Охотник на крыс

Наль слал записку за запиской, и после четвертой Ричард согласился поужинать в городе, только бы кузен отвязался. Не кузен... Создатель! Как примириться с собой, если ты самозванец, в чьих жилах течет подлая кровь? Раньше Ричард считал матушку жертвой духа-соблазнителя и сочувствовал от всего сердца, но теперь она виделась ему ведьмой, которой ничего не стоит приворожить и принца, и короля. Узнай тюфяк Наль, о ком он так печется, гнал бы подменыша палками до Данара и дальше — в грязную речную воду на корм рыбам. Но если подумать: Повелители Скал тоже вели свой род от языческого демона. Так ли, в сущности, велико различие между ним и Аланом? Рот Ричарда болезненно искривился. По крайней мере, Алан не занимал обманом чужое место, отец любил его искренне, а не благодаря чарам кольца. Силсэбл умел принимать чужой облик. Вот бы Ричарду передалась эта черта. Перевоплотиться в зверя, выскользнуть из смешных одежд и — в окно, через забор, по улицам и прямиком в луга, в леса, где никто не спросит, чей он сын. Он бежал бы, сколько хватит сил, добрался бы до Ренквахи, может, разыскал бы настоящих родичей, вгрызся бы в глотку тому, чья похоть его породила. Отомстил бы! Да! А потом кинулся бы в топь, чтобы разорвать порочный круг. Или не кинулся бы? Хватило бы у него смелости расстаться с жизнью? Если и нет — он исчез бы. Навсегда. Ричарда почти трясло от обеспокоенных расспросов графа Штанцлера, к которому они с Налем завернули по пути в трактир. Дом этого государственного мужа был погружен в тишину, против камина на ростовом портрете хмурился старик в доспехах, какие носили при последнем Эрнани. Верно, покойный граф Гонт осуждал мошенников, отнимавших драгоценное время его потомка. Ричард и сам себя осуждал. Но разве отмахнешься от светских приличий? Хлебнув травяного отвара, граф Штанцлер вздохнул: — Вижу, у герцога Алва тебе живется не сладко, мой мальчик. Крепись, мы все жертвуем собой ради Талигойи. Я с удовольствием перестал бы знаться с «навозниками», но каждый день раскланиваюсь с тессорием и обер-прокурором. Когда на наших глазах королева, слабая женщина, не ропща, исполняет свой долг, мужчинам жаловаться не подобает. «Будто я жалуюсь, — подумал Ричард. — Будто вы знаете, что меня гнетет». Напольные часы отбили пять пополудни. Граф встал — пытка задушевной беседой завершилась. — Эрэа Мирабелла рано или поздно простит, что ты пошел служить Ворону, — ободряюще добавил Наль, когда ворота за ними затворились. — Но на твоем месте я бы не ждал особой сердечности в первом письме из дома. Ричард отвел взгляд. Как удержать вопль, что он не достоин, не достоин, не достоин даже капельки их участия? Если он заговорит, подведет семью. Но молчать же невыносимо! Впрочем, брести по сумрачным улочкам Олларии плечом к плечу с Налем было всяко лучше, чем сидеть у себя и таращиться в стену, сотый раз припоминая подробности сказки. Владела ли вправду матушка кольцом, очаровывавшим людские сердца? Не зря Ричард удивлялся, что Эгмонт Окделл терпел в наследниках бастарда. Может, он и не терпел вовсе — его заморочили, принудили, навязали выродка лесной нечисти. Мерзость-то какая! Вообразить, что строгая, набожная герцогиня Мирабелла на такое способна, не получалось. Но доказательства ворожбы налицо! Семейную тайну не доверишь письму, остается ждать осени, когда матушка приедет проводить Алана в Лаик. Осмелится ли он задать вопрос со всей откровенностью? — Взгляни, Дикон, — Наль указал на вывеску с грудастой красоткой. — В «Веселой вдовушке» подают отличное жаркое. И по вечерам здесь поет Леонетта из Фрамбуа. Зайдем? Ричард безразлично кивнул. По весеннему времени очаг не горел, и общий зал освещали три масляные лампы под потолком. Стены украшали лубочные картинки, где вдовушка с вывески любезно привечала нотариуса в белом парике и потчевала скалкой ухажера-забулдыгу. Пол был чисто выметен, за столами насыщалась приличная публика: писцы из банкирской конторы напротив, городские стражники, пара купцов, чинная семья бергеров — отец, мать и трое белобрысых мальчишек. Интересно, добрались ли Катершванцы до места службы? Если бы братцы остались в столице, Ричард гулял бы с ними, а не с занудой Налем. Кто знает, может, со временем он доверил бы им свою тайну и попросил совета. — Принесите кэналлийского, — объявил Ричард трактирщику с перекинутым через руку полотенцем. — Лучшего, какое у вас есть! — Господин предпочитает белое или красное? «Кровь» пьет Рокэ Алва, а значит, Ричарду сам Создатель велел выбрать иное. — «Слезы», будьте любезны. — У меня в погребе хранится «Дурная слеза» урожая восемьдесят первого года, принесу сию же секунду. По столу покатились золотые кружочки с одутловатой физиономией Фердинанда Второго, трактирщик поймал их и с поклоном удалился. В особняке Алвы Ричард стыдился попросить у слуг кувшинчик вина, будто, выкажи он пристрастие к южным диковинкам, предаст себя и Надор. Но тут-то кому какое дело, что он пьет? Словно прочтя его мысли, Наль неодобрительно поджал губы. — Не слишком ли рано ты начинаешь? Ричард насупился. Если Наль собрался читать ему нотации, то пусть проваливает. И без него тошно. — Что плохого в вине? — Знаешь ведь, как относятся в Надоре к пьянству. — Закатные твари, Наль, мы не в Надоре! А одна бутылка еще никого не превратила в пропойцу. Напомнить тебе, как граф Эйвон и графиня Аурелия отзывались о петушиных боях, куда ты меня зазывал? Наль скис. Но секундное торжество не подняло настроения Ричарда. — В столице приходится посещать места с сомнительной славой, чтобы составить компанию другу... — наконец нашелся Наль, — или чтобы не прослыть бирюком. Я старше, Дикон. Дольше живу в Олларии. Поверь, мои советы чего-то стоят. Ты обрядился в шелка и бархат, обзавелся деньгами на роскошные вина и роскошных женщин. Твой эр толкает тебя в пучину разврата. Но зачем идти у него на поводу? Ричард не ответил — трактирщик принес им оплетенную веревкой бутыль и оловянные кубки, наполнил их до краев. «Дурная слеза» пощипывала язык, но в ней не было уксусного привкуса, который тянет поскорее запить, — только ежевичная кислинка и виноградная терпкость. Ричард опустошил свой кубок дважды и еще наполовину, когда дверь трактира хлопнула, и в залу ввалился Эстебан Колиньяр с десятком подпевал. Вот о ком Ричард предпочел бы забыть сразу после выпуска. Но пришлось вставать и отвешивать бывшему однокорытнику церемонный поклон. — Герцог Окделл, какая неожиданность, — тот неприятно осклабился. — Поговаривают, ваши манеры произвели фурор на дне рождения ее величества? А еще — что все столичные модники спешат перенять ваш наряд. Портные дерутся за выкройки, подмастерья устраивают дуэли на ножницах. — Вам виднее, маркиз, — отрезал Ричард. — Сплетни меня не волнуют. — А я не брезгую пересудами, — губ Эстебана не покидала нахальная усмешка. — Хотя... вас можно понять. С репутацией вашего эра спокойнее не знать, что о вас болтают. — И не только болтают, — добавил блондин в сиреневом камзоле. — Утром я видел свежую эпиграмму о надорских клинках, которым нужны просторные ножны. Его сосед изобразил пальцами две округлости на уровне бедер, чтобы у публики не осталось сомнений, о чем речь. — Простые надорцы по сей день не привыкли к штанам, — фыркнул кто-то в толпе. — Вот и ходят в юбках. Чего же удивляться, если их герцог подвязал юбку у колен и решил, что никто не заметит разницы... — Пойдем отсюда, Дикон, — занудел Наль. — Нам нечего делать в подобном обществе. Кровь бросилась Ричарду в лицо, или, может, это «Дурная слеза» наконец ударила в голову. Да как они смеют? Как смеют?! Он развернулся к Эстебану всем телом и смерил презрительным взглядом, предпочтя игнорировать его лизоблюдов. — На что вы намекаете, маркиз? — О, ровным счетом ни на что. Эстебан лучился самодовольством: он явно знал о Ричарде какую-то пакость. Неужели пронюхал о хвосте?.. Да нет, невозможно. В Лаик Ричард берегся, точно монашка: последним ходил в купальни, отказывался от дружеских пирушек, не позировал на уроках рисования, чем навлек на себя град шуток. Зато он дал бы руку на отсечение — его тайна осталась в неприкосновенности. — И все-таки, — с нажимом продолжил Ричард, — вы позволили себе реплику, которую сложно истолковать двояко. Объяснитесь! — Ну, если вы настаиваете, — протянул Эстебан. — Ваш эр слывет блестящим стратегом, непобедимым фехтовальщиком, знатоком плотской любви, — он усмехнулся уголком рта, — а еще выдающимся игроком. Мы делаем ставки, чему он обучит своего оруженосца в первую очередь. — А по-моему, вы желаете драки! — Ричард жестом велел заткнуться Налю, набравшему в грудь воздуха для очередной проповеди. Может, тот дольше прожил в столице, но так и не понял, когда говорить к месту, а когда лучше молчать. Эстебан медленно качнул головой. — Разве мы смеем? Ученик первой шпаги Талига наверняка выйдет победителем из любой дуэли. И пусть он не сказал ничего особенного, от гаденького тона Ричард все равно ощутил себя грязным. «Да, слава моего эра идет впереди него, — молнией вспыхнуло в мозгу, — а твой — вечно будет глотать пыль из-под копыт Моро». Воображение мигом нарисовало блеклого дворянина с желтоватым, постоянно недовольным лицом, а рядом с ним Рокэ Алву — красавца и фата, которому при рождении, видно, поднесли дары двенадцать добрых фей (губы, как кровь, кожа, как снег, глаза, как летнее небо, и волосы, как воронье перо). Есть чему позавидовать. Килеан-ур-Ломбах — истинный Человек Чести, он не виноват, что взял в оруженосцы змееныша. Но все-таки Килеан струсил, Килеан нарушил данное кансилльеру и Ричарду слово, а значит, он заслуживает презрения. — В Лаик я проиграл вам финальный бой, — напомнил Ричард. — С той поры пролетело не так много дней. — Однако же мы трепещем от страха и готовы незамедлительно принести извинения, если вы чувствуете себя оскорбленным, герцог! — заверил Эстебан весело. — Клянусь, что не имел в виду ничего дурного. А если вас задела процитированная Лагарди эпиграмма, — блондин в сиреневом камзоле поклонился, — так он и подавно желал лишь передать вам чужой комплимент. Ричард переводил взгляд с одного лица на другое. Эстебан и приятели явно старались его унизить, но умело виляли, жонглировали словами, и отяжелевший от вина ум терялся, за что их вызвать. Ричард чувствовал себя болваном — будто рыбак, что отправился ловить угрей голыми руками, и в итоге ничего не поймал. — Я не нуждаюсь в сальных комплиментах от кого бы то ни было! — выкрикнул он беспомощно. Так цепная собака лает, пока грабители шныряют в хозяйском доме. Коротышка с тараканьими усиками хихикнул. Он сказал что-то не то? Ах, акцент. Забыл, что нужно следить за акцентом. — Разве мы могли это знать? — изумился Эстебан. — Чтобы мы загладили оплошность, не скоротаете ли с нами вечер в «Руке судьбы»? — Это игорный притон, тебе нечего там делать, Дикон, — вмешался Наль. — Вот уж не думал, что герцог Окделл ходит в трактир с нянькой, — заметил веснушчатый незнакомец, который раньше упоминал о надорских «юбках». — Далеко ли туда идти? — спросил Ричард с ленцой в голосе. — Один квартал, — Эстебан ловко обогнул стол, готовый подхватить Ричарда под руку, если он покачнется. — Мы доберемся туда в минуту. А Лагарди отнесет ваше вино, чтобы игра шла веселее. — Не оставлять же доброе кэналлийское трусливым бабам, которым лишь бы набить брюхо, — блондин в сиреневом камзоле покосился на тарелку жаркого перед Налем. Ричард хотел было за него вступиться, но приятели Эстебана загалдели, загрохотали стульями, вдобавок порог трактира переступила вульгарно разукрашенная певичка, и посетители приветствовали ее криками «Леонетта! Леонетта!». В таком гвалте потонул бы даже выстрел, не то что одинокий возглас. Если бы «навозники» завели Ричарда в засаду, он, наверное, испытал бы только облегчение. Драться? Один против десяти? Да пожалуйста! После всего передуманного он никого и ничего не боялся. Осторожность утратила смысл, запреты потеряли силу — он шел за Эстебаном, чтобы очутиться в яме поглубже. Матушка считала карты и кости грехом, Эсператия обещала заядлым игрокам чаны кипящей смолы в Закате. Ричард тоже кое-что считал грехом. Пусть-ка сперва объяснится, а потом призывает его к ответу. Они миновали особнячок с красным фонарем на воротах и вошли в двухэтажный дом, откуда лилась музыка и смех. Раньше Ричард представлял, что игроки собираются в темных, закопченных комнатушках, бросают кости, зыркая друг на друга, как звери, и выхватывают ножи по малейшему поводу. Он воображал, как вкусит преступной романтики, послушает байки «висельников», но действительность оказалась куда прозаичнее. На игорных столах горели свечи, камчатные скатерти свисали до пола, карты теребили в руках отнюдь не разбойники, а благородные дворяне. В самом деле, разве пустили бы хлыща вроде Эстебана в настоящий притон? Ричард не желал признаваться, что не знает правил тонто и вьехаррона, потому направился к столу с костями. Взял пару черно-белых кубиков, дождался, пока Эстебан сядет напротив, и бросил первым. Вино лилось рекой — незаметно прикончили бутыль «Дурной слезы», и подавальщик в ливрее, которая узором походила на карточную рубашку, принес два кувшина «Львиной крови». Ричард пил, не чувствуя вкуса. Кости катились по красному сукну, от мельтешения белого и черного рябило в глазах, а приятели Эстебана подзуживали продолжать, продолжать, продолжать... — Три и два, — объявил Эстебан. — У меня два и шесть. Расплачивайтесь, герцог. Ричард отвязал от пояса кошель и потряс его над столом. Чуда не произошло, из кожаной пасти не выпала случайно затерявшаяся монетка. Лагарди за плечом Эстебана рассмеялся. Если бы Ричард давным давно не снял фамильный перстень, который будто жег указательный палец немым укором, то без колебаний поставил бы его на кон. Но перстня не было. Ричард поднялся, схватился за спинку стула, чтобы не упасть. — Как видите, господа, я не рассчитывал на серьезную игру и взял с собой лишь немного мелочи. Могу оставить вам в залог свой колет. Помнится, в «загоне» вы, маркиз, любили повторять, что, если Ворону кого и брать в оруженосцы, то это первого из фабианцев. Я дарю вам шанс пофантазировать, что так оно и случилось... Эстебан побелел, в его глазах сверкнула чистая ненависть, и Ричард почувствовал себя отомщенным за все поддевки. Руки плохо слушались, поэтому, расстегивая черно-синий колет, он вырвал с мясом несколько крючков. Наконец злосчастная тряпка поддалась, Ричард швырнул ее на стол, как швыряют под ноги победителю поверженное знамя. — Желаю вам доброго вечера, господа, — на прощание он совершенно некуртуазно икнул. На свежем воздухе бравада схлынула. Олларию окутал вечерний туман — или это у Ричарда все расплывалось перед глазами. Ветерок тронул спину зябкими ладонями сквозь шелк сорочки, из борделя донесся гогот, вдалеке зацокали копыта — на улицу свернула кавалькада. Ричард обнял себя за плечи, свесил голову. Нужно посторониться, чтобы его не затоптали, но в какую сторону? Ах, да не все ли равно? Пусть проваливают к Леворукому и всадники, и их лошади! Он будет тверд и незыблем, как подобает Повелителю Скал, и не сдвинется с места! Копыта застучали громче, на Ричарда закричали, но слов он не разобрал. Первая лошадь промчалась с противоположной стороны улицы, другая заржала, зафыркала и остановилась в считанных бье. Третья и четвертая прогарцевали сзади, чуть не сшибив его с ног, — Ричард даже ощутил влажное тепло от разгоряченных тел, и под копытами что-то истошно взвизгнуло. «Крыса», — всплыло в голове, но он и под угрозой пыток не сказал бы, почему так решил. — Прелестно. Мой оруженосец просит милостыню под игорным домом, потому что его обобрали до нитки. У Ричарда не нашлось сил на удивление и стыд. Наверное, в том, что в столь унизительном положении его обнаружил именно Рокэ Алва, была определенная справедливость. «Ибо расплата за грех падет незамедлительно...», — всплыла в памяти излюбленная строчка отца Маттео. Ричард стоял, понурившись, и ждал, пока его обругают и оставят в покое. — Где ваш колет, юноша? — Алва говорил из седла. — Я его проиграл, монсеньор. — Какое неуважение к моему гербу, — Алва, похоже, забавлялся. — Кто бы мог подумать, что Мирабелла Окделл не воспитала в своих детях отвращение к азартным играм. Завтра же восполним этот пробел. Где ваш конь? Тоже проигран? — Он дома. — Жаль. На вашем месте я сам искал бы повода избавиться от короткохвостого недоразумения. Антонио, скачи на площадь Оленя и передай мои извинения графу Савиньяку. Скажи, что у меня возникли непредвиденные дела. Он поймет. — Как прикажете, соберано. — Что касается вас, юноша... Бросать вас на произвол судьбы посреди самого злачного квартала столицы — недостойно Человека Чести, к которым я, увы, принадлежу. Так что полезайте-ка на спину Моро. Он крепкий, выдержит нас обоих. Ричард приблизился к Алве на нетвердых ногах. Ноздрей коснулся знакомый запах — стали и кожи, сбрызнутой горькими духами, легчайшая нотка лавандовой отдушки от одежды — и хвост под повязкой вздрогнул. Моро зло всхрапнул, покосился лиловым глазом. Как видно, он возражал против второго седока. Ричард привык, что животные его недолюбливают, и отстранился, но Алва положил жеребцу ладонь на лоб, сказал что-то на кэналлийском, и тот притих. — Полезайте же. Или вам нужна помощь? — Нет, монсеньор. Ричард оперся о колено Алвы (чего он трезвым никогда бы не посмел), попытался забросить ногу на круп Моро, но не смог. Вблизи запах околдовывал. Лишал воли. Вбирать бы его жадно: не только носом, а еще ртом, пробовать языком воздух, как змея, тереться щекой, чтобы им напитаться. Забывшись, Ричард ткнулся лбом Алве в бок, и тот придержал его за плечо. Прикосновение ладони, чей жар совершенно не скрадывала тонкая рубашка, подстегнуло Ричарда. Он оттолкнулся от земли и миг спустя уже сидел позади своего монсеньора. Алва потянул за повод, разворачивая конскую морду, и Моро шагом пошел обратно, на улицу Мимоз. Согретый, убаюканный Ричард, чтобы не упасть, облапил Алву вокруг пояса и опустил тяжелую голову ему на плечо. Удивительно, но монсеньор стерпел эту вольность совершенно безропотно.