невозможная духота, несмотря на холодную погоду за окном, потому Шону поспешно скидывает с себя пальто, после пиджак, душащий галстук, оставаясь в распахнутой рубашке. Мобильный Кихёна недоступен, а единственный, кто может знать о местонахождении младшего, возвращается в квартиру спустя час. Хёнвон, абсолютно игнорируя присутствие Шону, удобно устраивается на кухне, от любых попыток завести разговор увиливает и даже глаз на старшего не поднимает. Он уже осведомлён о том, до чего доводят такие мимолётно брошенные взгляды. Парень работает в этой области, такую станцию он проехал уже давно и окончательно убедился в том, что все истории начинаются со взгляда. Страдания по этому человеку Хёнвон давно оставил в своём не лучшем прошлом, предпочёл бы и вовсе забыть, как, кажется, и сам Шону. Когда-то они были вместе, любили друг друга так сильно, как никого кроме. Чувства, что они испытывали, заслужено можно именовать райским наслаждением, которое нашлось на земле. Хёнвон упивался временем вместе, словно чистейшим наркотиком. С этим парнем он позволял себе многое, и чувства являлись лишь мельчайшим пунктом из той бесконечной роскоши, что он испытывал. Их любовь была похожа на теплый август. Время, когда уже не жарко, но всё ещё не холодно, было похоже и на их отношения. Страсть, кипевшая между двумя сердцами, никогда не потухала, но, несмотря на это, давала обоим ту свободу, которую каждый жаждет. Шону никогда не говорил о небесной красоте Хёнвона. Вслух, по крайней мере. Он лишь умилялся с его детского лица, спрашивал про татуировки на теле и бесконечно преданно любил его душу, восхищаясь не самими глазами, а искрами в них. Эти чувства были похожи на прохладный февраль. Встретив друг друга, они поняли, что здесь наступит конец душевным терзаниям. Зима кончится, на смену обязательно придёт весна и распустит внутри каждого прекрасные цветы. Так было раньше. Сейчас они больше не рядом. Их болезненное расставание, убивающие перелеты и влюбленности не в тех людей оставили сильный осадок. Уйдя в разные стороны, они полностью опустошили друг друга, отказавшись от любви, что до конца потухнуть не успела. И не сможет, похоже, уже никогда. Она по сей день, одна на двоих, живёт в их душах и пытается на поверхность выбиться, но парни упрямо топчут всё ненужными связями, вредным табаком и дорогим алкоголем. Если в суть не углубляться, может показаться, что, разбейся кто-то из них в осколки, разорвись он на куски, второму будет плевать абсолютно. Но никакого равнодушия нет. Оба по-прежнему друг за друга умирают, несмотря на маски на лицах и поцелуи с другими. Потому после очередного побега, нервы Шону сдают и он, схватив Чё за руку, припечатывает его к столу. Долгий зрительный контакт не прерывается никем. Их глаза всё прекрасно за них говорят, и, как только хватка старшего ослабевает, Хёнвон уходит в свою комнату. Шону слышит хлопок двери, следом идёт, но у дверей останавливается. Сомнения атакуют со всех сторон, парень медлит, когда совсем не вовремя в доме раздаётся звонок, разрушающий уютную квартирную тишину. Старший осекается и, проклиная себя за неправильные действия, что непонятно к чему могли привести, впускает на порог Хосока. Шин, как и сам Шону, встрече не радуется. Парни молчат, а при взгляде друг на друга молнии из глаз пускают. Напряжение, повисшее в воздухе, разрядить удаётся лишь Хёнвону, который слишком ярко, по мнению Шону, улыбается Хосоку, уходя вместе с ним. За двумя парнями дверь закрывается не скоро. Брюнет провожает их взглядом всепожирающим, челюсти сильно сжимает и броситься следом хочет, но, кое-как сдержав себя, достаёт пачку сигарет, хотя и не курит почти, выдыхая в холодное окно одну затяжку за другой.***
На ночных улицах Сеула волшебство так и витает в воздухе. На главных и самых больших улицах города всегда слишком много людей, которые своим нескончаемым потоком могут унести в неизвестность, но у Хосока улыбка до ушей и блеск в глазах. Парень наслаждается прогулкой так, как давно не мог, несмотря на стоящий холод. Он что-то увлеченно рассказывает Хёнвону, вызывая свой самый любимый смех из уст младшего, поит его горячим шоколадом, чтобы его ненаглядный не продрог окончательно, и младший улыбается даже, хотя в глазах очевидная пустота, которую Чё мастерски скрывает. Ему должно быть весело, он должен быть счастлив, ведь рядом с ним тот, кто боготворит, в буквальном смысле, на руках носит и точно ни на кого не променяет, но внутри почему-то чертовски чего-то недостаёт. Хочется сорваться, убежать и спрятаться. Снова сыграть в прятки с судьбой. Сделать вид, что всё пережитое забыть возможно. Но Хёнвон скрываться больше не посмеет. Плевать на то, что, оставаясь, он выносит приговор смертный себе. Плевать на свои собственные чувства, что, словно кошки, скребут внутренности. Плевать на Шону, который в отличие от самого Чё, ничего не чувствует совсем. Хёнвон переступает через всё, идёт сквозь себя и, оказавшись с Хосоком наедине в теплой машине, несдержанно целует. Во рту отпечатывается вкус недавно выпитого приторного шоколада и горькой мятной жвачки, что весь вечер крутил во рту старший. Парень откровенно наслаждается длительным поцелуем, стонет, чем Шина возбуждает сильнее. Они на большой скорости едут куда-то, притягиваясь к друг другу на светофорах ближе. В каком-то доме один изучает тело другого, пока лифт не спеша поднимает их к нужному этажу. В темноте квартиры прямиком на пороге, не отрываясь от обоюдных ласк, парни сбрасывают с себя всю мешающую одежду и останавливаются в только спальне. Страсть между ними сжигает их тела, от малейшего прикосновения они сходят с ума, кричат неразборчивые фразы, стонут и тяжело дышат. В воздухе стоит безудержное желание и звуки обрывистых поцелуев. Оба парня не сдерживаются, точно безумные, забирают всё, друг другом наслаждаются. Во рту сладкое тянущееся послевкусие, губы покусаны, все тело болит от бесконечных укусов и засосов, а лёгкие почти отказываются нормально функционировать, но парни, вымотанные и потные, лежат в объятиях, сходя с ума окончательно. -Хёнвон, — неожиданно зовёт Хосок, только восстановив дыхание, — Ты помнишь наш первый раз? Парень лежит, улыбается в светлую макушку младшего, что расположился на его груди, и свои пальцы с чужими переплетает, вопрос задавая. -Конечно. Разве можно забыть то, как ты лишил меня моей невинности? — игриво возмущается Чё, но тут же из-за отсутствия сил стихает. -Я тогда чувствовал экстаз, — продолжает он, — Казалось, все краски мира внутри смешались. Подобное ощущение меня не посещало до этого. -А меня после, — тихо шепчет старший в ответ. Они замолкают, комфортно уместившись в образовавшейся тишине, где слышится равномерное дыхание и стук сердец в общем ритме. -Я помню ещё кое-что, — тихо продолжает Чё, — Я тогда тоже лежал у тебя на груди. Твоё сердце билось так, словно хочет выпрыгнуть из груди, оставив синяки на теле. Шин молчит, лишь улыбается мягко, и Хёнвон, это чувствуя нутром, тоже сияет и к биению сердца в груди сильнее прислушивается. Сердце стучит так же сильно. Как и всегда бывает у Хосока рядом с Хёнвоном.