Куда их вели глубокие воды

1968 год

Год, когда все началось, торжественно отметился конференцией ООН, открывшейся высокопарными речами о важности человеческой жизни. Весь мир делал ставки на победу Штатов против Союза, сочувственно кивая выкрикам мексиканской молодежи. Где-то за Атлантикой бушевали антивоенные пикеты, где-то за Проливом, на Континенте — бастовали и швырялись камнями студенты. Империя по одной теряла свои Колонии, в моду вошли асимметричные шляпки, отличились в самом лучшем свете «Дьяволы», с «Битлами» творилось что-то странное из-за жутковатой японки, прицепившейся к Леннону. В мире что-то происходило, в жизни Артура Хеллсинга все шло своим чередом, не без неприятных новостей: в письмах из Махабалипурама брат восторженно докладывал ему о величии «мадам Ганди», о том, какой прорыв в исторической и лингвистической науках произведет его диссертация о влиянии политики Акбара на развитие мусульманского стихотворчества, о том, что он начинает понимать доктрину просветления и о том, что малярия определенно к лучшему изменила его взгляды на мир; мельком Ричард также упоминал, что очередная его «подруга по оружию» попала в больницу с выкидышем — шестая за последние полгода, он невольно начинает переживать за свою карму, прошлую жизнь в целом и свои прегрешения в частности, а по этому поводу хочет совершить путешествие в Варанаси, пообщаться с аскетами, считать их культурный код, так сказать. «Вышлю тебе автореферат с автографом и настоящий шафран», — значилось на обратной стороне открытки с видом на какую-то древнюю рухлядь, испещренную гротескными каменными членами и совокупляющимися улыбающимися жалкими щуплыми человечками. В ответ Артур дежурно злился и писал ему, что подобная свобода, в том числе от военной повинности, была обещана ему под условие о хотя бы трех наследниках, как пожелал покойный их батюшка, и за тридцать лет в Индии можно было бы найти достойного врача: господи боже, Дикки, тридцать лет назад в колонии даже были врачи-британцы! Очередная открытка с выдержками из каких-то аятов и рубаи, три восклицательных знака на полях: «Посмотри, как перекликаются отдельные стихи! Мне обязательно нужно совершить путешествие в Кашмир! В Карачи, когда появится возможность и перестанут бомбить!» — и как тут разозлишься? Тем более даже за диссертацией Дикки умудрялся вести бизнес, торговать всем, что под руку подвернется, в стране, которую все еще лихорадило после недавних войн и кидало от борта к борту под руководством «мудрой мадам Ганди» — мудрой разве что для ушлых англосаксов, которым было все равно, торговать чаем под эгидой Ее Величества Королевы или Его Величества Рынка. Артур встретил свой сорок девятый день рождения на торжественном смотре: о событии ему напомнила почта следующего дня, до упора забитая поздравительными открытками разной степени пошлости и притязательности. Хью Айлендз даже в поздравлении с днем рождения не преминул напомнить, что Артуру еще год назад нужно было пройти полную диспансеризацию, и стыдно этого не сделать, когда целый врачебный коллоквиум заседает в твоем же подвале! Еще полвечера Артур развлекался тем, что сжигал особенно уродливые карточки. В «активе» осталось буквально полтора десятка, включая одну, над которой он особенно долго хмурился: ни больше ни меньше сватовство одной очаровательной графини… двадцати лет отроду. Никак обнищавший род, последний шанс выкарабкаться из беспросветной бедности? Что за ерунда, как вообще молоденькая графиня могла узнать о его существовании? Когда это он успел привлечь к себе внимание в Свете, что о нем внезапно вспомнили и сдули пыль с его визитной карточки в Книге? Артур успел пропустить чемпионат по поло (чего никогда не простил бы себе лет в двадцать пять), с трехмесячным опозданием выпил за победу в Европейском кубке, досадливо поморщился на письмишко, затерявшееся между бесконечными приглашениями на рауты: оказывается, еще в январе Робби приглашал его опробовать новую модель Харриера, поступившую на вооружение! Всплывать с полугодичным опозданием и расшаркиваться с Уолшем он категорически не хотел: если Хью Айлендз предпочитал назойливо нудить об одном и том же над ухом с лицом оскорбленной, но всепрощающей Матери Терезы, Робби просто издевался бы над его памятью, невнимательностью и «занятостью» еще лет пять, а язык у него был острый, яд — колючий и злобный. Да и выходки Алукарда за последние годы едва ли хорошо сказались на его, Артура, давлении. Точнее мог бы сказать врач на диспансеризации (которую он не прошел, помянем же занудство Хьюи Айлендза; наедине с собой можно и признать, что он бывает иногда прав). Он пропускал дни рождения оксфордских приятелей, прошляпил даже именины своей единственной дочки (пусть и во Христе): Энджи Айлендз была в гневе куда страшнее своего папаши, эта двенадцатилетняя капризная девица уж точно бы его не простила, проще будет «всплыть» на Рождество с двойным комплектом подарков, поздравлений и расшаркиваний. Зато он эффективно расходовал бюджет не без помощи все того же Дикки, нашедшего одного военного субчика у себя на субконтиненте, равно увлеченного всем английским, стихосложением, лингвистикой и советским списанным вооружением: даже с доставкой морем выходило дешевле, чем клянчить у Круглого стола очередное послабление по вооружению. Он сумел задушить эпидемию ликантропии — последствие крайне мудрой миграционной политики к перебежчикам из социалистического блока. Артур был как никогда занят и востребован, недоступен для всех, кто знал и не знал его — одним словом, он работал. Занимался фамильным Делом. Чувствовал его куда лучше, чем мизинец и безымянный палец на правой руке (будь неладен клятый остеохондроз — диагностированный самолично, само собой). Впереди маячило спокойное лето, «мертвый сезон», короткие ночи, жаркие длинные дни, самый разгар Кубка Дэвиса и фирменные сконы Уолтера со свежей смородиной. Все изменил короткий телефонный звонок, и с тех самых пор Артур частенько задавался вопросом: его жизнь полетела под откос или наоборот? С тех самых пор он возвращался к нему мыслями в каждый час и каждый день, но так и не смог ничего решить для себя. Так или иначе: до лета оставались считанные дни, Лондон застыл в поднявшейся с Темзы сизой хмари, разморенный жарой и шумом. И вот он — вызов, совершенно обычный на первый взгляд. Протокол был оформлен три с половиной часа назад, без четверти восемь. Оперативный звонок в лондонскую часть «Хеллсинга» прозвучал в одиннадцать, что уже наводило на мысли, но не то чтобы удивляло уже на месте: Артуру пришлось перешагивать через какого-то студента, вполне прилично выглядевшего, но спавшего на насквозь проссаном матрасе у водостока. «Могли бы и вовсе не звонить, что уж там», — хмыкнул он про себя, подобрал штанины и перепрыгнул через вонючую лужу. Хэкни во всей его красе, а ведь даже не полночь. Артуру был симпатичен этот район, все эти мелкие скверики в окрестностях Шордитча, нервные мамаши с их не менее нервными собачонками на поводках, самые отвязные велосипедисты и самая вкусная на свете кухня: кстати, не заглянуть ли к Хасану на обратной дороге? Эритрейская кухня с ее ядовитыми соусами и пресными овощами отражала, как казалось Артуру, дух всего этого района: позолоченные браслеты на ногах, сквозь которые проглядывает медь, индийские «забегаловки» на двух колесах, владелец которой, разумеется, у себя в Кашмире был магараджей, а здесь — не изволите ли вторую порцию карри, сэр? У вас на бороде осталось немного. И все это при полном попустительстве «бобби» — вон они, трясут очередного тощего пакистанца, патриота молодой и буйной страны, из которой он сам предпочел спасаться бегством. Подошли бы они к нему на западе Гайд-парка, где ни одной цирюльни с английской вывеской — вот в чем вопрос. Оцепление начиналось почти у самой Холлоуэй-роуд, где заканчивалась нормальная дорога и начинался разбитый тележками и перегруженными «фиатами» проселок. Артур частенько бывал тут во времена разгульной молодости, дружелюбной ко всем и вся. Странное было время, не без раздражения думал он, тогда не нужно было называть себя хиппи, антивоенщиком, «убежденным левым» или вешать на себя ленточку любого цвета, просто чтобы общаться с тем, кто тебе симпатичен. В некоторых прокопченных до самого потолка кирпичных хибарах у него до сих пор оставались приятели, а на Нью-Север Роуд жил его парикмахер: единственный из всех ныне живущих умевший обращаться с опасной бритвой. Тем не менее, он мог понять четверых «бобби», мог понять их нежелание связываться с диаспорами, нежелание разбираться с ними в целом и с паранормальщиной в частности. Не мог понять он только проволочки, которая, как пить дать, стоила нескольких жизней. Он пригнулся и нырнул под оцепление. Алукард, просочившийся из машины следом за ним, ослепительно улыбнулся всем присутствующим, работая на имидж: и без того бледные полисмены, завидев семифутовую орясину, совсем пали духом, навоображали себе вампирский трибунал без суда и следствия и кинулись к Артуру, хватая его за рукава и тараторя наперебой. Артур кисло посмотрел на вампира, пытаясь уловить из рассказа хоть что-то: тот невинно улыбался. Паразиту было скучно, видите ли. Поэтому он весь вечер вился за Артуром. Сперва увязался за ним в лондонский офис, в чем совершенно не было необходимости, «развлекал» его утомительным разговором в машине, пугал секретаршу мистера Хопкинса и всех ребят, изрядно напрягшихся такой инспекции. Потом потащился хвостом на «медляк» — ну что, скажите на милость, может быть интересного в ополоумевшем… кстати, что за кросовосос-то? — Приметы, коллеги, — возвысил Артур голос, пытаясь пробиться через шум к истине, — и поподробнее. Коллеги стремглав кинулись в сторону непуганой толпы — Артур даже не разозлился. Разогнать жителей Ислингтона можно было разве что брандспойтом, и то минуты на две: они бы из окон начали свешиваться, лишь бы ничего не пропустить. Так хоть никто не навернется с чердака. К Артуру подтащили за руки упирающуюся дородную старуху, которую, по всей видимости, стерегли вчетвером. Судя по платку на голове — из Пакистана, судя по проклятьям, рассыпаемым в адрес служителей закона — из Карачи. Единственная свидетельница, которую они смогли отловить, сперва обругала Артура, на чем свет стоит, потом заклеймила Алукарда трижды шайтаном, но успокоилась, стоило Артуру поздороваться с ней на урду и пожелать здоровья ее внукам и правнукам, благословит их Аллах, и не соблаговолит ли она принять небольшую денежную помощь свидетелям ужасных преступлений против господа нашего, как его ни назови? Фатима (так звали старуху) тут же стала сговорчивой и до того словоохотливой, что только успевай уточнять. «Убивец» был невысокий, скособоченный, хромой, убогий, косой и всячески страшный. Припадал на левую ногу, яростно ругал луну, шарахался от теней и углов. Старательно обходил все ручейки, даже самые малые, что пускает по улице недотерпевший малыш. Днем не показывался, вечерами заседал в каморке у старого Асайяса (да будет проклят этот старый сквалыга трижды!), которую снимал целых две недели, прежде чем произошло несчастье. Все видели, как он пришел с Хайгейтского кладбища, припадая на руки, страшный, звероподобный, волосы на затылке дыбом, плешь так и сияет в лунном свете! И пошел в дом проклятых шайтанов, чтоб им пусто было. — Что за дом? — единственный раз уточнил Артур, про себя уже прикинув, кем может быть вампир: выходило, что кем угодно с Балкан, раз так боится воды. — Да вот этот бардак, будь он неладен, — ткнула Фатима скрюченным пальцем в сторону четырехэтажного мрачноватого здания. — То орут посреди ночи песни, на гитаре звенят! То стреляют! То девки орут и причитают! То гогочут в священный день, то греховодят так, что вся улица знает! Проклятущие дьяволы, хитрые скорпионы, правильно его направил шайтан — подальше от благочестивых семей! Хоть бы он всех их там вырезал! С этими словами Фатима, успевшая уже пересчитать все отсчитанные ей Артуром бумажки и припрятать их в складках необъятного заляпанного жиром фартука, бочком, на удивление ловко для своих необъятных габаритов, просочилась и сквозь полисменов, и сквозь оцепление, и растворилась в толпе галдящих соплеменников, пропустивших по такому редкостному случаю намаз. — Что за шайтаны-то здесь живут? — уточнил Артур, закуривая. Спешить явно было некуда, за три часа все решилось уже не один раз. — Цыгане, — пробасил самый рослый из них, нервно хватавшийся за рукоятку пистолета. А парень нормальный, оценил Артур жест, явно хотел войти «на объект», да старшие товарищи удержали. — В смысле пейви? — уточнил Артур. — Нет, в смысле другие. Чернявые такие, все бабы в юбках, все мужики в цветных рубахах. На вид — ну чисто индусы, но от них даже сами гупты открещиваются. Скверный народец. Сплошные проблемы, — в два предложения объяснил сержант все отношение местных властей. Сержант сплюнул на сторону и передернул плечами. — Что за дом? — спросил Артур, пристально скользя взглядом по окнам. Внутри ни звука, ни движения, ни детского плача, ни причитаний. Полный «глушняк». Вампир как пить дать насосался до отвала, лежит пластом где-нибудь в подвале или простенке, даже не слышит рева полицейских сирен снаружи. Фатима сказала — сначала были крики, долго. Дети вопили, провода искрили, лампочки лопались, внутри даже стреляли. Потом все стихло и вот теперь так, как есть, всех уволок шайтан. — А вы на стены и столбы гляньте, — ухмыльнулся сержант. Артур уже успел оценить количество врезок на газовых трубах и отводных кабелей от основных магистралей — они вились вокруг столбов, будто гнезда. Не то чтобы это было редким зрелищем в Ислингтоне, конечно. — Что здесь было раньше? Не припомню. — Студенческая общага, приличное место, даже к воде выход есть, из внутреннего дворика, — махнул рукой сержант. — Думаю, это их и сгубило. Бежать-то некуда было. Теперь разве что спалить, — вздохнул он и с опаской посмотрел на Алукарда. Артура его поведение тоже насторожило: он хмурился, чем-то недовольный, водил острым носом, как ищейка, впивался взглядом в стены и, разумеется, молчал, еще сильнее пугая «бобби». Да, даже курсантам давали краткую вводную на случай «паранормальных явлений». Все они знали, куда звонить и кого вызывать, если на вызове вместо алкаша встречается ползающая по потолку девица с окровавленной физиономией. Но одно дело — инструкции, совсем другое — увидеть вампира воочию. — А как вы… ну, это… столько народу все видело, — шмыгая носом, уточнил сержант. — Он займется, — кивнул Артур в сторону Алукарда и сам пошел к нему. Артур хорошо помнил себя в тот день. С каждым шагом он будто уставал все сильнее. Он взял этот наряд сам, потому что оказался в офисе в ту «раз в год мудацкую» пересменку, когда на дежурстве одни желторотые салаги. И потому что вызов был безобразно просрочен. И потому что, чего греха таить, хотел хоть немного отвлечься от мельтешения бумаг, приглашений, налоговых отчетов, фискальной шушеры и закупочных чеков. И меньше всего в такой ситуации он хотел выслушивать загадки, полунамеки, туманные фразы-предсказания, философские изречения и просто идиотизм, которым Алукард горазд был сыпать, прежде чем размазать кого-нибудь по стене. — Я пойду туда один, — Артур остановился и отщелкнул в сторону окурок. — Займешься свидетелями, которые хоть что-то видели. Ну и на всю толпу напусти что-нибудь этакое, пусть думают, что видели пожар. В глубине души Артур успел приготовиться к возражениям, к тому, как Алукард оскорбится, в какую позу встанет и что начнет вещать о мелочах, недостойных хозяйского внимания, бла-бла-бла — утомил заранее. Но, к его удивлению, Алукард мрачно кивнул, еще сильнее насупился, совсем перестал походить на самого себя. — Уж извольте, я туда ни ногой, — передернул он плечами и поспешил ретироваться. Артур так и уставился ему вслед. Это всё, что ли? Что — вот так? Ни одного мудрого изречения, ни одной набившей оскомину прописной истины? — Ты что это там углядел? — с подозрением крикнул ему вслед Артур. — Сами всё увидите, — не оборачиваясь, ответил он, и зашагал в толпу еще быстрее, рассекая ее алым недовольным клином. Ну, раз он так легко отпустил его, там точно нет ничего смертельно опасного. Вернее, того с чем Артур не справился бы самостоятельно — он вынул из поясной кобуры пистолет, снял его с предохранителя и, поднырнув под желтую ленту оцепления, открыл входную дверь, захлопнувшуюся за его спиной с кинематографическим скрипом. Эхо этого скрипа преследовало его долгие годы после: даже бытовые предметы удивлялись его самоотверженной глупости и упрямству, его привычке делать все назло Алукарду и тем самым потворствовать ему. Иногда Артур вспоминал это: пронзительно прямую линию плеч вампира, его мрачный, пророчески страдающий профиль. Иногда Артур думал: что если в том самом скрипе Алукард услышал скрежет подвальной двери, отсекающей его от всех благ посмертия, от служения, без которого вампир не то что не мог — не мыслил самое себя? Иногда он думал: быть может, все это было специально? Быть может, тем самым Алукард наказывал себя за что-то в тот ничем не примечательный год, осененный знаком надвигающегося полувекового юбилея Господина, грядущей немощи тела и слабости духа. Быть может, он просто не хотел все это видеть, слишком хорошо зная своего хозяина. Когда Артур привык к темноте и пронзительному гулу сквозняка в пустых коридорах, то сразу заметил пятно у входа. Он присел на корточки, не сводя взгляда с коридоров, потер кончики пальцев меж собой — машинное масло. Ладно, для начала сгодится. Он двинулся дальше, выцеливая коридоры больше по привычке, чутко прислушиваясь к интуиции: жизнь с вампиром под одной крышей научила его чувствовать их буквально кожей. Все эти мелочи, что их сопровождают. Волосы, встающие на руках дыбом, будто наэлектризованные. Холодок из ниоткуда. Боль в зубах, легкая, вибрирующая. Тонкий, пронзительный свист, с которым они двигаются. Эти ощущения иногда будили его, даже если Алукарду в подвале просто вздумалось затеять какой-нибудь разговор с Уолтером, горничной, плесенью — с чем он там еще разговаривал в свободное время? Но он ничего не чувствовал, будто кровосос уже покинул здание. Артур нахмурился: ушел через канализацию? Выбрался по крышам? Едва ли: общага стояла в отдалении от всех остальных домов, еще и отсечена рукавом речки-вонючки с одной из сторон, а парком — с другой. Крики доноситься начали сразу же, как «странный шайтан» вошел в здание, за домом пристально наблюдали человек триста и целая Фатима. И не в вампирских привычках покидать здание — как же так, без куража, без ерничанья, не хорохорясь и не петушась напоследок? Если только… хм, стоило придержать догадки. Хотя бы до первого трупа. Артур осторожно толкнул ногой приоткрытую дверь в какое-то помещение: на него пахнуло прогорклым жиром и хлебом, который пригорал десятки раз, когда даже угли стали углями. Пусто, никого. Как и во всех помещениях, что попались ему на пути. Артур шел, цепляя макушкой разноцветные штопаные рейтузы и детские колготки, уворачиваясь от необъятных размеров дамского исподнего и вытянутых на коленках кальсон, развешанных прямо в коридоре. Стены были изрисованы где мелками, где углем, где куском кирпича, ни одного бранного слова — и впрямь, кто из цыган учит детей грамоте, если есть язык рома? Зато рисунки порой очень выразительные и даже анатомически верные. Убожество обстановки, ее побитость и обшарпанность, лишь усугублялись грязью и неухоженностью, какой не встретить даже в самой нищей индийской хибаре: почтенная баи скорее удавится на собственной косе, чем разведет внутри дома пыль, если верить Ричарду: сколько бы индийцы ни срали сами себе под ноги, в домах у них царила идеальная чистота. Тут же на потолке цвела плесень, зияли деревянные перекрытия на местах отвалившейся огромными пластами штукатурки, курчавился и задирался углами кверху липкий до тошноты линолеум, и все это сверху было прикрыто цветастыми тряпками с золотыми узорами, пластиковыми бутылками, раскрашенными под серебро, окурками недешевых сигарет, раздавленных о стену где и как попало, и всевозможным мусором, объедками и огромным количеством пустых бутылок, в которых, судя по запаху, варили и подвали из-под полы отменную, самую концентрированную сивуху. От одного взгляда на бутылку у Артура начинали слезиться глаза. И все же — никаких признаков живых людей. Хотя — вот кое-что интересное. Артур присел на корточки: показавшийся из-под линолеума бетонный пол был мокрым. Если быть совсем точным (Артур хорошенько все ощупал), то его… хм, замывали? Он нахмурился: у одного вампира закидонов хватило бы на целую психушку, но воинствующих поборников чистоты ему встречать еще не доводилось. И сколько же ему пришлось мыть после такой бойни? Одних детских колготок хватило бы на три детских сада. Вот еще одно пятно — ярдах в двадцати от первого. А вот такие же замывы на некогда ярко-желтой, а теперь унылой и тусклой стене. А вот целая лужа, которую наспех залили щелочью. Уже разъела веселенький лак на линолеуме и перекосила рисунок на нем. Ожидаемо в этой непонятной картине было только одно — все эти мокрые следы вели в сторону лестницы, а оттуда — в котельную. В подвал. В импровизированный склеп. Полегче, парень, еще неизвестно, что там на верхних этажах, самому себе напомнил Артур. Быть может, у этого молодчика были свои приятели, которые пришли с другой стороны, из-под земли… Не успел он подумать об этом и взяться за ручку двери, ведущей в котельную, как что-то мелко, дробно забарабанило его по макушке. Артур метнулся в тень под лестницей со скоростью, которую от него точно не ждали нападавшие: он понял это много позднее, и часто прокручивал эту сцену у себя в памяти, неизменно покрываясь холодным потом от пережитого ужаса «еще бы чуть-чуть и…» Он пальнул с локтя левой руки, не целясь, вверх и за себя, чтобы спугнуть, а не попасть. Ему показалось тогда, что от напряжения у него слегка едет крыша: как иначе объяснить то, что в грохоте пистолетного выстрела, за визгом срикошетившей о железные перила пули, ему примерещился восторженный детский визг, переходящий в перепуганный хохот? Артур медленно поднял голову, и тут же ему в лицо прилетел еще один кусок штукатурки, а после по бетонным ступеням загрохотали удивительно тяжелые шаги маленьких детей. Он успел заметить троих, и они были не единственными, это уж точно. Сердце его сделало в груди кульбит: неужели этот подонок додумался обратить детей? Некоторым ублюдкам хватало на такое фантазии. Но он успокоил себя: фантазии-то хватало, однако мало кто мог пережить само обращение с этими ритуальными «кубками крови» и прочим театром анатомических ужасов. Слишком оно проходило болезненно, слишком много требовалось воли к жизни от того, кто саму эту жизнь еще толком не успел понять и полюбить. А тут целая толпа? Вряд ли. — Эй, сорванцы, — крикнул Артур сквозь лестничный пролет вверх, — может, покажетесь? Я вас не обижу. В ответ: новый взрыв хохота и скомканная бумажка, от которой Артур легко увернулся. Но что еще интереснее: за детской возней, сдавленными смешками и громким шепотом, который слышно было бы и с улицы Артур заметил суетливые и слишком взрослые движения: чьи-то руки тянули мальцов вверх, уводили в сторону чердака. Артур хмыкнул: дело принимало интересный оборот. На всякий случай он щелкнул предохранителем пистолета и сунул его за брючный ремень сзади. Подумав, он направился в сторону подвала: если те, кто прятался наверху, попытаются выскользнуть из здания, их будут ждать и «бобби», и Алукард, никуда не денутся. А его все сильнее интересовала природа следов, оставленных на бетоне. Дверь в подвал ожидаемо не поддавалась, даже когда он налег на нее плечом. Пришлось отойти и хорошенько пнуть: замок вылетел с третьего удара, жалкая филенка с треском развалилась на куски, взметнув в воздух кучу деревянной пыли и открыв Артуру ярко освещенную большую комнату. Успевший привыкнуть к тусклому освещению Артур не успел проморгаться и… споткнулся о кого-то. Падение в сутолочный ад — так он вспоминал это впоследствии. Он пройдет через нечто подобное лишь один раз — на том конце «радуги» из вони заплесневелых овощей и гниющих фруктов, под сенью непросохших тряпок и кислого запаха детского дерьма будет маячить серебристый лучик, за которым он будет идти, точно сомнамбула. «Здесь, сюда, сюда!» — а на том конце этого лучика будет… …он сверзился с высоты своего роста на немедленно запричитавшую, заголосившую и до полусмерти перепугавшуюся дородную женщину, закутанную в четыре юбки, одна другой ярче и пышнее. Матрона, явно к такому труду не привыкшая, возила по полу грязной тряпкой, размазывая по нему отвратительного вида бурую жижу: у человека кровь такой не будет ни при каких условиях. Стоило закричать одной, как из-за яркого света ей тотчас ответили десятки голосов. Артур, которого матрона успела стряхнуть с себя, ошарашенно моргал, глядя на, несомненно, живых и здоровых женщин самого разного возраста, оравших на него одним на всех пронзительно острым и противным голосом. Они наступали на него, потрясая голыми руками, те, что были поближе, схватились за юбки и начали зачем-то хлестать ими по лицу Артура, подступая все ближе и ближе, просто не давая ретироваться. За гамом, взвизгами и всеобщей суетой Артур все-таки смог разглядеть и мужчин, тихонько сидевших вдоль глухой подвальной стены, и детей, которые, стоило им заслышать крики матерей, принялись беситься, бегать и вопить в три раза больше. Как будто бы все на месте, отстраненно подумал Артур, сколько там было семей, по словам Фатимы? Пять или шесть? Десять? «А точнее не скажу, родной, все эти рома на одну жирную хитрую морду». Все эти семьи набились в подвал, кроме парочки улепетнувших сорванцов, подбадривавших матерей и сестер криками с лестничной клетки. Эти самые крики и смех отчего-то вывели Артура, покорно скрючившегося на полу и только прикрывавшего голову руками, из ступора. Он, наконец, осознал абсурдность и идиотичность своего положения и резко, никого не предупредив, встал, боднув ближайшую к нему матрону головой в подбородок. Почти не думая, он поднял пистолет, снял его с предохранителя и пару раз пальнул в потолок — для острастки. Он уже понял, что вампира в общежитии нет — сбежал ли он, кем-то спугнутый, или просто ушел, повинуясь своим внутренним порывам, было уже неважно. Он загнал всех этих маргиналов в подвал, перепугав их, по всей видимости, до глухой внушившей всем ужас тишины. А затем… — А ну заткнулись, бляди! — гаркнул Артур. — Или мне в вас дырок понаделать?! …а затем они заткнулись. Недобро так, все разом, уставившись в его сторону с одинаково мрачным выражением на лицах. Они даже двигались в унисон. И они его окружали, медленно, но неотвратимо. Только в этот момент Артур припомнил полушутку-полуправду о том, что цыганам первый ствол дарят вместо соски, и несколько напрягся: мужчины, до того не смевшие даже голос подать, решительно повставали со своих мест, подтянули лоснящиеся на коленках штаны и очень знакомым жестом потянулись за спину, к ремню, куда и он сам предпочитал убирать пистолет впопыхах. Артур мрачно усмехнулся. Черт возьми, как же приятно, что славные традиции ислингтонского приветственного мордобоя свято чтятся в веках! А он уже засомневался, туда ли попал! Но не успел он ослабить галстук и расстегнуть манжеты, как толпа внезапно расступилась, будто каждому ее участнику отвесили знатного тумака. Женщины засмущались, словно их всех разом застукали за чем-то ну очень неприличным, и попытались слиться со стенами. Мужчины, успевшие закатать рукава, торопились привести одежду в пристойный вид. Даже дети, вившиеся меж ног и юбок, присмирели и почтительно затихли. Эту тишину он и впредь узнавал — она на десяток лет поселилась у него за спиной, она же опустилась на него погребальным саваном в день, когда он увидел смерть совсем рядом с собой. Затишье перед раскатом грома, душное и ноющее чувство под ложечкой, не хватает воздуха — ах, если бы все это порождала красота! Но нет, тому были причины более веские, ведь красота (кому как не ей было знать): «Не вечна, Артур, а по чести — так и вовсе не нужна и отвлекает, взгляни на любые мифы, до чего она доводит? Почему женщинам уготована красота вместо величия?» Всеподавляющее величие. Вот что это было. Артур знал кое-что о быте рома, из того, что те сами распускали в виде слухов или рассказывали в полицейских участках. Знал он и о торговле оружием, и о бесчисленных мухлежах с пособиями по многодетности, когда одного и того же «рожденного на дому» младенца выдавали в больницах за десять разных детей, и о бутлегерстве, на котором погорел не один неопытный парнишка, и, разумеется, о попрошайничестве, воровстве и сравнительно легальном «творчестве», слишком, на его вкус, пестром и ярком. Знал он и о некоторых нравах — о том, что проститутки среди цыганок если и встречаются, то не иначе как с мужем за плечом, который и свечку подержит, и сам потом начистит благоверной физиономию за измену и слишком маленький гонорар. О ранних браках, бесконечных детях, которые никогда не посещают школ, зато не устают задирать примерных английских мальчиков в Ист-Энде, о том, где женское место в их иерархии — даже не на кухне, а черт знает где, ведь даже такой труд, как готовка, унижает их достоинство. Тем страннее ему было видеть, что рома расступились, пропуская девушку. Совсем еще молодая и тонкая, как тростинка, она шла, высоко и гордо задрав голову. Взгляд ее был столь пронзителен, столь остер, что мешал смотреть на нее: много после Артур понял, что после первой встречи так и не смог вспомнить черт ее лица. Она держалась строго, если не сказать чопорно, одетая в самые затрапезные и потасканные обноски, говорила сквозь зубы, цедя по слову — ну что за самомнение. Странным образом она веселила его: ну что поделать, если он со школьной скамьи предпочитал дергать именно таких за косички? — Что вам угодно, мистер? — выговорила она с таким отвращением, что и сомневаться не приходилось: все эти замытые пятна на бетоне, все эти перепуганные взгляды в таборе, все эта напряженная и гулкая тишина, в которой утонет любое преступление — это ее рук дело. Не сводя глаз с девушки, Артур неспешно отряхивал лацканы пиджака и нарочито долго поправлял его. Дело принимало интересный оборот. — Для начала — чтобы ваши родственницы приберегли юбки для другого случая. Ну а потом, — Артур машинально одарил ее улыбкой, которую все его пассии называли «зуботычиной», так сильно она раздражала. — Потом я хочу, чтобы вы поделились со мной секретами своего мастерства. — Когда берете ноту «ля», не забывайте работать диафрагмой, а не горлом, — не поведя и бровью, бросила ему девушка. — Если можете выбирать тональность, то минорную, больше вибрато на переходах с октавы на октаву. И не забывайте помогать пению плечами. — Непременно приму к сведению, — Артур приложил руку к груди самым душевным жестом: неосознанно, почти против своей воли он доводил ее до белого каления. — А еще я хочу узнать, как именно вы укокошили этого вампира и что вы сделали с его трупом. — Я вас не понимаю, — фыркнула девушка. — Огнестрельное оружие исключается, — продолжал он, не обращая внимания на ее слова — только на движения карих, жгучих глаз, в которых заплескалась тревога. — На такие мелкие ошметки разве что фугас разорвет, но ведь стены целы. Тогда что это было? Какая-то разновидность магии? — Мне вызвать врачей? Вы бредите! — Полагаю, что магия. На полу я заметил разводы углем — что это? Какие-то ваши защитные символы на входе? Умно, умно — он на них подорвался, как на гранате? Охранные системы вашего цыганского производства? Не юбками же вы забили бедола… Артур не успел договорить: странная сонливость вдруг навалилась на него, взяла мягкими, горячими пальцами за язык, облепила веки. Он тяжело, с усилием, моргнул раз, другой, и сквозь сон почувствовал, как по его ногам шарят быстрые ловки руки — только это и вывело его из ступора. И еще немного — восхищение. Сколько раз было говорено, что цыганам не стоит смотреть в глаза, но ей-богу! Он же не экзальтированная барышня — и то повелся! — Мисс, — улыбнулся он сквозь широкий зевок, — это, в конце концов, попросту подло. Я ведь вас спрашиваю как коллега коллегу. И у меня полномочий побольше вашего. Он шикнул и топнул ногой, отгоняя не в меру ретивых цыганят, кинувшихся в сторону с визгами. Позже он не до считался пары пуговиц на штиблетах и запонок — но оно, честное слово, того стоило! — Уходите, — не то приказала, не то попросила девушка. — Я боюсь, вы не вправе мной распоряжаться, — мягко заметил Артур. — Я полномочный представитель Ее Величества по всем вопросам, связанным… — Чей бы вы ни были представитель — нас это не касается! — взвилась девица, подбоченясь и воинственно притопнув. Признаться, это оскорбило самые лучшие и теплые его чувства. — Смею вам напомнить, что вы все еще находитесь на территории Британской короны. — Мы все под одним небом, и я, и мы, и ваша королева, — передернула плечами девица. — Уходите, мы не желаем с вами разговаривать. Артур насупился. Ее упрямство заботило не его одного: он заметил тревожные взгляды, услышал шепотки, расстелившиеся над толпой, заметил это движение, родившееся вместе с цыганами где-то на просторах Индии — неодобрительное покачивание плечами и всем телом вслед за ними. Кто бы ни была эта девчонка, но вела она себя явно неподобающе. И это повышало его шансы на успех. — Хорошо, я уйду, — покладисто развел он ладонями. — Но сразу вслед за мной сюда войдут очаровательные джентльмены с дубинками и при значках. И вот они-то не уйдут, пока не получат ответы с «допустимым применением силы». — На каком основании? — досадливо тряхнула она рукой, на которой в такт нервному, импульсивному движению зазвенел добрый десяток дешевых браслетов. — Дом под снос, отсутствие регистрации у почти всех здесь присутствующих, нелицензированное оружие и подозрение в совершении убийства, — по одному зажимая пальцы, произнес Артур. — Что-то еще забыл… ах да. Бутлегерство, махинации с компенсационными выплатами и… проституция? Толчка в грудь Артур совершенно не ожидал, как не ожидал столько силы в тонкой, хрупкой на вид ручке. Это запястье он легко обхватил бы двумя пальцами, еще и место под браслеты осталось бы. Но она толкнула его, налетела на него грудью и подскочила на цыпочки, когда он, отшатнувшись от неожиданности, налетел спиной на стену. Смуглое ее лицо не столько покраснело, сколько стало бордовым, нездоровым на вид. От злости, сама того не замечая, она оскалилась, даже ощерилась, и усмешка эта, чуть неровная из-за скошенных резцов, выглядела очаровательно кровожадной. Она роднила ее с миром, сходство с которым до поры до времени казалось ему исключительно забавной шуткой. — Повтори это еще раз, золотой мальчик, и я затолкаю ногу так глубоко тебе в задницу, что ты дерьмом проблюешься, — произнесла она очень-очень медленно, едва сдерживая гнев. Впрочем, она взяла себя в руки и отступила на полшага. — Ни одна порядочная женщина из рома не продаст себя за деньги. Тем более белым. Артур, неоднократно наблюдавшие заливисто хохочущих товарок этой девицы в «обезьянниках», тактично промолчал, тем более девица колебалась, отчаянно торгуясь с самой собой. Примечательным было уже то, что она не спрашивала мнения соплеменников, хотя откуда-то с задних рядов то и дело звучал жалобный бас, в интонациях которого смутно угадывалось «опомнись, милая, ты нас похоронишь». Она быстро, в такт своему сбившемуся дыханию, смотрела на Артура, изучая его, оценивая, явно пробуя исподволь зачаровать, и будь он проклят, если его не манили эти кроткие на вид, изящно загнутые ресницы. Манили, но не привлекали: он почти видел ход ее мыслей: этот парень, думала она, этот симпатичный на вид мужчина в самом расцвете сил — он знал, что говорил, когда упомянул вампиров и убийства, эти его руки явно способны придушить какого-нибудь кровососа, а какова осанка!.. Ну, или почти так. Она думала нечто похожее. И эта ее ядовитая усмешка просто прикрывала настоящие мысли, да-да. — Я могу считать это приглашением к сотрудничеству? — почти галантно уточнил Артур. — Или мне стоит побеседовать с кем-нибудь более сговорчивым из вашей шай… семьи? Он даже наметил себе парочку, вон того особенно тощего, с тряским кадыком, юношу, который просто не знал, куда деться от ретивости девицы, и боязливо крестящуюся, часто вздыхающую старуху с седыми космами и выдающимися вперед желтыми зубами. Он даже успел бросить на них вопросительный строгий взгляд, который и не таких орешков раскалывал, но… Она круто повернулась, взметнув тьму своих юбок, верхних и нижних, подбитых латаным стареньким кружевом, резко произнесла что-то на их наречии и нетерпеливо мотнула из стороны в сторону головой, решительно подвинув Артура рукой от дверного проема. Вся цветастая гурьба, старательно (и понятно уже, под чьим руководством) отмывавшая подвал, ринулась к лестнице, наверх, к игравшим детишкам, которых Артур едва не пристрелил. Они остались вдвоем, пышущая злой кипучей энергией девица и Артур Хеллсинг, всерьез разрывавшийся между практическим любопытством и любопытством личным. После, много лет спустя, когда они будут лежать выжатые друг другом на разных краях кровати, когда его рука будет безжизненно и мертво свешиваться с края постели (стоит ли уточнять: рука левая, рука-предательница, в которой то и дело замирала кровь), она скажет в пустоту перед собой, чтобы он слышал эхо ее слов: ты мог бы быть моим с самого начала. Она встанет и поведет плечами (без звонкого вибрато, ведь, о ирония, она никогда не умела петь и танцевать, как многочисленные ее сестры). Мог бы, но это твое высокомерие — не казалось тебе, что оно сыграло слишком злую шутку? Ты уже тогда начал седеть, я это видела, на висках — на блондине это если и заметно, то только если смотреть снизу. Ты начал седеть, снова становиться ребенком. А дети, особенно мальчишки, никого и никогда не ставят ни в грош, что я тебе была? С высоты этого своего высокомерия ты и сверзился. Если бы ты, дурачок, привык от всех ожидать отпора, если бы ты не цеплялся так за свое мнимое величие (где этот твой монстр теперь?), то не был бы так шокирован. «Ты не открыл бы шкатулку, Артур». В ту ночь он впервые в жизни, со времени муштры в учебке, признает, что завышенные ожидания его довели до пропасти, с края которой он свешивался — левой рукой, рукой, почти переставшей его слушаться. Тогда же он спросит: почему я все еще слушаю тебя? Она ответит ему: потому что ты даже сейчас, на пороге смерти, не отринул свое… …любопытство. Чертово любопытство. — Что именно ты хочешь знать? — спросила она с неповторимым, тряским и чуть гортанным говорком. Такой хорошо годился для вздохов и протяжных песен, но едва вязался с деловитостью, с решительно упертыми в бока кулаками и воинственно вздернутыми плечами. — Для начала — сколько? Сколько их было, — уточнил Артур: профессиональная любознательность перевесила в нем все неуместные мысли. — Полно отговариваться, милая, даже если это был весьма тучный приятель, его не разнесло бы на столько луж и ошметков, что я видел в коридоре. «Интереснее, почему Фатима сказала, будто он был один», — мелькнула у него короткая мысль, которую еще предстояло обмозговать: Артур почти бегом кинулся вслед за решительно зашагавшей, почти побежавшей вглубь подвала девушкой. Она очертила широкий круг ладонью, будто прорубив ею воздух, резко ткнула пальцами себе под ноги, покачала головой и, пожевав губами, чуть нерешительно ответила. — Восемь, кажется. Я не всех разглядела. Она исподлобья, по-волчьи глянула на него, будто ожидая чего-то вроде: «Да ладно заливать!» или «Ты? Тощая пигалица в пяти юбках? Восьмерых?» — но Артур вместо этого поддернул штанины и осторожно, чтобы не потревожить ноющее к перемене погоды колено, присел рядом с одной из почти затертых луж и хорошенько огляделся. Если принять в расчет все те пятна, что он видел в коридоре, то выходит… — Одиннадцать. Вон те три пятна слились в одно, потому что ваши жертвы стояли рядом, — резюмировал он. — Если я правильно понимаю, как вы работаете, их разорвало изнутри, локально и компактно, — хохотнул он, — эпицентр заметен очень уж хорошо. Девушка хмуро на него покосилась: и не разобрать, что было во взгляде ее темных, глубоких глаз — то ли «я вовсе не такая жестокая, как вам хочется думать, сэр», то ли «разорвать? Это все, на что хватило твоей фантазии?» Артура же сильнее всего впечатлила та небрежность, с которой девушка относилась к своей же силе. Он встречал кустарей-умельцев, «выходцев из народа», этих вершителей правосудия с убитыми женами и детьми в анамнезе, которые порой выходили на темные улицы Уайтчепела с обструганными ножками от стульев вместо кольев. Особенно много таких было после Войны, и не то, чтобы он их не понимал, напротив! Там, где озверевшие от самодеятельности «бобби» могли накормить тумаками вдосталь, он предпочитал проводить обработку задушевным разговором: Господь тому свидетель, ему было, о чем поведать и чем утешить. Но это… она вообще осознает последствия? По каким это местам они кочевали раньше? Где подобное считалось нормальным? В Ирландии? — В вашей… семье — все так умеют? — несколько напряженно спросил он. Не то чтобы он редко обменивался опытом с «коллегами», но те, по крайней мере, держали себя в рамках церковной морали, лишь изредка впадая в иезуитские крайности. Достаточно было напомнить им, что король Генрих вовсе не то имел в виду, когда основал всеблагую Англиканскую церковь. Девушка тихонько покачала головой, и из-за этого движения обнажился длинный и довольно уродливый шрам на ее шее, до того скрытый волосами: ее кожу штопали суровой ниткой и толстой иглой, и следы от этого казались нарисованными на коже химическим карандашом. — Прабабушка умела. Она умерла пару лет назад. Она меня всему и научила. Бабушка уже не могла — ей не давалось. И мама тоже. Они считали, что это от Лукавого. Какая чушь! — вспыльчиво фыркнула она и тряхнула волосами. — От Лукавого — позволять таким вот бесам расхаживать меж людей! Вся сила дадена от Бога, и Его же именем я их истребляю. Артур сдержал снисходительную усмешку: о, в воздухе повеяло католическими пароксизмами и припадками нездорового папского фетишизма. Или во что там верят цыгане? Он предпочел бы в качестве мотивов какую-нибудь анималистическую, природную и злую силу вместо любой религии, но по крайней мере она во что-то верила, это уже внушало некоторые надежды. — Теперь я хочу узнать подробности, — походив и перетрогав все пятна по десятку раз, возвестил Артур. — В мелочах и деталях, лучше если в манускриптах и серьезных записях. Заговоры, заклинания, обереги. Чем пользуетесь, что готовите, как часто импровизируете, когда творите магию. Она посмотрела на него, как на дурачка. — Ты… вы всерьез думаете, что этому можно научиться? Полагаете, что это из ваших дурацких книжек знания? — спросила она с недоверием: ну нельзя же быть таким идиотом, читалось в ее глазах, я просто отказываюсь верить, что существует на свете подобная глупость! — И не думаю. Полагаю, метафизика здесь отталкивается от глубоких родственных связей, от вашего мироощущения, от корней — бесполезно даже пытаться перенять, — пожал Артур плечами. — Я хочу знать, на что способен мой будущий работник. Впоследствии ему казалось, будто это сказали его губы — сами по себе, не спросив разума. Пока он анализировал и рассматривал, не переставая оглядываться по сторонам в поисках угрозы, какая-то часть его души, та, что умела успокаивать свежеиспеченных вдовцов и отцов, потерявших малолетних детей, стремилась к ней. Она жаждала общения под каким угодно соусом. Одно дело — обструганная рукоятка от грабель, но это! Это одаренность, талант, склонность — любопытный жадный мальчишка, он скажет ей однажды, когда будет покидать ее постель (в каком городе, в какой стране, в каком времени?): «Я хотел твой талант больше, чем тебя саму. Все это никогда не было так нужно мне, как твои умения». Когда она спросит: почему, Арти? Разве не было у тебя ко мне… И он заорет, чтобы она не смела продолжать. Не было. Никогда не было! Девушка расхохоталась ему в лицо и осеклась, почти отпрянула, когда он с удовольствием захохотал с ней хором. Артур широко улыбнулся, всем своим видом как бы говоря ей: глядите, юная мисс, я такой невероятный весельчак, готов поддержать вас в любую секунду, чем еще больше ее разозлил. — Пошел ты, — буркнула она уже без тени ехидства. — Рад бы, да не могу. С окончания Войны у моей компании, если можно так выразиться, монополия на истребление нечисти, — Артур подошел к ней почти вплотную. — Равновесие после двух Войн в нечистой стороне стало до того шатким, а мир столь хрупким, что любая случайная смерть с любой стороны может спровоцировать взрыв. — Что ты несешь? — фыркнула девица. — Какой взрыв? Они ублюдки, нападающие на людей! Они сосут кровь стариков, женщин и младенцев! Они исчадья ада… — …при прочих равных предпочитающие кровь здоровых крепких парней лет двадцати, я в курсе. И все вышеперечисленное не дает тебе права убивать их направо и налево. — Люди добрые, послушайте, что несет этот полудурок! — яростно взмахнула она рукой, зазвенев десятками браслетов. — Они напали! Как подлые твари, из засады! Они напали — я защищала свою семью! — А семья в курсе? — покладисто спросил Артур. — Что я их спасала? — вспылила цыганка. — Что вас им попросту сдали? Можно сказать, подали на сервировочный стол? Догадки появились у Артура с самого начала, но окончательной уверенности не было, он бил больше наугад, исподтишка, чтобы посмотреть на ее реакцию, и он ее получил: ну до чего же хороши эти молоденькие девицы, даже если пытаются скрытничать, выворачивают себя душой наизнанку, смотри не хочу. Она не побледнела — с таким-то цветом кожи — а как-то странно позеленела, начиная с шеи. Отшатнулась от него, будто пойманная за руку девчонка с банкой варенья, на лице ее мелькнула на секунду затравленная мысль: бежать, бежать скорее от этого чудаковатого всезнающего мужика! Но нет, это было явно не в ее духе: она решила разыгрывать карты до конца, как бы плохи они ни были. — С чего ты это взял? — спросила она не столько удивившись, сколько уточняя. — Мне не совсем понятны кровавые следы на косяках, — решил признаться Артур, — по запаху — овечья кровь и… — Ты можешь определить по запаху кровь? — недоверчиво вытаращилась она. Ну да, он был близок, если не угадал точно. — Дело привычки, — отмахнулся Артур. — Но вернемся к делу: кровь на косяках и порогах. Это твоих рук дело, так ты справилась с ними, хвалю за оперативность. Но как они вошли? Ты и сама заметила, что ни в одну притолоку не воткнут нож: не пялься на меня так, детка, я хорошо знаю привычки обитателей Ислингтона. Они втыкают ножи в пороги от незнания и глупости, но тебе-то известно, что даже эта глупость помогает от некоторых из них. И, наконец, эти клубки. На которые ты наступила ногой, едва только я вошел в комнату, — очаровательно улыбнулся Артур. — Твои родичи могли и не увидеть этого, а я заметил, что в них вплетены куриные кости. Не знаю, какую птичку над ними выпотрошили, но тот, кто сделал это, очень хотел назначить вам свидание с клыкастыми. «И я, конечно, слышал, что в Ислингтоне случаются споры из-за жилплощади, — подумал он, наблюдая за ее длинными, перебирающими кольца пальцами, — но такие выкрутасы выше моего понимания». Она ответила после недолгого молчания. Ответила, ожидаемо, с вызовом, надменно вздернув острый подбородок и сузив глаза: — Ну и что? Как вошли — так и вошли. Важно, что я справилась с ними, не так ли? Артур готов был поспорить с ней. Не то чтобы Ислингтон и прежде не знал шаманов всех мастей: они лично гоняли одного такого пять лет назад, когда он напризывал оборотней, но все-таки ему хотелось бы знать, кто это был и из какой диаспоры, а главное — чего ради? Что и кем ему было обещано? И как именно удавить такого полудурка? — И нарушила закон. — Чего? Это еще и противозаконно?! — Смотря чей закон, — почти весело ответил Артур. — Если людской, то пока записан только на салфетках в кулуарах да скреплен плевком в ладонь. Если Божий — сама знаешь. — Раз не противозаконно, то тебе нечего здесь делать, — отрезала она. — Уходи. — А что насчет убийства? — Кровососов убивать противозаконно? — Граждан Британии, какими бы они ни были, без суда и следствия — да. — У них не было паспортов, — глумливо произнесла цыганка, — не показывали. «В этом вы с ними похожи», — подумал Артур. Он все гадал, сколько же ей лет на самом деле. Он не удивился бы, не знай она сама этого наверняка. Но всяко не больше двадцати, и такая силища в этих вспыльчивых по-детски максималистичных руках могла быть опасна. Не особо подумав, Артур схватил ее за запястье. Она скрестила руки на груди, вся замкнулась, окрысилась и ощетинилась ему на встречу, но в целом была настроена к нему в какой-то степени терпимо. Но когда он сжал ее руку, дернул девчонку на себя, она вдруг передернулась и вытаращилась на него как на прокаженного, с брезгливым изумлением. — Ты… ты что — якшаешься с ними? Ты у них на посылках?! Тварь поганая, поглумиться над нашими трупами пришел?! Или ищешь дружков своего хозяина?! — она вырвала у него запястье, тотчас покрасневшее, и перекосилась, отскочив в другой угол комнаты. — А как складно плел про законы, выродок! Артур взволнованно бросился за ней — она отскочила в другой угол, лихо перепрыгнув какую-то рухлядь. Он кинулся вправо — она влево. Он бросился ей наперерез — она круто развернулась. С минуту они носились по комнате из угла в угол, сшибая остатки и без того скудной обстановки, и Артуром все сильнее овладевал азарт. Она почувствовала Алукарда! Его присутствие в крови Артура, память о недавней перепалке, запах — да черт бы с ним, что бы это ни было, она уловила это с одного прикосновения! Он знавал талантливых вампирских матушек, отменно читавших по крови, но для этого им нужно было ее испить. Он просто обязан был заполучить эту девицу! Черт, и она слишком для него прыткая! Утомившись от нелепой беготни, Артур ухватился одной рукой за столешницу массивного на вид, угрюмого и косого столика. Он лихо толкнулся, прыгнул, и почти перемахнул через стол прямо к девице, когда тяжеленная на вид махина вдруг предательски хрустнула, подавилась трухой и развалилась прямо у него под рукой. Артур нелепо, взмахнув ногами и хорошенько припечатавшись поясницей, упал на пол. А обломки столика обвалились на него, отменно ударив его по лбу и засыпав едкой древесной пылью. В ушах у него зазвенело, во рту было солоно от крови — падая, он прикусил язык, — в щеку впилась длинная, торчавшая прямо ему в глаз заноза. Но главное — вправо по коридору, мимо ветхих простыней и кокетливых розовых панталон слоновьего размера, мимо канистр с разливной сивухой, побросанных как попало гитар, дешевых пластиковых бус, сандалий, годами нестиранных полотенец, мимо гор ношеной, сменившей десятки владельцев одежды… мимо всего этого, шустро перебирая ногами в золотых браслетах, убегал его потенциальный вампироборец! И потенциальная психопатка, способная на убийство без колебаний, напомнил себе Артур, выбираясь из-под обломков. Опасная дамочка себе на уме, кто знает, кто еще так умеет у них в таборе. И куда, кстати, подевался весь этот чертов табор?! По-собачьи встряхнувшись, Артур поводил шеей из стороны в сторону и вдруг понял, что уже несколько минут как не слышит ни охов и причитаний, ни мужской болтовни двунадесять языков, ни детских криков, ни песен — ничего. «Быть того не может», — сердито подумал Артур и стиснул зубы. Ну не могут же «бобби» быть такими идиотами! У обеих лестниц стоит охрана, так? И они все ушли на верхние этажи, а не на… О, черт! Медленно, уже никуда не торопясь, Артур поднялся по выщербленной временем лестнице. Дверь на чердак, без того дышавшая на ладан и починенная где медной проволокой, где куском фанеры, а где изолентой, была безжалостно сорвала с петель и уныло скрипела на разные лады. У общаги была «старинная» двускатная крыша, настоящий раритет для чиновников, обожающих отстаивать красоты города от веяний гнусной урбанизации. И соседний дом, со стороны Шордитча, был точно такой же. Артур даже пожалел, что не видел этого захватывающего дух бегства на соседний чердак. В подвале ему показалось, что цыган была сотня-другая, но на деле-то — пара десятков, несколько больших семей. Караулящие выходы «бобби», слишком увлеченные разгоном любопытствующих зевак, могли этого и не заметить, чай, не разглагольствующий вампир с апокалиптичными предсказаниями. Артур прошелся по комнатам, перерыл их все и, разумеется, не нашел ни одной зацепки — ни тебе водительских прав, ни паспортов, ни свидетельств о рождении. Зато целая куча впечатляющего на вид реквизита отыскалась в небольшом сундучке в одной из захламленных комнатенок, проплесневевших по самую крышу. Растрескавшиеся зеркала, мелкие косточки, камни сердолика и агата, обрезки чьих-то волос, целый пучок лент и десяток лезвий от ножа без рукояток. Вещи наверняка полезные, но не уникальные, какие легко найти на любой мусорке. Поколебавшись, Артур разбил сундучок и почти все его неказистое содержимое разметал по углам, после чего поднялся, неспешно отряхивая колени и поправляя мятый костюм. С сержантом он договорился, особо не вслушиваясь ни в вопросы, ни в какие-то там объяснения. Артур оставил окровавленную заброшенную общагу на него — пускай разбирается, если не способен даже за периметром уследить. А вот поведение Алукарда… Артур нетерпеливо подозвал вампира к себе резким кивком головы. Вампир, хмуро подобравшийся, задравший воротник плаща, волком на него уставившийся, был не в восторге от всей этой эскапады. Кажется, весь вид его осуждал: хозяин, как же вы могли их упустить, как же это так у вас получилось! И я еще в вас верил, я на вас надеялся! — Рассказывай, — коротко приказал Артур, стремительно шагая в сторону машины. — И не увиливай! Ты понял, что я имею в виду. Я не настроен с тобой пикироваться. Алукард посмотрел на него исподлобья и не столько сел, сколько затек на заднее сидение. Знай Артур его чуть хуже, он бы сказал, что вампира бьет дрожь, что он нездоров. Но, видимо, это было последствие излишней экзальтации. — Начать издалека или с краткого резюме? — спросил он, с осуждением поглядывая на сигарету, которую Артур достал из смятой пачки на переднем сидении. — Мы куда-то торопимся? До дома сорок километров, если через центр, — фыркнул он и с удовольствием закурил. Удовольствие, впрочем, было только в голове: легкие неприятно защипало уже на первом глубоком вдохе, но черт побери, должны же у человека быть хотя бы маленькие слабости? Алукард некоторое время задумчиво смотрел в потолок машины, собираясь с мыслями. Видимо, история была достаточно интересной, если приходилось выбирать ее начало. — Есть легенда, что ходит только между вампирами, — наконец, заговорил он, — о том, что племя рома было изгнано с берегов священной Ганги и стало племенем изгоев, потому что сама великая мать-река дала им ключ к победе над возрожденной смертью. Великая честь, великое знание, оплата за него — соразмерно велика. Вечное людское презрение. — Я полагал, дело в гигиене и проблемах с законом, — фыркнул Артур. — Я же сказал, это легенда, хозяин, в них правды хорошо, если на половину, — подчеркнул Алукард, прикрыв глаза, — племя рома погребено под собственными дурными поступками на протяжении сотен лет, так что никто уже и не вспомнит, что они не одно лишь ворье и жулье, но и самые талантливые охотники на вампиров, что знала Европа. Настоящие самородки. Их знания, их чутье и силы непостижимы. Не я один считаю, что человеческого в их природе — не больше, чем в самом презренном упыре. Я полагаю, цыгане — выродившееся племя чудовищ. Не люди и не ночные твари, но предпочитают питаться нами. Опосредованно, если можно так выразиться, — сверкнул он брезгливой усмешкой. Артур косо посмотрел на вампира в зеркало заднего вида: отражался тот смугло, размытой бледной тенью, только глаза ярко светились в полумраке. — Сдается мне, у тебя паранойя, приятель, — произнес он скорее озадаченно. Алукард пожал плечами, словно предлагая: поразмысли сам, господин, сложи два и два. И впрямь. Очень уж странно, что он в кои-то веки не полез в осиное гнездо, чтобы нахватать на свою тощую задницу побольше приключений. Неужто настолько брезгливо? Или он боится, что его убьет тот, кого он не считает человеком? Сама мысль об этом казалась Артуру вопиюще абсурдной: в свое время отец разве что на атомы не попытался его расщепить, и остановило его только то, что он не был лично знаком с тогда еще полным энтузиазма Оппенгеймером. Алукарда нельзя было убить ничем, он мог собраться буквально из ничего и отрасти из одного своего пальца цельной тушей. Что же, тем любопытнее. — Рассказывай, — решительно произнес он, — как они работают, на чем их ловят. В деталях. — Папенька не потчевал вас подробностями? — ехидно осведомился Алукард. — Спали на уроках вампирологии, господин, прогуливали оккультные чтения? Артур нетерпеливо помахал в воздухе правой рукой, наморщившись без единого слова: а то ты не знаешь, говорил этот взгляд, всех деталей нашего с отцом общения. Само собой, это было его, Артура, упущением, его виной. Он с юных лет горел идеей, что «Хеллсингу» не хватает современного духа. Эффективного военного управления. Кучка энтузиастов с кольями и серебряными пулями с благословения Ее Величества Королевы Виктории — все это чертовски мило, но не стоит ли сдуть пыль с особняка? И нечего так смотреть, папаша, хотели демонолога — нахрена отдавали в военное училище в двенадцать лет? Артур был бесконечно далек от того, что отец торжественно именовал Теорией. Они с Алукардом стоили друг друга, и та безудержная эйфория, с которой один экспериментировал, а второй — всецело отдавался потрошению, услужливо подсказывая, как его получше расчленить, пахли чем-то нездоровым. Все это отдавало мрачными сказками, мутным голландским масонским прошлым, таинственным бегством из Гронингена в одну ночь и теми трупами невинных девиц, которых уже не посмели повесить на честное имя профессора Ван Хельсинга, вампироборца и, вообще-то, жалованного графа, Хеллсинга, через два «л», будьте любезны, и подотритесь своим ордером на арест. Отец был дряхл, брюзглив и несносен во всем, что касалось человеческого общения, но с Алукардом они были… как бы это сказать? Братьями по оружию. Одинаково чокнутыми. Нашедшими друг друга в своей экстатической, еретической ненависти ко всему неживому. Воспитанному в лоне суровой протестантской морали Артуру, привыкшему к трем молитвам после побудки с самого детства, все это казалось отвратительным воле Господней. Но та же вера говорила ему, что отцов не выбирают, тем более когда отец стяжал себе славу на столь нелегком поприще. Поэтому Артур предпочитал сквозь пальцы посматривать на все это мракобесие, закономерно рассудив: у отца его склянки, декокты, зелья, пентаграммы и Алукард, а у него — самолеты, небо, покер и вист в подвалах развеселых домов, виски и девочки. Каждому свое. А потом отец умер. Свалился с инфарктом, захлебнулся какой-то новой, невероятной оккультной формулой, и покинул этот мир с улыбкой на устах. И Алукард достался Артуру совершенным оружием, приведенным в полную черномагическую готовность. Он разве что не разрывал само бытие отвратительностью своего существования, вилял хвостами всех своих Адских Гончих и рвался в бой уже за нового хозяина, раз старый покинул его, опустошенного и несчастного, страждущего служить. И Артур дал ему в руки пистолет. Это было нелепо, но он заставил самое совершенное магическое творение в истории стрелять. Алукард приспособился легко — все, что давали ему хозяева, было для этого юродивого благом, высшим счастьем, гениальной находкой. Артур же понадеялся на силу военной муштры: как показали первые же его «пробы», с вампирами необязательно было справляться с помощью колдовства, необязательно было даже использовать серебро. Свинец справлялся не хуже. А уж несколько вояк, прошедших Нормандию и все европейские котлы, отполировали до блеска его идею, придали ей ненавязчивый солдатский лоск. Особенно за правое дело ратовал его однокашник Робби: смешать староанглийские сказки с подготовкой на плацу казалось ему гениальной идеей. Он наводнил особняк солдатами, перестроил половину отцовских подвалов под казармы, а все, чем они были заставлены, сгреб в одну огромную кладовку и запер на семь замков. Если отец и рассказывал ему что-то о цыганских обрядах до отправки в училище, Артур предпочел об этом позабыть. А все тетради отправить под замок. Артур переключился на вторую, прибавил газу и приоткрыл окно, удобно пристроив в нем локоть. Если отец его чему и научил, так это постоянной импровизации. Свою систему, бешеную смесь всех возможных поверий со всех континентов, со всех морей, Абрахам Хеллсинг придумал сам, любовно выпестовал, замаскировал под потешную и веселую викку, в которой никто и не заподозрил бы настоящей магии, щедро залил все это алхимическими знаниями, Бог весть как загнал все это в колбу и вырастил в ней Алукарда. Что мешало Артуру попробовать играть по-своему? Алукард. Кто же еще. — Это из-за них? — спросил Артур. — Ты покинул Румынию из-за цыган? Алукард кисло усмехнулся. — Плохого же вы обо мне мнения. — Причин у такой ненависти может быть немного, — резонно заметил Артур. — Например, они попортили тебе много крови. Алукард молчал некоторое время. В глазах его читалась непонятная, яростная тоска. — Хуже, — наконец, нашел он слова. — Они пытались, — выговорил он с отвращением. «Интригуешь, чертяка», — отметил Артур. И, чтобы не слушать гнетущее молчание Алукарда, который очень хотел, чтобы его расспрашивали, он включил радио погромче на какой-то слащавой джазовой волне, и пока Алукард вздыхал, он понемногу прибавлял звук. Подъезжая к особняку, он окончательно для себя решил две вещи. Во-первых, к таким девицам нужно подходить во всеоружии: какими бы ни были ее способности, она представляла опасность для окружающих. Отцовская библиотека манускриптов была к полному его распоряжению. Во-вторых, и об этом он сообщил Алукарду уже на подвальной лестнице, он давненько не ходил по следу с ружьем наперевес. Самое время немного напрячь Гончих и засунуть язык в задницу вместо увещеваний, будь так любезен. Уже вечером, перебирая истлевшие, туго перевязанные бечевками папки с криво надписанными бумагами, Артур вдруг озадачился одной вещью, доселе совершенно не приходившей ему на ум. Как он ни старался, он не мог вспомнить ее лица, ее роста, абриса фигуры, движений. Разве что взгляд — пылающий, испытующий, строптивый, негодующий. Этот взгляд был единственным, что по-настоящему взволновало его. Артур фыркнул в усы и углубился в коробку с бумагами. «Старею», — без тени иронии подумал он.