***
«30 апреля 1945 года. Берлин пал. Вот уже утром воины смогут хоть немного выдохнуть теми чувственными слезами радости. Ведь это такая большая, и одновременно, маленькая победа. Уже понятно даже закоренелым пессимистам — мы победим. Идти вперёд мне больно не хотелось, но что-то подсказывало русское сердце. Взяв сигарету, я закурил, с непривычной радостью, спокойно задерживая губы на сладком фильтре и размеренно шагая по осколкам столицы. В воздухе всё ещё летала пыль, солнце спряталось за серыми, на вид кофейными, облаками, вводя любого смотрящего на это в некий эстетический транс. Огонь уже догорал, оставляя за собой танцующий дым. Тишина стояла в воздухе, будто бы всё умерло, затихло в вечном мраке. И где-то вдалеке, за руинами Рейхстага, мне послышалось пение. Тело спряталось в дрожи, которую не выгоняла тёплая шинель. Робкий огонёк, переливающийся на равномерно тлеющей сигарете, на секунду потерял свою яркость. Оставляя тающий след дыма, белая палочка упала вниз, разбившись об асфальт в тысячи искр. Частично с отцовской добротой я пошёл на звук, всё быстрее и больше осознавая, что это за мелодия. Ощутив, как носок берцев цвета хаки соприкоснулся с чем-то мягким, я удивлённо остановился. Опустив свой взор, я увидел плюшевого пса. Мягкую игрушку, больше похожую на медведя. С осторожностью я поднял её так, словно от любого моего прикосновения игрушка рассыпется серым песком, как и эти здания. На импровизированном ошейнике из бечёвки висела записка, сложенная дважды. Развернув листочек из тетради в клетку, я шёпотом прочёл: — Если найдете — верните Йоахиму. Если я буду уже мёртв, берегите его. Пёсика зовут Михаэль. Он любит сказки на ночь. Мою маму уже убили, но я не боюсь и надеюсь, что смогу сам позаботиться о пёсике. Последние слова было сложно прочитать, то ли от навернувшихся слез, то ли от неразборчивого почерка. Край уха Михаэля был запачкан кровью. — Я сберегу его, Йоахим, — твёрдо прошептал я и пошёл дальше, к источнику пения. Уже в нескольких метрах от здания мне удалось окончательно понять, какая это мелодия. Та самая мелодия, как в первый год. Уверен, услышав её, любой солдат военных дней, оставивший свою страну, отослав семье прощальный привет, дал бы волю эмоциям и слезам. Уж больно знакома эта песня. Я слышал, как тихо пелись с неким фальшем немецкие строки. Голос певца дрожал. Глотая воздух и льющиеся слезы, обладатель хриплого баритона вдруг умолк, допевая последние слова. Я услышал звук предохранителя. До сих пор не знаю почему и что тогда мной руководило, но я подбежал за здание, не останавливаясь ни на секунду, и выбил револьвер у певца. Лишь через мгновение, когда я держал его за плечи, прижимая к стене, я осознал, кто это. На меня смотрели огненные глаза, как будто спрашивая: «За что?» — Рейх… — прошептал я и сел рядом. Тот откинул голову, вытирая рукавами слёзы, которые так и не останавливались. Похоже, все сдерживаемые ранее эмоции, выплеснулись наружу. Я приобнял его, что явно не в моей манере, но русский дух подсказал мне, что это правильно. Немец обессиленно положил голову на мое плечо, оставив попытки скрыть плач. Он смотрел на револьвер на земле, шепотом, еле шевеля губами, начиная снова петь. Я не считал времени, оно стало вовсе неважным, лишь молча смотрел на падающую пыль, не пытаясь даже осознавать и принимать ситуацию. На это у меня будет много времени. — Почему? — прервал молчание бывший фюрер дрожащим голосом. — Сам не знаю, — ответил я, и вправду не зная, почему. Почему не дал, почему не позволил. — Прости, — почти бесшумно произнёс Рейх и приподнялся, шатаясь. Его колени дрожали не меньше, чем пальцы и губы. Он выглядел таким растерянным, испуганным и сломленным. Мне было сложно верить своим глазам. Не дожидаясь моего ответа, Рейх пробормотал что-то наподобие «Спасибо» и скрылся в слое пыли и наступающего тумана».***
— Сам не знаю, — повторив свои слова, Союз провел по ровному острому краю конверта, проникшись мыслями и той трепетной атмосферой прошлого. Выдохнув, он встал и открыл окно в комнате. Надев поверх тонкого кофейного свитера тёмно-зелёный кардиган, спустился вниз. — Папа? — раздался голос Украины с первого этажа. — Да, солнце? — мужчина зашёл в коридор, улыбнувшись. Девушка также улыбнулась, складывая зонтик, и подошла к отцу: — Я соскучилась. — Не стоило ко мне идти при такой погоде, — СССР помог ей снять дождевик. Как только он положил его на полку, Украина крепко обняла его. — Россия не приходил случайно? — спокойно спросила она, выпуская Союза из объятий. — Нет, а должен был? — приподняв бровь, мужчина осмотрел дочь. Дверь за их спиной открылась, внутрь ворвался порыв холодного ветра вперемешку с каплями дождя, заставив их обернуться. На пороге стоял, кто бы мог подумать, Россия. Одежда насквозь промокла, штанины забрызганы грязью, бегающий взгляд, обеспокоенное выражение лица и учащённое дыхание в целом придавали парню немного жутковатый вид. «Его что, так призывать можно? Скажи «Россия», и он появится» — подумала девушка и слегка вскинула брови, когда заметила странного, красного цвета, пятна под его ногтями. — Вот и он. Пап, поставишь чайник? Мы переоденемся в сухую одежду и спустимся, — улыбнулась Украина и потянула парня за руку к небольшой комнате. Немного удивившись, Союз всё же прислушался к просьбе дочери и направился на кухню. — Ты куда тогда ушёл? — злобно прошипела девушка, закрывая дверь. Парень обречённо вздохнул и посмотрел на сестру стеклянным взглядом, который так хорошо ранее скрывал дождь. Она медленно кивнула и, опустив голову, протянула ему рубашку и джинсы. Взяв с того же шкафа синюю блузку и черные бриджи, ушла переодеваться, прокручивая в голове, что же мог натворить её любимый братик. Вышли они почти одновременно. Обстановка накалялась сильнее с каждым шагом, с каждой попыткой сказать хоть слово, но рот вовремя закрывался. — Всё хорошо? — спросил СССР, ставя на стол три кружки горячего какао. — Да, — ответила Украина, села за стол и, пододвигая к себе кружку, улыбнулась. — В дождевике была шоколадка для тебя. Мужчина кивнул и пошёл за шоколадкой, опередив Россию, который так рвался сам принести сладкое. — Если ты кого-то убил, то лучше молчи, — прошипела она и мило улыбнулась, когда СССР вернулся к ним. Парень сел за стол, сложив колени вместе, и взял свою порцию какао. — Что нового? — Союз присоединился к ним, посмотрев на Россию и пытаясь начать разговор. — Ну… — парень замялся, избегая смотреть в сторону Совета и не зная, что ответить. Не скажет же он на самом деле о том, что произошло! Но это же его отец, ему то можно довериться. Кто ещё поможет ему сейчас, как не близкие люди… Ха, близкие люди? Да с тем же Союзом они уже так давно не общались, что сейчас были как чужие. Они даже не знают, о чём поговорить друг с другом. — Ничего нового. Всё как обычно, — всё же произнёс он без малейшей эмоции в голосе и сделал небольшой глоток согревающей жидкости. — У меня так же. С прошлой встречи ничего не изменилось, — понимая, что разговор выйдет ужасным, девушка посмотрела безнадежно на брата и вновь обернулась к отцу. — Слушай, а можешь рассказать что-то? Я так люблю твои истории. СССР улыбнулся и оперся на спинку стула: — Знаете, историй не рассказанных осталось не так уж много. Но я вспомнил момент с глубокой юности, — мужчина выдохнул, опускаясь в омут воспоминаний: — Стояло теплое лето 1937 года. Это были первые дни моего знакомства с одним парнем. Лучи многолетнего солнца касались щёк двух юношей, сидящих на мягкой траве у озера. «Так почему я здесь?» — спросил один из них, что был младше второго, поправляя воротник идеально выглаженной белой рубашки. «Я хорошо ладил с твоим отцом после первой мировой. Можно попытаться подружится и с тобой», — ухмыльнулся второй, закрывая глаза и подставляя к солнцу веснушки. «Подружиться?..» — неуверенно спросил парень, садясь ближе к собеседнику. «Верно», — после этих слов стояло длинное молчание. — Мы сидели у озера и никак не могли разговориться. Он был каким-то закрытым. Но очень красиво рисовал. Вскоре младший достал блокнот и начал рисовать СССР на фоне прекрасной глади воды. «Хэй… Совок, посмотри», — подозвал художник через какое-то время. «Как ты меня назвал, шкет?» — парень приподнялся и подошёл к нему. «Совок», — ухмыльнулся тот и показал рисунок. — Помню, ему было сложно нарисовать мои волосы. Они тогда были светлее и более запутаны. «Verdam¹, да как передать текстуру твоих кудрей?!» — возмущался парень. «Они слишком шикарные, чтобы передать их на бумаге, Веник», – ответил он. — Так вот, помните, я вас учил кидать блинчики по воде? У него никак не получилось. «Да как ты это делаешь?!» — начиная уже беситься, сжимая в ладони острый камушек, возмущался юноша. «Камень ищи лёгкий и плоский, — закатив глаза, ответил СССР. — Вот, держи». Парень протянул на раскрытой ладони белоснежный камушек. В ответ мальчишка хмыкнул и, взяв его, кинул камень по зеркалу озера. «Один…два…три…четыре. Пять!!! — он даже подпрыгнул, улыбаясь. — Пять, Совок, пять!» — Всё же, у него вышло. Хоть и не так много, как у меня. Мой-то рекорд тридцать четыре. Позже он начал учить меня рисовать. Это оказалось намного сложнее, чем я думал… «Вот смотри, расстояние между глаз равно самому глазу, а высота лба – носу», — показывал младший на портрете Союза. «Да ну! — парень стал проверять и удивился. — Отпад…». — Но у меня кое-что получилось, — мужчина улыбнулся. «Ты хорошо чувствуешь цвет. Горжусь, Совок» — похлопав парня по плечу, он начал собирать вещи обратно. «И я тобой, Веник. Ты заслужил приз» — ухмыльнувшись, Союз достал алый платок, кончик которого виднелся из нагрудного кармана рубашки, и положил на ладонь парня, согнув его пальцы. «Спасибо… — слегка замялся он и протянул в подарок рисунок, улыбнувшись. — А вот это тебе. Ты тоже заслужил». — После той встречи у меня остался рисунок, а у него – платок. Так вот мораль: не бойтесь новых знакомств, может, вы сможете научиться чему-то новому. Россия, как только отец умолк, отставил кружку в сторону: — Этим парнем был Рейх? — осторожно спросил он, опустив взгляд. Мужчина слегка прищурился, посмотрев на сына: — Да. Повисло неловкое молчание, которое прервала Украина: — Дождь закончился, а меня ждёт мой соловей. Спасибо за какао, отец. Девушка встала, улыбнувшись, обняла на прощание отца и вышла из дома. Росс всё же поднял взгляд на Союза. Долгое молчание, минуты сомнения: «Сказать ему? Он мой отец. Ему можно доверять. Он меня поймет. Нет. Рискованно». — Спасибо, пап, — он встал и, немного поколебавшись, быстрым шагом направился к двери, вскоре оказавшись на улице. Вдохнул свежий, пахнущий озоном, воздух, который отчасти прояснил запутанный клубок мыслей в голове юноши. Не задерживаясь более, он направился домой, где, так уж вышло, осталась одна Турция. Союз, как только дверь за его сыном закрылась, медленно отодвинул пустую кружку и устремил куда-то в пустоту задумчивый взгляд. Конечно же, от его внимания не ускользнуло это странное поведение России, да и Украины тоже. Особенно настораживал тот факт, что Росс сразу же узнал по его рассказу Рейха, воспоминания от последней встречи с которым были ещё слишком явными, как и, начавшая уже заживать, рана на боку. Лицо Совета исказила асимметричная усмешка. Посидев так какое-то время, погружённый в раздумья, Союз поднялся и стал собирать кружки со стола, слегка позвякивая ими в полной тишине. Ну, а парень, убрав руки в карманы, быстро шагал по улице, не глядя под ноги, из-за чего временами наступая в лужи, тусклые поверхности которых отсвечивали немногочисленные лучи клонящегося к закату солнца. Свежий ветерок обдувал его лицо, развевая налипшие на лоб пряди волос и отвлекая от тягостных мыслей, но ненадолго. Как юноша вообще оказался у СССР, почему сразу не вернулся домой? Россия не помнил точно… Он просто метался, словно раненый зверь в клетке, пытаясь найти выход, избавиться от всего этого, проснуться в конце концов. Наивный, он даже тогда надеялся, буквально молил о том, чтобы всё это оказалось сном, каким-то очередным бредом, вызванным действием алкоголя и боли от порезов на организм. Но нет, кровь на его дрожащих руках была такой же настоящей, как и дождь, что смыл её следы. Дождь… он начался так неожиданно, но и одновременно незаметно, русский обратил внимание на него, только когда оказался промокшим чуть ли не до нитки, до этого словно бы не слыша и не ощущая стука множества водных капель. Отчаявшийся, напуганный, просто сломанная марионетка во власти своих же эмоций. При всём этом с полной ясностью осознавая то, что он сделал, Росс заметил горящие окна дома, что когда-то, да и сейчас тоже, был для него родным, и устремился к нему, следуя единому порыву, словно ночной мотылёк к уличному фонарю. Только вот, достигнув света, мотыльки погибают, а в другом случае лишь опаляют тонкие крылья, что во многом для них хуже смерти. Сколько же на самом деле воспоминаний вызывал у него этот дом, вытаскивая их из глубин памяти и услуживо являя сознанию словно бы вчерашний день. Детские, самые чистые и светлые воспоминания, которые могут быть у человека. Какие-то простые и, на первый взгляд, ненужные мелочи, что становятся так близки сердцу. Такая атмосфера могла бы успокоить кого угодно, в том числе и Россию, не будь у них таких напряжённых отношений с отцом в последнее время. Все эти недомолвки, неловкость, настороженность, скованность, да что уж там, даже боязнь развязать тот же простой разговор. Это ещё если не считать того, что поднимаясь вместе с сестрой на второй этаж, парень заметил ту самую, старую деревянную лестницу, ведущую на чердак, где много лет назад, сидя на пыльном полу, любопытный голубоглазый мальчишка листал потрёпанные страницы фотоальбома. Фотоальбом… Снова перед глазами то самое, последнее фото… Военная форма, свастика и этот взгляд, взгляд карих глаз, пробирающий буквально до костей и заставляющий дрожать даже через бумагу, безумный взгляд, отражение которого он увидел в зеркале, лишь на мгновение, в своих голубых глазах… Росс резко остановился, словно бы вновь оглушённый выстрелом и звоном стекла, и, почувствовав воду под ногами, оскалился и тихо рыкнул. С раздражением отбросив со лба вьющиеся непослушные пряди, пытаясь выровнять дыхание и унять дрожь в руках, юноша понял, что уже рядом с домом. Как он мог забыть о ней?! Она ведь одна, да ещё и в таком состоянии… Мысленно браня себя за такое отношение, Росс уже через минуту открывал входную дверь, поскорее стремясь к девушке. Войдя в гостиную, парень остановился у дверей, смотря на спящую Турцию. При виде девушки ему как-то сразу стало спокойнее на душе. Слегка улыбнувшись, Росс подошёл ближе к дивану и аккуратно поправил одеяло, укрыв её. Сев рядом на пол, он взял девушку за руку, чуть сжав пальцами её тёплую ладонь и расслабленно прикрыл глаза. В этот момент он словно бы забыл обо всём, что происходило с ним и не покидало его мысли, обо всех тревогах и волнениях. Именно сейчас юноше стало на самом деле хорошо, находясь вместе с близким человеком. Может, Росс просто устал от всего, что произошло с ним за день, может, просто так подействовала умиротворяющая атмосфера, но вскоре он прилёг на пол возле дивана, всё так же не отпуская ладонь девушки, и сам не заметил, как погрузился в сон.