Охотник на крыс

Они вернулись в особняк на улице Мимоз уже затемно. Обрадовавшись, что в его покоях разожгли камин, Ричард укутался в пуховое одеяло и, наверное, впервые за много дней уснул с легкой душой. А проснулся посреди ночи от жажды — нос заложило, язык пересох из-за того, что он дышал ртом. Ричард сел, спустил ноги с кровати и задел пяткой чей-то теплый бок с жесткой шерстью. Он не ойкнул, хотя первым позывом было именно ойкнуть. Рука сама нашарила подкованный ботфорт, и Ричард заколотил по полу, метя в крысу. Гадливость подкатила к горлу. Даже в доме у Алвы от них спасения нет! Промахнулся... Он замер и прислушался — шорох и цоканье коготков удалялось к гардеробной и вскоре совсем стихло. ...Язык ощутил привкус гнилой крови — как в том сне, как в том проклятом сне, где Алва не мог выбраться из озера! Ричард потряс головой, отгоняя воспоминания. Зажечь свечу, позвать слуг, чтобы поставили мышеловку? Нет, если на грохот никто не явится сам, то дело потерпит до утра. Ричард ощупью нашел на прикроватном столике кувшин с водой, напился и лег досматривать сны, а утром обо всем позабыл, увидев в зеркале обметанные простудой губы. Святой Алан! Сначала нарыв на запястье, потом расцарапанное лицо, теперь это! Эр непременно съязвит, что климат Олларии пагубен для здоровья его оруженосца. И будет прав. — Дор, вас желает видеть виконт Лар, — передал Хуан. Прежде чем выйти, он оглядел комнату, словно искал в ней еще кого-то. Ричард запрокинул голову и застонал, как от зубной боли. Не гадая на шаддийной гуще, он мог предсказать, о чем заговорит кузен. Злополучный вечер с Эстебаном вспоминался урывками, но Ричард и без того знал, что поступил с Налем по-свински. Пожаловался ли тот на фортели родича в письме домой? Будто мало было присяги Ворону! Теперь матушка и Эйвон решат, что Ричард не вылезает из борделей и притонов. На милости судьбы он особенно не рассчитывал и готов был принять нравоучения, как неизбежную кару за проступок. Только бы нравоучениями все и ограничилось. — Граф Штанцлер беспокоится о тебе, — сообщил Наль громким шепотом, убедившись, что их никто не слышит. — Он приглашает тебя к Драконьему источнику в семь. Ричард поежился. Заходить в дом Алвы Наль отказался, потому они беседовали у ворот — пригревало солнце, в подсыхающих лужах плескались воробьи, но от свежего ветерка Ричарда знобило. — Я вчера попал под дождь и дебдого приболел... — Вижу. — Я подибаю, что эр Август собрался сделать бде вдушедие, как друг себьи и истиддый Человек Чести. Пусть од де сочтет это за балодушие... я действительдо дездоров. Передай ебу, что бы депребеддо встретибся в другой раз. — Поправляйся, Дикон, — ответил Наль с неожиданной покладистостью. — Я знаю одного аптекаря, примочки он изготовляет — чудо. От простуды хорошо лечит манионика. — Да как-дибудь сабо пройдет... — Нет-нет. Я обязательно пришлю тебе пузырек. Наль заботится о нем, не нудит, не держит зла из-за сцены в «Веселой вдовушке». А он? У Ричарда вспыхнули уши. Он начал подбирать слова, чтобы извиниться, но, как назло, расчихался, а в это время Наль махнул рукой катившему мимо извозчику и был таков. Ричард вернулся в дом. Эр то ли спал, то ли уехал куда-то спозаранку, слуги на глаза не попадались. Он взял в библиотеке «Историю Двадцатилетней войны» (вдруг выпадет шанс блеснуть знаниями в походе?) и «Диковинные обычаи жителей Межевых островов», чтобы поглазеть на полунагих танцовщиц, если первый фолиант окажется слишком заумным. Солнечный прямоугольник медленно полз по паркету. Высвечивал одни ореховые планки и оставлял в тени другие, заполдень добрался до пушистого ковра у кровати, взял приступом столик на гнутых ножках, а Ричард читал главу за главой, изучал схему за схемой, воображая себя то Арно Савиньяком при Каделе, то Рене Белым Мориском в северной Придде. Кувшин с отваром шиповника засиял хрустальным боком, блюдо из-под чуррос обзавелось каемкой червонного золота. Свет пролился на усыпанное сахаром дно, когда в дверь постучал Луис. Наль все-таки сдержал слово и прислал манионику. У зеркала Ричард откупорил склянку. Дышал он уже свободнее, но натертый нос отек и покраснел, а волдыри на губах разбухли. Натуральный кошмар. Ай... кто его здесь увидит? На памяти Ричарда эр не принимал гостей, с дворцовых церемоний он тоже отпросится. Да и кому есть дело до наружности герцога Окделла? Рядом с Алвой, которого сочли бы иконой красоты даже в рубище, обритого наголо, кого заинтересует сопливый, прыщавый юнец? «А если бы они узнали, что я фальшивый герцог, и на порог не пустили бы», — Ричард обмакнул тряпицу в мутный настой и приложил к волдырю. Снадобье пекло до слез. Что же, чем больнее, тем, наверное, действеннее? — Сегодня карточный вечер у Капуль-Гизайлей, — стуком Рокэ Алва себя не утрудил. — Я хочу взять вас с собой, юноша. Говорят, игрок в пылу азарта — зрелище весьма неприглядное и поучительное, а в чем же состоит мой долг, если не в том, чтобы воспитывать вас на самых назидательных примерах? Куда только девался одетый без изысков воин? Сегодня, кажется, Алва вознамерился посрамить записных щеголей: нацепил на себя все фамильные сапфиры и бриллианты, камзол из черной парчи сверкал серебром шитья и оторочкой из серебряного же кружева с капельками камней. Шейный платок скалывала булавка, пускавшая блики на подбородок, шляпу венчало страусиное перо, которое придерживала усыпанная солнечной пылью пряжка. От блеска глаза Ричарда защипало, он заморгал, прикрыл лицо ладонями и оглушительно чихнул. Арно как-то обмолвился, что игроки надевают побольше драгоценностей, дабы расплачиваться ими за карточным столом. Правила тонто особо оговаривали, что оставлять победителю вексель или расписку нельзя, как и уходить, дав честное слово, что погасишь долг завтра. Значит, дева удачи не всегда благосклонна к его эру? — Будьте здоровы, — Алва затворил за собой дверь. — Вижу, спрашивать о вашем самочувствии излишне. — Я болед, бодседьор, — Ричард отбросил измаранный платок в кучу таких же. — Нужно было слушаться меня и не выпрыгивать под дождь, — улыбка Алвы отдавала самодовольством. Ричард счел, что мудрее будет промолчать. То, о чем они говорили на обратном пути из казарм, и сейчас обжигало щеки своей непристойностью. Он хотел бы в ответ проронить что-нибудь хлесткое, пресыщенное, в духе Эстебана (и самого Алвы). Повести себя, как зрелый мужчина, на чьем счету уйма альковных приключений. Но нет. Он опозорился. Спрятался за деревом: я не вижу чудище, чудище не видит меня. Ну можно ли выдумать более детский поступок? Вот с ним и говорят, точно с ребенком, — «слушайтесь»... А сейчас Алва еще поймет, в каком он неавантажном виде и уедет развлекаться сам. Ричард скосил взгляд, про себя умоляя его остаться под самым надуманным предлогом. Алва прошелся до окна — сапоги с широкими раструбами поскрипывали, одежды шуршали, словно дамские юбки. Он раздвинул занавеси, выглянул в сад и, очевидно не обнаружив там ничего занимательного, отвернулся. — Не отчаивайтесь, юноша. И в столь плачевном состоянии от вас будет толк. Сядете за карточный стол напротив Килеана, и чихайте сколько душе угодно, — Алва встал за спиной Ричарда, и в отражении их лица оказались рядом. — Какой это дрянью вы себя опрыскали? Предатель хвост дернулся под повязкой. Он чуял, что в затылок хозяину дышит большой, опасный зверь, хотя Ричард был чуть выше Алвы и шире в плечах. Сейчас их рост сравнялся, но лишь потому, что один стоял на каблуках, а другой — на тонких подошвах домашних туфель. — Кузен прислал бде дастойку бадиодики. — А благоухает она как вытяжка из семян белены. Шеи Ричарда коснулся горячий выдох, он невольно втянул голову в плечи, обернулся. Ноздри защекотал новый чих. Святой Алан, когда же это кончится! Ричард зажал нос пальцами, съежился, чтобы сдержаться. Звякнула сапфировая цепь. Алва подхватил баночку с манионикой, задев Ричарда локтем, отвинтил крышку и помахал ладонью над горлышком. — Вышвырните эту отраву, — породистый нос сморщился, а следом скривилось все лицо. — И немедленно умойтесь. Ричард поплелся к умывальному тазу. Разумеется, он после прогулки под дождем напоминает отпрыска цветной капусты и Жанно Мокрого, а у Алвы даже голос не осип. И где, спрашивается, справедливость? — Велите переодеваться, бодседьор? — Нет. Забудьте о Килеане. Вижу, учиться хорошему вы не желаете, — Алва склонился над прикроватным столиком, где лежал нетронутым математический трактат. — Придется учить вас плохому. Его последние слова эхом заметались в голове Ричарда — словно та моментально опустела. Алва пододвинул кресло, переставил на пол кувшин, блюдо и книги, приглашающе кивнул Ричарду на кровать. Затем откуда-то достал карточную колоду и принялся раздавать. — Сыграем в баржу, она как раз рассчитана на двоих игроков. Вам нужно собрать шестьдесят одно очко раньше меня. Запоминайте: сердце волн, скал, ветра или молний стоит одно очко, короли — по десять... Их колени под столиком соприкасались, но Алва будто ничего не замечал, и Ричард стыдился показать, что сам придает этому слишком много значения. Непривычно было подпускать к себе другого человека так близко. Непривычно и волнующе. Но он должен расслабиться и позволить всему идти своим чередом. Кто знает, может, в походе им придется спать под одним плащом, делить одну палатку или один тюфяк в деревенском клоповнике. И что же теперь? Дергаться от случайных прикосновений? Правда, сколько выдержит его тайна в столь тесном соседстве, Ричард предпочитал не задумываться. На пальцах Алвы сверкали сапфировые перстни, он обращался с картами ловко, как фокусник, как заправский плут, которому обобрать до нитки противника — раз плюнуть. Наверное, именно потому Ричард долго смотрел на последнюю взятку в двадцать очков, не в силах поверить, что он выиграл. Они сразились снова, и снова, и снова; смеялись, в запале сталкивались коленями. Под конец Алва вытянул ноги: один сапог с широким раструбом скользнул между лодыжек Ричарда, да там и остался, а второй перегородил путь из-за столика. «Попался, попался», — мелькнула некстати мысль. На кон не ставили ничего ценного — проигравший лишь осушал до дна кубок «Черной крови». Ричард вел со счетом один против трех и чувствовал себя почти трезвым. Между тем шляпа Алвы свалилась на пол, шейный платок тот снял сам и уронил на тулью невесомым облачком сизого газа, ослабил шнуровку камзола, чтобы вольнее дышалось. — Король молний, — отек с носа манионика сняла как по волшебству, и Ричард уже говорил нормально. — Семерка скал, я забираю, — Алва потянулся за взяткой. — Но погодите! Это у меня семерка скал! — Досадно... Я опять перепутал колоды. Твари с две ему досадно! Ричард от возмущения привстал. Но не хватать же собственного эра за грудки, чтобы вытрясти правду? Ричард плюхнулся на перину, выронил карты. Алва извлек из-под правой манжеты одну колоду, из-под левой — вторую и третью, выложил их рядком возле той, которой они играли, и улыбнулся уголком рта. Он опять перепутал, опять! Значит, это происходит не впервые? Ричард вообразил, как его эра ловят на плутовстве при всем честном народе. Расфуфыренные «навозники» тужатся измыслить объяснение, не задевающее доброе имя столь титулованной персоны, у них на лбах выступает пот, глаза бегают, щеки краснеют, дрожат обвислые подбородки, и никто не смеет прямо обвинить Ворона, страшась дуэли... Ричард прыснул раз, другой и, хохоча, завалился на подушки. Когда он отдышался, Алва попивал вино, будто ничего не случилось. Да, такому плевать на мнение толпы — вспомнить только, как он шел в будуар королевы, а перед ним расступались придворные. Так распадается надвое шелковый отрез, когда его роняют на клинок бритвенной остроты. Поймай кто Ричарда на бесчестной игре, он пустил бы себе пулю в висок, не вынеся позора, а Рокэ Алва? Этот кошкин сын и хвост носил бы, точно украшение и дар небес, — с гордостью, у всех на виду. Ричард поклялся бы: на следующий же день после скандального явления новую моду подхватили бы все подхалимы Алвы. Дамы, разумеется, признали бы пушистый отросток изумительным, прелестным и интригующим. И это пока его самого высмеивают за «дедовский» костюм! — Вы так трогательно скорбите о моем нравственном облике? — Я... не скорблю, монсеньор, — под взглядом Алвы Ричарду вдруг стало неловко за слишком вольную позу и неприбранную постель. Он сел. — Что же заставило вас опечалиться? — Я не смею обременять монсеньора своими тяготами. Они мелки и глупы. — Разве то, что монсеньор променял вечер у куртизанки на посиделки с вами, не подразумевает, что он в вас заинтересован? — сказал Алва ровно. — А то, что монсеньор задает вопросы, разве не подразумевает, что он хотел бы выслушать ваш ответ? Таких слов Ричард ожидал меньше всего. Сердце забилось быстрее — будто птенец в скорлупе, заслышав родительский зов. — Я не думал об этом, — он уставился на мыски домашних туфель. — А вы подумайте. И выкладывайте. Держу пари, слушателей у вас в последнее время было немного. Алва был прав. Закатные твари, он всегда оказывался прав, какую бы дрянь не изрекал. Ричарду в столице было не с кем поговорить по душам: Наль и эр Август опекали его на свой лад, но от их поучений хотелось удрать в Седые земли. Друзья из Лаик разъехались, да и не мог Ричард представить, как жалуется на судьбу Арно, Берто или Катершванцам. Беззаботные, прямодушные, они бы не поняли причин его хандры. По иронии лишь Алва — тот, кого Ричарду подобало бы считать врагом, — догадался спросить, что его гнетет. — Я... — Ричард наконец решился. — Я чувствую себя самозванцем. Он сжал зубы, чтобы не сболтнуть большего. Семейных тайн не выдал, только поделился переживаниями, а те — мало ли откуда взялись. — На вас возлагают слишком много надежд? — спросил Алва понимающе. — Вы боитесь не оправдать их? — Я будто не на своем месте. Живу чужую жизнь. — А какая жизнь ваша? — Не знаю. Мне кажется, моей жизни нет, есть только чужие. Какую я ни попытался бы прожить — все равно она будет краденой. Словно для меня нет места в этом мире. Голос Ричарда дрогнул — никогда и ни с кем он не был так откровенен. Даже на исповеди, даже наедине с собой. Что эр о нем подумает? Кем посчитает? Одежды Алвы зашуршали, но Ричард боялся поднять взгляд и посмотреть на него. — Это очень скверные мысли, Ричард. — Да, монсеньор. — Откуда они к вам пришли? — Они... просто есть. — Вы чувствуете себя непохожим на других людей? Ричард поднял на Алву изумленный взгляд. Догадался? Но как? А что, если?.. Да нет, безумие. Но все-таки — что, если отцом Алвы тоже стал злой дух вроде Силсэбла? Ведь не просто так хвост Ричарда начинает своевольничать рядом с ним. Не просто так тело охватывает истома, в которую хочется погрузиться, как в теплую воду. О Создатель, пусть это будет правдой, пусть он не ошибется! Алва носит узкие штаны — кто сказал, что признак зверя нельзя спрятать похитрее? Сейчас они поверят друг другу тайны, Алва покажет хвост пантеры — гибкий, длинный, с густым угольно-черным мехом, в который наверняка так щекотно зарываться пальцами, — и у Ричарда упадет камень с души. Какое облегчение узнать, что не один на свете! — Судя по вашему лицу, я угадал семь из семи? — Алва собрал карты Ричарда, разложил рубашками вверх, как для пасьянса. — Могу ли я спросить, — Ричард нервно облизнул сладкие от вина губы, — а у вас случайно не то же самое? — Как знать, — лицо Алвы сделалось мечтательным, отрешенным. — Каждый из нас чем-то отличается от других. Кто-то рождается альбиносом, кто-то — с шестью пальцами. Кому-то боги даруют луженный желудок. А кому-то — живучесть, и сколько наемных убийц не подсылали бы к нему враги, счастливчик уцелеет в любой передряге. Последнее можно сказать обо мне. А чем провидение наделило вас? Может быть, — он улыбнулся, — талантом прятать своего питомца так, чтобы челядь с ног сбивалась? — Питомца? — Ричард заморгал. — Вашу кошку, — объяснил Алва, но понятнее от этого не стало. — Перлита и Тереса поспорили на нитку кораллов, что изловят ее до конца месяца. — Так вот откуда у меня под кроватью блюдца с молоком и мясными обрезками, — пробормотал Ричард. — Я однажды вступил в такое спросонок. Было... неприятно. — Видимо, в ту ночь ваша кошка была сыта и не опустошила его. — Но у меня нет кошки, монсеньор! — выпалил Ричард. Как их серьезный, размеренный разговор меньше чем за минуту докатился до этого абсурда? И о хвосте теперь не спросить. — Слуги уверены, что есть. — Они заблуждаются. — Не огорчайте их раньше времени. Пусть еще половят. Как вы смотрите на то, чтобы размяться со шпагами? Баржа довольно однообразна, да и я, кажется, засиделся. Выйдем во двор. Посмотрим, чему вас научил старик Серхио. — Боюсь, монсеньор обнаружит во мне слишком скучного противника, — Ричард не блистал в Лаик, а после первых тренировок с рэем Бенсорро — вовсе потерял веру в себя. — А, пустое, — Алва властным жестом пресек возражения. Увы, тем же властным жестом он опрокинул кубок вина, после чего уставился на свою руку, смешно подняв брови, словно растерялся от ее вероломства. Взгляд скользнул ниже — оценить причиненный ущерб. Ричард вскочил. Со стола капало, его штаны насквозь промокли, а прохладные, пощипывающие кожу струйки стекали по бедрам и низу живота. «Черная кровь» мигом пропитала одежду, пышные складки облепили ноги и пах. — Досадно, — произнес Алва так, будто не вполне понимал значение этого слова. — Переодевайтесь и спускайтесь во двор. Мне, гм, тоже нужно переодеться. Он тронул пальцем винную каплю на столешнице, размазал ее, а затем поднес подушечку ко рту и облизнул. Ричард следил за ним во все глаза. Заметив это, Алва странно рассмеялся и повернулся к двери. Эр навеселе, это ясно. Стоит ли тренироваться, когда в жилах гуляет хмель? Но ведь не у Ричарда же гуляет? Он-то в ответе за себя. Кому-кому, но точно не ему ставить под сомнение приказы собственного эра, которыми он, говоря откровенно, не избалован. Алва умелый фехтовальщик и одолеет Ричарда даже в подпитии, а если нет — пусть это станет ему наукой. «Вино — скверный друг для воина», — так писал святой Адриан, и с ним соглашались многие мудрецы, к числу коих принадлежал герцог Эгмонт. Переодевшись, Ричард явился на тренировочный дворик. Алва уже мерил шагами плиты, и видеть его в знакомой черной рубахе с расшнурованным воротом было куда приятнее, чем в парче и самоцветах. Этот вечер напоминал другой: когда одиночество погнало Ричарда на вольный воздух, и он брел куда глаза глядят, маясь невысказанной виной. Алва отвлек от дум; не специально, просто потому что на него такого — яркого, как южный цветок, южный плод, живого, как ртуть, — невозможно было не отвлечься. Алва увез его домой после проигрыша в «Руке судьбы». Назвал его имя на площади Святого Фабиана. С некоторых пор Ричарду казалось, что вокруг этого человека вращается вся его жизнь. Он на лету поймал шпагу с защитным колпачком и встал в позицию. — Атакуйте, юноша. Ричард направил клинок Алве в грудь. Первый выпад был отбит играючи, как и второй, и третий, и четвертый; на пятом Алва, щадя его гордость, перешел в наступление, и они закружили вдоль туберозовых клумб, по ажуру света и тени, которую отбрасывала молодая листва. Клинки столкнулись звонче обычного, и с ветки над макушкой Ричарда вспорхнула сорока. Сердито стрекоча и хлопая крыльями, она перелетела на перила балкона. Ричард засмотрелся, как маховые перья на солнце отливают зеленым, и немедля поплатился за ротозейство. — Вы с ума сошли, витать в облаках! «Слишком резкий тон, почти окрик, эр так не разговаривает», — вспыхнуло в мозгу, пока Ричард, согнувшись, пытался вдохнуть. Он глазел на сороку, а его тело продолжало начатый финт. Неверно рассчитав, где бордюр, Ричард оступился, шарахнулся в сторону и напоролся животом на колпачок монсеньоровой шпаги. От боли перехватило горло. Наверное, только потому он не взвыл. — Ричард, — голос Алвы сел. — Выпрямляйтесь же. Ну! Выпрямляйтесь и подбирайте оружие. Хватит держаться за бок, вам не сто лет! Сам виноват, но от этого только обиднее. Мог надеть нагрудник из буйволиной кожи. С чего он взял, что тренировка будет шуточной? С чего взял, что обойдется без травм? — Ричард. Он выпрямился, но ладони от больного места не отнял. Зыркнул на Алву сквозь невольные слезы. — Вы и в бою собрались рассматривать птичек? В таком случае многого я за вашу жизнь не дам. Шпага Алвы зазвенела о каменные плиты, он подошел, и вблизи Ричард увидел на безукоризненном лбу испарину. Не может быть, чтобы их поединок утомил Алву, он и продлился-то всего ничего! Но как тогда это понимать? Неужели он... испугался? И забыв об иронии, накинулся на оруженосца с криком? — Пойдемте, — Алва опустил ему ладонь на плечо и подтолкнул к дорожке вглубь сада. — Нужно вас осмотреть. Ричард доковылял до скамьи и рухнул на сиденье, отчего колотье в левом боку только усилилось. — Чувствуете тошноту? В глазах темнеет? Голова кружится? Алва подцепил его за подбородок, чтобы заглянуть в лицо, но Ричард вырвался, стукнувшись затылком о деревянную спинку. — Не знаю! — вот бы притянуть колени к груди, обнять их, уткнуться лбом. И чтобы мир вокруг на несколько минут забыл о существовании Ричарда. Как видно, мечтать следовало бы о чем-то поскромнее. — Если отказываетесь отвечать, ложитесь. Я должен осмотреть вашу рану. — Нет никакой раны, монсеньор. — Позвольте судить об этом мне. Внутренние повреждения подчас бывают опаснее внешних. Припомните, вы чувствовали в животе что-то похожее на толчок? — Кажется, нет, монсеньор. — Это обнадеживает. Ложитесь же. Ричард оперся на локоть, прогнулся и сполз вниз, стараясь не потревожить больное место. Доски грели спину даже сквозь рубашку и жилет. Он вытянул руки вдоль тела, подобрал ноги. Алва присел с краю, заставив его потесниться. «Попался, попался», — мелькнула некстати мысль, но Ричард не подал виду, что напряжен, лишь скосил взгляд на запястья Алвы, молочно-белые на фоне черных манжет. Тот потянулся к шнуровке жилета. Развязывал бестолково: дергал, подцеплял ногтями, ронял концы, будто пальцы его не слушались; а когда узел поддался — рванул шнур из петель. Досадует на себя? Взял бы кинжал, если не достает терпения возиться с завязками! Впрочем, нет. Кто-то точно порезался бы, и Ричард знал наверняка кто. Алва задрал рубашку, но тут же выпустил, словно обжегся, словно ее соткали из крапивы, и глухо велел: — Показывайте. Ричард оголил живот, ткнул пальцем ниже ребер, где боль уже унималась. Алва накрыл покрасневшее пятно рукой, надавил, пытаясь нащупать что-то внутри. — Больно? — спросил чуть слышно. — Нет. Было щекотно и капельку стыдно — хотя не должно, не должно. Ричард зажмурился. Жар ладони, осторожные нажатия подушечками пальцев будили в нем ответное чувство. Глубже признательности. Смелее прыжка в бездну. Острее вдруг накатившего возбуждения. Кстати о возбуждении... Ричард перекатился на бок. Прикрылся рубашкой и запахнул жилет, благо его позор пока не стал очевиден. Алва говорил о естественной реакции тела, но только не тогда, когда воображаешь, что рука твоего эра (рука мужчины!) скользит ниже и сжимает тебя сквозь штаны. Проклятье! Зачем он подумал? Представил в красках? Вся кровь устремилась к паху, и... и... тайное стало явным для того, кого Ричард меньше всего желал в это посвящать. Почему он попадает в дурацкое положение уже второй раз? — Пустите! Ричард завозился, толкнул Алву коленом, и тот поднялся с присущим ему изяществом. Куда только девались рваные движения? Нетерпеливость? Алва успокоился, вернул свою выдержку, а значит, сейчас посыплются остроты. — Послушайте доброго совета, юноша, заведите себе любовницу. Матушка и эсператистская часовня остались в Надоре, в столице полагается наслаждаться жизнью. Или вы испытываете с этим затруднения? Мне уже попеняли, что я не представил вас обществу. Это легко исправить. — Мне не нужны никакие любовницы! — Думаю, в вашем теперешнем виде вы им тоже не приглянетесь, — Алва улыбался совсем необидно, но за эту улыбку его хотелось придушить. — А вот когда поправитесь и похорошеете, я обязательно свожу вас кое-куда.