Охотник на крыс

Дверь библиотеки скрипнула, Ричард выдернул со стеллажа первую попавшуюся книгу и, раскрыв на середине, бросил поверх альбома с непристойными офортами. Застыл, прислушиваясь. Где же шаги? После визита к Капуль-Гизайлям он будто заболел любовной лихорадкой. Ни с того ни с сего вздрагивал и сводил лопатки, как если бы между ними щекотали перышком, краснел и прижимал ладони к щекам, чтобы остудить их, замирал, таращась в стену или потолок. Сердце то пускалось вскачь, то билось размеренно и гулко. Шпага выпадала из рук. Он провожал служанок долгими взглядами, а те улыбались, глупо хихикали или сбегали — и Ричард не знал, после чего чувствовать себя хуже. В библиотеке, вместо того чтобы вернуться к переводу, он выискивал романы о пастухах, пастушках и их отнюдь не целомудренной любви. Разъезжая по поручениям эра, засматривался на цветочниц и баронских дочек, которые с дуэньями прогуливались по лавкам. Представлял себе Марию Тристрам — ровесница, северянка, тезка той Марии, что вернула Окделлам герцогство, она могла бы стать его невестой, но теперь выйдет замуж за Алана. А он?.. Да что он. Однажды он отречется от титула в пользу брата. Зачем ему жена. Ночи не дарили утешения. Ричарду снилась Марианна: в шлейфе мускусных духов, с кармином на губах и розой, приколотой к корсажу. Она толкала его на банкетку, как тем вечером, оседлывала бедра и пригибала отяжелелую, совсем пьяную голову к своей груди, веля ласкать соски сквозь кружево. И Ричард подчинялся. Не мямлил оправдания. Не отказывался. И (Ричард не сознался бы в этом даже под пыткой) стоило последовать за путеводной нитью фантазии, как красотка на его коленях оборачивалась Алвой. Платье превращалось в плащ цветов Ариго, Алва скидывал его на пол, оставаясь в черной фехтовальной рубахе и узких штанах, и его руки, горячие, сильные, умелые, касались Ричарда именно там, где этого больше всего хотелось. Сегодня Ричард очнулся от такого сна: он стонал и яростно терся о простыни, а предатель хвост торчал над ним, падшим, как победный стяг супостата. «Я не животное. Не похотливый дух, готовый наброситься на любую женщину... а может, и на мужчину... обманом, под чужой личиной. Не животное!» — Судя по вашему лицу, читаете вы что-то крайне занимательное, — раздался насмешливый голос слева. Откуда и положено появляться закатным кошкам. Ричард поежился. Разумеется, Алва подмечал все. Сегодня он выбранил Перлитту, когда она, смутившись под взглядом Ричарда, чуть не облила шадди собственного герцога. Спасибо, хотя бы ему самому Алва ничего не сказал. Тот остановился на границе солнца и тени: ботфорты в пыли, волосы рассыпались крупными завитками, на щеках свежий румянец. Благоухает конским потом и шадди. Ездил к Дораку? По армейским делам они бы отправились вместе. — «Нравоучительная история о добродетельном мастере и его нечестивом подмастерье»?.. Гм, — палец Алвы обличающе уперся в заглавную букву. — Не стану спрашивать, как этот хлам появился у меня дома. Но что вы в нем нашли, мне все-таки любопытно. Зачем он спросил? Теперь ври, изворачивайся... Ричард вскинул подбородок — он будет защищать то, что спрятано под книгой, как последний бастион родного замка. — Я люблю читать нравоучительные истории, — с вызовом сказал он. — Они помогают делать правильный выбор, когда самому разобраться слишком сложно. — А я и забыл о вашей будущей миссии. Читайте-читайте, прослывете среди дикарей мудрецом. Разумеется, он отверг Марианну, а та в отместку раззвонила его маленький секрет всем вокруг. Вот и Алва уже знает. То-то потешается Эстебан с приятелями над блаженным однокорытником. — Я не собираюсь никуда ехать, монсеньор, — буркнул Ричард. — Но читаете притчи. Я думал, они вам опротивели еще в Надоре. — Выходит, не опротивели, монсеньор? — Вывод напрашивается сам собой, — Алва оперся бедром о стол, перекинул хлыстик из одной руки в другую. От его близости вдоль Ричардового хребта побежали мурашки возбуждения. — И что же, набрались ли вы достаточно мудрости для того, чтобы с кислой миной одаривать ею окружающих? — Не знаю, монсеньор. — Давайте проверим? — лицо Алвы посерьезнело. — Предположим, некого вельможу ложно обвинили в насилии над замужней дамой, которую он безответно любил, и приговорили к смерти. На эшафоте он проклял всех своих судей, чтобы их потомки четырежды познали его муки. — И смерть? — Нет, насколько мне известно, умереть в нашем мире можно лишь однажды, — Алва тускло усмехнулся. — Их будут предавать. Предавать самые любимые. Так что вы, опираясь на поглощенную и усвоенную премудрость, посоветовали бы потомкам, чтобы избавиться от проклятья? Ричард ожидал более каверзного вопроса, мысленно готовился к провалу, и потому, дослушав Алву, даже улыбнулся от облегчения. Да тут и думать не о чем. — Им нужно прощать. — Прощать? — брови Алвы приподнялись, лицо застыло. — Наверное, в Кэналлоа и Багряных землях это не очень принято? — осторожно спросил Ричард. — У вас же сильны традиции кровной мести?.. Лицо Алвы стало совсем отрешенным, и Ричард предпочел не допытываться. Вместо того продолжил: — Предки были несправедливы, вынося приговор, значит, потомкам придется искупить это, вытерпев чужую несправедливость. Судьба вознаграждает чистых сердцем. Поэтому им нельзя озлобляться, нужно напротив — искренне прощать тех, кто предает. До чего же стройно вышло. Как по-писаному. — Ерунда, — припечатал Алва. — Может быть, им еще и ворам, забравшимся в дом, кричать вслед: «Не желаете ли прихватить любимое ожерелье моей покойной матушки? Оно хранилось в тайнике, который вы не изволили обнести!». — Если они искупают крохоборство предков, то да, — обиделся за свою теорию Ричард. — Что вам не нравится? Спросите у любого священника, он ответит то же самое. — Так повел бы себя «голубок» из ордена Милосердия, а не живой человек. Голос Алвы стал низким и угрожающим — того гляди зарычит. Синие глаза заледенели, крылья носа раздулись, пальцы стиснули рукоять хлыстика так, что дерево должно было вот-вот хрустнуть. Ричард вжался в спинку кресла. Герои притч и впрямь вели себя непохоже на настоящих людей, но они не изображали картину нравов, а поучали, как людям следует поступать, чтобы жить в мире с Создателем. Понятно, почему Алве не нравится. То, что он безбожник, знают все. Впрочем, осуждать его уж точно не Ричарду, ублюдку болотной нечисти. — Бросьте это чтиво, оно все равно не идет вам впрок. Ричард склонил голову. Пусть Алва только удалится, и он сразу же бросит. — Вечером нас ждут в Тарнике. Его величество желает достойно проводить защитников южных рубежей. Будьте готовы к пяти. Не сказав более ни слова, Алва щелкнул ногтем по уголку альбома, торчащему из-под книги, развернулся и прошествовал к выходу. Ричард осел в кресле. Зря только притворялся. Тарника... Они с Катариной Ариго опять увидятся. Простила ли она прошлую неловкость Ричарда? Забыла ли? О таком позоре век не забудешь, а даже если королева договорится со своей памятью, в ее свите найдутся злопыхатели, которые обязательно напомнят. Может, получится отсидеться в тени? Вряд ли. Бал дают в честь Первого маршала, король наверняка пожелает лично его напутствовать, а где король — там и королева. Остается лишь смириться с тем, что Катарина Ариго обдаст Ричарда презрением, хотя он искренне желал ей служить. А все из-за чего? Из-за жалкой крысы! Сдалось же ему тогда поднять шум. По пути в Тарнику Алва пребывал в задумчивости, молчал. Косой луч из-за занавеси состарил его лицо: сделал глубже тени у глаз и в уголках рта, крупнее нос, острее подбородок. Но даже так от его красоты спирало в груди — ведь вырезанные из камня языческие божки тоже способны завораживать. Тишина угнетала, но Ричард не смел заговорить первым, пусть его и подмывало выпалить глупость наподобие «Монсеньор, как называется этот лес?» или «Монсеньор, как называется этот ручей?» — что угодно, только бы Алва обратил на него внимание. Посмотрел тепло и вместе с тем насмешливо, рассказал о чем-нибудь. Ричард готов был слушать его часами. Он рассорился с Налем, когда попрекнул ядом во флакончике с манионикой, обидел небрежением эра Августа, так и не обзавелся друзьями в столице. Он отчаянно тосковал по обществу. Но Алва, разумеется, не нанимался развлекать своего оруженосца. Пришлось прикусить язык и отвернуться к окну. Давно скрылись из виду бронзовые звезды на церквях Олларии. Торговки не предлагали лепешки со свежеприсоленной рыбой, кузнецы не били молотами, не облаивали прохожих псы. Сразу за дорогой начинался лес. Тракт делил его надвое, как тоненький мыс — морские воды, и как волны в шторм встречаются над полоской суши, так вековые грабы и ясени смыкались в кронами вышине. Свет падал в прорези между листьями, окрашиваясь изумрудным, золотилась пыль из-под копыт. Веточки дикой смородины царапали дверцу, когда после поворота раззява кучер не спешил выправить лошадей. Сойки и зяблики выпархивали к самым окнам и, издав возмущенную трель, снова ныряли к птенцам. До чего же удобное место для засады! В Надоре матушка велела выкорчевать каждое дерево на сотню бье по обочинам проезжих трактов, чтобы сделать их светлее и безопаснее. А в Карловом лесу, где снуют экипажи придворных — лакомая добыча для любого грабителя, — король до сих пор этим не озаботился? Ричард фыркнул. Приятно знать, что хоть в чем-то его родное захолустье лучше столицы. Таблички на столбах сообщали: угодья принадлежат его величеству, браконьерство здесь карается виселицей. По королю не скажешь, что он заядлый охотник, — должно быть, волки, лисы и рыси в лесу расплодились сверх меры. В затылок Ричарда будто кто-то дыхнул холодком, шерсть на хвосте зашевелилась. С какой стати он тревожится? Подумаешь, волки. Но внутреннее чутье нашептывало: все крупные хищники — ему враги. Мощные челюсти легко разорвут соболя в клочья, острые когти вспорют брюхо... Что за вздор! Неужели звериная суть отныне напоминает о себе и посредь бела дня? Этого ему только не хватало. Карета покатила с пригорка, и лес поредел: он попал в руки садовников, архитекторов и скульпторов косматым чудищем, а вышел ухоженным парком. Грунтовая дорога стала замощенной плитами аллеей, в конце которой обрисовалась каменная корона Тарники. Стяг с Победителем Дракона обвис на флагштоке — под таким же Ричард пойдет в первый бой. Что сказал бы на это герцог Эгмонт? Гордился бы им, хоть чуточку? Да ведь он сам воевал за Талиг. Может, не так это и скверно. Должно же у Ричарда остаться что-то свое, когда хозяином Надора назовут Алана. Почему бы не армейский чин. Чем ближе они подъезжали к дворцу, тем громче делалось снаружи. Но своего пика гвалт достиг, когда карета остановилась. Едва Рокэ Алва показался на подножке, грянули фанфары, от боя барабанов загудела земля. Королевские гвардейцы разом вскинули алебарды, и на начищенных лезвиях засияло солнце. Черноволосый паж, которого лишь чудом не затоптали впряженные в карету линарцы, пронесся по живому коридору, усыпая путь пунцовыми лепестками из корзинки. Будто морискилла вырвалась из когтей ястреба и удирает, теряя перья. На ступенях паж обернулся и ломающимся голосом выкрикнул: — Слава Первому маршалу! Слава герцогу Кэналлоа! Слава нашему прежнему и будущему триумфатору! Если бы Ричард полагал, что Алву можно застичь врасплох, то решил бы: именно это с ним сейчас и случилось. Он застыл — точно хотел потереть глаза в надежде, что кошмар растает. Осторожно ступил на плиты двора, посторонился, выпуская Ричарда. С крыльца заспешил церемониймейстер, которого Ричард помнил по дню Святого Фабиана: на зеленом камзоле сверкали золотые пуговицы, жезл распорядителя украшал изумруд размером с голубиное яйцо — такие добывают лишь в Торке. Рыжие с проседью бакенбарды воинственно топорщились. Алва шагнул ему навстречу, придавил сапогом горсть лепестков и посмотрел вниз так, будто вступил в навоз. — Вы вовремя, герцог, — церемониймейстер, отдуваясь, утер лоб платком. — Хоругвь Святого Адриана уже доставили из собора Франциска. Соблаговолите последовать за мной в Большой зал — вручение произойдет там. Молодой человек может оста... — Что это? — Алва по-прежнему смотрел вниз и говорил с ленцой, которая не сулила собеседнику ничего хорошего. — Королевские гвоздики, герцог, — невозмутимо ответил церемониймейстер. — Его величество оказывает вам честь, предоставляя цветы из собственных оранжерей. Что касается молодого человека, то он... Фанфарист, не понимая, отчего возникла заминка, снова поднес инструмент ко рту. Барабанщики с готовностью застучали палочками по натянутой коже. Церемониймейстер поморщился, — видно, всякие нарушения протокола были ему как ножом по сердцу. — Его величество знает, как я отношусь к пышным торжествам, — Алве пришлось повысить голос. — Кто додумался до этого балагана? Церемониймейстер смотрел на Ричарда, как хозяйка смотрит на нечищеное серебро перед приходом гостей: будто решая, что сильнее ее опозорит — обед без фамильных кубков или их плачевный вид. Что не так? Он неподобающе одет? Но в день рождения королевы никто не сделал ему замечания. Ричард нервным жестом пригладил волосы, оглядел свой костюм — вдруг испачкался? Вроде бы нет. — Молодой человек... — Да отвяжитесь вы от него! Кому взбрело на ум всучать мне знамя, под которым Франциск завоевывал свой трон? Хоругвь берут, лишь когда само существование Талига под угрозой. А на нас напала банда ополоумевших горцев. Даже я, безбожник и варвар, постыдился бы тревожить святого по такому ничтожному поводу. — Вы Проэмперадор, а Проэмперадорам вручают хоругвь, — менторским тоном ответил церемониймейстер. — герцог Рамиро-младший с ней брал Агарис. Герцог Алонсо с ней принимал капитуляцию гайифского императора. Эта традиция освящена в веках. — Надо полагать, празднование победы, которая еще не случилась, тоже освящено в веках? — Ее величество распорядилась оказать вам наилучший прием, — церемониймейстер вздернул нос, словно оскорбили его лично. — Я беспрекословно следую протоколу, установленному Карлом Вторым для его победоносного кузена. — Ее величество, — повторил Алва глухо. — Его величество во всем разделяет устремления супруги, — спешно добавил церемониймейстер. В глазах под густыми рыжими бровями Ричарду померещился намек на ехидство. Неужели Алва стерпит? — Долг верноподданного — отблагодарить государыню за беспокойство. Оруженосец, не отставайте. Алва сделал широкий шаг, но жезл с изумрудом преградил ему путь. Гвардейцы зароптали. Ричард чуть не врезался в спину резко остановившегося эра. Тот слегка откинул назад голову, будто хотел обозреть издали фреску или живописное полотно. — Сударь, верно ли я вижу, что вы выставляете передо мной палку? — Нижайше прошу прощения за это, герцог, меня обязывает быть непочтительным мой долг. — Долг? — Именно. Долг повиноваться слову его величества. — Объяснитесь. — Ее величество попросила меня донести до вас, что присутствие вашего оруженосца на балу нежелательно. Она всем сердцем сочувствует несчастному сироте, но находит его манеры слишком грубыми для своей особы. Его величество не считает возможным огорчать супругу отказом в просьбе удалить его от двора. Сожалею, герцог, но войти вы сможете только один. Ричард помертвел. Его прогоняют, ему указывают на дверь — и кто?! Благороднейшая из женщин устами «навозника»! Наверное, чтобы он в полной мере ощутил ее презрение. Какой позор. Какая мелкая месть за то, что он предупредил ее о крысе, а она, испугавшись, выставила себя на посмешище. Его прилюдно оскорбляют, а он совершенно бессилен защититься. Даже возразить нельзя! Кто он против королевы Талига? Зверек, жалкий зверек, меньше кошки, меньше собаки... Под ногами точно разверзлась топь. Голова закружилась, сердце сжалось, ослабели колени, уши заложило, небо выцвело до линяло-белого, и Ричард ощутил, как проваливается — назад и вниз, вниз, вниз, он падал или уменьшался? Превращался в соболя, как в давнем сне? Ричард взмахнул руками, но они ничего не весили. Нет! Плевать что это — обморок или ворожба. Он должен стоять, как подобает Окделлу. Тверд и незыблем. Чужой девиз, но за что же еще хвататься? Нельзя посрамить чести Скал перед всеми этими людьми. Стоять. Слушать свое сердце. Тук. Тук. Тук. Глаза закрыть. Вдох. Выдох. Ноздрей коснулся знакомый запах, самый близкий — горькие духи, лавандовая отдушка от ткани, сталь и кожа, и порох, и «Черная кровь». Отчетливый, почти осязаемый — как веревка, которую бросают утопающему с корабля. И он поймал ее. Вцепился. Его потянули вверх. На лбу и спине выступил холодный пот, но Ричард вновь чувствовал свое тело. — Он удалится от двора, — пообещал Алва недобро, — как и я. А сейчас уберите свою палку. Иначе, клянусь, вы пожалеете, что когда-то взяли ее в руки. — Но... — Прочь с дороги! — Будь по вашему, — церемониймейстер опустил жезл, с чопорным видом развернулся на каблуках. — Пеняйте на себя, герцог, вы предупреждены. Можно подумать, они явились не к рохле Фердинанду, а к мстительному морисскому деспоту, который казнит неугодных перед завтраком, обедом и ужином. Вокруг галдели: церемониймейстера честили наглецом, Алву понукали затеять дуэль прямо на дворцовых ступенях. Ричард шел за своим эром, боясь поднять взгляд от серебряного эполета на его плече. Он досматривал каждую зарождавшуюся мысль, как таможенник — бочки в трюме подозрительного судна: не просочится ли среди невинных, человеческих засланка от зверя? Второй раз за день соболь напомнил о себе. Это неспроста. Может, он чувствует угрозу? Предвидит, что Ричарда арестуют посреди бальной залы и отправят в тюрьму за то, что посмел показаться королеве на глаза? Нужно было развернуться, отстать. Зачем навязываться, если тебя не желают видеть? Зачем провоцировать скандал? Но едва Ричард об этом подумал, как Алва обернулся и посмотрел на него упреждающе: не смей прятаться. Ричард дернул подбородком: я и не собирался, монсеньор. Известняковые плиты под подошвами сапог сменились отполированным мрамором, а после наборным паркетом. Выкрики гвардейцев — шелестом шелка и атласа, когда дамы опускались в реверансе перед королем. Тот шел навстречу своему Первому маршалу. Под люстрой на сотню свечей они по-братски обнялись, и кавалерист с пышными седыми усами растроганно шмыгнул носом. Мужество Ричарда иссякло на пороге бальной залы. Рокэ Алва мог дразнить двор, он — нет. Шагнуть в сторону — и первый ряд зрителей расступился; толкнуть локтем чинушу в напудренном парике, занять его место — и толпа за спиной сомкнулась, словно воды над брошенным камнем. Маневр удался: Ричарда мало кто знал в лицо. Мало кто задерживал взгляд на случайном юнце, когда совсем рядом Кэналлийский Ворон вершил историю. Преклонив колено, Алва принял тяжелую, расшитую золотом хоругвь и поклялся снова покрыть ее славой. Кардинал Сильвестр благословил его действовать во устрашение врагов Талига. Катарина Ариго улыбнулась, потупив взор. Как поверить, что у этой голубки жестокое и мелочное сердце? Король захлопал в ладоши, словно счастливое дитя, и пригласил всех к пиршественному столу. Он усадил Алву подле себя и королевы, а Ричард (самозванец в своей семье, самозванец на королевском приеме) устроился рядом с задиристыми южанами, у которых за душой не было ничего, кроме гонора и шпаг. Заиграли лютни и арфы — до слуха Ричарда лишь изредка долетал бравурный аккорд. Достойное место для бастарда! Король не отсылал на их стол ни улиток в меду, ни запеченной, рассыпчатой рыбы, но сотрапезники Ричарда — рафианцы, а может, кэналлийцы или марикьяре — не ждали от государя знаков особой милости. Они привыкли, что за почести нужно драться. Они знали, что лакомый куш придется вырывать у соперника изо рта. И теперь черные глаза буравили того, кто был белой вороной в их стае. Оценивали дорогие ткани, шитье, цепь с карасами и перстень на пальце. — Как занесло к нам столь важную птицу? — усмехнулся молодчик с крючковатым носом. — Да еще и с севера!.. — его сосед сощурился и подкрутил ус. — Поведайте, с кем мы имеем честь сидеть за одним столом? — третий, отмеченный свежим рубцом через щеку, навалился локтями на скатерть. — Не скромничайте, сударь! — поддакнули издали. Ричард оглядел соседей. Они пробовали его на зуб, как лавочник — золотую монетку. Золото — мягкий металл, но если Ричард сомнется, прогнется, его заклюют. — Не сотрясайте зря воздух, господа. Мой род достаточно древний и знатный, чтобы пить на равных хоть с королем. А с вами и подавно. Его слова встретили ухмылками — пустые похвальбы здесь были невнове. Ричард улыбнулся с самым независимым видом, на какой только был способен, плеснул себе в кубок тинты и пригубил. Небылицы посыпались, как горох из дырявого мешка. Крючконосый хвастал, что его предок ворвался в павшую Кабитэлу вторым после Франциска Оллара. Усатый — что его предок в Двадцатилетнюю бился плечом к плечу с Балинтом Мекчеи. Тот, кто носил на щеке шрам, судя по отсутствию манер — вовсе простолюдин, набычился и поведал приятелям наспех состряпанную байку о бастарде Карла Юбочника, чье имя не сохранили хроники. Ричард молчал. «С ними тебе придется знаться всю оставшуюся жизнь. И сам ты в конце концов станешь таким же. Привыкай, подменыш». Смотреть на Алву из темного угла, как бродяжка — на огонь камелька. А он и знать не будет, блистательный, недоступный; будет улыбаться королеве, снисходительно кивать королю; будет пить «Черную кровь», играть в карты, коротать ночи с куртизанками. А когда придворная жизнь опротивеет, потребует у кардинала снова затеять войну. — Что же вы притихли, сударь? — обратился к нему крючконосый. — Поделитесь, чем славен ваш род? По лицу Ричарда прошла судорога. Чем славен?.. Отчего бы не рассказать. — Мой предок был среди заговорщиков, которые собирались свергнуть припадочного Октавия и его цепного пса Рамиро, — прошипел Ричард. — Его повесили, как отребье. Желаете еще послушать, господа?.. Они не желали. От него отодвинулись, будто от зачумленного, отвернулись, его перестали видеть. Детина со шрамом открыл было рот, но раздумал говорить. Из горла Ричарда вырвался горький смешок. Слуги обносили гостей перепелиным супом и пирогами с дичью, наполняли пустые кувшины вином. Церемониймейстер прошелся мимо, постукивая жезлом. Окинул гуляк на нижних скамьях ястребиным взором, но никого призывать к порядку не стал: Фердинанд Оллар сам не гнался за изысканностью и не стремился воспитывать других. Матушка и дядя Эйвон сокрушались, что после отстранения от власти королевы Алисы придворные нравы пали ниже некуда. Вопросом, откуда им, сроду не покидавшим Надора, это знать, Ричард не задавался. — Наконец я нашла вас, герцог, — его легонько стукнули веером по шее. Ричард обернулся — позади стояла графиня Рокслей. Перчатки так плотно облегали ее руки, словно она окунула их в белую краску и опутала золотой паутинкой. Пионовое платье обнажало ключицы и плечи, на груди покоился рубиновый кулон — ягода шиповника на золотом листке. Три белых цветка венчали высокую прическу. — Сударыня, умоляю вас, тише, — Ричард покосился на соседей. В Талиге было слишком мало герцогов, а таких, кому не перевалило бы за тридцать — и вовсе один. Если обращение графини расслышат и припомнят, как Ричард отзывался о короле Октавии, ему будет несдобровать. — Разумеется, разумеется, — она отступила. — Эта мерзавка потребовала выдворить вас... Я понимаю. Ричард с облегчением встал из-за стола. Похоже, не меньшее облегчение при этом испытали и его соседи, раздевавшие графиню взглядами. Знали бы они, как тяжела ее рука. Как она неистова во хмелю и в гневе. Впрочем, остановило бы это их? Ричарда же не останавливает. Сейчас он последовал бы даже за Повелителем Кошек, посули тот возвращение в сказочный мир, где изрекает остроты Рокэ Алва, интригует кардинал Сильвестр, граф Штанцлер подписывает государственные бумаги. Мир, откуда его уже погнали метлой, как шелудивого пса. А цена? Плевать на цену. Один раз царапины на лице зажили, заживут и другой. — Чем я могу услужить вам? — Ричард склонился к ее запястью для поцелуя. Затянутые в шелк пальцы графини невесомо погладили его по скуле. Сердце забилось чаще. — Проводите меня на террасу, здесь невозможная духота, — графиня вздохнула, ее корсаж опасно натянулся. — Оттуда мы как раз услышим, когда начнутся танцы. Ричард хотел было повиниться, что совершенно не ориентируется в дворцовых переходах, но «проводите», очевидно, лишь составляло принятую при дворе формулу — графиня веером указала ему направление. У стеклянной двери Ричард обернулся к помосту, где пировали король и королева. Тот был пуст. Их величества с приближенными отправились передохнуть перед балом. С террасы просматривался весь Тарникский парк. Зелень кипарисов в сумерках почернела. Посыпанные гравием дорожки казались лабиринтов мостиков над темной гладью клумб и цветников, а статуи гальтарцев, безликие, неразличимые отсюда, — вешками, что предупреждают путников о тупике или ловушке. Над горизонтом поднялась луна, но солнце еще не село: его последние лучи падали на струи фонтанов, которые вспыхивали, словно россыпи мелкого янтаря. Птицы кричали, приветствуя ночь. Где-то далеко звенел пастуший колокольчик. — О вас болтают странные вещи, герцог. Вы действительно собираетесь принять религиозные обеты и отплыть в Седые земли? — спросила графиня таким тоном, будто пересказывала ему анекдот. Ричард оторопел. Как быстро разлетаются сплетни! — Я... сударыня, я еще не решил окончательно, но размышляю об этом. — Ужасно! — она округлила глаза, прижала руки к груди. — Ужасно, когда молодые люди сами себя хоронят! Но что толкнуло вас на этот путь? Неужели вы разочаровались в любви и свете? Он опустил взгляд. Смертельно не хотелось ей врать, но не хотелось и выворачивать душу: сударыня, я нигде не нахожу себе места. Графиня поняла его молчание по-своему: — Вы утомлены поднятой вокруг вас шумихой? Что же... видимо, пришло время мне просить прощения. Герцог, боюсь, что львиную долю внимания к вашей персоне обеспечила я. — Вы? — Да. Я словно помешалась, — графиня улыбнулась, ее глаза, черные, как угольки, подернулись поволокой. — Заказывала о вас стихи, присылала сладости, вызнавала все, что о вас болтают. Это меня не красит, но... Если вам, правда, тяжело сносить мои ухаживания, только скажите, и я прекращу. Ричард не верил ушам. Она шутит. Не может быть, чтобы графиня Рокслей всерьез натворила столько глупостей из-за него. Она старше. Опытнее. Богаче. Ближе к сильным мира сего. Красива и явно не обделена женским шармом. Она замужем, в конце концов. Чем он ее покорил? В карете, после дня рождения королевы, графиня не вполне владела собой, и Ричард считал, что они оба вспоминают тот эпизод со стыдом. Оказывается, нет? — Это невозможно. — Не верите мне? — графиня бархатисто рассмеялась. — Ну давайте я вам процитирую: «Природа, утверждаешь ты, отнюдь не терпит пустоты. А я спрошу тебя: каков секрет у надорских штанов?..» — декламация завершилась смешком. Зажимать уши было бы слишком невежливо, потому Ричард слушал ее, чувствуя, как с каждым следующим словом гуще краснеет. Невозможно, чтобы благородная дама и супруга Человека Чести оскверняла свои уста веселыми куплетами! Он хотел закрыть ей рот ладонью, но не смел — и лишь таращился на нее, волнующе развязную, не представляя, что делать. Ему признались в любви, и нужно что-то отвечать? Или графиня просто развлекается? — Как непристойно! — Не воспринимайте всерьез, — графиня изящно повела плечом, и Ричард отвел взгляд. — Когда-то о вашем господине сочиняли еще похлеще. Я думала, намек вам польстит. Стеклянные двери распахнулись, и на террасе появилась пара: гвардейский капитан и пышнотелая бергерша, по виду — скорее служанка, чем аристократка. Не задерживаясь, они спустились по лестнице в парк. Когда непрошеные свидетели скрылись из виду, Ричард произнес: — Я никогда бы не подумал, что дама... — Способна сама ухаживать, а не покорно ждать, пока кавалер одарит ее своей благосклонностью? — усмехнулась графиня. Ричард кивнул. — Отчасти из-за этого приличное общество давно от меня отвернулось. Сборище лицемеров. Здесь соблазняют на спор, из скуки губят репутации, глумятся над добродетелью, специально заражают дурными болезнями, но делают это под покровом тайны и считаются уважаемыми людьми. А стоит замужней даме открыто завести роман — и ее клеймят чуть ли не блудницей из Гальбрэ. — Но вы нарушаете супружеские клятвы. — Тревожит ли это моего мужа? Ничуточки. Я делаю ровно то же, что и остальные. У Катарины Ариго связь с герцогом Алва — разве ей смеет кто-то слово сказать? — Я не верю. Ее величество никогда не пала бы так низко, — прошептал Ричард. Дворянин обязан защищать честь королевы, даже если она считает его грязью у своих ног. — Как же вы наивны, герцог, — графиня потянулась, будто хотела потрепать его по щеке, но уронила руку, не коснувшись. — Во дворце сложно что-то утаить, а сложнее всего — визиты мужчины на половину фрейлин. Королеву не трогают, потому что ее любовник слишком могуществен, хотя ее измены могут однажды ввергнуть страну в гражданскую войну. Так кто же из нас более достоин порицания? — Я не стану судить ни вас, ни ее, — ответил Ричард. — Вот слова истинного рыцаря, — графиня фыркнула и прислушалась к доносившейся из окон музыке. — Бал начинается. Пойдемте внутрь? — Не могу. Герцог Алва провел меня на прием, нарушив запрет королевы, и если я появлюсь среди танцующих, меня просто вышвырнут. Или арестуют. Простите, сударыня. — Ах да, — задумавшись, она склонила голову набок. — Тогда прогуляемся по парку? Он подал графине руку, и они сошли по каменной лестнице с оплетенными плющом перилами. Воздух повлажнел от росы. По-особенному остро запахли люпины на клумбах и карликовые сосенки, которые, как утесы, выступали из цветочного моря. Небо усеяли первые звезды, о закатившемся солнце теперь напоминала лишь нежно-розовая полоса над лесом. Фонтаны затихли, затихли и птицы, только изредка вдали ухала сова. Графиня поежилась. Ричард набросил ей на плечи свой плащ. Они брели наугад, под ногами шуршал гравий, а позади скрежетали цепи — это фонарщики зажигали фонари. Создатель, как вежливо объяснить графине, что он не может ответить взаимностью на ее интерес? Эр сумел бы подобрать достаточно галантные слова, отшутился бы, осыпал даму комплиментами, оставив ее в полной уверенности, что она достойна лучшего. Но не он, Ричард. Глупый, неловкий провинциал. Из-за куста можжевельника вынырнула серая тень, пересекла дорожку, и Ричард напрягся. Что это? Кошка? Скорее котенок. Нет. Нет. Зачем он обманывает себя? Понял же сразу — но не рассудком, а собольим чутьем. Звериный, безотчетный позыв дернул Ричарда вдогонку за крысой, да так резко, что он был принужден остановиться, а иначе — упал бы на четвереньки и пополз, сбивая колени. — Вы споткнулись, герцог? — Примерещилось, будто по тропинке что-то пробежало. — Я ничего не заметила. — Говорю же — примерещилось. Они двинулись дальше рука об руку, по пионовому платью графини побежали пятна лунного света, а шелест подола сливался с шепотками листвы. Под каблуком — то ли ее, то ли его — скрипнула песчинка. Но Ричард уже был не с графиней — он не вдыхал исходивший от нее аромат роз, не наслаждался теплом руки и манящей близостью женщины, готовой позволить ему очень и очень многое. В нем проснулся охотник, который высматривал, вынюхивал добычу и вел бестолкового человека по следу. Впереди мелькнула тень, еще раз. Крыс было две, и бежали они в одном направлении, точно их кто-то звал. Крошечные коготки царапали гравий, шуршали лысые хвосты — близко, как же близко, сейчас он поймает! Нужно только ускорить шаг. — Здесь совсем темно, — мечтательно протянула графиня, когда они повернули к кипарисовому гроту. — Войдем? — Погодите, сударыня, — Ричард выпустил ее руку. — Внутри может ждать опасность. — Опасность наткнуться на другую парочку? — фыркнула графиня. — Вот уж чего я точно не боюсь. Жирная крыса — уже третья, две предыдущих скрылись — пробежала рядом с ногой Ричарда. Его передернуло от брезгливости. — Видели? — Кого? — Крысу. — Нет. — Клянусь вам, сударыня, она чуть не запрыгнула мне в голенище сапога. — Я никого не видела, — отрезала графиня. — В любом случае, это не лучшая тема для романтической беседы при луне. — Простите меня. И все-таки позвольте, я удостоверюсь, что грот безопасен. — Пожалуйста, — графиня плотнее запахнула на себе его плащ. Трава хлестала Ричарда по ногам, пока он огибал скалу-улитку, окруженную кипарисами. У арки с искусственными сталактитами обнаружилось, что внутри кто-то есть — на влажную зелень падал отсвет от факела или фонаря. Влюбленным покровительствует темнота. Кто же в гроте, если он не пожелал спрятаться под покровом ночи? Из-под валуна шмыгнула крыса, и Ричард не сдержался: с силой опустил на спину твари окованный каблук. Хрустнули тонкие косточки, тельце смялось, крыса издала предсмертный визг. А ему будто бы задышалось вольнее. Рот был полон слюны — Ричард-зверь отчего-то считал, что крысы пригодны в пищу. Ричард-человек почти чувствовал на языке жесткую грязную шерсть, гнилую кровь и из последних сил подавлял рвотные позывы. Он сплюнул. Дурак. Зачем согласился погулять с графиней Рокслей? Она же ждет от него... И как теперь он?.. А может, в темноте повязку и хвост не заметят? Зашуршала трава — Леворукий, она идет следом! Чтобы ничего не решать сей же миг, Ричард ввалился в грот и преодолел закручивавшийся коридор, врезаясь в стены на поворотах. Фонарь в нише освещал круглый тупик: грубо вытесанные барельефы из черного и белого камня, летучих мышей под потолком — не поймешь, то ли гипсовых, то ли живых. Но больше всего света досталось любовникам, словно они специально встали так, чтобы непрошеный зритель оценил картину с первого взгляда. Рокэ Алва держал в объятьях Катарину Ариго. Черные обшлага мундира распластались по голубому шелку платья, ее талия в кольце его рук казалась тонкой, как стебелек тюльпана, а кисти, лежавшие у него на плечах, — невесомыми, полупрозрачными. Красивая пара. Под их ногами кишели крысы. Десятки, сотни... вид копошащейся серой массы будил внутри что-то первобытное, дикое, из тех времен, когда между зверем и человеком было не так-то много различий. Застигнутые врасплох, любовники однако не шевелились: она не пыталась отвернуться, он не пытался посмотреть, кто нарушил их тет-а-тет. Ричард был бы рад объяснить это тем, что двое увлечены друг другом (пусть мысль причинила ему боль), но они натурально застыли — как статуи из плоти и крови. Не меняли положения рук, не переступали с ноги на ногу, не прерывали поцелуя. Может быть, и не дышали. Будто их кто-то околдовал. Двигались лишь крысы. Они карабкались по сапогам, по штанинам Алвы, нижние повисали у верхних на хвостах, и серые гроздья срывались на землю. Они взбегали вверх по ткани, чтобы добраться до уязвимой кожи и полакомиться человечиной. И только из-за собственной жадности и нежелания делиться с сородичами еще не преуспели. Почему Алва не стряхивает их с себя, не прогоняет? Почему не уведет королеву из этой клоаки, в конце концов? — Осторожнее! — закричал Ричард. — Берегитесь, монсеньор! Ничего. Содрогнувшись, он ступил в серое море, дернул эра за рукав, но тот не шелохнулся. Толкать их с королевой Ричард побоялся — вдруг упадут? Крысам только того и надо. Без особой надежды закричал опять: — Очнитесь же! Очнитесь! И, видя, что его не слышат или не хотят слышать, взялся за дело сам. Он топтал тварей, а они визжали, пытались запрыгнуть на него, как в Лаик, но Ричард уворачивался. Сшибал их, колол шпагой. Бил себя клинком по бедрам и лодыжкам, отшвыривал, отскребал серое месиво с остервенением, которого прежде в себе не подозревал. Метался по тупику, точно у него горела под ногами земля. Наткнулся на выступ барельефа, ссадил кожу на скуле, но не остановился. Его колотило. Руки покраснели — из царапинок, нанесенных острыми когтями, сочилась кровь. Штаны и чулки превратились в лохмотья. Но он кружил от стены до стены, точно одержимый, хотя голову уже вело, а от мельтешения черно-белых узоров перед глазами рябило. Ричард помнил свой сон во время лихорадки: озерное дно и как волосы Алвы шевелились без ветра, без течения. Как он кормил соболя собственной плотью, а за кругом камней поджидали крысы, которых он, по странной прихоти волшебства, не видел, зато видел Ричард. Он-то и разметал серых тварей. Кто помешает повторить подвиг наяву? Хвост под повязкой подрагивал — ему мучительно хотелось на волю. Но разматывать тряпки было некогда, а перевоплощаться Ричард не умел. Оставалось довериться чутью охотника, чтобы зверь и человек действовали заодно в этой драке. — Безумец, — тихо и ошарашенно произнес голос, которого Ричард сперва не узнал. — Безумец! Спасите-е-е!!! Графиня Рокслей прижималась к стене там, где начинался закрученный коридор, точно боялась упасть и испачкать платье. Ее глаза распахнулись во всю ширь, щеки под слоем румян побелели. Вопль, замкнутый в каменном мешке, чуть не оглушил Ричарда. И он же сотворил чудо — Рокэ Алва и Катарина Ариго отмерли. — Преступник! — первым, что увидела королева, была шпага Ричарда. На клинке, как на вертеле, висела дохлая крыса, окровавленный кончик указывал королеве в грудь. — Убийца! Она отшатнулась, спряталась за плечом Алвы. Полные детского страха глаза следили за Ричардом поверх серебряного эполета, восковые пальцы шарили по черному сукну рукава, ища, во что бы вцепиться. Она молила о защите всем своим существом. Но Алва отстранился, будто ее прикосновения были ему неприятны. — Безумец! — повторила графиня Рокслей. — Стража! Стража! Ричард обессиленно привалился к стене. Дышать было нечем. Хотелось потрясти головой. Что происходит? Как он вдруг стал виновником всех бед? — Никакой стражи. Сгорбившись, Алва прижал ладони к вискам. Помедлил несколько мгновений и уронил руки вдоль тела, а сам выпрямился, крутанулся на каблуках, оглядел тупичок. Женщины замолчали, выкрики опали до рваного дыхания. Ричард тоже хватал воздух сухим ртом. — Никакой стражи, — холодно повторил Алва, по очереди заглянув им в глаза. — Если не стремитесь попасть в Багерлее, сударыня, — он коротко кивнул королеве. Та мигом подобралась. Метнула раздосадованный взгляд на свою статс-даму. — Крысы, — просипел Ричард. — Вас хотели сожрать крысы, монсеньор. — Здесь не было никаких крыс! — графиня смотрела на него, как на милого пуделька, который ни с того ни с сего загрыз трех человек. Гримасу королевы она, похоже, не заметила. Ричард опустил взгляд, чтобы указать ей — а чьи, по-вашему, это трупики? Но осекся. Пусто... Смазанные следы на сером песке — его следы, — в воздухе клубится пыль, и больше ничего. Даже нанизанная на шпагу крыса исчезла. Все как в Лаик, когда тварь с перебитым хребтом испарилась, стоило ему отвернуться. — Герцог Окделл, вам не сообщили, что ваше присутствие в Тарнике нежелательно? — спросила королева. Не испуганная девочка — правительница, привыкшая, что ей не прекословят. — И уберите, в конце концов, оружие! Как вы проникли сюда? Ричард вбросил шпагу в ножны, сталь жалобно скрежетнула. Она допрашивает его, как дознаватель. Дурной сон, он спит и видит дурной сон. — Это я провел его, — сказал Алва. — Вы провели буйнопомешанного, который угрожал моей жизни? — осведомилась королева, будто и не обнимала его минуту назад, а уж тем более — не пряталась за его спиной. — Кто вам позволил? — На вашем месте я бы озаботился тем, чтобы успокоить свою свитскую даму, а не выяснял, кто нарушил ваш приказ, — отрезал Алва и устремил на Ричарда взгляд, мутный, точно со сна. — Вынужден признать, вам и впрямь не хватает манер. Вежливый кавалер, заподозрив, что может застигнуть даму в компрометирующей ситуации, тихо удалится. А что сделали вы? — Крысы, — пролепетал Ричард в свое оправдание. — Я шел за крысами, монсеньор. Алва приблизился, подволакивая ногу. Его глаза прояснились, но из них не пропало то потерянное выражение, когда человек тщетно роется в памяти, пытаясь понять, куда это он забрел. Он заслонил Ричарда от дам, а может, наоборот — дам от него, взбесившегося чудовища, встал так близко, что Ричард чувствовал взмокшей шеей его дыхание. Алва тронул разорванное кружево на его манжете, всмотрелся в лицо, как в головоломку. — Бред, — графиню сотрясла крупная дрожь. Она сильнее запахнула на себе плащ Ричарда, точно он мог ее защитить. — Кем приходились друг другу герцог и герцогиня Окделл? Неудивительно, что в кровосмесительных браках дети рождаются с придурью, — голос королевы мог резать стекло. Она улыбнулась графине ласково и угрожающе, обещая непростой разговор. Ричард поднял руки, показал царапины на пальцах и запястьях. — Я не сошел с ума, — он обращался только к Алве. Если эр оттолкнет его... он даже не хотел представлять, что тогда случится. — Эгмонт Окделл и Мирабелла Карлион не состояли в родстве, — сообщил Алва, не оборачиваясь. — Дамы, я вынужден просить у вас позволения откланяться. Праздник уж слишком напоминает фарс, впрочем, я с самого начала не ждал от него многого. — Даже не заберете хоругвь? — спросила королева с насмешкой. — Его величество будет обижен. — Граф Савиньяк позаботится о том, чтобы доставить ее генералу Лэкдеми, — Алва повернулся, чуть не задев Ричарда плечом. — Не отставайте, юноша. Доброго вечера, сударыни. Снаружи ничего не переменилось. Вдали гремела гальярда, а дорожки и травы серебрил лунный иней. Ричард плелся за эром на подгибающихся ногах, загребая мысками гравий. Его репутация разрушена. Жизнь, наверное, тоже. Если маленький конфуз в день рождения королевы еще могли простить, то застуканных на горячем любовников — уже нет. Лучше бы герцогом был Алан! Он, Ричард, все только портит. Вот уж воистину — деревенский увалень. Он остановился у деревца, похожего на черного медведя, запрокинул голову. Из горла рвался жалобный вой, глаза пекли слезы. Да что же он такой невезучий. Нужно было отправляться в Надор сразу после Фабианова дня. Там ему самое место — считать овец и мешки с зерном. Может быть, однажды он станет настолько хорош в этом, что Алан наймет его к себе управляющим. Ричард собирался сыпануть новую пригоршню соли на свои раны, когда Алва вернулся за ним. Опустил ладонь между лопаток — горькие духи, лавандовая отдушка от ткани, сталь и кожа, и порох, и «Черная кровь». Несильно подтолкнул вперед, а когда Ричард, послушная кукла, зашагал по пятнам света и тени, пошел рядом, не убрав руки. Они остановились у фонтана — водонапорный механизм отключили, но чаша была полна, — Алва закатал рукава Ричарда выше локтей и промыл его царапины. — Вам нужно ополоснуть и ноги, — произнес он. — Но, боюсь, если мы выйдем из парка, а на вас при этом не будет штанов и плаща, общество лопнет от экстаза, смакуя такой скандал. Проявим милосердие к ближним. Не этому ли учат притчи? Ричард вымученно улыбнулся. — Вы мне верите? — спросил он дрожащим голосом. — Я не сошел с ума. Вы верите мне? Алва молчал. Ричард зачерпнул воды из фонтана и зло растер лицо. Не верит... — После встреч с ней я всегда чувствовал себя больным, — наконец заговорил Алва. — Слабым, разбитым. А еще... у меня появлялись нарывы вроде того, какой я вскрыл у вас на руке в первый день службы. Я думал, это яд, но нигде не мог его обнаружить. — Вы думали, что ваша возлюбленная травит вас? — переспросил Ричард. — Возлюбленная? — Алва рассмеялся, как смеются, когда ребенок говорит несуразицу, подражая взрослым. — Скажете тоже, Ричард. Мы ненавидим друг друга. Но ей удалось убедить короля, что притворная связь со мной оградит ее от интриг. А я никогда не был воздержан на язык и не стеснялся демонстрировать ей свое неудовольствие. — Если приказ короля заставляет дворянина пойти против чести, следует преломить шпагу и отказаться его исполнять, — произнес Ричард тихо. — Я искал яд, — продолжал Алва, будто не услышав. — Меня приучали к ним с юных лет, ее — вряд ли. Следовательно, доза, при которой я почувствую недомогание, для нее будет смертельной. Она не могла нанести его на кожу, на одежду, на платки и другие безделицы, потому что прикасалась к ним сама. Не могла добавить в еду и питье, потому что я ничего не ел и не пил в ее покоях. Кое-кто из фрейлин шпионит за ней для меня, и от них я узнавал, что на следующий день после наших свиданий она чувствовала себя как обычно. И фрейлины — тоже. Никто не травился по ошибке тем, что было предназначено для меня. Никто из служанок не умирал подозрительной смертью. Как и не было яда, — его губы растянулись в оскале, — я бы так и подумал, если бы перестал доверять собственному телу. Ричард боялся дышать, чтобы не пропустить ни словечка. С мокрых волос капало за воротник, царапины горели огнем. Алва ткнул пальцем себе в штанину чуть выше колена, будто заметил там прицепившуюся соринку, и снова заговорил: — Крысы-невидимки — вариант ничем не хуже яда, который распространяется по воздуху и влияет только на меня. Поэтому я верю вам, Ричард. Осталось понять, почему вы один способны их обнаружить.