Охотник на крыс

Почем третьего дня закупили щелок для стирки? Из-за чего (а вернее из-за кого) подрались Пепе и Пако? Сколько мышат родилось в погребе за бочкой оливкового масла, и кто отпорол гипюр с платья герцогини Долорес, которое двадцать лет пылилось в сундуке? Хуан, словно всеведущий дух, мог ответить на любой вопрос об обитателях дома. Он-то и обратил внимание Рокэ на то, что дор оруженосец запечалился. Ричард вяло ковырялся в тарелке, безразличный к овсянке с медом и хрустящему бекону, к выдержанному вину и лимонаду из ледника. Забросил перевод сказок. Слонялся по коридорам, равнодушно минуя слуг, которых раньше встречал и провожал настороженными взглядами. Ни разу не открыл трактат знаменитого математика Хиррара Кошрани «Об игре в кости, честной и бесчестной», хотя Рокэ велел прочесть его от корки до корки. Юношеский бунт? Как бы не так. — Я заподозрил бы муки неразделенной любви, но вы видели придворных дам лишь раз. Или вам хватило? Ричард вздрогнул, обратил к Рокэ бледное лицо с темными кругами у глаз. Он то ли прослушал вопрос, то ли не знал, что ответить. Острить вдруг перехотелось. — Скверные новости из дома? Видел, вам приходило письмо. — А, — Ричард дернул плечом. — Я просил, чтобы мне прислали слугу из Надора, но он сломал ногу в какой-то гостинице и приедет, самое раннее, через месяц. Ерунда. Я уже привык обходиться сам. Апельсиновые деревья, карликовые гранаты и пальмы с жесткими, как пергамент, листьями уже вынесли на воздух, и сейчас оранжерея перед ними благоухала лишь ванильной сладостью орхидей из Багряных земель. Так пахло от волос матери, пока не погиб Карлос... Рокэ отломил полураспустившийся венчик Соли Агирнэ, повертел в пальцах и приложил к воротнику Ричарда — кружево оказалось на сотую оттенка темнее. — Аскетичность в быту пригодится вам, когда поедем на войну. — Когда? — переспросил Ричард чужим голосом. — Будет война, монсеньор? — А разве дражайший кансилльер не поделился новостями? Они переговаривались тихо, будто поверяли друг другу интимные тайны. Будто один не был замкнутым, подозрительным юнцом, а другой — вертопрахом, который давно не подпускает людей ближе необходимого. Следовало убрать руку, но Рокэ не разрывал прикосновения, почти желая, чтобы его оттолкнули. Или, кто знает, подали знак, что совсем не против более смелых шагов. Он пригладил воротник Ричарда — под тканью напряглась грудная мышца, проступила ключица; жесткое от крахмала кружево подчеркивало нежность лепестков. Орхидеи — хищные цветы, прошлым летом их пыльца удушила пажа Хорхито, которого нашли с посиневшим лицом в зарослях Кровавой Инес. Ричард же, как видно, наслаждался ароматом — его ноздри жадно раздувались, взгляд блуждал. — Кажется, нет. Или да?.. Должно быть, я все пропустил. — Значит, точно муки неразделенной любви, — усмехнулся Рокэ. — С чем еще не смог бы посоперничать наш сладкоречивый кансилльер? Только с женскими чарами. Он мазнул цветком по обнаженной шее. Глаза Ричарда распахнулись во всю ширь, щеки порозовели, и Рокэ до головокружения захотелось коснуться этого румянца — раздуть легкий жар в пламя, проведя белой орхидеей до скулы, а потом греть о него руки, обжигать губы и шептать такие слова, чтобы костер не гас. Он отступил. Отнял цветок и вдел его в бутоньерку. — Вовсе не любви, — Ричард прерывисто выдохнул. Акцент в его речи стал заметнее — о, проникнуть бы туда, где волшебный язык издает столь непристойные звуки. — Слово Повелителя Скал? Подбородок Ричарда сморщился, как от неожиданного, обидного тычка. Впрочем, он быстро совладал с лицом и отстранился. — Жду вас через пять минут во дворе, — сказал Рокэ, не услышав ответа. — Переоденьтесь для выезда. В спину ему донеслось слабое «Да, монсеньор». Чалый жеребчик опасливо косился на Моро, но стоял смирно. Он забеспокоился, лишь когда Ричард попытался вдеть ногу в стремя. Упряжь звякнула, прыжок — и конь смотрит на оступившегося хозяина, как на врага. — Баловник! Чалый поднял копыто, прижал уши к голове — вот-вот лягнет. В сторонке ругнулся Пако. Ричард потянулся к узде, и конь вывернул морду, захрапел, показывая зубы. Не нравится запах южных цветов? На скулах Ричарда вспухли желваки. Взмах кистью, короткий хлыст рассек воздух — и Рокэ поймал его за плечо, не позволяя приблизиться к животному. Сдавил (может быть, до боли), чтобы руку не стряхнули. Ричард развернулся: гнев сделал его черты жесткими, окрасил сузившиеся глаза темным, будто в их глубине сгустились тучи, пальцы крепче обхватили рукоять хлыста, и Рокэ с весельем осознал, что ударят сейчас его. — Ваш конь слишком молод и дурно выезжен. Вам оседлают другого. Ричард сдержался. Уронил руку, хлыст стукнул по голенищу сапога. Пако увел Баловника, весь путь до конюшни тот тряс мордой и тихонько ржал — жаловался. — В Надоре он вел себя образцово! — выпалил Ричард с обидой то ли на коня, то ли на свидетелей своего фиаско. — Не стану спорить, — Рокэ ослабил хватку. — Однако я помню, как он шарахался от вас еще в день рождения королевы. У этого животного дурной нрав, я запрещаю вам на нем ездить. Ричард буравил взглядом плиты под их ногами, пересохший рот сжался ниткой: «Я покоряюсь силе, и лучше Баловника жеребца в мире нет». Рокэ беззвучно фыркнул и отпустил его. Короткохвостый надорец и его вздорный хозяин, определенно, стоили друг друга. Соро тоже попробовал было заартачиться, но после окрика Пако присмирел и позволил Ричарду взобраться в седло. Небо затянули облака; плотные и серые, они предвещали ненастье, но Алвасете всю зиму заливали дожди, так Рокэ ли бояться легкой мороси? Ричард, дитя севера, наверняка тоже привычен к непогоде. А значит, в путь. Они направились в казармы между Фрамбуа и Балтазой — мимо рыночной площади и собора Франциска, где толпу благословлял Ариан-отшельник; мимо тихих кварталов цветочниц и златошвеек; мимо пекарен, у которых торговали горячей сдобой и хлебами размером с мельничный жернов. Ворота Лилий, куда прибывали купцы из Кэналлоа, были распахнуты настежь. Рокэ и Ричард покинули Олларию, когда дальний колокол пробил десять раз. У Данара полоскали белье прачки, их песня — отрывистая и злая, с какой только идти в бой на дриксов или выколачивать из простыней грязь, — гремела над Речным предместьем. У мостков валялась удочка, а босоногий рыбак увлеченно тузил братца в песке. Мальчишки вопили, пока женщина в линялой косынке не огрела верхнего вальком поперек спины, а когда он вскочил, еще и наподдала пониже. Копыта двух морисков процокали по бревнам настила, оставив позади драчунов и их мать. Лачуги сменились вязовой рощицей, после — изумрудной травой, желтыми одуванчиками лугов. Дорогу перегородила процессия: за белым вожаком шествовали гуси и гусыни, в хвосте у старших переваливались с лапы на лапу гусята. Рокэ остановился пропустить их, обернулся к Ричарду — еще угрюмому, насупленному, переживавшему утреннюю неудачу... Или другое? Что с ним случилось, из-за чего он тоскует — будто потерял свою тень? Когда чумазая пастушка отвесила им глубокий поклон и вприпрыжку побежала за птицами, Рокэ шлепнул коня по шее, чтобы тот поднял морду от люцерны. Ехать до казарм оставалось полхорны. До вечера Рокэ не давал Ричарду свободно вздохнуть. Пусть сперва проверит, правдивы ли отчеты полковых лекарей и коновалов. Пусть опросит новобранцев и посмотрит, чему они научились, чтобы выявить ложных солдат. Пусть сунет нос в каждый котел на походной кухне, вытрясет душу из каждого интенданта, поинтересуется, где хранят мешки с сухарями и бочки с солониной. Исправны ли мушкеты? Сух ли порох? Все ли получили черно-белую форму, ботфорты и сумку для припасов? Запасные кремни? — Теперь я понимаю, зачем тебе оруженосец, — улыбнулся Эмиль. — Чтобы поотлынивать от снабженческой рутины на законных основаниях. — Я доверяю тебе, — Рокэ разгладил загнувшийся уголок карты, — но молодой человек без вражеских козней совсем захирел. Пускай взбодрится. Возвращаясь к фортификационным сооружениям Барсовых Врат... Из распахнутых окон налетала предгрозовая прохлада. Воздух пах свежо и остро, словно и не выбивали пыль на плацу тысячи марширующих ног, не источали навозный душок кучи у конюшен, не заполонил казармы смрад людского муравейника, смрад сотен мужчин, которые редко совершали омовения, а меняли сорочки еще реже. Рокэ с Эмилем пообедали пирогом из перепелов, распили бутылку «Черной крови» за ленивой беседой о партиях при дворе Адгемара Кагетского. Ричард перехватил ломтик-другой на бегу и умчался наблюдать за стрельбами у новобранцев. — Я бы ставил на казарского племянника... Луллака? — Эмиль сыто откинулся на спинку кресла. — Молодой, с незапятнанной репутацией, талантливый воин. За ним охотно пойдут. — По описанию он показался мне дураком. Слишком прямолинеен. Не удивлюсь, если он возглавит лобовую атаку против пушек или вытворит похожую глупость, чтобы проиграть с честью. — И кого же ты прочишь на трон Кагеты? — Принц Баата — истинный сын своего отца, коварства ему не занимать. Он сумеет сплотить вокруг себя казаронов и подыщет пилюлю для их гонора. За окном глухо зарокотало. Потемнело. Сумерки сгустились раньше обычного? Нет, это грифельно-серые тучи обвисли до самых крыш. Рокэ отпустил уголок карты, и та с шорохом скрутилась, упрятав южную границу Сагран и северный край гайифской Кипары. — Собирается дождь, — Эмиль тоже повернулся к окну. — Заночуете у нас? — Спасибо за гостеприимство, — Рокэ поднялся, — но пока у меня есть выбор, предпочту спать в своей постели. Блох мы наберемся в походе, не жажду приближать этот миг. — Счастливчик, — Эмиль встал с деланным стоном, погладил набитый живот. — У тебя есть выбор! Назад они мчались, опережая грозу. Соро несся галопом, красивый, текучий, точно скакун из живого серебра. Соловая грива полоскалась на ветру, а с ней — черно-синий плащ, который Ричард чудом не проиграл. Зато он потерял свою шляпу. Волосы — разделившиеся прядями от сырости, взъерошенные, спутанные — потемнели, стали из русых каштановыми, и шквалы прочесывали их частой гребенкой. Кожа напиталась разлитым в воздухе напряжением, зловещим голубоватым светом; кажется, погладишь щеку — и пальцы кольнут искры. Молния бросила на его макушку белый отблеск. Силуэт Ричарда вспыхнул по краю: огромные глаза, втянутая шея, поводья в кулаке — такими часто рисуют мальчишек на поле брани. Аллегория решимости и страха. Грохнуло. Ливень разразился за пару ударов сердца: миг назад заморосило — и вот на спину и плечи уже низвергаются струи воды. Холодный поток хлынул за шиворот, одежда промокла, отяжелела. Дорога раскисла, под копытами зачавкало, по тележным колеям побежали ручейки. Рокэ заозирался, ища укрытие, но не нашел и следа людского жилья. Значит, в рощицу. Вязы и ясени шумели, дождь бил по листьям, сотрясал тонкие веточки, но в зарослях, у стволов, земля еще оставалась сухой. — Сворачивайте, Ричард! Переждем бурю здесь! Они оставили беспокойно фыркавших лошадей в кустах, а сами укрылись у старого вяза, осанистого патриарха, от которого, верно, вела свой род половина окрестного молодняка. Рокэ прижался спиной к шершавой коре, дернул на себя Ричарда, который топтался аккурат под прорехой в зеленой крыше. От воды его волосы почернели, слиплись, губы и лицо обескровели. С мокрых вихров на нос падали крупные капли. Рокэ обхватил его за плечи — Ричард дрожал и бездумно приник к теплу. «Чем заслужил я твою покорность?» Рокэ стянул перчатку, развернул лицо Ричарда боком и принялся стирать воду ладонью. Глупый предлог... Но сейчас сошел и такой. Он прикасался. Изучал Ричарда на ощупь, кожа к коже — нежность его век, подбородок с юношеским пушком, ресницы и брови, высокий лоб, прямой нос. И Ричард ловил прикосновения, как жадный до ласки кот. Сколько статуй в Гальтарах подставляли ветру его лицо? Сколько атлетических торсов из мрамора омывали ливни. Сколько сердец заходилось упоением от одного их вида. Воистину, над этими чертами поработал резец величайшего скульптора. Как жаль, что Рокэ пока не мог познать всего их совершенства. — Эр... монсеньор, позвольте? — Да? Ричард высвободился, укоризненно засопел. Опомнился. Мундир Рокэ, который только-только согрелся от их тепла, вновь неприятно захолодил кожу. — Не выдумывайте, Ричард. Тот дернул обвисший плащ, стараясь запахнуть его на груди. Бледное лицо неуклонно розовело. — Слышите? Вы не совершили ничего такого, из-за чего стоит шарахаться. Это естественная реакция тела. — Но не та, которой нужно потакать, — отрезал Ричард. — Речи, достойные добродетельного старца, а не юноши в цвете лет. Если не будете время от времени потакать своему телу, у вас испортится нрав и цвет лица. Ричард раздраженно выдохнул. Ему было что ответить (верно, на языке вертелась дюжина цитат из душеспасительных трактатов, которыми его пичкали дома), но дерзить эру он пока не решался. — Вернитесь, на вас же льет, — попросил Рокэ. Глаза Ричарда недоверчиво распахнулись. «Нет, вы не ослышались», — хотел проворчать Рокэ, но сдержался. У его оруженосца грозной была только унаследованная от Окделлов наружность, а вел он себя точь-в-точь как дикий зверек — приманивался на ласковый тон и открытые ладони. Ричард вернулся под дерево, но не к Рокэ. Встал рядом у ствола. — Позволите один нескромный вопрос, юноша? Тот кивнул, настороженно покосившись. — Вы так смутились... Неужели в Лаик вам никто не предлагал разделить это невинное баловство? — Рокэ поднял кулак и двинул вверх-вниз. Ричард задохнулся от возмущения. Отвернулся и зашел за дерево, прямой, будто кол проглотил. — Нет? Так я и думал. А вот в мое время... — Рокэ душил смех. — Впрочем, пощажу ваши уши. С другой стороны о ствол чем-то стукнули. Оставалось надеяться, что не лбом.