Когда я увижу тебя на пороге, поверь мне — я буду стрелять.
На окраине города солнце садится, скрывая за горизонтом обнаженные лучи. Небо окрашивается в алый оттенок, и знающий человек определенно решил бы, что светила вскрыли себе вены, изливая свою душу людям под видом кроваво красной жидкости. Закат — вестник конца, что приходит всему. Уходит день, с ним время, а оно забирает и чувства, сохраняя на память уродливые шрамы в каждой душе. Кихён думает, что миф о целебном свойстве времени для него таковым и остался. Он лежит на холодной постели, наблюдает за закатным волшебством, которое сравнивает с уходящей, вытекающей сквозь пальцы, надеждой. Так и не согревшимся телом, парень ощущает на себе взгляд пристальных глаз лежащего рядом. Чангюн не пытается донести какой-то смысл до сознания Кихёна своим наблюдением — просто наслаждается. Вдыхает запах, по которому каждую секунду скучает, изучает идеальные изгибы любимого тела. Во мраке комнаты, что потонула в тёплом свете уходящих лучей, младший лежит рядом с успокоившимся после недавнего срыва Кихёном, молится Богу, умоляет не прерывать столь сладостное мгновение. Он понимает — одно неправильное слово, движение и всё в их чересчур хрупком балансе взлетит ко всем чертям. Но его сердце, битое, словно брошенный пёс, никак не хочет отпускать эту, до боли желанную, картину, оно отказывается принимать правду неземной красоты рыжеволосого ангела, прядки которого давно потеряли свою яркость, ровно как и глаза. «Если это сон», — думает Чангюн, — «Я не хочу просыпаться». Он хотел бы обнять, шепнуть приятные слова о том, что никогда не посмеет обидеть, однако нарушать уютный интим этой комнаты лживыми пустыми, но такими сладкими на вкус односторонними монологами, что обещают остаться без ответов, слишком неосмотрительно с его стороны. Парню известно о том, что уже слишком поздно. Он обидел, нанёс сотни ножевых, оставив смутного цвета душевые пятна, что не смоются во век, не дав и шанса на умиротворение. «Но если я всё-таки открою глаза», — продолжается мысль, — «прострелю себе висок, дабы спать с тобой рядом вечно». Чангюн — его стена. И Кихён знает об этом. Он убьёт любого, кто посмеет причинить боль. Но и руки младшего, не раз испачканные в его слезах и крови, он помнит настолько отчётливо, что выскребать острым из памяти хочется. Старший думает о Гюне, о любви к нему. Думает о том, что пока не прекратится биение головой о ту самую, прочную стену, их чувства не принесут ничего, кроме повторяющегося удушения. Сейчас Кихён беззащитен, но лишь выйдет за пределы ветхого жилья, перевоплотится в розу, увядающую, но всё ещё манящую своим диким ароматом. Шипы его смогут кромсать каждого, кто хоть посмеет посмотреть в его сторону. Чангюн убьёт каждого в радиусе нескольких километров. Кихён же убьёт надежду во всех, кроме Чангюна. Ибо тот сам режет руки в кровь, добровольно пускается во все тяжкие, хватаясь за колкие шипы, вдыхает аромат полной грудью, от чего все мысли вперемешку, дурманятся. Его собственный выбор — умереть лишь от его рук. Но Кихён безмятежно отдаёт свою судьбу в руки Гюна, доверяет ему жизнь, хотя ни один из них не назвал бы этот выбор правильным. Он лежит, улавливая чужое сбитое дыхание, а младший любоваться не прекращает и всё думает о том, что печаль ещё никогда не была настолько сказочно красива. Глаза Има плавно скользят по Кихёну: растрёпанные волосы, в макушке которых хочется зарыться носом, вдыхая сладкие феромоны; глаза, уже давно пустые, но всё так же притягивающие своим холодным великолепием заглянуть внутрь и найти отгадки всех тайн вселенной; губы, пухлые и болезненно соблазнительные, что хочется терзать до онемения; шея, которую чертовски необходимо украсить отметинами и следами губ, зубов, пальцев, говоря каждому о принадлежности этого тела лишь одному владельцу; руки, их грация и бледность, руки, что хочется без устали целовать тёплыми губами, пока они своим низким градусом, стирая солёные дорожки, охлаждают обожженное слезами лицо. На одном из худых пальцев кольцо. Украшение что-то значащее. Аксессуар, что был замечен не впервые. -Зачем ты носишь его? — голос Има звучит, точно ранняя утренняя молитва, спокойно и монотонно, посреди глухой тишины помещения, и в хрипоте голоса сквозит раздражение. -Это не твоё дело, — резко бросает Кихён, но после, жалея о сказанном, затихает. -Чувства всё ещё не прошли? — младший выдаёт вопрос с наглой усмешкой. В секунду после оба понимают — их закат наступил. Мгновение назад, когда были сказаны отнюдь не нужные, не прошеные, слова, их солнце окончательно спряталось за горизонт. -Какое право ты имеешь задавать такие вопросы?! — парень взрывается моментально — нервы сдали совсем, бросив своего хозяина на произвол бесконечных чувств, что, стоило им стать точно американские горки, перестали быть понятны даже Кихёну. Он не успел прийти в норму за те жалкие пару часов, и ком в горле нещадно душит подступающими слезами. Кровать пустеет, остывая с обеих сторон. Чангюн не жалеет о сказанном и готов убить кого-нибудь прямо сейчас, но, видя покрасневшие глаза напротив, желает пропасть из жизни сам. Тихое «уйди» пробивает идиллию. Им не хочет понимать, отказывается верить очевидной правде, что до срыва кричит о вселенной, на постройку которой самому Богу дня не хватило, а мир, тот самый, что в Кихёне он разбомбил на обломки и развалины, восстанавливаться будет не неделю, месяц или год. Вечность — срок возрождения умершей души. Но никому из них эта вечность не дана — что означает и потерю надежды на исцеление. Они повторяют это вновь и вновь. Кихён душит себя не видевшими свет слезами, Чангюн хлопает дверью. С каждым новым//FlashBack\\
Кольцо из белого золота легко скользит на безымянный палец левой руки, и Кихён крепче сжимая большую тёплую ладонь, слабо улыбается в смазанный поцелуй. -Когда-нибудь я сделаю это по-настоящему, — шепчет Шону, — Ты ведь скажешь мне «да»? — следует вопрос после, ответом на который служат слабый кивок и мягкая улыбка карамельных губ. -Такое красивое, — тихо восхищается Ю, разглядывая подарок со всех сторон. -Я выбирал что-то похожее на будущего владельца, — смеётся старший, заполняя низким басистым смехом небольшую студию с разбросанными по периметру комнаты набросками Юнги, кожаным диваном где-то в углу, где уместились два тела и летним дождём за панорамными окнами.//The end FlashBack\\
Кихён вымученно ухмыляется воспоминаниям, думая про глупую надежду, что непонятно откуда возникла в них тогда. Ему всегда было ясно — не получится. Не выйдет без. С кем-то кроме. Миниатюрное украшение плавно слетает с пальца, броском опускается на полкомнаты. Парню хочется залиться истерическим смехом, но друзья за стеной заставляют подавлять внезапные болезненные порывы. Предательский голос шепчет, проникая в глубь, и, кажется, даже заткнув уши, его отголоски будут долетать сквозь призму, будут слышаться всё равно. Кихён вертит головой, пытается прогнать чуждые мысли, но, потихоньку осознавая, что тот невыносимый голос, твердящий о худших свершениях — его собственный, тонет. Мёртвое сердце ударами разламывает рёбра, несколько высохших по дороге вниз капель соли оставляют новые раны на белоснежно чистом лице. Кихён понимает — их закат, что вестник конца, который наступил однажды, в день их первой встречи, но до их затуманенного слепой нуждой сознания дойдет ещё не скоро. В прихожей слышится копошение, парень хочет встретить Чангюна, вцепиться в него, ничего не отвечая его вопросительным взглядам, но на пороге лишь вернувшийся от Чжухона Минхёк. Парень замечает друга сразу, стоит непроизвольно скользнуть взглядом по двери комнаты, в которую он входит минуту спустя. -Мне так жаль, — лишь сдавленно шепчет он, присаживаясь на самый край кровати. -Помолчи со мной, — хрипит младший, спустя время пугающего молчания. Ли улыбается, совсем слабо, сбрасывает с себя пальто куда-то на грязный пол и устраивается рядом, согревая своим теплом вторую половину кровати. Их тишина, волнующая и пугающая, длится долго. Ни слова, ни звука, лишь глаза, смотрящие друг в друга. Их тишина, уютная понимающая, нарушается спокойным голосом, что атмосферу не ломает вовсе. -Я думал, что умру без тебя тогда, — шепчет на грани молчания Кихён, донося слова лишь до их ушей. -Когда ещё не вернулся Хёнвон, а Шону ночевал в клиниках вместе с тобой, — чуть выждав, поясняет парень. -С самого начала я держался за твою руку, как за последний луч света во мне, — монотонно продолжает он, утопая во взгляде напротив, который улыбается, зажигая новые лампочки в обоих одновременно, точно зеркало. -Что будет, если я умру? — на тон тише спрашивает Кихён, не смея нарушить контакт между ними. -Я умру вслед за тобой, — не задумываясь, шепчет Минхёк в ответ, практически сразу же давая понять. Ли старший украшает лицо полуулыбкой, а Кихён хочет, чтобы она стала последним его воспоминанием этого дня. Закрывая глаза, он спешит уснуть, забыть это всё, но настойчивый стук заставляет подняться, выходя ко входной двери. Недовольный нарушенной тишиной Хёнвон отпирает дверь, за которой несколько мужчин подозрительно оглядывают квартиру. Кихён, вспоминая день похищения, словно дежавю, пропускает вопросы о Чангюне, концентрируясь на дрожащих пальцах, и, лишь когда приходится сопротивляться, крича, и бежать, в себя приходит. Но оказывается до невозможного поздно. Мимо парня резкие сцены проходят, будто в замедленной съёмке. Хёнвон, обмякший, точно кукла тряпичная, от сильного удара. Сопротивляющийся из всех собранных сил Минхёк, которого под крики выводят за пределы помещения. Кихён сам отключается мгновенно от мощного швырка о стену, который тушит лампочки в его мире, погружая в темноту.***
В голове взрываются ядерные бомбы, на языке блевотный привкус металлической крови, запястья ужасно ноют от холодных наручников. Вокруг оглядываться нет смысла — комната не освещена, ни единого звука извне. Рецепторы улавливают лишь слабые звуки со стороны, запах сырости и зверский холод. Парень пытается встать, но колени вновь бьются о камень, вырывая из глотки крики. От слёз неприятно щипят ссадины на щеках. -Кихён? — еле слышный знакомый голос доносится до него, — Они сделали тебе больно? -Минхёк, ты цел? — парень игнорирует вопросы о собственном состояние — сердце сейчас разрывается вовсе не за себя. -Пока ещё, — отвечает Ли, а сквозь фразы слышится столь привычная тёплая улыбка, — Кихён, мы будем в порядке, слышишь? Я обещаю те… — фраза обрывается, стоит им услышать стук приближающихся шагов. Соседняя дверь с мерзким скрипом открывается, и Кихён понимает, кто пришёл к другу. Парень забывает о всей боли в костях и теле, бежит к стене — единственному, что сейчас соединяет его с частью души, кричит громко, разрывая связки, но больше сделать ничего не может. Кулаки нещадно разбиваются о камень. Он не верит в Бога, но молит о спасении. Не себя — его пропащую душу, что рвётся на части, уже не спасти никому. Сейчас он желает одного — пощады для близкого, шанса на жизнь лишь для него. Мину прилетают грязные слова, угрозы, он хамит в ответ, в воздухе повисает звонкий хлопок пощёчины, что оставила свой след от слабой руки парня. Кихён не знает, понятия не имеет, кто сейчас рядом с его другом, но, слыша крик, в котором узнаётся родной голос, зажмуривает глаза, падая в самый крайний угол, царапает лицо, кожу на голове ногтями. Он слышит, как хрупкое тело друга падает, слух улавливает оскорбления и крики. Слишком громкие. Душераздирающие крики о помощи. Парень слышит, как ломается голос Ли, пока он продолжает просить. Он слышит жалобные всхлипы, сквозь мычание, когда чья-то рука затыкает рот. Кихён хочет оглохнуть, забыть, умереть. Прямо здесь, на этом сыром полу. Прямо сейчас, когда он ещё может решиться на это. Чтобы из памяти стёрлись зовы о спасении, на которые он не может ответить, мольбы о помощи, когда какой-то грязный мужик жёстко входит, разрывая чересчур нежного Мина, трахает его против воли, под жалобный скулёж и все продолжающиеся крики охрипшего голоса, доставляя неимоверную боль. Кихён готов вырвать себе уши, хотя из-за собственной истерики не слышит и собственных криков. Он не знает, как долго это продолжается, он даже забывает о ситуации и о друге, что, потеряв всю силу, лежит безжизненным трупом. Дверь закрывается с обратной стороны с таким же ужасным звуком, снова слышится звук шагов, но он отдаляется, ровно как и следующие за ним угрозы и усмешки. Кихён несколько минут сканирует опухшими глазами стену, после, когда заложенные уши начинают воспринимать шум, поднимается, на слабых ногах, что, кажется, ломаются под ним, как Минхёк сломался под кем-то, и подбегает к холодной стене. -Минхёк. — жалобно скулит имя друга он, — Минхёк, мы будем в порядке, слышишь? Я обещаю те… — слово обрывается от внезапного выстрела в абсолютной тишине. Истерика накрывает волной сразу, с головой. Вновь. Кихён мешком падает вниз, ноги держать больше не в состоянии. Минхёк, пустой, вмиг омертвевший взгляд которого устремлён перед собой, точно кукольный, услышав выстрел, не реагирует. Силам пришёл конец. Голос беспощадно сорван. Огни в, теперь стеклянных, глазах затмились вязкой темнотой, что съела парня за долю секунды. На бледном отёкшем лице следы от побоев. Отключившимся сознанием он хватается за вопль друга за стеной и самое светлое воспоминание, опуская свои веки. «Надежда умирает последней» — думал Кихён, даря Гюну очередной поцелуй. И, если под этой «надеждой» парень имел ввиду Минхёка, то она действительно погибает. Вместе со звёздами из океанов важного человека.***
Соседняя комната, в которой за решеткой находится парень, чьи нервы, точно канаты, натянуты, с разбитыми о твёрдую поверхность руками, освещается одной только тусклой лампой и душит своей смердящей вонью. Шин ходит кругами по узкому помещению, нервничает с каждой минутой все сильнее, успокаиваясь лишь, когда тяжёлая дверь открывается, впуская внутрь мужчину в приталенном костюме и улыбкой на лице. -Здравствуй, Хосок, — Ким спокойно наблюдает за яростным пламенем в глазах парня напротив, улыбается сильнее, более удовлетворено. -Я убью тебя, — шипит сквозь зубы парень. Мужчина издаёт смешок, крутит головой, поправляя бриллиантовые запонки. Он подходит к решетке вплотную, за ним в комнату входят двое парней, что волочат по полу практически не подающее признаки жизни тело. -Хёнвон. — с губ шёпотом срывается имя. Шин чувствует, как лёгкие медленно сдавливает от нехватки кислорода. -Не смей! — обращается он уже к блондину напротив, — Или, клянусь, я придушу тебя собственными руками, — парень кричит гневно, на что Намджун одаривает его снисходительной улыбкой. -Ваши угрозы обходятся дорого лишь вам. Ким кивает людям позади, на грязный пол падает, поднимая клубы пыли, еле дышащий парень. -Условия игры те же, что и в первый наш разговор: ты сдаешь мне Чангюна — мальчишка остаётся жить, — мужчина, говоря, в глубь души словно заглядывает, но Хосок сталь во взгляде сохраняет, душа его не принадлежит ему с тех пор, как он встретил Хёнвона,. -В противном случае, умираете вы оба. Намджун вновь цепляет на лицо улыбку, что оголяет глубокие ямочки на щеках, в которых Шину его закопать не терпится. Мужчина мелькает перед парнем, иногда нарочно перешагивая через тело Хёнвона, кружит вокруг них, словно коршун, ожидающий окончательной кончины жертвы. -Мой ответ всё тот же, — выплевывает брюнет. -Вот незадача, — Намджун вновь вздыхает, более наигранно в этот раз, — Но я всё же сжалюсь над вами. Ким отдаляется в угол, парни вокруг под крики и сопротивления выбрасывают Хосока из камеры, приставляя к виску оружие. Перед ним лежит Хёнвон, всё ещё в сознании. Хотя лучше бы не был. Лучше бы он умер. Лучше бы они убили его сразу. Их всех. Тогда никому не пришлось бы разгуливать по земле, как хладные трупы с перебитыми сердцами. Никто из них не услышал бы глухих ударов по слабому телу и крики, звучавшие голосом Минхёка, мольбы о помощи, спасении, что до конца жизни отпечатаются в памяти каждого. Хосок предпочёл бы мгновенную смерть этим бесконечным страданиям, за которые никогда не вымолит прощения. Он стоит прямо, когда к голове Хёнвона приставляется пистолет, а Ким смотрит в упор, но парень глаз опустить не смеет, не ведёт даже бровью. Намджун усмехается, но во взгляде восхищение читается — смелость и дерзость характера действительно вызывают восторг. Мужчина разворачивается за спинами своих людей, спешит покинуть комнату в полном разочаровании, но возглас брюнета заставляет замереть в приятном ожидании дальнейшего развития. -Намджун! — парень дёргается с места, но стоит давлению оружия усилится, осекается. -Я прошу, — шепчет Хосок, понимая, что вот-вот потеряет остатки гордости, — Я умоляю тебя, — просит он, затаптывая достоинство глубоко в землю, — Убей меня! Только не тронь его, он не виновен ни в чём. -Мои братья тоже не были, но они ведь мертвы, не так ли? — Ким резко разворачивается, бросает грубые слова, пока двое парней стоя перед ним, прикрывают хозяина, словно верные псы, — Ты убил их, так что же мешает мне убить тебя? -Умоляю, Намджун, не убивай его. — молит Шин, понимая, что растерял всё, что было, но сдаваться не думает, ведь кое-что всё-таки ещё ему принадлежит. Ведь ради спасения этой жизни он и был рожден. Ким смотрит слишком внимательно на брюнета, после на Хёнвона, которого рывком поднимают на колени, стоять перед Хосоком принуждают. Жизнь их обоих почти покинула. -Убийство за убийство. Душа за душу. Смерть должна быть отмщена, — полушепотом произносит Ким, — Но вашей вины ведь в том нет, это все та жалкая любовь, что вы питаете друг к другу. Повисает продолжительная тишина. Хосок успевает рассмотреть все исходы, но к верному так и не приходит. Намджун в никуда устремляет взгляд, собственным мыслям усмехается, глаза по-свойски щурит. -Это мальчишка слишком красив. Я не убью его. На руку мужчины опускается весомый пистолет, что он сжимает в руках Шина. -Его убьёшь ты. Джун улыбается, переводя взгляд на глаза Хёнвона, ищет на их дне то, что так желает узреть — страх, мольбу, но натыкается лишь на презрение и насмешку. Хосок игру взглядов и очевидную в ней победу младшего не замечает. Застыв без движения, он думает о пуле, что надо пустить в лоб Намджуну, но тот громко ухмыльнувшись, удаляется со своим сопровождением с глаз. Брюнет смотрит на заряженные дула, направленные на их головы, и дрожащими руками наставляет пистолет, а Хёнвон нагло улыбается, как и в первую встречу. Его улыбка — на грани истеричной, сумасшедшей. Он улыбается, но душа его захлебывается. Ему хочется кричать, хотя бы о любви, но он лишь улыбается. Думает, что так даже правильнее. Парень ведь сам когда-то сказал, что согласен умереть только от его рук. Он сидит перед старшим, лицо побито так, что живого места не найти, глаза заливают кровавые капли, но он считает, что это — наилучший исход из всех возможных. «Время убивает любовь». В голову сразу приходит сюжет «Ромео и Джульетты» и мысли о том, что надо бы чаще держать язык за зубами. Хёнвон помнит безумную любовь двух подростков шекспировского произведения, и его вывод остаётся неизменным — автор подобрал самый верный исход. «Но если кто-то падёт, любовь останется вечной». Конец, что выпал им, идеален настолько, что любой другой человек сравнил такую точку зрения с психическим заболеванием, но этот исход честен и, несмотря на всю абсурдность, свят для вечности. Когда человек любит тебя, возносит твою душу. Когда он предан, укрывает от боли. Когда он готов стрелять тебе в голову, зная, что смерть от его рук примется, как благословение. Это завершение идеально. Настолько, что подташнивает невольно. Ведь тот человек, что является твоим миром, производит контрольный выстрел. Хосок молчать продолжает. Время идёт, скоро выбор сделают за него, потому решать необходимо: отказаться от прошлого, на которое он, в прямом смысле, молится готов, или умереть за него вновь? Для него этот выбор очевиден, сделан уже давно. Он лишь никак не может насмотреться на смысл своего существования, что уходит из его рук. Парень сжимает оружие, дарит зеркальную улыбку и какую-то тихую фразу на ухо Хёнвону. В камере раздаётся выстрел. Тело падает замертво. Пока лужа вязкой красной жидкости медленно растекается по полу, к нему приходит осознание произошедшего. Зрачки расширяются, заполняя глаза, из которых уже готовы хлынуть слёзы отчаяния, далеко не последние по этому человеку. Под ужасные крики, попытки, что всё же результат дают, парень бежит к телу, опуская чужую голову себе на колени, пачкает длинные пальцы в горячей крови, оставляет поцелуи холодных губ на ещё не остывшем лице. Капли солёной воды бесконечной скорби, и вопль, что слышится в каждом углу здания, останутся здесь, в этих проклятых стенах, где одно целое сердце, что составляли двое, разбилось, разлеталось на ошмётки. Парня силой оттаскивают, но на коленях вымолить прощения и поклясться в последний раз о своей бесконечной любви, что переживет вселенную, он успевает. В ушах снова глухо, но шум за пределами комнаты он улавливает четко, а когда его, без каких-либо сил, ловят крепкие руки, он хватает воздух ртом, и, смотря в сторону, где без движения лежит человек, давится криком, что истерикой сменяется через секунды считанные. Чангюн не в силах сдерживаться. Он уничтожит. Всех. В черную машину с рук парня опускается тяжелое тело погибшей души.***
«Я готов на всё, пока твоё сердце бьётся» — эхом поражают мысли последние слова, пока в карете скорой над ним кружат специалисты, вопросы которых он игнорирует. Одно, единственное, за что цепляется туманный взгляд больных глаз — Минхёк, погружаемый в машину на носилках и Чжухон, цвет лица которого напоминает саму смерть. Также выглядел и он перед тем, последним, выстрелом. Кихёна парень не находит или теряет в толпе — точно не уверен, уже ни в чём. Глаза щипят, вновь наполняются раздражающей жидкостью — слезами того, кто никогда не плачет. Врачи вводят что-то в вену, контроль теряется, но в памяти всё ещё его наглая ухмылка, как в первую встречу, и такое необходимое теперь, как воздух, которое он заучил за пару секунд, точно мантру. «Я готов на всё, пока твоё сердце бьётся».