27 августа, 2021
год.
Пока сам не узнаешь, не поймешь человека.
Шторы взметаются вверх, открывая перед собой зыбучий песок, моментально затягивающий что-то в себя, отдалено напоминающее ленту воспоминаний. Внутренности скручиваются от боли. Все плывет и плавится. С глухим звуком корона падает на мраморный пол, рассыпаясь на мириады осколков. Листья ветром поднимаются вверх под шлейф дождя. Кто-то знакомый берет за руку и отпускает. Запах грозы становится сильнее, лицо становится четким и… – Лили! Костлявые руки, тянущиеся ко мне, рассыпаются пеплом, горят огнем. Дождь сменяется непроглядным туманом, плотно стелющимся по земле, и вновь виднеется между деревьев фигура, покрытая кровью. Страх и ужас сковывает. Бежать. Скрываться. Дрожать. Нож пролетает мимо и снова звонко, четко, слишком естественно… – Лили! Этого быть не должно. Меня выдергивают из неспокойного сна звенящие голоса, приглушенные стенами комнаты, и я переворачиваюсь на бок, желая забыть об этом. Странная пустота поселяется внутри, когда я насильно держу глаза закрытыми, еще пытаясь задержать мгновение, при котором кошмар растворяется с оглушительным звоном. Кошмар становится и желанным, и смертельным одновременно. Удаляется, приближается, но родным стать не может. То ли предупреждение, то ли странная фантазия сознания, то ли чертовые эмоции, берущие надо мной верх. Со смесью страха и отчаяния я засыпаю каждую ночь, боясь увидеть, как нож все-таки долетает до меня. Испытывая ненормальное желание причинить себе боль, ощутить холод лезвия на себе, зная, что в реальности этого не будет. Но нож не единственное, что тянет меня в мир кошмаров, словно кусая издалека. Маленький комарик летает возле меня – я слышу его звон, чувствую его желание впиться и ничего не делаю. Только жду, желая переиграть, ощутить сладкое облегчение. То, что кровавыми руками тянется до меня, имеет лицо. Ни с чем несравнимое лицо. Я хочу проклясть тех, кто меня разбудил. Я надеялся, что сегодня узнаю лицо. Приходится раскрыть глаза и поморщиться от ярких лучей солнца, блуждающих по моей комнате. Проклятье! Я поворачиваю голову в противоположную сторону от окна, и глаза останавливаются на циферблате настенных часов. Стрелка переходит очередной круг, когда я полностью фокусирую взгляд на цифрах. Выкинуть часы к чертям, завесить тяжелыми портьерами окна и отключиться – мои желания на ближайшие пару минут жизни. Я поднимаюсь на локти, раздраженно смотрю, как всходит солнце, окрашивая небосвод в алый цвет. Кажется, нужны невероятные силы, чтобы встать и… С раннего, нежелательного подъема мозги работают настолько плохо, что я почти слышу, как скрепят шестеренки в голове. Ты волшебник, Джеймс. Совершеннолетний волшебник. Возьми палочку. Я на ощупь дотягиваюсь до тумбочки, вытаскивая из всего хлама родную палочку, и облегченно вздыхаю. Палочка удобно ложится в ладонь, и по телу пробегает импульс тепла. Сразу вспоминается та долгожданная, ни с чем несравнимая минута, когда я впервые взял свою первую волшебную палочку в руку, ощущая родство с ней. Что-то особенное, о чем не хочется делиться с кем-либо, теплится внутри, стоит только подумать о магии, которую творит родная палочка. Страх лишиться ее порой становится невыносимым, жгучим и таким одиноким. Снова откидываюсь на подушку и вскидываю голову к потолку. От соседней стены идут волны неразборчивых звуков звуков и впечатываются в мое еще не успевшее проснуться сознание. Слишком громко, неестественно, отвратительно. Почему именно сейчас? Я закрываю глаза, вспоминая обрывки сна, но сосредоточиться на чем-то конкретном не получается. Чьи-то вопли затмевают собственные мысли, булыжником падая на них. Крики могут считаться семейным будильником, строго по времени, строго, громко и бескомпромиссно. Настолько они стали привычными, что уже не приносят печали и злости, только ужасное равнодушие. Не помню, когда началось это, но видят боги, начинать в пять, вашу мать, утра – это чересчур! К крикам можно привыкнуть, что я успешно делал последние лет шесть, наверное, с тех пор как начал учиться в Хогвартсе. Отсутствие рядом родителей сказалось на мне сильнее, чем все могли ожидать. Странное покалывание в груди превратилось в шипы диких роз, хотелось сбежать, закрыться и никого не видеть. Пришлось научиться отвечать ледяным взглядом на шепотки за спиной, на лицемерное желание детей подружиться с "сынком национального героя". Страх не вылезть из этого ярлыка стал слишком ярким, сильным и бушующим. Порой я не видел и разницы между собой и "сыном Гарри Поттера". Это был не тот случай, когда можно было гордиться родством и улыбаться окружающим. Я пережил это, справился, больше такого никогда не будет. Но когда я впервые приехал домой на каникулы с желанием увидеть близких людей, рассказать о том, как скучал, то внезапно понял, что я не скучал по крикам. Когда есть с чем сравнить, то разница становится колоссальной. Спокойствие и умиротворение Хогвартса против скандального дома. Кто победит, очевидно. Я не могу больше закрывать глаза на то, что дома не все хорошо, но и сделать что-либо тоже. Убегать от проблем, сохранять спокойствие и искать своему малодушию оправдание становится все сложнее, но я пытаюсь. Это не мое дело. Пока не мое. Но сейчас раннее утро и плевать на все остальное. Причины, по которым они начали выяснять отношения в такой час, видятся мне слишком абсурдными. Меня начинает раздражать каждая секунда, которая наполнена ссорами и криками. Невозможно. Это не мое дело. Я пытаюсь уйти от стучащего сердца и громкой совести, но не получается. Я натягиваю одеяло на голову и переворачиваюсь. Сон не возвращается, как бы я не пытался, и я готов проклясть кого угодно, чтобы вновь уснуть и досмотреть то, что уже несколько дней снится, но я так и не могу разглядеть лицо. Обезличие пугает и настораживает. Я хочу узнать, но страшусь этого больше всего. Дотягиваюсь с неохотой до лба и тру его, словно хочу стереть что-то. Слишком ярко выраженная привычка отца, которая приелась мне с детства. Сколько помню, а вернее слышу от родственников, с ранних лет копировал подобный жест у отца, вот так он и стал своеобразной ассоциацией с чем-то плохим. Все, что есть у моего знаменитого отца, априори становится дурным для меня. До школы все было хорошо, и я был горд, что во мне есть что-то от Гарри Поттера, а потом понял, что мне это не нужно. Каждый считает уместным напомнить мне, что я – сын Гарри Поттера, а еще, что очень похож на известного героя. Все, что делает отец, становится популярным, об этом пишут в газетах, в книгах, и постоянно шепчутся. Меня раздражает и сравнение с родителями, и все, что с ними связано. У меня нет изнывающего шрама, и я – не мой отец. Нельзя нас сравнивать. Мне хочется кричать и говорить это всем, кто чего-то от меня ждет. Да к черту, у меня есть еще время отлично поспать до завтрака. У меня сегодня встреча с Марком и Терри на Косой Аллее. Мы договаривались о встрече еще недели две назад, но постоянно что-то случалось и мы откладывали дело. Но сегодня, наплевав на все проблемы, которые начинаются каждый раз перед учебным годом, мы должны встретиться. А теперь сон. Идти к друзьям с перекошенным лицом, как после похмелья, и с синяками под глазами – последнее, что мне хочется сегодня. Конечно, явиться с признаками похмелья не так уж и плохо, что может подтвердить наличие его признаков у друзей. Не то, чтобы мы гуляли порознь, иногда мы просто делаем перерывы дружбы. Поэтому я не знаю, как они провели последние пару недель. У меня лично не было особого желания и смысла пить, и слышать безобидные подколки на тему пьянства, которого не было, не прельщает. Порой я слишком много думаю не о том. Я рычу и переворачиваюсь на другой бок Децибелы мамы значительно увеличиваются, я непроизвольно морщусь, всеми силами стараясь уловить ее слова, но стены не пропускают больше положенного. Наверное, поэтому я не знаю многих причин ссор родителей. Родители ссорятся у всех, мы не исключение, но какого хрена это происходит в комнате Лили?! Я не знаю, о чем думать, потому что каждая мысль доставляет боль в голове. Лучше пойти и узнать самому. Приходиться встать и направиться в соседнюю комнату. По пути захватываю со стула футболку, пока натягиваю, выхожу в коридор. И едва не сталкиваюсь нос к носу с Альбусом. Ал делает шаг назад в самую последнюю минуту и издает невнятный рык на мое появление. В другой раз мы бы обязательно пару минут пререкались, закатили глаза и шутливо разодрались, но сегодня мы явно не настроены оптимистично. Ал выглядит не лучше меня: взъерошенные волосы, уставшие глаза, и след от подушки на правой щеке. Судя по выражению его лица, он недоволен вопиющей наглостью больше меня. Еще бы, он ведь как обычно лег поздно, засидевшись за книгой по «зельеварению». Я хмыкаю. Не смешите меня, я прожил с этим слизеринцем пятнадцать лет, если кто-то и решит, что мой брат помешан на учебе, то это точно не я. Ему плевать на нее. Как бы то ни было, я хочу спать, но сначала разобраться, что происходит в пять, Мерлин, утра. Если встал и он, значит это не обычная ссора родителей. Иначе Ал бы даже не напрягся. Ему куда лучше удается уснуть при криках, но я уверен то, что он считает нужным слушать – слушает. Это выглядит лицемерным, но кому, какое дело, если все люди в той или иной степени лицемерны. – Уверен, что хочешь знать, почему они выясняют отношения в комнате Лили? – я нарочно медленно, с ухмылкой, протягиваю вопрос, сам не зная, хочу ли знать я. Ал хмуриться, качает головой: так всегда, когда считает, что в жизни не видел идиота больше, чем я. Если так, то это может считаться рекордом, потому что для брата многие идиоты. Все идиоты, кроме него, его дружка и Розы. – Отца нет дома, – устало говорит он, подавляя зевок, – Мама кричит на Лили. Я замираю перед дверью в комнату сестры, словно впечатываюсь в невидимую стену. О таком варианте я не подумал. Один - ноль, Альбус. Не помню, что бы на сестру когда так кричали, что стены дома дрожали. Это очень странно. – Эм, – неразборчиво протягиваю, сводя брови вместе. – Лили, что встала на защиту отца и теперь получает по заслугам? Это единственное, что мне приходит в голову. – Уверен, что Лили сейчас не до твоих нездоровых шуток, – он говорит предельно серьезно, слегка морщась. – Я даже не шутил, – поправляю я, усмехнувшись. – В этом и суть, Джеймс. Он устало ведет плечом, ожидая моего ответа. Суть его слов доходит до меня слишком поздно, чтобы я мог как-то отшутиться. Два-ноль. Не в мою пользу. – Серьезно? Пять утра, Ал, а ты решил вновь сказать, что я идиот? Ал дергает бровью, но молчит. Видимо считает себя выше ответа брату. Мы часто так переругиваемся, и в большинстве своем ссоры касаются лишь факультетов. Гриффиндор и Слизерин никогда не имели ничего общего и испокон веку считались врагами. Это не значит, что брат – враг, тем более что мы почти не общаемся. Просто у нас разные увлечения и друзья, а значит, нет тем для общения, кроме как типичных «мерзкий слизняк» и «гриффиндорский тупица». Ну и, конечно, гигантская сумасшедшая семейка. Куда же без нее. После очередного возмущения, Альбус фыркает и первым нажимает на ручку двери. Я захожу следом за ним и замираю в дверях, наблюдая за странной, абсурдной и совсем не правильной картиной. Такого быть не должно, уж точно не с нашей маленькой Лили. – Какого хрена тут происходит? – риторический вопрос слетает с моих губ так неожиданно и громко, что я не сразу понимаю, что он был удвоенным. Иногда мы Алом может думать одинаково. Мы бы обязательно получили от мамы, но ей явно не до нашей культурной речи. Она в гневе упирает руки в бока, мне становится неуютно от ее вида, потому что даже при ссорах с отцом, мама не выглядит настолько опасной. Мама даже не замечает нашего появления, лишь жестко смотрит на кровать Лили с обреченной тоской. Только тогда я замечаю распластавшееся по постели тело Лили. – Ты понимаешь, что делаешь, Лили? – мне кажется, что ее гнев можно потрогать руками. – Я не понимаю, я отказываюсь понимать! Моя сестра свисает с кровати и, очевидно, дико пьяная, что-то бормочет, а после ее выворачивает прямо на кремовый ковер. Выглядит, конечно, она не очень. Перекошенное лицо, спутанные волосы, отвратительный запах. Господи. Лили. Глупая малышка Лили сейчас пьяная. Мир определено сошел с ума. Еще вчера я был уверен, что моя сестра не знает, что такое алкоголь. Я не боялся этого момента, потому что мне в голову не закрадывались мысли об этом. Как-то странно об этом думать и теперь смотреть на это. Интересно, кто ее так напоил? И почему она не попросила меня поучаствовать в этом? Лучше бы тренировалась с родным братом, чем со своими дружками. Я бы ее, по крайней мере, донес до ее комнаты без последствий. Хотя, большой вопрос, позволил бы я сестре пить. Разумеется, нет. Она маленькая девочка, она моя сестра, она Лили. Просто Лили. Я даже не знаю, какие у меня отношения с сестрой. Мы даже с ней не общаемся, если с Алом у меня стабильный нейтралитет, то с сестрой все иначе. Она завидует, бесится и обвиняет всех в своих проблемах. С одной стороны она еще маленькая девочка, которая требует внимания и заботы, а с другой это эгоистичная и капризная девчонка. Лили гонится за толпой, и я не могу понять ее, вот как сейчас. Еще вчера наш дом сотрясался от ее истерики по поводу нового платья и вечеринки друзей. А сегодня я вижу, как ее тошнит от алкоголя. Лили младшая, Лили девочка, и ей всегда давали все, ее оберегали и говорили, что она замечательная. Если мне и Альбусу нужно стремиться к чему-то, то сестре достаточно быть ангелом в глазах родителей. Они будут ее оправдывать перед всеми, им нужно лишь видеть в ней ангела. Сестра этого видимо не понимает, или так привыкла, что не замечает своего поведения. Я и сам порой не замечаю этого. Не могу видеть маленькую девочку, которая считает, что ее все бросили, обидели и не любят. Смешно то, что Лили меряет любовь деньгами и дорогими подарками. Это неправильно, так не должно быть. Я не говорю, что святой сам, определено, я еще хуже в некоторых моментах. Именно поэтому мне противно видеть в сестре, о которой я заботился в детстве, настолько эгоистичную девочку. Я боюсь представить, какой она будет через пару лет. Хотя она все еще моя сестра, поэтому тем, кто ее напоил, мало не покажется. – Лили, как это понимать?! – мама вскрикивает настолько сильно, что я вздрагиваю. Ал в стороне, я думаю, тоже. Она все еще пытается получить от нее ответ. Да что собственно не понятно? Лили дала четкий ответ домашнему аресту. Может, ее нужно пожалеть, все-таки в первый раз она пьяная в хлам пришла домой. Помню, как сам года три назад завалился домой нетрезвый. Это был день рождения лучшего друга, я просто забыл, что меня ждет дома отец, чтобы поговорить. Так глупо попался, причем в прямом смысле, к ногам мамы и отца. Я до сих пор вижу перед глазами их упреки и звенящие голоса. Мне было не смешно, а именно страшно, потому что так я далеко еще не заходил. Самое стремное, понимающие кивки старших кузенов и охи-ахи родственников. Черт, будто те сами не были молоды и не делали подобного. Но одно дело я и совсем другое Лили. Маленькая Лили. Со мной родители всегда быстро отходят. Даже скучно от этого становится. Лили завидует этому, а я бы предпочел, чтобы родители на меня покричали, как на нее будут кричать ближайшую неделю. И я бы не сказал, что это будет нести за собой плохое отношение к сестре. Она не станет персоной нон-грата для родителей, но они будут говорить одно и тоже, чтобы огородить ее от подобное в дальнейшем. Кажется, что они всегда делали все ради Лили. – Тебе нужна помощь? О, это уже Альбус включил хорошего брата. Он наклоняется к Лили, придерживая ее за плечи, и мягко проводит рукой по спутанным волосам. Ал что-то успокаивающе шепчет сначала Лили, а потом обращаясь к маме. Его голос слегка проседает от недавнего сна, но мне не нужно даже вслушиваться, о чем он говорит. Это итак очевидно. Только вряд ли сестренка оценит и вспомнит его заботу через два-три часа, когда будет объясняться и топать ножкой. Лили даже не подумает обратить внимание на такую очевидную заботу со стороны Альбуса. С ним она тоже не особо ладит, не знаю даже, с кем хорошо из кузенов ладит Лили. Я редко общаюсь с остальными детьми Поттер-Уизли из-за разницы в возрасте. Так уж вышло, что Джеймс Сириус Поттер стал единственным ребенком в семье в тот год. Поэтому одни старшие, другие младшие. И если раньше разница в возрасте была незначительной, то после попадания в Хогвартс игнорировать ее было кощунством. Я еще несколько минут смотрю на мучения сестры и махаю рукой. Сами разберутся. Кровать уже остыла и не оставляет мне выбора. Против воли встаю и направляюсь в ванную комнату.***
Граф накидывается на меня, как только я вылетаю из зеленого пламени камина, едва успевая притормозить перед журнальным столиком. Рука все-таки неприятно скользит по белому кирпичу, и я негромко ругаюсь, морщась от ссадины на ладони. Надоедливая собака питает ко мне живой интерес, который мне не особо понятен. Граф с чего-то решил, что если я бываю часто в его жилище, то непременно должен стать его другом. Если он хоть что-то понимает. Щенок жирный и уродливый, чтобы не говорили остальные его «любимчики». Я не сильно отталкиваю его от себя, стараясь отогнать. Он скулит и убегает прочь. Меня покалечат, если решат, что я издеваюсь над их собачонкой. По правде, Роза не любит Графа еще больше, но, как правило, это мало кто знает. А я не буду об этом кому-либо говорить. Я направляюсь в сторону террасы, откуда слышен раздосадованный голос хозяина. Сказать, как часто я бываю здесь, ничего не сказать. Дом Рона и Гермионы может считаться моим вторым домом. Во-первых, они мои крестные родители, во-вторых, это единственные люди в семье, которые умеют говорить нет, не только мне, но и своим детям. Почему-то все думают, что они дарят мне подарки за красивые глаза, вернее дарили-то они мне всего пару дорогих вещей, но у зависти и недовольства глаза велики. Ох, сколько же я услышал о себе нового от почти каждого кузена, когда в очередной раз получил подарок от Рона. Это такая несправедливость, приправленная затуманенной жадностью, будто они чем-то обделены. Если мне что-то надо, всегда есть родители, для которых я «старший ребенок, милый и красивый мальчик, а еще так напоминаю Джеймса Поттера и Сириуса Блэка». Звучит так себе, а вот преимущества от этого хорошие. Гермиона только из принципа мне ничего кроме совета не даст: «Если я куплю это тебе, то вынуждена купить и остальным племянникам, это нечестно». А Рон Уизли, это Рон Уизли, который любит делать приятное своим близким. Он задаривает подарками Розу, находится с Хьюго двадцать четыре на семь и точно помнит, кто, что любит в семье. Самая лучшая метла в моей жизни, а значит и в мире на данный момент, куплена Роном. Он тоже фанат квиддича. Я не просил, он сам, честное слово! Отказываться было бы грехом. Правда, мне пришлось клятвенно убеждать родителей, что это ранний подарок на Рождество, но все знают, что это не так. На бежевой стене при выходе на террасу висит плакат Министерства магии с Гермионой Грейнджер-Уизли во всей красе. Я бы попытался подрисовать усики, но боюсь, меня отправят в Азкабан, не смотря на фамилию. Миссис Уизли не любит, когда дома есть хоть что-то, что может напоминать о ее высоком посте, но этот плакат исключение из правил. Рон шутит, что в доме должна быть мать его детей, даже если с колдографии на стене. Их союз для меня такой же странных, как и у моих родителей, но все-таки в их семьи чувствуется и взаимоуважение, и забота, и любовь. – Джеймс! Дружище, давно не виделись, – Рон вскакивает с места, как только видит меня, и пожимает руку. Любимый крестный слегка взъерошен, и заметив пергамент с цифрами, я понимаю, что он пытается разобраться с бухгалтерией магазинчика. – Мы виделись два дня назад, – уточняя, сажусь за стол и пододвигаю к себе вазочку с пирожными. – Я же работаю, мне простительно, – дядя отмахивается и становится более серьезным, подбираясь, словно только и ждал того, кто может об этом рассказать. – Что выкинула Лили? Я морщусь от недовольства. Отлично, знает вся семья о проступке сестры. А прошло только несколько часов. Не удивлюсь, если завтра, а то и вечером, увижу заголовок «Ежедневного Пророка»: «Неподобающее поведение дочери Гарри Поттера – избалованность золотого ребенка или отсутствие воспитания?». Вполне в стиле Риты Скитер. Она в последнее время активизировалась с юношеской прытью капаться в чужом белье. Лучше не говорить о том, как Гермиона читала ее последнюю статью, пропитанную грязью и сплошной ложью. Я тогда благоразумно промолчал, что во многих моментах Рита не привирала. Вопрос лишь в одном: откуда она пронюхала о конфликте между моими родителями? – Переходный возраст, после двоих детей глупо надеяться, что пронесет, – как можно независимей произношу я, чтобы не быть предателем сестры. Она не заслуживает того, что бы родственники думали о ней плохо. Кажется, что все происходящее в стенах нашего дома остается в нем. И ни один родственник не знает о том, что происходит. Или они все мастерски делают вид, что все хорошо и причин для беспокойства нет. Может быть, у каждого из них есть свои проблемы, о которых не хочется говорить и закрывать глаза на чужие проще. Рон протяжно вздыхает, разводя руками, словно говоря «чего не знаю, того не знаю». – То есть, ты не знаешь, почему Лили пришла под утро пьяная? – я вижу, как Рон недоверчиво сужает глаза и, не ожидая моего ответа, продолжает: – Всегда ожидал нечто подобного от Лили, ее сильно избаловали. Я говорил и Джинни, и Гарри, что их гиперопека аукнется им. Но кто меня слушает... Что я могу сказать? Ничего! Я могу сам осуждать сестру, устроить хорошую взбучку и накричать, порвать каждого, кто был рядом с ней в тот момент. Но ни за что не стану говорить о ее поведение с кем-то посторонним и, тем более, взрослым человеком из семьи. Это не гласное правило среди детей Поттер-Уизли: между собой хоть убивайте друг друга, но среди других будьте едины. Сделайте хотя бы вид, что вам не все равно. Рон так отзывается о Лили исключительно из-за ее отношения к Розе. Всем известно, что Роза самый его любимый человек, ее он никогда не даст в обиду, будь это хоть сами Мерлин и Волдеморт вместе, досталось бы обоим. Поэтому Розу никто особо и не трогает, предпочитая делать вид, что она не существует, если ее мнение не сходится с чьим-то. Лили же не может терпеть Розу. А Рон не может терпеть, когда его дочь ни во что не ставят. Он просто не знает, что многие в школе действительно считают мою кузину… стервой. Мне не нравится такое слово, относящееся к Розе, но подобрать подходящее не получается. В школе отчего-то все считают Розу Уизли высокомерной королевой. Наверное, потому что она ни с кем не общается, предпочитая компанию Ала. И это у многих вызывает неприязнь. Еще бы, как же такая идеальная Роза Уизли не хочет общаться с неидеальными. – Кстати, а где Роза? – я пытаюсь сменить тему и делаю нерешительный укус вишневого пирожного. Сладко-кислый привкус оседает во рту, едва не вызывает брезгливость. Я откашливаюсь и отталкиваю от себя пирожное. Терпеть не могу сладкое, за исключением бабушкиного шоколадного торта на день рождения. – А, она уехала на какой-то форум, – Рон морщится, словно сам не понимает, как такое случилось. – Гермиона посчитала нужным дать ей общение хоть с кем-то. Будто семьи ей не хватает! Понятно. Даже не удивительно. Гермиона очень многое возложила на свою дочь в детстве, теперь расплачивается. Мне нравится Роза. Она не похожа на остальных девчонок. У нее есть свое мнение, но она его держит при себе; у нее есть все для того, чтобы стать популярной в школе, а она не делает этого. Роза не умеет выделять свои сильные стороны, она их знает, ценит, но не верит в них и себя. Пожалуй, это единственный человек в семье, которого я смог понять и до сих пор понимаю. Даже если она задерет голову с видом «королева», станет настоящей сукой, плюнет на всех – я ее пойму. Ее обязательно пойму. Мы не общаемся, но я всегда знаю, что с ней происходит. Роза никогда не требовала внимания, как это делает Лили, не просила говорить ей хорошие слова, как Доминик, не навязывалась в друзья, как Роксана. Сделай она это и мы бы стали лучшими друзьями, но ей этого не нужно. Наверное, это не нужно и мне. – Думаешь, мы плохие родители? – неожиданно спрашивает Рон и смущается, покрываясь красными пятнами. – Ты должен спросить это у Розы и Хьюго. Рон кашляет, не зная, как выразить свои сомнения. – Я знаю, что они скажут. Я откидываюсь на спинку стула. – Если тебе это действительно важно, то я считаю вас лучшими родителями из тех, с кем я знаком, – предельно честно отвечаю я, не желая развивать эту тему. Мои родители не идеальны, но они мои. У крестного появляется неободрительный огонек в глазах, который он старается скрыть и не нагнетать обстановку. Я знаю, как он близко к сердцу принимает каждую ссору лучшего друга и единственной сестры. Безусловно, он знает обо всем, но молчит, молчит, потому что однажды пообещал Джинни не вмешиваться в ее жизнь, какой бы она ни была. И я не могу винить его.
***
– Извините, – мне плевать услышал ли мужчина мои извинения. Уверен, он неодобрительно покачал головой, всем сердцем желая высказаться о наглости подростка. Но мне не интересно, что он мог сказать в потоке оживленной улицы. Щурясь от солнечных лучей, я спешу к кафе «Флориана Фортескью», уже изрядно опаздывая. Проходя мимо веранды кафе, я замечаю две знаковые фигуры, развалившиеся на стулья под последними летними лучами солнца. Мои друзья замечают меня, стоит мне приблизиться к входу, и указывают на часы, мол, опаздываешь. Я хмыкаю, уверенный, что они и сами пришли только что. Ничего у нас не меняется. Марк Хиггс и Терри Кресвелл – мои лучшие друзья со второго курса. На первом мы друг друга терпеть не могли настолько, что от нас летели искры. Это было похоже на войну нюхлеров за сокровища. Они не нужны, от них никакой пользы, но желание урвать ценность становится почти невыносимым. Прошло несколько лет, а мы все так же не можем терпеть друг друга. Мы не знаем, может ли дружба строится на этом, но когда вы все трое очень разные, то, наверное, может. Как сколотилась наша компания я и сам не помню точно. Просто однажды мы остались на отработке втроем за глупую детскую дуэль, где так и не смогли выяснить, кто из нас лучше. Самое забавное, что дуэль мы устроили из-за девчонки, которой ни один из нас не нравился. Профессор Слизнорт, уже довольно старый, оставил нас чистить котлы, а сам пошел в свои покои. И забыл. Мы просидели всю ночь в кабинете, плечо к плечу. Гриффиндорцу не положено дрожать от страха, показывать свою слабость и трусость, особенно перед потенциальными врагами. Но все глупые факультетские установки рассыпались пеплом, как только стрелка часов перевалила за полночь. И мы сидели, сначала молча, потом начали разговаривать. А через несколько недель нас уже считали лучшими друзьями. Странная дружба вытекает из странной истории. У нас с ребятами совершенно разные увлечения, семьи и факультеты. Хиггс – слизеринец, Терри – пуффиндуец, я – гриффиндорец. Что могло быть у нас общего? Ничего. Это знаем мы, знают окружающие, но мы все еще друзья. И самый главный плюс нашей дружбы – ненавязчивость. Иногда мы сильно ругаемся и можем не общаться недели, когда в школе всего несколько дней. Иногда забываем друг о друге, погружаясь в личные драмы, и живем обычной жизнью, даже не помня имен. Это не плохо, и не хорошо. Здесь есть своя золотая середина. Мы просто чувствуем, когда нужно остановиться и переждать. Я называю это отдыхом, Терри – жизнью, а Марку плевать, как это будет называться, главное, чтобы это произошло. После мы возвращаемся с новыми силами, накопленными эмоциями, знаниями. Делимся друг с другом, планируем и веселимся. У нас странная дружба. Мы можем быть одним целым, а можем ненавидеть. У нас столько разногласий, что другие бы на нашем месте давно разбежались по разным углам. Но мы дружим. И дружим не за что-то конкретное, а просто так. Без глупых обязательств, кодексов, лишних слов «да я никогда...!». И уверенности, что навсегда останемся друзьями. Ее нет, как и того, что будет через год, когда мы закончим Хогвартс. Что-то мне подсказывает, что этот год будет самым тяжелым. Жизнь может поменяться в одно мгновение, ее нужно жить, а уже после разбираться, кто кого предал, обидел. Это не все, что я могу сказать о своих друзьях, но, пожалуй, самое главное. Наша дружба не совсем та, о которой все говорят. И как и везде, порой есть третий лишний. К сожалению. Марк и Терри заняли крайний столик, откуда видно прекрасно весь зал. Я сажусь рядом с Марком, здороваюсь, пока к нам идет миленькая официантка. Терри снисходительно обводит ее взглядом и усмехается, почти не обращая на нее внимание. – Что-нибудь желаете? – девушка улыбается обаятельной улыбкой и передает нам меню. Я на автомате заказываю охлаждающий напиток и смотрю на официантку. Она симпатичная, не самая красивая девушка из всех, кто у меня был, но в ней что-то тянуло, притягивало к себе взгляды. Хотя после одной девушки, все кажутся не достаточно хорошими. Но мне нельзя об этом думать, только не сейчас. Марк копошится с заказом, а после под наши удивленные взгляды говорит: – Самое лучшее, что есть на ваш вкус! – А по конкретней? – сохраняя невозмутимость, официантка поднимает одну бровь, едва ли удивленная. – У нас все очень вкусное. – Я доверяю вашему вкусу, – расплываясь в улыбке, Марк задумывается, и, наконец-то, делает заказ: чизкейк с клубникой и лимонад. Девушка кивает, – я замечаю ее легкую улыбку, – и быстро уходит от нашего столика. Марк не сводит взгляд с официантки, сжимает кулак и нервно поджимает губы, стараясь не улыбаться. Я смотрю на девушку, легко левитирующую поднос за собой. Она спокойно поворачивает голову в бок и улыбается. – Хиггс, ты стукнулся головой? – я вскидываю руку и прикладываю ее ко лбу Марка. Температуры вроде нет, но какого тогда хрена он творит. Я чего-то не знаю. – Нет. – Ты попал под проклятие? – насторожено смотрит Терри, почти готовый проверить свои слова на деле. – Нет. Мы переглядываемся с Терри, а после начинаем смеяться, привлекая к себе лишнее внимание. Не день, а какой-то апокалипсис. Неожиданная догадка проясняет многое. – Ты влюбился! – единое двухголосое заключение заставляет Хиггса прожечь нас взглядами. О да, умей он убивать, как василиск, мы были бы уже мертвы, о нас даже памяти бы не осталось. Нам приносят заказ, Марк с благоговением объявляет, что его заказ для официантки. Не видел еще, чтобы мой друг так реагировал на какую-то девушку. Я более внимательно изучаю девушку, подмечая ее большие серые глаза и русые, отливающие золотом на солнце волосы. Красивая, но ничего особенного. Скромно улыбнувшись и посмотрев на «подарок», как на неизбежное, берет его и покидает наше общество, опасаясь потерять работу. – Да, дружище, сильно же тебя приложило. Слушай, Поттер, может приворотное? Смотри, как его трясет, а она так себе! – Заткнись, – шипит Марк, – Натали прекрасна. Я хмыкаю, ничего не говорю вслух, потому что вокруг немало лишних ушей. Может, они и выбрали столик удобный, но точно не неприметный. Поэтому на нас оглядываются какие-то зеваки, а я просто стараюсь не замечать невинных, блять, улыбок девушек, что строят глазки. Внутренне я согласен с другом. Натали – обычная девушка, не хуже и не лучше многих. Сейчас бы меня поправили и сказали, что нужно любить душу, а не внешность. Но это глупо. Никто не станет с первых секунд любить горбатого гоблина, будь он хоть трижды добрым и честным. Пока сам не узнаешь, не поймешь человека. О, нет, не сужу я Натали, она такая, какая есть, да я даже ее не видел, наверное, до этого. Или не обращал внимания. Помню прекрасно, какие девушки были у Марка, и ни одна из них не смогла покорежить его плевательское отношение к ним. Они все были красотками, но на долго не задерживались. – И часто ты сюда ходишь? – ухмыляюсь, играя с огнем. Марку не нравится это, как и мне. – Две недели, – друг недовольно бурчит, а Терри присвистывает. – Сам не знаю, что со мной, но не любовное зелье. Не такой уж я и идиот! Он словно хочет оправдаться перед нами, скрыть свои чувства и не думать о девушке круглые сутки. И я его прекрасно понимаю, не так как Терри – он понимает всех, раскладывая по полочкам то, что человек сам не может понять. Это ценно. Но я понимаю Марка лучше, потому что знаю, какого это смотреть на девушку и понимать, что она слишком хороша, что тебе ничего не светит. Скрывать свои чувства, пытаясь подавить и сбежать от них, словно они прокаженные. – Нет, дружище, ты – влюбленный идиот! – я смеюсь и не успеваю увернуться от удара локтя в ребра. Под ребра жжет, но не настолько, чтобы продолжать эту тему. Мы сидим и разговариваем о своих делах. После почти месяца «отдельной жизни» друг от друга, новостей накопилось немало. Терри успел поругаться с родителями и теперь живет со старшей сестрой, которая только и делает, что говорит: «Ты же друг Джеймса Поттера, передай ему, что он – сволочь!». Меня пробивает на дикий хохот, потому что с Несси я переспал всего раз и ничего ей не обещал, но, как оказалось, она считала иначе, и уже несколько месяцев донимает всех, кто мог бы донести до меня святую мысль. Я – ублюдок. Может, и ублюдок, но если так, то я хочу напомнить о правиле «любят не внешность, а душу». Вот душа у Несси гнилая, и ее брат знает это еще лучше меня. Пусть сама подойдет и скажет мне все, что обо мне думает. Сомневаюсь, что это когда-нибудь случится. Несси, как и все девчонки, поломается для виду и поплывет. И слова мне лишнего не скажет, потому что я могу ответить ей несмотря ни на что. Я забываю имена девушек быстрее, чем формулы по трансфигурации. Несси я помню только из-за уважения к Терри. Конечно, есть те, которых я помню достаточно хорошо. Обычно это те, с которыми я встречался долгое время, а потом со скандалом бросил. Или меня, здесь как посмотреть. Они могут считать меня сволочью и оказаться более мстительны, чем кажется на первый взгляд. О них нужно помнить, заодно и кубок с тыквенным соком проверять на яд. – О, смотри, Хиггс, твоя любовь идет! – издевательство так и сыплется с губ Кресвелла, но я знаю, что на самом деле Терри один из тех людей, что никогда не будет осуждать людей за их выбор. Это давно проверено. Я оглядываюсь и, действительно, вижу Натали, которая выходит из кафе. Смена закончилась, наверное. Мое внимание привлекает другая девушка, стоящая возле магазина «Все для квиддича». Она что-то убирает в свой рюкзак, резко трясет головой – ее темные волосы, сияющие золотом на свету, взметаются вверх на легком ветру, создавая еще больше бликов. На несколько секунд я успеваю поймать ее лицо. Нет, точно не видел. Незнакомка. Но что-то есть в этой девушке, что-то неуловимо знакомое, что-то от чего у меня вдруг дергается сердце, наполняясь ядовитыми, неправильными отголосками души. Может, мимика и неопределенное движение рукой, или все-таки волосы. Волосы так мне знакомые. Только этого мне не хватало!