***
Зайти к отцу у Германии вышло только на третий день, ведь первый было морально сложно, а на второй её и Польшу пригласил Росс к себе на ночёвку. Италия, как лучший друг, конечно помог ему обустроить всё. «Тебе тоже не помешает поднять уровень репутации, Росс», – уговаривал Ит. Сама вечеринка оказалась даже комфортной. Ничего лишнего, всё более менее спокойно в начале, только при появлении коктейлей от США спокойствие сменилось смехом и новыми шутками. Так что настроение у немки было правда хорошее, но по дороге волнение немного брало верх. Иногда оно сменялось раздражением – какого чёрта она вообще должна этим заниматься? У неё, между прочим, есть принципы, и один из них – не пытаться оправдать Рейха, так почему она вообще идёт к нему? «Ты не будешь его оправдывать, – её подсознание в этот момент почему-то говорило голосом Польши, что, впрочем, не было чем-то удивительным. – Это нужно тебе в первую очередь, чтобы разобраться в себе в том числе. Поговорите и всё. Приключений на двадцать минут». – Как крыса подопытная. Направляют, наблюдают… – недовольно бормотала она себе под нос, хмурясь, когда открывала дверь их дома ключом и переступала порог. Всё тело – от кончиков ушей до пальцев на руках и ногах – сковало пугающее оцепенение, которое она с большим трудом скинула. Дом милый дом. Рейх, что шёл, шатаясь, на кухню в одеяле, глянул на неё немного пьяным взглядом и замер. Германия сделала то же самое – эта синхронность была бы комичной, если бы не ситуация, в которой они находились. – Guten Tag, – начала она несвоим голосом. Кажется, сейчас она от тревоги прокусит щеку насквозь. Тот лишь слабо кивнув, пока пытался включить дедукцию, но получалось не очень. – Wirследует поговорить, – пробормотала, смешав в кучу немецкий и английский и даже этого не заметив. – Ох… да, конечно, – мужчина перешёл на немецкий, чтобы язык не путался. – Только мне нужно прийти в себя… – Прекрасно. Тогда потом... потом напишешь, – Германия заметно выдохнула, развернулась и пулей выскочила из здания. С чего она вообще решила, что готова? Рей же боялся подойти ближе, лишь не сразу подозвал: – Мышонок, мне всего лишь пару минут нужно. Можем выпить по отдельности чай и спокойно поговорить, если тебе действительно это нужно. – Может, не стоит? – спросила прости молящим тоном, сжав руки на груди в замок. Немец все же подошёл к ней, но держал дистанцию. – Я не могу заставлять, но разве в другой раз ты осмелишься? Ты в шаге до цели, солнце. Пойдём. Вероятно, случись такое месяц назад, Германия бы уже ушла, хлопнув дверью, но сейчас она, к абсолютному ужасу прошлой себя, слегка кивнула. – Gut. Мужчина не сдержал лёгкой улыбки и пошёл на кухню, раздумывая, а после спросив: – Я кофе не буду нам делать, ведь оно повышает тревожность. Хочешь зелёный чай? Или сама себе сделаешь, а мне уйти? – Сделаю. Не уходи, – ответила отрывисто, проклиная себя, Польшу, а заодно и весь мир за то, что она вообще на это согласилась. Как же уютно было сидеть в своём коконе! Плевать, что он состоял из ненависти и медленно перекрывал ей доступ к кислороду – сейчас она чувствовала сильный дискомфорт от происходящего и очень хотела вернуться в свои рамки. Достаточно просто соглашаться с чужими речами о том, что необходимо что-то рефлексировать, но вот непосредственно заниматься этим… пытка. Германия прошла на кухню, привычным движением собрала волосы в хвостик и завязала его резинкой, которую она носила на руке как браслет. Её движения совершались на автомате, как если бы она была роботом – мысли её были далеко от этого места. На Рейха она пыталась не смотреть. Ей почему-то было очень неловко, причём не столько из-за него, сколько из-за своих действий. – Как проходит день? – спросила, лишь бы разбавить давящую тишину, доставая баночку с кофейными зёрнами, проигнорировав (верней, попросту забыв) слова Рейха о том, что они повышают тревожность. Господи, куда уж больше… – Солнце, кофе правда не лучшая идея, можем после выпить и его, – мягко перескочил с вопроса. – Он уже лет пятнадцать на меня никак не действует. Совсем, – неопределённо, но чуть нервно покачала головой. – Alles ist gut. – Я тоже так думал, – сам нервничал не меньше, пока доставал таблетки с соседнего шкафчика. – Но указывать не имею больше права. – Да, – хотела в привычной язвительной манере добавить «не имеешь», но осеклась и сдержала себя. Руки чуть дрожали, но она успешно скрыла это за перемалыванием кофейных зёрен. – Чаю? – Мне и чай повысит тревожность сейчас, – Рей запил чуть большую дозу нейролептика водой. – Но как мне уменьшить твоё волнение? Может хочешь сладкого? Или предоставить только плед? – Отстать от моего состояния, – чайник, из которого она наливала кипяток во френч-пресс, слегка дрожал в её руке. Слова вышли слишком резкими, но зато честными. Пытаясь смягчить впечатление, которое произведёт её речь, она пояснила уже чуть медленнее и спокойнее: – Ничего тут не сделаешь. Перестань… просто перестань обращать на это внимание. И всё. Мне так лучше будет. – Хорошо, – немец говорил уже холодно, надевая маску прошлого себя: равнодушного и краткого в разговорах: – Где тебя ждать? – У твоего выхода, – сказала, уже переливая кофе из френч-пресса в кружку, после чего подлила немного воды и сразу же, не дожидаясь когда вода остынет, отхлебнула оттуда. Будь тут Польша, она бы точно пошутила на тему того, что Германия, судя по всему, готовится гореть в аду. Рейх сдержался, чтобы не спросить не больно ли, и вышел на улицу, заранее положив одеяло на кресло и накинув пальто. Приходя в себя, он посмотрел на сообщение, что пришло на телефон. Союз скинул фотографию, где он радостный ел пиццу с Россом. Хотелось материться. И боли. Германия вышла спустя несколько минут. Глаза за стёклами очков чуть удивлённо блеснули. – Разве холодно? – спросила, чтобы хоть с чего-то начать. – Немного, – он сложил руки за спиной. – Так, приступим или ещё будем откладывать вопрос? – Приступим, – сказала со всей оставшейся в ней решительностью… и в тот же миг, кажется, истратила её запас до конца, поэтому сказала менее твёрдо: – Я много думала обо всём… – И решила, что нам нужно поговорить о..? – …бо всём, что происходит. У нас, – кажется, ещё немного, и она будет говорить по слогам. – Услышать твою точку зрения. – Мою точку зрения о том, есть ли у нас шанс на здоровые взаимоотношения или ещё что-то? – Нет у нас на него шанса, – сказала громко, убрав руки за спину. – Но на хоть какое-то общение… да. Не постоянное. Может, по бытовым вопросам или по праздникам, но не… – с каждым слогом её речь становилась всё тише, пока Германия совсем не смолкла. – Я могу полностью прекратить заботу и прочее, если так будет лучше. Обращаться только по имени и говорить только при твоём желании. Потому что я очень хотел бы хоть иногда иметь возможность говорить с тобой. Сентиментально, – он склонил немного голову, – но что уж поделать с этой моей слабостью. – Если это манипуляция, то слишком жестокая, – прошептала на немецком, смотря на него не то строго, не то неверяще. – Не хочу верить в то, что ты способен врать даже о таком. Рейх чуть подкосился на ногах и улыбнулся: – Я был бы очень рад иметь силы на хоть самую слабую манипуляцию. Притом что я вкрай редко вру тебе. Не спорю, – повёл немного плечами, – я сволочь, ведь врал и крупно, но я давно пообещал себе больше так не делать. – Сволочь, – повторила пустым голосом, смотря на него во все глаза. В горле встал ком, – И я, похоже, не лучше. – Не смей, – мужчина прикусил язык и запрокинул голову, чтобы не заплакать. – Не смей, чёрт возьми, даже близко ставить нас в один ряд. Я, – тяжело сглотнул, – исчадие Ада прошлого века, которое давно должно было исчезнуть, но, после десяток попыток, пытается переродиться, а ты – ангелочек, что настрадался слишком сильно и несправедливо. Ты достойна очень и очень хорошего. И даже если иногда чувствуешь себя похожей на меня, лучше считай, что похожа на кого-то другого из родственников. Если не можешь так резко отойти, то похожа на меня до того, как меня прозвали Третьим Рейхом. Во времена… – он запнулся, подрагивая слегка, и совсем умолк, посмотрев на землю. – Нет. Не надо. Это был отвратительный период. Я не знаю, какой период у меня был радостным, кроме спокойных дней проведенных с тобой… – «Ангелочек»?! – почти закричала, но не зло, а скорее отчаянно. – Ты вообще видел, что я творю? Слышал, что говорю? Я – нытик и слабачка, которая спряталась в своей норе, лишь бы не разбираться во всём, что происходит вокруг. А ты… ты… перестань! Зачем ты так говоришь? Ты либо врёшь, либо заблуждаешься, и я даже не знаю, что из этого хуже. – Не могу я врать, – выдавил с каплей агрессии. – У меня мозги умирают, я не могу ни продумывать ничего наперёд, ни собраться с мыслями. Я пытаюсь сказать то, что имею на душе. Ты же сама не виновата в том, что спряталась. Это отдельно от характера, только травма, и что ты сейчас делаешь? Идёшь вперёд, чтобы стало легче. И это просто чудесно. Может я просто настолько омерзителен, что не могу без видимой искренности говорить о хорошем, но я не могу и по щелчку пальца измениться. Прости и пошли дальше. Просто хотя бы попытайся поверить мне. Не сможешь – тогда вряд-ли у нас что-то получится. – Я не ангел, – сказала зло, как отрезав, и сжала руки в кулаки до такой степени, что ногти болезненно впились в кожу, – и не страдалица. Мне не хуже всех пришлось, но вы с ней ведёте себя так, будто я тяжелобольной маленький ребёнок, которого все берегут от любого порыва ветра. Перестань говорить эту чушь! Я хочу знать о тебе самом, а не о том, какой страной ты воспринимаешь меня. Рейх замер и резко рассмеялся так надломлено, словно этими словами получил пулю в грудь. Германия от неожиданности отшатнулась. – Знать обо мне? – он нервно облизывал губы. – И что ты хочешь знать? Что я скрываю? Что привело ко всему этому? Или просто надеешься найти доказательства тому, что я не лгу и правда люблю тебя как самого близкого и родного мне человека? Хочешь узнать о том, как мне зашивали рот цыганской иглой, если я хоть одно слово говорил слишком по-доброму? Конечно же, всё же залечится потом. Или узнать как ты орала маленькая при виде моих рук и тянулась к Союзу, ведь он улыбался добрее? Хочешь расскажу о всех попытках самоубийства? Или остановлюсь только на твоём детстве. Скажи мне, тебе правда интересно или тебя Польша заставила? Он подошёл чуть ближе, глядя ей в глаза. Тело его дрожало, а на лице расползалась кривая ухмылка. Германия замерла, широко раскрыв глаза. На несколько секунд повисло тяжёлое, тягостное молчание, которое она потратила на то, чтобы успокоить дыхание. – Я похожа на человека, которого можно заставить пойти на это? Серьёзно думаешь, что я стояла бы тут, как дура, если бы это нужно было только ей? – Ты бы не сделала это без своего желания, но она здесь играет большую роль, ты ради неё с моста прыгнешь или кофе пить перестанешь, – улыбнулся спокойнее. – Если бы это было необходимо для помощи ей – прыгнула бы не раздумывая, – кивнула и тяжело вздохнула, – но если бы это была обычная прихоть, то я бы не делала этого. Даже по её просьбе. – Знаю, ты же не глупая и в здоровых отношениях. Хорошо, я тебе верю. – Превосходно, – она посмотрела на небо и обратила внимание на то, что тучи, затянувшие небо, были слишком уж тёмными. – Кажется, собирается дождь. Пошли в дом? – Хорошо, только мы продолжим разговор и ты расскажешь, чего хочешь. Рей первый ступил в дом, придерживая для неё дверь. – Да, – удивительно спокойно согласилась и прошла следом. Она остановилась в коридоре, прислонилась к стене и стала смотреть на Рейха. Несколько раз она открыла и закрыла рот, как будто хотела что-то сказать, но колебалась, пока наконец не собралась с мыслями и не заговорила: – Я хочу понимать тебя. Почему ты сделал то, что сделал, чем… – казалось, что ей некуда было деть свои руки, поэтому она убрала их в карманы брюк. Пальцы нащупали маленький пакет. – …Чем ты руководствовался тогда. Зачем это всё нужно было. Как… scheiße, – она резко выдохнула и, отлепившись от стены, быстрым шагом пошла на кухню. – Не могу думать без кофе. Заварить тебе? Он глянул с теплом на неё, настраиваясь на тяжёлый разговор. – Не смею отказывать, – голос, наоборот, оставался более холодным. – Кофе? Чай? – спросила, во второй раз за последние полчаса доставая всё необходимое для заварки кофе. Он сел в гостиной и сложил руки вместе, чтобы не дрожали. – Лучше меня будет трясти, чем я расплачусь, поэтому кофе, будь добра. – Поняла, – сказала, включая чайник. Заветный пакет в кармане, весивший от силы грамм двести, казался непосильной ношей. Хотелось поскорее сбросить с себя этот груз, поэтому она решила пойти в наступление и сразу выполнить задуманное. – Я печенье испекла. Твоё. Сама. Рейх не сразу осознал сказанное и просто застыл, а по телу пробежались мурашки. В груди растеклось тепло, согревая его всего. – Правда? Это безумно… очень… мило. И как? – Польша говорит, что неплохо, – пробормотала, пряча глаза, радуясь, что волнение можно скрыть за смущением. Аккуратно сложенный и идеально ровно перевязанный лентой пакетик был извлечён из кармана и вскрыт. В руках Германии оказалась одно печенье – небольшое, ровной круглой формы, но всё равно какое-то несуразное из-за отсутствия особого опыта у той, кто его делала. – Попробуешь? – Конечно, как я могу отказаться? Тебе самой нравится? Или менее сладкое надо было? – Честно? Не знаю. Не очень люблю сладкое, отвыкла от него где-то на рубеже девяностых и нулевых, когда стала немного за питанием следить. В любом случае, вышло не так уж и плохо, кажется. – тут она наконец-то обратила внимание на то, что она всё это время переговаривалась с человеком, находящимся за стенкой от неё, хлопнула себя по лбу и перешла в гостиную, где остановилась напротив Рейха, всё так же держа печенье в кончиках пальцев протянутой руки. Он отвис от наблюдения за углом комнаты и улыбнулся ей, забрав печенье и сразу откусив. – М, изумительно. – Правда? Мне кажется, что тут не хватает сахара… Просто Польша, когда ела его, насыпала себе в чай на одну ложку больше, чем обычно, как будто пытаясь так добрать необходимое количество сахара. Хотя вероятно и то, что я себя накручиваю – вслух она не сказала ничего кроме комплиментов. – Я сам же сладкое не ем, поэтому мне идеальное, может для неё нужно было побольше, я не уверен в её вкусах. Но в пирог я добавлял столько же, сколько она любила в прошлом… – Неужели ты это помнишь?.. – Я помню всё, чтобы делать потом приятно. Это просто тревожность, наверное, – он потёр чуть устало глаза. – Помню, чтобы не получить в ответ осуждающий или расстроенный взгляд. – Разве кто-то будет осуждать за такое? Невозможно помнить такие подробности про всё окружение. – Я просто боюсь этого осуждения настолько, что запоминаю и записываю все мелкие детали. Например, у Королевства Италии есть маленький шрам на щиколотке, он давно хотел сделать татуировку и обыграть его. Я это запомнил в 1929 году и на день рождения этого года сделаю ему такой подарок. Это приятно будет, правда ведь? – Наверное да. – пожала плечами. – Внимание к таким деталям очень приятно. А как он собрался это обыгрывать? – Я тебе могу показать эскизы позже… – А давай сейчас? Если они недалеко где-то, конечно. Мужчина едва сдерживал смущение: – Они в блокноте, в кабинете. Я могу пойти взять. – Я схожу, – с готовностью предложила Германия и быстрым шагом пошла в сторону лестницы, на ходу съев ещё одно печенье. Он кивнул и стал ждать её, прикрыв глаза. Усталость накатывала слишком резко, прижимала к креслу. Клятые таблетки не должны так работать. Нейролептики, антидепрессанты… Это же не барбитураты. Взгляд тяжелел, ноги ватные… По ощущениям прошла уже вечность, пока мужчина непривычно резко уснул.***
Тело слегка болело, словно кто-то ударил по голове во время уличной драки и позже добил бессознательное тело. СССР осмотрелся и сначала слегка удивлённо рассматривал толпу людей в зале для переговоров. Вид здания ударил в нос запахом ностальгии. Неприятно. Он улыбнулся всем в ответ, после встал и рассмотрел свой чудесный костюм, в котором он не был, когда засыпал, а после глянул вниз на каримат и разразился смехом. – Неужели это продолжение той старой шутки? – и чёрт его знает, как Союз о ней узнал, но сейчас он смотрел на Королевство Италию с такой детской радостью. – Как хорошо, что хоть не я невеста. Рейх? Ре-ейхуля, вставай. В ответ ему недовольно замычали, и он глянул на сына, что стоял рядом с Украиной. – Видимо, вам нужно было согласовать всё получше, дети, – и после этого русский посмотрел на Германию. Та заметила это боковым зрением и беззвучно хмыкнула, поправляя волосы, выпавшие из пучка. Гнетущее чувство где-то внутри, почти кричащее о том, что им стоит остановиться, она предпочитала игнорировать. Союз подхватил на руки немца в свадебном платье и прошептал на ухо: – Веник, подъём, Германии плохо. Рейх же сразу проснулся, посмотрел на Германию, словно чувствовал, где она стояла, а только потом в глаза русскому. – Nein… – Да-а. Услышав шепот о просьбе его опустить, СССР все же поставил младшего на ноги. Паника. Что происходит? что? что? что? что? что? что? что? что? что? что? что? что? что? что? что? что? что? что? что? что? что? что? что? что? что? что? что? что¿ что? что? что? что? что? что? что? что? что? что? что? что? что? что¿ что? что?почему? почему? почему? was?
was? why? почему? почему?
почему? почему? was? was? почему? почему? почему? почему? was?
was? why? почему? почему? почему? почему? was? почему?
ты виноват ты виноват ты виноват
это твоя вина
Корсет слегка давил на грудь. Немец с позором осмотрел всех и зацепился снова взглядом за дочь. Голова опустела. Пространство исчезло. Лишь неразборчивые голоса смеялись, обсуждали, шутили. Его взяли под локоть, очевидно, что Союз, и повели вдоль зала. Нужно отвлечься… Интересно, как они вынесли стол для переговоров… А украшали зал, видимо, Франция и Британия. Франция, судя по чёрным с акцентами красного нежным украшениям в стиле рококо, украшала половину для него, а Британия же украшал красную с акцентами чёрного сторону СССР в викторианском. Наверное, не могли выбрать одно… Отвлечься не получилось, они прошли возле Германии. Мужчина едва сдерживал слез, подходя к колонне. Кто-то уже говорил речь о любви и узах. И всё это так не вовремя, так плохо, так невкусно. Пахнет дымом и сыростью. Союз крепче сжал его дрожащую ладонь, впиваясь в неё ногтями. Боже, он всё ещё знает, когда немцу нужна боль. И эта боль так приятно растеклась по телу. Нужно было больше. А пока снова пахло дымом и сыростью… Он смотрел только в пол, кивая, когда чужая ладонь сжимала крепче его руку. А на моменте поцелуя совсем не сопротивлялся, давая кратко тьмокнуть уголок губ под громкое «горько». Пускай старший рулит ситуацией, Рейх не имеет сил ни к оппозиции, ни к сдерживанию влаги глаз. А старший и рулил этой катастрофой. Вроде улыбался, смеялся, шутил. Рейх этого не слышал. Он только глядел в пол и кусал до крови губы. Обида отдавала болью ещё сильнее. Сознание немного очистилось от резкой пощёчины где-то в темноте. За ней последовала вторая, после и третья. Щёки горели. Рейх и не сопротивлялся до того момента, когда сбился со счёта, а с губы потекла тонкой струйкой кровь: – Я очнулся. – Поздравляю, муж, – Союз прижал того сильнее к стене и демонстративно слизал чужую кровь с обручального кольца. – Поцелуешь? – Господи, угомонись, – немец резко оттолкнул его и сполз по стене вниз. – Закончили маскарад, никто уже не видит. Открой дверь, мне домой нужно. – Не выйдет. СССР перестал играть на несуществующую публику и сел на кровать. Эта комната заменяла место отдыха и ожидания, а ещё склад. Сейчас здесь просто куча коробок с одеждой, пледами, картами, документами… Где-то среди этого хлама русский пытался найти запасные ключи. – Дай свою одежду. Союз слегка удивлённо глянул на немца: – Хочешь раздеть меня? Ладно, ладно, сейчас. Но в этом платьице ты выглядишь мило. – Завались. – Неженка, – и бросил ему запасную одежду, найденную в хламе. Они перекинулись ещё парой ласковых, пока Рейх просил старшего отвернуться. В итоге немец сел в угол комнаты и утонул в великой для него одежде. Союз тоже не собирался уже греть его душу и молча закурил, улёгшись на кровать. – Зачем ты меня поцеловал, Совок? – его голос звучал отчаянно, но видно, что совсем не от этой ситуации. – Почему не сказал закончить это всё? Не оправдывайся там, что это был просто «дружеский поцелуйчик и даже не в губы». И не смей говорить о том, что я не понимаю юмор. Это не смешно, это не комедия, мы не те герои, что хуже остальных. – Я? Нет, а вот ты – да. Ещё как хуже. – Не надо выводить меня на эмоции. Они глянули друг на друга и цокнули одновременно. – Да ладно, стрельну я тебе, только не капай на мозг. – Хороший котик. Это единственное что смог выдавить из себя Рейх перед тем как закурить. – Какое снотворное подсыпали тебе? – равнодушно спросил русский и усмехнулся, услышав характерное шипение горящей от сигареты кожи. – Снотворное?.. Нет, я уснул сам… О нет. Союз вздохнул, наблюдая, как мир его врага рушится во второй раз. Рейх пусто смотрел в стену, осознавая весь ужас ситуации. Повеяло холодом смерти и конца. Ком крика подобрался к горлу, перекрывая дыхание. – Нож есть? – спросил немец без эмоций. Союз даже не пытался отговорить, а молча протянул карманный ножик из ботинок. Через секунду нож скользил по бледной коже, пачкаясь кровью. – Думаю, это какой-то быстрый барбитурат. Некоторые действуют в течении 15 минут, – спокойно думал вслух Союз, словно никто и не полосует себя перед ним сейчас. – А мои таблетки только усилили эффект. Чёрт, переборщил, – он шикнул и откинул подальше нож, прикрывая рану. – Тебе ведь не больно почти… – А почему должно? Я и не так привязан к детям, сам знаешь. Хотя обидно немного, но шутка хорошая, они старались. Блондин всё же встал и подошёл с аптечкой к нему. Совсем нежно он коснулся раны и стал накладывать повязку так, как его учил Рей. После Союз снова сел на кровать и стал тихо мычать мелодию. Та успокаивала и немца, напоминая ему ту мелодию, которую он сам себе напевал. Стоп. Это она. – Совок?.. – М? – он стал искать салфетки. – А что это за мелодия? – Пф, – мужчина глянул на того с улыбкой. – «Катюша». Не думал, что ты сможешь забыть её. Рейх замер. Его глаза раскрылись широко от осознания, что столько времени его успокаивала именно мелодия его… врага? Или кто он ему сейчас… Они сидели в молчании. Рейх в состоянии шока. Ему нужно одеяло. И сон, обязательно. СССР поднял мужчину на руки, уложил на кровать и сам лёг рядом, неуверенно приобняв и прижав его к себе. Ему нужно отдохнуть. Прийти в себя. В голове злого фюрера все разложить по полочкам, а потом взорваться от боли внутри. Но это всё позже, сейчас ощущалось лишь тепло объятий и желание проснуться снова дома, словно это всё лишь кошмар. Никакой свадьбы не было, Германия его так не предавала, сердце так не плакало…