-Глянь на меня, я весь в синяках — выстрелы вместо объятий
Проходя в сомнительных лифт монотонных серых цветов, отдающих ощущение полного отчаяния в четырёх замкнутых стенах, парень нервно искусывает свои обветренные губы. Идя сюда, он знал о том, что встреча дастся непросто, но во рту металлический привкус, а в отражении взгляд потерянный, заставляющий сомневаться в правильности собственных намерений. Дверь квартиры не запрета. Парень входит неспеша, от знакомого запаха, ударившего в нос, всё внутри на миг сжимается. Перед ним вновь пелена непрошеных эпизодов. Хёнвон вертит головой, сжимает до боли переносицу холодными пальцами. Из внутреннего кармана лёгкого пальто в ладонь скользит баночка успокоительного — две таблетки, тяжёлый вздох, и он стоит около двери в спальню, где темнота окутывает помещение настолько, что глаза болят. -Шону, — зовёт он, прекрасно зная о том, что старший не спит. Кажется, уже вторые сутки. Хёнвон ведь и сам глаз не смыкал без порции лекарств, но подавить причину собственной беспомощности, даже сильнее чувства вины, это не помогает. -Уходи, Хёнвон, — голос Шону низок, с трудом выдавливает из себя каждое слово, преодолевая неприятное жжение в области горла. Всё таки, сигареты не самый лучший лекарь. -Я хочу помочь. -Помоги Кихёну или его дружку — они оба ненормальные, — старший грубит, выплёвывает едкие, словно густой дым, фразы, но Хёнвон слишком долго рядом, чтобы понимать ясно — это лишь попытка избавления от боли. Шону из тех, кто костьми ляжет, но своей болью не ранит никого. Именно из тех, кто скорее позволит искалечить себя, чем дорогого душе человека. Он из тех самых, кого рано или поздно это убьёт. Хёнвон неспеша проходит к большой кровати, опускается на колени, укладывая холодную руку на оголённое плечо. -Не пытайся задеть меня своей ложью. После его смерти мне не страшно. Шону лишь замолкает, младшему кажется, перестаёт дышать на секунды. Он оглядывает Хёнвона, опускает голову на руки, что о колени опираются, издаёт тихий смешок. -И моя смерть отныне тебя не пугает? — парень пытается ударить побольнее, затрагивает то, что для обоих является неприкосновенным, но Хёнвон работает в своей профессии не один год и во фразе замечает одну только боль в количестве вселенского масштаба. Он знает, что она собой представляет. Он чувствует её ежесекундно. Не только в себе. Парню и правда хуже уже не будет. Отчаянное сердце, выживавшее из последних сил, цепляющееся за каждый шанс, похоронено где-то рядом с останками сгнивших бабочек. -Я не допущу этого, — стальная констатация факта впивается в мёртвое сознание, каждая фраза отдаётся в мыслях не раз. -Хёнвон, сдайся наконец, — старший выдыхает, — Как ты не поймёшь — со мной всё кончено. Секунда между крайностями пролетает мимо них, но для обоих тянется, будто столетие. Звук звонкой пощёчины повисает в пространстве. Шону проникает в разбитые надежды в глубочайшем омуте из тех, что ему удавалось лицезреть. Сожаление обо всём сказанном, не только в прошедшие минуты — за всю жизнь, накрывает, стоит Хёнвону лишь поднять глаза. Они могут потерять всё в одно мгновение — примером того является их собственная жизнь. Но старший осознаёт это лишь сейчас, когда они уже похоронили два тела и потеряли множество душ. И как же после всего он найдёт в себе силы оттолкнуть Хёнвона, прикосновения которого достаточно для воскрешения сдавшейся души? -Пока я жив, с тобой не будет кончено, — парень говорит твёрдо. Но Шону слишком хорошо изучил его за время, проведенное вместе наедине, чтобы суметь отличить уверенность от страха. Шону именно тот, кто первым и единственным распознаёт дрожь в чужом голосе. Шону тот, чьи горячие объятия согреют ледяное сердце Хёнвона, который сам отдастся в широкие объятия. Хрустальные капли не долетают до пола, он собирает их с щек младшего ладонями. Это его слёзы, принадлежавшие ему одному. И Шону ещё долго на коленях будет вымаливать у Бога прощения за них. Сила, что привлекла его к парню, вновь его восхищает. Хёнвон — единственный, у кого ещё остались силы на слёзы. Недолгие пару секунд, что старший изучает его, а после сжимает хрупкое дрожащее тело в руках. Влага, всё оседающая на его плечо, действует, точно растворитель для сердца. Достаточно нескольких капель, чтобы запустить реакцию расщепления. Сейчас Шону готов отдать всё, лишь бы Хёнвон прекратил. Парень цепляется за него чересчур отчаянно. Он больше не позволит ему исчезнуть, улетев сквозь его собственные объятия. «Мне больно» «Мне жаль. Прости меня» «Я люблю тебя» «Я люблю тебя» Они никогда не нуждались в лишних словах. Тишина всегда говорила за них. Её вполне хватало, и моменты эти становились главными драгоценностями жизни. В глубоком страшном омуте черти, вышедшие из сознания Хёнвона, пожирают душу Шону, но старший перечить не смеет. Он обязательно спасёт его. Даже если ценой будет его собственное спасение.***
На балконе по-зимнему прохладно. Ветер накрывает тело, заставляет мурашки бежать по нагой коже. На плечах Кихёна тонкий плед, едва прикрывающий спину, пропахший почти не ощутимой примесью табака и крови. Чангюн рядом медленно затягивается, стоя под пристальным неотрывным взглядом, в одной лишь лёгкой майке. Внутри, в помещении, слишком душно, и память не даёт покоя. Кихёну, не прекращая, мерещится запах друга, буквально повсюду. Парни стоят вот так, на морозе, дыша никотином, почти час. Солнце успело опуститься, забирая с собой очередной пустой день, на небе разлился яркий розовый оттенок, ослепляющий нещадно уставшие глаза. Кихён сбился со счёту — кажется, Им закурил уже четвёртую. А он всё смотреть продолжает, также пристально, изучает чужое лицо, словно они в первый раз видятся, хотя и знает каждый его участок лучше собственного. Парень думает, параллельно ощущая каждый вдох со стороны кожей. Он больше не старается оказать сопротивления. Попытки тщетны, бессмысленны — факт, наконец, признан, а самоубийство путём глупого самообмана отныне не актуально. К человеку тянет, влечёт с такой силой, будто Кихён не владеет собой. Скажи ему кто-нибудь, что тот самый сильный и стойкий парень будет попросту не способен уйти от человека, рассмеялся бы в лицо. Но сейчас он стоит в двух шагах и в силуэте напротив находит воплощение своего мира, которому Господь прекратил дарить шансы на выживание довольно давно. Чангюн сам прекрасно осведомлён о том, чем чреваты подобные моменты. Кихён, преодолевая глаза, проникнет в душу вновь, разобьёт сердце, а младший не сможет даже укоризненно взглянуть в его сторону. В руках этого задушенного судьбой парня находится весь его смысл. В них и отчаянное желание придать грешное нутро смерти — уже навсегда, покинуть мир. Нездоровая эйфория, испытываемая ими в столь опасной для всех, не только для них, близости, неправильна. Больной кайф, идущий против всех, мыслимых и антинаучных, законов природы, должен быть выжжен из-под кожи. Боль, что прозвали все, заблуждающиеся вокруг, любовью, свела с ума, стоило им разлучиться более, чем на сутки. Они наедине, вместе, готовы простить друг другу всё, но и тогда туманящие разум чувства не оставляют после себя ничего. -Когда же твои чувства остынут? — севшим от долгого пребывания на холоде голосом Кихён интересуется именно тем, что мучало его давно, но интимная обстановка между ними именно в эту секунду, когда они оба готовы сбросить друг друга с чёртового балкона и рвануть следом, не выждав и минуты, выдаётся наиболее подходящей. -Когда ты освободишь меня? Им прикрывает глаза, делая последнюю затяжку, и сигарета летит к асфальту. Он сжимает в себе оставшиеся отголоски смелости, чтобы поднять глаза. -Никаким моим чувствам нет края, если их как-то касаешься ты. Чангюн знает о последствиях лучше, чем кто-либо, и сейчас в очередной раз абсолютно не в силах оторвать взгляда. Их любовь не чиста, порочна. Люди не должны, не могут чувствовать подобного, похожего на сущий ад. Парень уверен — наверху уже вынесли приговор, подготовив им персональные котлы в преисподней. Но он любит искренне, даже наивно, не считая происходящее с ними простой привычкой. -Я ненавижу тебя, — шепчет Кихён. Резкие движения в сторону комнаты позволяют тёплой материи приземлиться на холодный кафель балкона. В голове надрывный плач, сорвавшийся второй раз за день от бесконечных истерик голос Хёнвона, вторящего одно и тоже с исключительной частотой. «Ты никогда не прекратишь цепляться за свои обреченные чувства!» — с полок вниз полетели их общие фото, на которых лишь остатки их счастья, разбившись звонким ударом о паркет. «Сколько ещё людей должно погибнуть, чтобы ты понял?!» — его резко прижали к стене, дышать в миг стало трудно. Хёнвон позволил разглядеть застывшие на дне яростного взгляда кристаллы слёз. «Он убил его! Он убил их всех! И нас он тоже погубит…» — парень затих, упав на разбитое стекло худыми коленями в руки жаждущего оказать хоть нещадную помощь Кихёну, который спустя секунды оказался отвергнут вновь. «Ты зол</i>» — утверждал Ю, но друг лишь ухмылялся. «Нет» — блондин качал головой. Кихён в момент ясно понял — это правда — всё, сказанное им, ведь отныне он — всё, что у Хёнвона осталось. И как же он посмеет злиться на Кихёна, одного взгляда которого будет хватать на то, чтобы вновь зажечь огни надежды в глазах? От не самых приятных воспоминаний парень морщится, покидает своё отражение в зеркале ванной. Эта любовь действительно никогда не перестанет быть его частью. Она извращена, незаконна. Кихёну известно то, что каждый, нарушивший закон, карается. Его наказание нашло себя ещё при жизни, в судьбе, что давно раздробилась на атомы. Осколки в ладонях испачканы кровью, ощущаются столь остро лишь сейчас, когда были нанесены всевозможные и немыслимые априори травмы. Некогда светлые чувства обернулись смертью с сотнями ножевых ранений. Это довело их до края, обречённости, сумасшествия. Район медленно окутывает ночь, и лишь яркая Луна освещает забитые постройками дворы. Холодный свет проникает и в самые отдаленные части квартиры, а комнату спальни заливает практически целиком. Простыни смяты, испачканы потом. Кихён просыпается в панике с катастрофической нехваткой воздуха в груди каждую ночь, если уснуть всё-таки удается. Стоит лишь прикрыть веки, лёгкие заполняет рыхлая кладбищенская почва. Перед глазами в тысячный по счету раз могильная плита с гравировкой имени друга. Кашель, что раздирает горло, оставляя кровавые следы на девственно чистой салфетке — весьма изощрённый способ искупления. За месть, что, по мнению Кихёна, стоит того. Парень чувствует, как разлагается его изрикошеченная маленькая вселенная, надежда на спасение которой всё ещё продолжала теплиться в глубине. Терять ему отныне нечего, а, значит, катализатор действенен, и процесс запущен. В стороне прихожей слышится шорох. Босые ноги спешат ко входной двери, где Чангюн небрежно отбрасывает куртку к ключам и телефону. Голова почти взрывается. Парень почти не спит. Кихён обессиленно оглядывает младшего, ловит погасший от изнеможения взгляд. И Чангюн читает его сразу же — было бы глупо после стольких лет заблуждаться в намерениях друг друга. -Потерпи ещё немного. Мы почти готовы. Ю кивает и бросает взгляд на экран мобильного. «3:40» Чангюн вновь вернулся под утро, Кихён вновь дождался его, и всё шло так, как должно было быть изначально, если бы не то, что с ними произошло. Обстоятельства, разрушившие одну жизнь за другой ударили сильно настолько, что восстановить такой обыденный ритм практически невозможно. Это было бы похоже на сцену из плаксивой мелодрамы, вот только на утро им нужно посетить могилы на кладбище. К сожалению, они не в кино, и душевные травмы не забудутся по щелчку пальцев. Пожизненное преследования и тюбик успокоительных на полке рядом с кроватью — их единственная гарантия.***
Остывшая расправленная постель, на краю которой мужчина сидит уже около получаса, отдав предпочтение размышлениям вместо сна. Взгляд холодных глаз устремлён прямо, в стене, похоже, уже проделана дыра. Голова лишь изредка оборачивается на рядом спящего парня, а после к сейфу, в котором заряжена полная обойма. Затишье перед бурей — Намджун дал бы подобное наименование тишине, наставшей в их непростых отношениях с Чангюном. Бездействие парня доводит Кима до ежедневной паранойи. Усиленная вдвое охрана и дикое беспокойство за маленькое чудо — того самого Пак Чимина, беззаботно уснувшего рядом, — лишь следствие проделанных ошибок. Намджун знает Чангюна лучше каждого — он сам воспитал этого мальчика и уверен, что взрослый Им так просто не сдастся. Ким совершил непростительное, посмел коснуться семьи — того, что в их обществе считается святым, беспрекословным. И так просто ему этого не простят. Он не простил. Мужчина, так или иначе, достиг первоначальной цели, воссоздал из Чангюна собственное протеже, но понял слишком поздно то, что собственная погибель настигнет его именно от рук Чангюна. Часы пробивают 3:40. Он вздыхает, но, лишь ощутив на напряженной спине маленькую тёплую ладонь, облегчённо прикрывает глаза. Мальчишка, которого изначально планировали держать в сыром подвале, видит сладкие сны на кровати Кима и каждый день дарит ему дозу успокоения. Намджун совсем не говорит об их работе, тем не менее знает о том, что и Чимину всё о нём известно. Но это не заботит никого. Мужчина прижимает к себе хрупкое тело весьма осторожно — всё же боится разбить и это. Обнимая со спины, молится лишь об одном — сохранении крохотной теплой жизни, что доверчиво льнётся, дремлет в его окровавленных руках.